Перевал в Синих Горах, 922 год.
I.
Ветер раздувал плащи и вскидывал сухие травинки и листья в воздух. Пыль проносилась перед путниками, заставляя прикрывать лица руками. Они шли вперед по пересохшему руслу горной реки, рассматривая отточенные водой камни. Дорога была изнурительной и долгой, но теперь им было легко спускаться с большой высоты вниз, где дышать было не так тяжело; а с сердец каждый раз падал тяжкий груз, когда их взгляду открывались низины, казавшиеся теперь не такими уж и далекими. Верблюд, смиренный спутник и носильщик поклажи, смиренно плелся вслед за ними, увешанный сумками. Не найдя в себе сил оставить животное в пустыне, они взяли его с собой, надеясь, что тот мог сослужить им всем хорошую службу. И он служил так, как ему только позволяли его возможности. — Однажды я все думал о том, как долго может продержаться человек без навыков выживания в критических условиях, — сказал вдруг Кгози, отпивая из фляги. — Вот уж не подумал бы, что сам окажусь в таких условиях. В таком-то возрасте. Регис повернулся в сторону старика и усмехнулся. — Я читал, что человек может прожить без воды не больше трех-пяти дней, — авторитетно заявил Хаким, шагая рядом со стариком. — Не в таких условиях! — у старика заблестели глаза, и он продолжил. — Три дня — это чудо. Сначала тебе просто хочется пить, во рту все пересыхает. А потом, на смену всему, приходит летаргия, рвота, диарея, в последствии шок и... смерть. Хотел бы я пережить хотя бы одну из стадий, чтобы подробнейшим образом все записать, но боюсь, что мой организм не выдержит. Мальчишка с ужасом посмотрел на старика и сглотнул, решив больше не заикаться о своих скромных знаниях. Они начали спускаться вниз по устью, аккуратно придерживая друг друга за руки. Пыльные камни отлетали вниз, и группа то и дело косилась на верблюда, боясь, что тот под тяжестью своего веса упадет и переломает все ноги, казавшиеся им слишком тонкими. Сойдя с устья, они двинулись по ущелью, в углах и трещинах которого торчала жухлая пожелтевшая трава. Солнце клонилось к закату, и они решили сделать привал, разбив лагерь: спуск по дельте реки отнял у них немало сил. Чем дальше им удавалось уходить в горы, тем холоднее становились ночи, и спать приходилось рядом с костром. Решив, что безопаснее будет дежурить, посменно сменяя друг друга, они путешествовали таким образом достаточно долгое время для того, чтобы привыкнуть. Регис разводил костер, сыпля искрами с огнива на сухую траву. Она затлела, испуская едкий плотный дымок, и вампир начал раздувать огонь, склонившись перед костром на коленях. Кгози, тем временем, вытаскивал из сумок еду, раскладывая немного вяленого мяса и остатков высохшего сыра на куске ткани, служившей им столом. Когда все уселись у костра, старик раздал по одинаковой порции каждому, разделив еду поровну, и все принялись ужинать, через силу глотая осточертевшее вяленое мясо и пересоленный сыр. Солнце скрылось за горизонтом, и перевал, на котором они остановились, погрузился в темноту. Дул ветер, выхватывая с горящего пламени искры и унося их за собой в ночное небо. Уставшие путники молчали, дорога их сильно вымотала. Они надеялись, что смогут быстро закончить спуск в долину, но, не зная местности и не имея должных навыков переходов по горам, они лишь спустя несколько недель смогли достигнуть первого перевала, который круто уходил вниз. Хаким ворочался в спальном мешке, накрывшись с головой пыльным плащом. Кгози сидел у костра, рядом с Регисом, разглядывая огонь. — Я подежурю первым, — сказал Эмиель, тяжело вздыхая, — спите, мастер. Вы устали сегодня. Мы все устали сегодня. Отдохните. Старик покачал головой. — Высплюсь после смерти, — усмехнулся старик. — Ты посмотри на меня! Не думаю, что при таком образе жизни я смогу прожить долго. Регис красноречиво посмотрел на Кгози, но тот был непреклонен. — В таком случае, — продолжил вампир, — настоятельно рекомендую вам поспать по причине того, что ваша безвременная кончина посеет ужас и панику в нашем нынешнем плачевном положении. Хаким будет весьма опечален тем фактом, что у него больше не будет учителя и крыши над головой, да и я, в общем-то, тоже. Старик поджал губы и оглядел мужчину. Аргумент был прекрасным доводом для того, чтобы уснуть, и он, удовлетворенный изъяснением, кивнул, поднимаясь на ноги и отходя на свое место. Регис пересел к костру с наветренной стороны, чувствуя, как ветер дует ему в спину. Он смотрел на ворочающихся друзей и думал о том, что слишком часто позволял остальным поспать дольше, чем оговаривалось, сидя у костра до середины ночи. Крепко спать ему не удавалось давно: голову, словно улей, наполняли мысли, от которых он рад был бы избавится, да не мог. Вина за произошедшее была в какой-то степени ему в новинку: хотя бы потому, что он действительно осознавал тот факт, что навредил близкому другу, которого своими стараниями втянул в эту передрягу. И снова он думал о том, что лучше было бы закончить все в Тесхам Мутна, оставив умирать ведьмака, и самому умереть в одиночестве в скором времени, потому что прожить дольше у него бы не вышло. Благодаря общим усилиям, его и Геральта, они оба были живы. Во всяком случае, он надеялся на это. Но больше всего он корил себя за две вещи. Одна из них, раз за разом всплывала у него в памяти яркой картинкой. Когда они отплыли с Континента, бедствуя от преследовавших их кровососов, он помнил и ощущал, как считает себя самым милосердным существом на всем белом свете. Он привык жить по законам, которые не чтились у людей, да и вообще не были им знакомы. Лишь тогда он в полной мере осознал, что такое человечность. Но ярче всего это проявилось именно в тот момент, когда он оказался в смертном хрупком теле, когда любое ранение средней тяжести действительно могло убить. Он тяжело вздохнул и опустил голову на колени, глядя себе под ноги. Быть человеком было до невозможности трудно. Хотя и человечности в нем было куда больше, чем у любого из тех, кого можно было назвать человеком. Сквозь дрему он услышал тихий плач. Он вздрогнул и выпрямился, оглядываясь по сторонам. Времени прошло немало. В голову лезли истории Геральта о всевозможных тварях, которые могли придти ночью к путникам, но осмотревшись, увидел, как содрогается спина Шейне. Регис бегло глянул на спящих Кгози и Хакима и вновь повернулся в сторону цыганки. — Шейне, — шепнул он, поднимаясь с места, — все в порядке? Она развернулась к нему, затравленно глядя заплаканными глазами на загорелое лицо. — Шейне, что случилось? — вновь тихо спросил он, и она села. — Плохой сон?***
Они сидели у костра, цыганка плотно куталась в плащ. Она смотрела на огонь и из глаз ее текли крупные слезы. Регис сидел рядом и молча слушал ветер, искоса поглядывая на девушку. Она не решалась говорить, но он не спешил и не настаивал на том, чтобы она это делала. Потому что понимал, что груз, камнем висящий на сердце, сам заставит ее говорить. Он отпил воды из кожуха и отложил его в сторону. Шейне утерла слезы краем капюшона и положила голову на колени, тяжело вздыхая. — Когда я первый раз поругалась с мамой, мне было восемь. Мы с моим братом, Карибом, шатались по площади и лазали по карманам людей на рынке. Это была моя затея, потому что тогда было совсем худо у всего табора. Кто-то из горожан заметил нас, и нас схватили два стражника. Я смогла обмануть стражника и использовала слабое влияние, чтобы он мне поверил. Брата иссекли плетями за воровство, а я убежала домой. Мать говорила мне о том, что так нельзя, но я была упряма и эгоистична, я говорила ей, что Кариб не хотел бы, чтобы я получила плетей. Она сделала это сама, при всем таборе, она отхлестала меня прутом на глазах у всех, кто был там в тот момент. Я усвоила этот урок. Нельзя спихивать вину на другого. Но за то, что она так сделала, я очень невзлюбила ее. Регис внимательно слушал и молчал, глядя на огонь. Она продолжила: — Тогда она впервые узнала, что у меня есть дар. Она разглядела во мне его крупицы, дар провидицы, которым я не владела в полной степени из-за того, что моя мать позволила себе кровосмешение со своим братом, от которого родилась я. Из-за этого у меня не проявилось настоящего дара, но у других ее детей его не было вовсе. — Разве чародейки не бесплодны? — удивленно спросил Регис. — К тому же, насколько я могу судить, твой дар весьма силен, Шейне. — Это не совсем чародейство, — горько усмехнулась она, — а как это сказать... Что-то вроде третьего глаза, который направлен внутрь тебя и других. И ты видишь всю жизнь от начала, до самого конца. Вампир кивнул, и Шейне снова вздохнула, продолжая говорить: — Мать была разочарована тем, что я не обладала должным талантом, который мне не передался от нее по наследству, сетуя на то, что племя растеряло этот дар давным-давно. Но когда я ей сказала о том, что это все она, что незачем было трахаться с родным братом, если она хотела одаренных детей. И с того момента моя и ее жизнь превратилась в настоящий кошмар. Даада ничего не сказала мне в тот момент, вообще ничего, ни слова. Но возненавидела меня по-настоящему, как и я ее. Я вредила ей так, как могла. И она делала мне больно. И это... Это мучает меня очень давно. Она замолчала и снова затряслась, пряча лицо в руках. Регис сочувственно посмотрел на Шейне и приобнял ее за плечи. — Должно быть, это было очень нелегко пережить, — сказал он, — но сейчас все позади. Вряд ли тебя тут кто-нибудь обидит, Шейне. Она кивнула и горько усмехнулась. Они сидели молча, думая каждый о своем. Регис пытался понять мать Шейне, но не мог. Разве то было возможно, чтобы родитель мог так ненавидеть своего ребенка? Он не мог поверить в это так же, как и принять. Ему было жаль цыганку, но он не знал, какую посильную помощь мог оказать в таких душевных тяготах. Она вытерла слезы и тяжело вздохнула, глядя на тлеющие в огне ветки. — Спасибо, Регис, — вдруг сказала она. — За что? — удивленно отозвался тот. — За то, что выслушал. Она всхлипнула и встала с места, благодарно посмотрев на вампира еще раз. Он видел печаль в ее глазах, и ему было не по себе оттого, насколько она была черной. Шейне остановилась на полпути к своему месту и глубоко втянула воздух носом, сжимая пальцы в кулаки. Регис повернулся в ее сторону, удивленно глядя на остановившуюся цыганку. Она набиралась смелости. — Это не все, Регис, — сказала она, и вернулась к костру, — это не все, что я хотела бы тебе рассказать.II.
Горная река, уходящая далеко в долину, успокаивала свое течение по мере их спуска. Они шли по берегу, не уставая радоваться тому, что у них был неограниченный источник воды для питья. Сейчас же они искали место, где течение было не таким сильным, для того, чтобы помыться и постирать стоящую от грязи одежду. В долину пришла осень. Ночи становились холоднее, а им было все страшнее от того, что еды оставалось не так уж и много, а куда идти дальше — они не имели никакого понятия. Лишь ориентир на звезды давал примерное представление о том, где они могли находиться. В ловушки, который ставил Хаким, как научил его ведьмак, попадало совсем немного дичи, и они старались валять мясо из пойманных тварей, высушивая его привязанным к седлу верблюда, а из остатков и костей варили жидкие похлебки с тем, что можно было есть без особого отвращения. Они надеялись добраться до долины хотя бы до первого снега, надеялись встретить поселение, где им бы дали отдохнуть и наставили на путь. Но Регис понимал менталитет северных народов, потому и не надеялся на то, что их больно радушно примут, если им даже удастся найти деревню. В ответ на его слова Шейне, Хаким и Кгози лишь удивленно хлопали глазами, не понимая, по каким причинам другие люди могут отказать в помощи бедствующим. На этот вопрос у Региса ответа не было. К середине дня они спустились туда, где течение было более-менее спокойным, а река имела места на отмели, по которым ее можно было перейти вброд. Они разбили лагерь, и Шейне ушла далеко вперед, оставляя спутников наедине с обжигающе холодной водой. Регис разделся по пояс и повернулся в сторону Кгози и Хакима, с ужасом смотрящих на него. Он отбросил плащ и шерван, оглядывая замерших. — Ты что, — запнулся Хаким, — прямо туда? Прямо... полезешь? — А что такого? — удивленно спросил Регис. — Вода.. Она, холодная, да? — отозвался мальчишка. — Ты что, мыться в ней собрался? Ты же умрешь от переохлаждения! Она же холодная! Регис засмеялся. Кгози недоуменно смотрел то на мальчишку, то на безумца, собравшегося лезть прямо в горную реку. — Сегодня тепло, так что я совершенно точно не умру от холода. К тому же, кровь отстирывается с одежды в холодной воде лучше всего. Ну, пойдет кто-нибудь еще? Хаким вздохнул и стянул пыльный шерван, чувствуя последовавшую за этим неизбежность происходящего. Он любил новые ощущения, но совсем не такого рода, больше склонявшихся к садомазохизму. Он не хотел оказаться трусом или слабовольным человеком, но перспектива окунуться в воду, от которой при даже при питье сводило зубы, его не прельщала и не вызывала восторга. Он остановился на полушаге и посмотрел на старика. Тот молча пожал плечами, и ужас, некогда стоявший в его глазах, растворился. Хакима возмущало его отношение к вещам, которое тотчас сменялось безразличием или абсолютно нейтральными настроениями. Откуда у старика были на это силы — он не знал. Регис вошел в воду и ощутил, как сводит мышцы ног. Он упрямо пошел вперед и нырнул, чувствуя, как под водой его сносит течением. Холод обжигал, в груди встал твердый ком. Тысячи иголок коснулись кожи, а сам он, как ему казалось, сжался изнутри. Он вынырнул, и дыхание его перехватило от ощущения невозможного холода. Это было странным: после нескольких месяцев скитаний под безжалостно палящим солнцем — ощутить холод, сводящий зубы и пронизывающий до костей. Это было приятно. Он выплыл на отмель и принялся вымывать из головы песок и пыль, в то время как Хаким, забежавший в воду, принялся истошно визжать от накатившего холода, которого он не чувствовал ни разу в жизни по-настоящему.***
Регис перебирал с Хакимом сумки, стянутые с верблюжьего седла. Животное, ошалевшее от долгого пребывания под нещадным пеклом, без должного количества воды, скиталось по берегу, то и дело нагибаясь к воде, пытаясь восполнить ее запас. Они искали то, что можно было использовать для сетей. В реке была рыба, но ее быстро сносило течением, потому затея с острогами отметалась сразу же, да и к тому же рыболовы из них были так себе. Так и не отыскав ничего, что отдаленно напоминало бы более-менее мелкую сеть для ловли рыбы, они распустили крупную, которой контрабандисты ловили больших хищников и травоядных, и принялись плести заново, но по-своему. Хаким сидел спиной к солнцу, пытаясь согреться от холода, пронзившего его до костей. Но у него никак не получалось: ему казалось, что он превратился в ледышку своим недолгим пребыванием в воде. Регис был невозмутим: он быстро отошел от непривычного мальчишке холода и не стучал зубами при выходе на берег. Но Хаким не мог отрицать одного факта: это острое ощущение холода ему чем-то понравилось. Однако Кгози никаким образом не выдавал своих эмоций. Он просто сидел перед костром и мешал похлебку из потрохов, не накинув на плечи даже какой-нибудь тряпки. Шейне же наотрез отказалась лезть в воду, сославшись на то, что просто оботрется тряпкой. Сеть плелась медленно. Грубое волокно было очень трудно связывать в мелкие узелки, но, не оставляя попыток, они усердно пытались вязать ее дальше, ломая отросшие за месяцы странствий ногти. Близился вечер, и они, с горем пополам, закончив вязать из узелков сети, стояли над ней, гордо глядя на большое и внушающее доверие творение рук своих. Они потащили ее на самое мелкое место реки, и, закатав высохшие штаны, Регис вброд прошел на противоположную сторону обмелевшего места, больше напоминавшего широко разлившийся ручей, чем бурную горную реку. Он взял заготовленный колышек и воткнул его под ноги, пытаясь крепко закрепить его между гальки. Убедившись, что конструкция была надежной, он перешел назад. Они с мальчишкой молча смотрели на сети, на сооружение которых потратили целый день, борясь со страхом, что всю эту конструкцию попросту снесет течением вниз по реке. Они вернулись на стоянку, когда солнце скрылось за горизонтом. Похлебка пахла отвратно, но выбор у них был небольшой: мясо еще не дозрело то того момента, когда его можно было есть, не боясь за свою жизнь, а остатки остального съестного у них закончились. Они разлили остатки похлебки по керамической посуде, чудом уцелевшей в дороге, и принялись молча пить жидкий бульон на костях небольшого зайца. Бульон был пересоленным и горячим: это было его единственным существенным плюсом. Регис утайкой смотрел на Шейне, ощущая холод внутри всякий раз, когда видел ее черные глаза, смотрящие глубоко в душу. Он не боялся ее, но боялся того, во что ее превратила жизнь. Он испытывал к ней жалость, но понимал, что уже ничем не мог ей помочь. Сделка была сделкой, и даже, вернув себе бессмертие, он не смог бы оказать ей посильную помощь, потому что прекрасно понимал, на что способен О'Дим. И он чувствовал себя немощным из-за этого. Но не видел в ней настоящего монстра, потому что в какой-то мере понимал ее чудовищные мотивы. Потому продолжал молчать, испытывая страшный холод. Так, как и обещал.III.
— Ну, ебаные черти, отдавайте все либо по-хорошему, — бандит оскалил красные от кислицы зубы, прижимая лезвие кинжала к шее мальчишки, — либо мы тут вас перережем и оставим на прикорм волкам. Их было десять человек, вооруженных до зубов. Они щерились и непристойно шутили, потрясая тупым оружием. У них был бы шанс сбежать, если бы перевес был на их стороне, но из оружия у них оставался лишь ятаган да пара охотничьих ножей, которыми по назначению никто из них пользоваться не умел. Кто-то из нападавших восхищенно сказал о том, за сколько можно продать диковинную лошадь с двумя горбами. Остальные подхватили его слова, и главарь закатился смехом, удерживая белого, как полотно, Хакима. Тот с ужасом смотрел на Региса, пока тот пытался придумать какой-нибудь выход из сложившейся ситуации. Получалось у него дурно: вооруженные кметы застали их врасплох, когда те переходили бор. Все бы ничего, да было их очень много. Регис тяжело вздохнул, припоминая себе менталитет северян, и наобум сказал: — Вы поступаете крайне неразумно! Командир отряда посмотрел на него, словно ошалев от услышанного, и заржал. Смех подхватили остальные, обступая перевязанного пленного. Регис торжествовал: он привлек их внимание. — Ты откуда-то по нашенскому говоришь, хер? — спросил один из стоящих бандюг. — На вид черный такой же, а еще и чойта треплет языком. Ты мне, может, еще скажешь, где срать можно, а где не можно? Нестройный ряд пропитых голосов снова подхватил смех. Они гоготали, загибаясь от хохота, проговаривая плоскую шутку раз за разом. Регис скривил губы и осмотрел бандитов, рассчитывая на их тупость и в дальнейшем. Повязанные друзья непонимающе смотрели на вампира, пытаясь понять, о чем тот говорил, и почему все так громко смеялись. — Хер ли вы претесь-то по лесу? — спросил старик с рыжей бородой, утирая выступившие от смеха слезы. — Чой вам не сиделось-то на юге, чертям? Не знали, чоли, что опасное это место? Регис язвительно улыбнулся, предвкушая то, что собирался сказать. Он судорожно перебирал всех коронованных особ Редании и Темерии, о которых читал в книгах и некогда слышал от Геральта, когда тот начинал говорить о политике. — Мы просто путешествуем с моей семьей по особому приказу, — сказал он, оглядывая стоящих, — я врач, а этот старик — мой отец, он тоже врачеватель. И брат мой тоже станет лекарем. Нестройный хохот вновь поднялся среди мужиков. Хохотал даже предводитель, отпихнув от себя мальчишку. Хаким повалился на мох и отполз в сторону Шейне и Кгози, пока кметы давились смехом. — Ты, сука, может, мне еще скажешь, что дед твой врачевателем был? — Как бы в то трудно не было поверить, — вздохнул Регис, говоря сквозь гомон голосов, — и дед, отец моего отца, был врачевателем. И отец отца моего отца тоже был весьма почитаемым врачевателем. — Ох бля, — выругался мужик, — а запор смогете с батей со своим мне вылечить? Мужики нестройно захохотали снова, и Регис ощутил раздражение. — Отчего бы и нет? — невозмутимо сказал он, скрипя зубами. — Надо собрать нужных трав, только и всего. — Ладно, — рявкнул предводитель, затыкая всех, — хорош пиздеть. Девка хороша, возьмем девку и, может, отпустим вас. Регис явно ощутил, как ходит по лезвию ножа. Решив, что терять больше было нечего, он вздохнул и, возложив все надежды на отчаянный блеф, сказал: — Господин, не сходите с ума! Она же чародейка! Нас нашел в Офире Радовид Великий, потому как нет на свете большего таланта, как у моей сестры! Он пригласил нас, и мы отправились в путь самостоятельно. Люди мы не богатые, но очень уж господину нужна помощь. Писал он, что готовит поход на Аэдирн, и нужна ему помощь в расстановке тактический войск для успешного сражения! Эмиель выдохнул и сжался. Нелепое вранье, придуманное на ходу, звучало смешно, но более-менее складно. Он посмотрел на Шейне, непонимающе смотрящую на него, и повернулся в сторону бандитов. Мужик остановился и задумался. — Милош! Так слыхал я недавно, колдуна какова-то везли к Радовиду тому же! Мол сбежал, так наемник по Корате ловил его! — Да пиздит он! — задохнулся от гнева главарь. — Как пить дать! — Не, Милош, я тоже слыхал. И от Юлека слыхал, что там воевать готовятся, не врет, попустись! А то еще гнева государева Каэдвен не видал! — В качестве доказательства, позвольте: моя сестра сама продемонстрирует свой дар, — Регис ощутил, как гулко бьется сердце в груди. — Только развяжите руки, я все равно вам ничем не опасен. — Так баба же ведьма! — возмутился рыжебородый дед. — Убьет! — Не убьет, она просто провидица. — Ладно, — сказал Милош, — я тя развяжу, но коли ты мне тут напиздел, я вас покрошу и волкам скормлю. Как и обещал. А я слово держу. Он подошел к Регису и надрезал веревку. Тот тер запястья до тех пор, пока к рукам не прилила кровь. Шейне ругалась на родном языке, с ненавистью глядя на кмета, который шел к ней с кинжалом и гаденько кривил губы. Эмиель поспешно подскочил на ноги, подходя к Шейне и доставая из ножен охотничий нож. — Лучше я сам, не надо ее беспокоить лишний раз. Мужик грязно выругался, но отошел. Регис подошел к Шейне и принялся срезать веревку, чувствуя охватившее его беспокойство. — Регис, что происходит? — обеспокоенно спросила она. — Чего они хотят? — Веди себя так, как будто ты мне сестра, — он посмотрел на Хакима и Кгози, — а вы соответствующе. Мы как одна большая семья, которую занесло очень-очень далеко, и мы оказались не в том месте, и не в то время. Жертвы сложившихся событий. — Неужели мы действительно попали к северным бандитам? Заморским? Удивительный опыт! Правда, — сказал Кгози, — пить хочется. Но это ничего. Регис закончил срезать веревку, и Шейне встала, потирая запястья. Она с презрением смотрела на мужиков, которые зыркали на нее, как на продажную девку, даже несмотря на то, что одета она была в мужскую одежду. Эмиель встал и убрал нож назад, коротко кланяясь бандюге, как южному господину. Тот провел их к костру, который развели мужики, и усадил их рядом с собой. Он с интересом разглядывал их черты лиц и с не менее глубоким интересом рассматривал фигуру Шейне, гадко усмехаясь. Она поджала губы, чувствуя гнев на реакцию мужика и без языкового барьера. — Ну, пусть она мне скажет, кто я таков. — Погадай ему, — сказал Регис по-офирски, обращаясь к Шейне, — он хочет, чтобы ты ему сказала, кто он такой. — Что?! — Шейне ошалело посмотрела на вампира круглыми глазами. — Регис, я не хочу смотреть в этого дрянного человека, он похотливое животное! Будь моя воля, я бы брюхо ему вспорола! — Она погадает тебе при одном условии, — сказал Регис на Всеобщем, — только если ты перестанешь смотреть на нее, как на объект пылкой страсти. Мужик умильно хрюкнул. Эмиель снова испытал отвращение по отношению к этому человеку, но промолчал, не желая того лишний раз провоцировать. Успокоившись, он замолчал, и спросил: — А чо мне помешает оприходовать ее прямо тута? Вот я могу ведь так сделать. — Родовое проклятье, лежащее на женской линии, — начал Регис, чувствуя, что перегибает палку со враньем, — говорит о том, что каждая родившаяся в поколении женщина не может вступать в отношения с мужчиной, если не пройден обряд священной помолвки и очищения. — Ну а мне-то похую, что ей там можно, а что нельзя, — загоготал мужик. — Как бы это сказать по-вашему, м-м, — Регис задумался, — говоря простым и доступным вашему народу языком — у вас хер отсохнет. Мужик перестал смеяться и резко изменился в лице. Пропитая морда, поросшая щетиной, обрела чрезвычайно важный и серьезный вид. Остальные с интересом наблюдали за диалогом, происходившим между пленником и главарем. — Ладно, пускай тогда просто рассказывает, кто я такой.***
Они шли по долине, и Шейне наперебой с Регисом рассказывали, как все удачно повернулось для них и всех остальных заключенных. Милош никак был не готов к тому, что цыганка не только расскажет ему обо всем его прошлом и настоящем, но и перечислит всех родственников до четвертого колена, и всех его баб, по которым тот бегал, еще живя в деревне. Некоторых мужиков раздосадовал тот факт, что их предводитель, похотливый и необузданный кобель, прыгал на их жен, пока те пребывали на охоте или разбоях. Началась склока, подвыпившие бандиты были недовольны, и Шейне подлила масла в огонь, разглядев в жадных порочных душонках множество измен, поборничества и лжи. Началась драка, которая быстро переросла в бойню по ряду причин. Шейне и Регис под шум дошли до скрученных возле верблюда Кгози и Хакима и освободили их, затаившись подальше от кровопролитного места. Они ждали, пока мужики успокоятся, но драка, переросшая в резню, долго не затихала. Мужики, распаленные ужасными открытиями, нещадно рубили друг друга, желая поквитаться с тем, кто когда-либо солгал или страдал несдерживаемой клептоманией, совсем позабыв о пленных. А они, скованные страхом слушали, как с каждой минутой в лагере становится все тише. Они вернулись туда, и шли между тел, мертвых и живых, занимаясь последним, чем стали бы заниматься в своей жизни: они мародерствовали. Они брали все, что можно было взять и утащить с собой: теплую одежду, еду, оружие, деньги. Все, что они могли позволить забрать, они сгребали с тел, даже не задумываясь о том, что натворили. Регис прискорбно говорил о том, что не в пустую люди упоминают истинный вес слова, с помощью которого можно развязать войну и вызвать разлад внутри государства. Остальные лишь молча кивали, сойдясь на том, что в любых условиях выживает сильнейший.IV.
— Это что же?! — вопил мальчишка, задрав голову вверх. — Это что, снег? Снег, да, Регис? — Да, Хаким, — ответил тот, — это снег. Они стояли посреди грязных лугов с пожелтевшей травой, задрав головы высоко вверх. На их загорелые лица опускались белые снежинки, мягкие и пушистые, безмятежно падающие со свинцового неба. Они стояли и смотрели на то, как снег опускался и таял в грязи, но испытывали чувство какого-то запредельного волшебства, недоступного их пониманию. И лишь Регис испытывал некоторое отчаяние, понимая, что если снег будет продолжать идти, их дорога к населенным пунктам может быть отрезана. И если им удастся выбраться из снежной тюрьмы живыми, то это будет настоящим счастьем и удачей. Хаким выставлял перед собой руки и ловил белые хлопья, которые тотчас таяли у него на ладонях. Он был поражен необыкновенному открытию, что существует такое природное явление, как снег. Даже Кгози счастливо улыбался, подставляя лицо под холодные тающие хлопья. А Шейне недоумевающе смахивала белоснежный пух с плаща, пытаясь понять, с чем еще можно было сравнить этих белых мух. — Я в молодости читал книгу, мемуары какого-то не слишком известного путешественника, который переплыл Великое Море и побывал на Континенте, объездив множество стран, — возбужденно сказал Кгози, глядя на Региса. — Он очень подробным образом описал это явление, именуемое, как снег. Это замерзшая вода, ведь так? — Да, это всего лишь замерзшая вода, — отозвался тот, — и в народе существует масса зимних забав, люди очень любят играть со снегом. — Вода? Это, получается, его и есть можно? — удивленно спросил Хаким. — Какой же он потрясающий! Дождь, он ведь тоже вода, но он не такой интересный, как снег. Шейне повернулась к мальчишке и язвительно усмехнулась. — Хаким, если верить всем учениям о существовании божеств, сидящих на небесах, то они мочатся с неба прямо тебе в рот, — она поджала губы, подавив усмешку. — Если ты не хочешь... Хаким взревел и выругался, глядя на цыганку и говоря ей о том, что она несет чушь и портит атмосферу наступившего праздника. Она отшутилась, и они продолжили словесную перепалку, топчась в грязи. Регис, наблюдая за этим, тяжело вздохнул, направляясь вперед. Он всерьез был обеспокоен столь быстрым приходом заморозков, и это не осталось незамеченным для Кгози. Старик нагнал его и заглянул в глаза, задавая немой вопрос. Регис тяжело вздохнул и ответил: — Снег — это очень большая проблема, мастер Кгози. Потому это это первый признак того, что на Севере наступает зима, а наступает она тут достаточно быстро. Нам нужно как можно быстрее выбраться, я надеюсь, что мы выйдем где-нибудь в Каэдвене или, на худой конец, в Аэдирне. Эти немногословные друзья северных владык что-то говорили о Каэдвене. Это будет удачей, если это так. Надо двигаться, иначе мы просто не сможем пережить эту зиму. Среди нас нет хороших следопытов, как Геральт. Охотится будет сложно. Идти по снегу очень тяжело и ориентироваться на местности — тоже. — Ну что же ты, Регис, — старик улыбнулся. — Мы перешли пустыню, выжимая из камней воду. Мы ели крыс и им подобных, неужели ты не веришь, что мы не сможем пережить и это испытание? Какая ерунда. Эмиель улыбнулся и кивнул. Старик был прав насчет того, что в пустыне им было гораздо тяжелее. Обобрав бандитов до нитки, они обзавелись некоторыми запасами провианта и одежды, потому шансов у них было куда больше, чем в песках, где они, вопреки всему, выжили. Он обернулся и подозвал Хакима с цыганкой. Они снова тронулись в путь, шагая по замерзающей грязи, а Регис и Шейне все думали о том, куда занесла нелегкая Геральта и жив ли он по сей день.