Alex Roe – Dance of the Blood-Drunk Alex Roe – Lullaby for Hunters
Бескрайние пески, 922 год
Он долгое время взирал на все сверху, обратившись в звенящий звездный свет. Он был птицей и немногочисленной тварью, пробегающей мимо; он терпеливо наблюдал и ждал. Сон подкрадывался к путникам, словно песчаная гадюка, и постепенно настигал их. Он ждал; и когда, наконец, сомкнулись глаза последнего путника, он шагнул к остывшему кострищу, оглядывая спящих. Он шел между ними, разглядывая их беспокойные лица. Его приход не сулил им спокойной ночи без кошмаров. Но он не сожалел. Он лишь молча наблюдал за лицами, которые искажались от переживаемого ужаса, молча смотрел на тела, редко подрагивающие от напряжения. Он смотрел на путников, видящих свои кошмары. И он был их причиной. Бросив кожухи с водой рядом с чужими вещами, он обошел лагерь среди песков и присел на колени рядом с юношей. Он вгляделся в его лицо, и на губах появилась усмешка. Прочитать человека было не так трудно, а увидеть всю его жизнь, как на ладони — было еще проще. Он внимательно смотрел на черные спутанные волосы и перепачканное лицо. Всего лишь мальчишка, но душа его — ее нельзя было сравнить даже с самым бездонным сосудом. Он испытал зависть, ощутил животный порыв; но понимал, что слишком рано искушать столь юный ум. Не время. Не место. Он принес сюда сонный морок, захвативший сознания. Он засмеялся и наклонился над спящим, приоткрывая тому веки и наклоняясь над ним, смотря в самую его душу. Глаза всегда были зеркалом человека, и он был жаден до этого. Он увидел в отражении черных глаз воспоминание и окунулся в него, чувствуя, как его затягивает водоворотом чужой памяти в самое начало. «Лето, солнечное и всеобъемлюще теплое; земля горит под ногами, словно раскаленная сковорода. Но мальчишка не боится обжигающей почвы и горячей пыли, летящей в глаза. Он не боится ничего: даже одиночества. Дом, который он обрел, пах смертью, и он нередко признавался себе в том, что находил в этом свое очарование. Родившись отпрыском члена сената и шлюхи, он был выброшен на улицу, но не был обделен остротой ума. Он прекрасно понимал, что если не он сам — никто в этом большом и неприветливом мире ему не поможет. Поэтому он начал так: он хотел исцелять, но не хотел калечить. Хотел быть лучом света во тьме, к которому тянутся люди. Он не хотел прикрываться гордыней, и потому юношеское доброе сердце рисовало ему самые безоблачные картины. И он стоял перед входом в мертвецкую, в свой первый рабочий день. Около места, на котором сама смерть поставила крест. Он вошел внутрь, и безликая тень скользнула вслед за ним. Он шел по коридорам туда, где должно было свершиться то, чего он так долго ждал. Он и в самых смелых мечтах не мог представить себе то, что когда-либо сможет быть причастным к делу, творящему благо, пусть и таким образом. Люди, которых он встречал тут, были неприветливы и хмуры, но мальчишка ничему не смущался и был уверен в своих силах. Он помнил добро старика, и это делало его сильнее. Отворив тяжелую дверь кабинета, он шагнул внутрь, в светлую комнату, оглядываясь вокруг. Полки книжных шкафов полнились книгами, и мальчик ощутил эйфорию, предвкушая множественные открытия, стоящие на его пути. На него посмотрел высокий мрачный мужчина, ведущий переговоры со старцем. Тот был хмур и выглядел очень недовольным. Мальчик явственно ощутил укол беспокойства: что-то с ним было не так. Добрые глаза больше не смеялись в ответ, а легкие и плавные движения были резки и натянуты. Он стоял у входа и молча слушал, о чем говорят мужчины. — …этого попросту недостаточно, наилюбезнейший. Вы можете давать денег сколько угодно, но родные попросту должны видеть тела усопших. Я протестую, мастер, и я буду протестовать до тех пор, пока вы не прекратите говорить о таких невозможных и богопротивных вещах! — Кто это? — раздраженно спросил старик, указывая пальцем на мальчишку. Высокий мужчина удивленно посмотрел на старика. — Мастер Кгози, вы же еще вчера написали мне о том, что придет юноша! — Да? — переспросил старик. — Ну ладно. А вам, Инсар, я настоятельно советую задуматься о том, каких плачевных последствий можно избежать, если подумать головой. Старик вышел из кабинета, отпихнув мальчишку. Он стоял, прижавшись к стене, ощущая, как его охватывает страх. — Ну, и чего ты стоишь? — гневно спросил мужчина, развернувшись в сторону юноши. — Живо за работу! Мальчишка пулей выскочил из кабинета, ощущая, как сердце прилипает к горлу. Его охватил страх, и от радости не осталось и следа. Ожидания резко расходились с реальностью, и он вдруг явственно осознал, что ничего не будет идти так, как задумывалось. Никогда. Время шло медленно, неумелость рук доводила до исступления. Найдя в своей душе призвание исцелять, он видел, что своими неотесанными движениями грубых рук мог принести лишь массу бед. Мастер Усман лишь качал головой, и мальчишка вновь принимался штопать мертвенно холодные руки, роняя иголку из скользких перчаток. Он злился, но продолжал трудиться снова и снова, запертый в четырех стенах, пропахших натрием и разлагающейся плотью. Он уставал и чувствовал, что без сторонней поддержки ему становится все тяжелее. Он приходил к себе в комнатушку и без сил ложился на кровать, бесцельно глядя в потолок. Не этого он хотел. И сейчас он так же лежал, рассматривая причудливые тени с улицы, пляшущие на выбеленном потолке. — А чего бы ты хотел, если не этого? Он подскочил с кровати и увидел мужчину, стоящего у дверей. Он был просто одет, голова его была наголо выбрита, а глаза недобро блестели в свете уличных фонарей. — Кто ты такой? — обеспокоенно спросил мальчишка, садясь на кровати. — И что ты тут делаешь? — Я пришел помочь тебе, Хаким, — ответил мужчина, внимательно разглядывая мальчика. Тот лишь грустно усмехнулся. — И чем бы вы могли мне помочь? Если я сам себе не могу помочь, то чем же вы сможете? Мужчина пожал плечами. — Я могу многое, Хаким. Я могу указать тебе верный путь, я могу дать тебе то, чего ты так стремишься достичь. Я могу дать тебе знания, мальчик, такие, к которым не прикоснулся никто из ныне живущих! Я могу помочь тебе стать великим. Я могу все. Хаким завороженно смотрел на мужчину и чувствовал смятение. Он грустно вздохнул и покачал головой: — А какой смысл в знаниях, если ты не постигаешь их сам? И какое величие, если ты сам не строишь его, своими собственными руками? Мужчина в желтом камзоле пожал плечами. — Пусть так. Но я могу дать нужное направление, подсказать, где именно нужно искать. Хочешь знать? Хаким задумался, мужчина улыбнулся. Он ждал ответа. — Нет, — тяжело вздохнул мальчик, — я сам всего достигну. Я смогу. — Твое право, — печально вздохнул мужчина и вышел за дверь». Он отпрянул от глаз, чувствуя постигшее его разочарование. Выражение лица лежащего смягчилось, и он встал, с завистью глядя на то, что он упускал. Не сейчас: было слишком рано. Но он понимал, что однажды юношу настигнет горе, и он попытается снова. Мужчина посмотрел на небо, глядя на тонкий серп, висящий над призрачными песками. Времени у него было предостаточно, и он пошел дальше, присаживаясь над перевязанным и внимательно его оглядывая. Раненный редко дышал и был очень-очень далеко отсюда. Неестественная бледность светилась в свете луны, и он казался мертвецом. Круглолицый мужчина покачал головой, глядя на растрескавшиеся от жажды губы и впалые щеки. Заносчивый глупец, которому было слишком рано умирать. Импульсивный, с бессмертной душой и некогда бессмертным телом. Нависший над ним торговец засмеялся, открывая тому глаза и заглядывая в холодный серый омут. «Дождь был теплым, и сквозь непроглядную стену водной пыли виднелось рассветное солнце. Путник, не знающий устали, шел вперед, глядя на радужный росчерк в небе. Он улыбался и чувствовал духоту: земля была влажной, прибитая каплями пыль оседала в траву. Он был пьян и доволен жизнью. Во рту стоял железный привкус крови, он вновь и вновь смаковал ее вкус, вспоминая, как входил в дома в непроглядной мокрой мгле, подходя к спящим и насылая на них крепкий сон. Он с упоением глотал столь горячую и желанную кровь, чувствуя настигающее его насыщение. Ночь была долгой, он был пьян и весел. Он смутно помнил происходившее после того, когда сытость перешла в перенасыщение, и просто не хотел вспоминать, чем все закончилось. Он ощутил чье-то присутствие и стянул с головы капюшон плаща, чувствуя, как под каплями дождя намокают волосы. Он знал, кто пришел по его душу, но прилив смелости, который сказывался на опьянении, вскружил голову. Черноволосый путник развернулся и посмотрел на стоящего в отдалении рыжего мужчину, крепко сложенного и непоколебимо гордого. Он медленно шел к нему навстречу, разведя руки в разные стороны. Улыбка на светлом лице с острыми чертами вызвала у путника клекочущий гнев, перешедший в злорадство. Он ощерился, обнажая острые зубы, и прищурился, пряча антрацитовые глаза от ярких лучей солнца. — Регис, — проговорил рыжеволосый, — мы так не договаривались. Путник сделал реверанс и поклонился, давясь от смеха. — О чем не договаривались? — осведомился он. — Всего лишь немного навел шума, но все живы, уверяю тебя, о великий отпрыск и фаворит древнейшего и мудрейшего Геката! Рыжеволосый усмехнулся, прикусывая губы. — Ты распугал добрых людей, — Хагмар остановился, с интересом поглядывая на пошатывающегося путника. — Вся деревня ополчилась против кровососов, морок насылающих и меры не знающих. И как тебе не стыдно? — Мне? — с напущенным возмущением воскликнул черноволосый, хмельными глазами глядя на мужчину. — Быть может, тебе, помазаннику божьему, напомнить о Ульгуде, в которую ты наведался месяцем ранее? Ах, ты бы знал, как все были недовольны! А как стонали и кричали убиенные, да их голоса до сих пор слышно на пепелище! Хагмар схватил стоявшего за шею и приподнял над землей. Он гневно вглядывался в серые глаза, видя в них злую насмешку. — И что же ты хочешь сказать? Что-то не припомню такого, — желчно проговорил Хагмар, удерживая путника. — А тебе стоило бы поразмыслить над своим поведением. — Давай! — гневно прохрипел Регис, хватаясь за когтистую руку. — Давай, ты же этого хочешь, власти? Верно? Да-а, я не ошибаюсь, Хагмар, я вижу это в твоих маленьких поросячьих глазках. Давай! Я не сопротивляюсь, и я не убегу поджав хвост. Забрось меня в клетку, этого ты хочешь? Давай! Вот он я! Хагмар зарычал и впился зубами в плечо, притянув к себе путника. Черноволосый смеялся, захлебываясь собственной кровью до тех пор, пока в помутневших глазах в последний раз не блеснули лучи восходящего солнца. Он сидел и смотрел на свечи, чувствуя клекочущую ярость. Он не хотел предпринимать попыток к бегству, и в какой-то мере понимал, что вполне заслуженно сидит скованный в клетке, в душном подземелье, абсолютно один. — Что, так и будешь тут сидеть? — раздался голос снизу, и Регис высунул голову через прутья. — Ты еще кто такой? — устало спросил вампир, глядя на мужчину, расхаживающего по темнице. — Гость, в столь неприятном и мрачном месте, — ответил тот, вскидывая голову. — Спаситель, стоит только сказать. Регис посмотрел на руки, скованные кандалами. — И чего ты от меня хочешь? — Ты уже год заточен в этой клетке, тебя даже не пытают кровью, — сказал круглолицый мужчина, присаживаясь на каменный парапет. — Ты просто сидишь тут и думаешь. Может, стоит уже задуматься о том, что делать дальше? — И что же ты можешь? — печально вопросил заточенный. — Ты не выглядишь так, будто способен мне помочь. — Что ж, твоя правда, — ответил мужчина. — Но знаешь ли ты, какие возможности таит столь хрупкая и ненадежная вещь, как это тело, Регис? Эмиель непонимающе смотрел вниз. — Я могу тебе рассказать о том, как одолеть Хагмара. Я могу посвятить тебя в тайну Древнего и его рыжеволосого пристрастия. Я могу открыть тебе дверцу, за которой ты увидишь свет, Регис! — мужчина в желтом камзоле встал и подошел ближе. — А могу дать чего-то более плотского и простого. Мужчина достал кинжал из-за пояса и полоснул себе по руке. На его лице не было ни тени боли, он внимательно смотрел теплотой карих глаз на вампира и ждал. Регис ощутил запах крови и почувствовал, как жажда вновь просыпается. Он тянулся к ней и хрипел, чувствуя, как все тело горит огнем. Он жаждал ее больше, чем высвобождения. — Стоит только попросить, Эмиель, и я весь твой! — хохотал мужчина, сжимая и разжимая ладонь. Регис бился и ревел, ощущая жгучую боль во всем теле и скованном разуме. Он ощутил ненависть ко всему живому, и из его глотки вырвался протяжный крик: — Убирайся отсюда! Убирайся и никогда не возвращайся! Оставь меня, или я убью тебя, ты пожалеешь о своих словах!» Мужчина отпрянул от лица и ощерился, чувствуя, как облегченно вздохнул раненный. Он еще раз посмотрел на бледное лицо и подергивающиеся веки. — Куда уж мне с тобой тягаться, — тихо засмеялся мужчина, вставая на ноги, — живее мертвеца я еще на свете не видел. Он отряхнул песок с желтого камзола и довольно вздохнул. Им двигал алчный интерес, и он прошел дальше, завидев лежащего неподалеку старика. Он присел и посмотрел на него, вглядываясь в испещренное морщинами лицо. Он ровно дышал, и жизнь, заключенная в дряхлом теле, горела живым огнем. Сухие ладони лежали на груди, и мужчина отметил, что эти умелые руки спасли в свое время немало жизней. Они не знали усталости и не умели дрожать перед видом самых безобразных ран и увечий. Талант и стальной характер, заключенные в живой душе, вызывали глубокий интерес. Круглолицый мужчина присел рядом со стариком, нависая над его лицом. Пыльные руки коснулись глаз и распахнули их; он с интересом вгляделся в их темноту, погружаясь в чужие воспоминания. «Шум праздника поднимался высоко вверх, оглушая грохотом барабанов. Хмельной и веселый мужчина в полном расцвете сил плясал рука об руку с прелестного вида женщиной, в волосы которой были вплетены цветы. Она сияла и улыбалась, и он, счастливый и бесконечно пьяный, улыбался ей в ответ. Музыканты закончили играть, и она, одарив его горячим поцелуем, удалилась в толпу. Мужчина пригладил свои волосы с первой проседью и улыбнулся, оглядывая площадь. — Вечно молодой, — проговорил мужчина с цветочным ожерельем на шее. — Чего бы тебе хотелось еще в этот вечер, мастер Кгози? Кгози развернулся на голос и оглядел зовущего, улыбаясь. — А что ты можешь мне дать? — засмеялся он, тепло глядя на собеседника. — Что, вот так сразу? — А для этого что-то нужно? Мужчина в желтом камзоле оглядел Кгози с ног до головы. Черные глаза отражали острый и живой ум, сердце было горячо любящим и любимым в ответ. Этот человек нашел то, что искал, и обрел сокровенные знания, к которым стремился. Он был абсолютным образом счастлив, и оставил все угрызения воспоминаний там, где им должно быть. На круглом лице проскользнула теплая улыбка. — Совет. Не поддавайся — и проживешь долгую и счастливую жизнь с двумя детьми и одним пасынком. Кгози захохотал и обнял мужчину в камзоле, хлопая того по спине. Отпрянув, он крепко пожал протянутую руку. — Счастливого нового года, друг! — И тебе, мастер Кгози». Он отпрянул от черных глаз, вырываясь из бездонного омута. В воздухе запахло тонким ароматом ночных лилий, и мужчина довольно прикрыл глаза. Абсолютное счастье, и явись он в темницу, Кгози был бы так же счастлив. Один на сотню тысяч — абсолютно счастливый и не обремененный земными тяготами. Он с уважением посмотрел на спящего и поднялся на ноги, чувствуя, как пульсирует тонкая нить связи. Оглянувшись назад, он увидел, как луна медленно клонится к западу и пошел в сторону белоголового, видящего свои беспокойные сны. Мужчина опустился на песок и посмотрел на лежащего, касаясь пальцами знака на лице. Древнейшая магия, договор, отмеченный кровью. Игра существа, не знающего пределов могущества, и человека, которому не оставили выбора. Он видел и знал это задолго до их первой встречи. Он открыл янтарные глаза и вгляделся в них, но заходить глубже он не имел смысла: белоголовый ведьмак был перед ним, как на ладони. Он поднялся на ноги и отряхнулся. Он собрался уходить, но обернулся на тихий стон, увидев свернувшуюся комочком девушку. Она часто дышала и крутила головой из стороны в сторону. Путник снова улыбнулся и подошел к ней, опускаясь на колени. Он заботливо убрал с лица темные кудри и открыл ореховые глаза, падая в теплый омут горьких воспоминаний. «Ночь была темной и душной. Одолеваемая злостью она шла по побережью и горько плакала, ругаясь и не жалея на то выражений. Боль и затаившееся зло сидели глубоко внутри, они клекотали и насмешливо шептали ей о том, как она снова была низложена. «—Бабушка говорила мне, что я постигну суть, говорила о том, что у меня есть дар! — кричала девушка, растирая слезы по лицу. — А ты считаешь меня никчемной, ни на что не способной! — Потому что так оно и есть, — гневно откликнулась черноволосая женщина, ударяя рукой по столу. — Наше племя давно утратило дар, и все, чем нам остается довольствоваться, — объедки! И что ты возомнила о себе, глупая девчонка? Ты думала, что весь город будет у твоих ног, если ты будешь разбрасываться своими жалкими выходками? Думала, что господа падут ниц? Охлади свой пыл, иначе не сносишь на своих плечах столь смазливую безмозглую головку! — Я так тебя ненавижу! — закричала девушка, захлопывая за собой дверь. — Надеюсь, что ты сгниешь, как и мой отец!» — Ненавижу, — сорвалось с ее алых губ, и она зарыдала, колотя руками песок, — ненавижу! Она с яростью швыряла камни в воду до тех пор, пока не осталось сил злиться, а когда и те закончились — она уселась на песок, чувствуя, как ноги омывают теплые волны. Из теплых глаз катились горькие соленые слезы и падали в лазурь, и море, касающееся ее ног, уносило их за собой. — Почему ты плачешь, дитя? — раздался голос сзади. Цыганка развернулась на голос и изумленно посмотрела на фигуру человека. Она припала к песку, кланяясь и вжимаясь лбом в песок. Мужчина с серой кожей, словно просвечивающей насквозь, присел рядом с ней и она поднялась, склонив перед ним голову. — Ну-ну, не нужно этого, — сказал он и протянул руки к ее лицу, утирая слезы. — Я такой же, как и ты, девочка. Только с чуть большим могуществом. Шейне смущенно посмотрела на него заплаканными глазами. Мужчина улыбнулся и продолжил: — Я могу тебе дать, чего ты хочешь, дитя, — сказал мужчина, усаживаясь рядом. — Ты знаешь, что будет, Иба уже рассказала тебе? Она кивнула и ответила: — Раху забирает своих детей и уводит в темноту, чтобы свет не спалил их души, не оставив за собой ничего. Он стирает память о жизни и забирает их себе, и дети идут за Раху по пятам, как за своим отцом, не зная горя и радости. Они расплачиваются за то, что Раху им позволил жить в мире. Мужчина усмехнулся. — Так чего же ты хочешь, Шейне? — спросил тот, заглядывая ей в глаза. — Я хочу быть сильной. Я хочу могущества. И я хочу, чтобы эта старая стерва подавилась своими словами! — Так ли ты этого хочешь? — Если ты и правда Раху, ты увидишь это в моей душе! Прошу тебя, помоги! Я готова идти за тобой после смерти куда угодно, позволь мне попробовать — как это, быть могущественной! Я жажду этого больше, — она глубоко вдохнула, — я хочу этого больше, чем чего бы то ни было! Она вновь упала на колени, склоняясь перед ним: — Раху, спаситель, я твое дитя и я буду служить тебе при жизни и при смерти, помоги мне!» — Шейне. Девушка распахнула глаза, сонно озираясь по сторонам. Перед ней сидел мужчина: серый, осунувшийся, глядящий на нее змеиными глазами. Она посмотрела на его лицо и глаза ее округлились. Девушка подскочила и пала ниц, припадая лицом к песку. — Посмотри на меня, Шейне, — сказал тот, и она повиновалась. — Ты помнишь свой сон, девочка? — Да, Раху, — пролепетала она, со слезами на глазах глядя на снизошедшего. — Я помню, помню все до единого слова! — Дай мне руку, дитя, — сказал он, протягивая ей свою. — Если твои помыслы так горячи и ты так этого желаешь. Возьми меня за руку, и я исполню твою волю. Шейне замешкалась и поджала губы. Ее друзья забылись беспокойным сном, и свидетелем ее сделки был только тонкий серп луны и сам Раху, пришедший ее утешить. Она заплакала и протянула ему руку, чувствуя, как ее охватывает волна холода. Горячие пальцы крепко сжимали ее ладошку, и она ощутила охватывающую ее невероятную силу, искрящуюся на кончиках пальцев. Она смотрела вперед и видела больше, чем мог охватить простой человек. Где-то далеко, за бескрайними просторами безжизненных песков, глотала собственную кровь черноволосая Даада, хватаясь за горло и чувствуя, как медленно уходит жизнь из ее тела. Крепкие пальцы отпустили ее руку, и Шейне открыла глаза. — Я приду за тобой тогда, когда луна будет на западе, а золотой голос увенчает тебя короной из цветов необычайной красоты, которых нет на этом свете. Шейне посмотрела на Раху и поднялась на ноги, чувствуя обретенное могущество. Она поклонилась в пояс, роняя слезы на песок. Она благоговейно смотрела на спасителя и вновь припала к его ногам. — Я буду ждать тебя, Раху, отец-покровитель! — зарыдала она. — Пусть твоя дорога будет легка и... Она подняла голову, но увидела лишь песок, разносимый ветром. Шейне грузно осела на колени и засмеялась, охваченная шалью. И лишь тонкий серп луны, ползущий к горизонту, видел ее тихое торжество.