Государство Темерия, 923 год.
«Значит, изгнать этот страх из души и потёмки рассеять Должны не солнца лучи и не света сиянье дневного, Но природа сама своим видом и внутренним строем. За основание тут мы берём положенье такое: Из ничего не творится ничто по божественной воле. И оттого только страх всех смертных объемлет, что много Видят явлении они на земле и на небе нередко, Коих причины никак усмотреть и понять не умеют, И полагают, что всё это божьим веленьем творится». Тит Лукреций Кар, «De rerum natura», книга первая; Nil de nihilo fit, стихи 146-154
Marcin Przybyiowicz & Percival – Ladies of the Woods
Ему чудилось, что он лежит посреди кладбища, закопанный в сырую землю. Рассказы о том, что мертвые глухи с того момента, как их тело остыло, сейчас действовали в обратном направлении. Ему было холодно и он испытывал какое-то безразличие ко всему тому, что происходило вокруг. Но он был готов поклясться в том, будто вороны и впрямь переговаривались друг с другом, насмехаясь над ним, но ему не хватало сил понять, о чем шел разговор. Руки и ноги онемели, и он пошевелил пальцами, чувствуя, как тысячи иголок пронизывают его ладони. Это было неприятно, но он продолжал двигать пальцами. Горячая кровь приливала к конечностям, и навязчивые мысли о мертвецах отступали. Он чувствовал, как у него в груди тяжело бьется сердце и как его затылок холодит камень. Открыв глаза, он увидел над собой каменный свод пещеры, и карканье, которое он слышал, уже утихло. На него смотрело существо, которому Геральт не мог дать определения. Оно имело антропоморфные черты, у него были сухие руки и ноги, и блестящие серые глаза цвета ртути, словно отражающие падающий на них свет. Существо имело длинные светлые волосы, скатанные по всей длине, и доходящие ему до лодыжек. Под глазами этой твари выпали темные круги; густые брови украшали лицо, делая его выразительным. На теле у существа были странные одежды, больше напоминающие мешковину, сшитую из лоскутов и худо-бедно подогнанную по росту. Оно босиком шагало по пещере, сжимая в когтистых пальцах какое-то украшение, крупное и резное, насколько мог судить ведьмак, — сделанное из кости. Когти. Ведьмак встал и огляделся. Существо внимательно смотрело на него, и ведьмак сделал первый вывод о том, что возможно, то была женщина. Он повернулся назад и ощутил тревогу. Региса нигде не было видно, и остальных, кто говорил с этой женщиной на каркающем языке, — тоже. Он стоял под тяжелым внимательным взглядом, изучающим его, и не знал, куда деться. Геральт осознал, перед кем он стоял, и испытал некоторую долю страха, потому что он был абсолютно один. — Где... — хрипло начал ведьмак, но его тут же перебили. — Молчи. Разве тебя не учили уважению, человек? — хрипло отозвалась та, выпуская резное украшение из пальцев. — Почему твой друг не научил тебя уважению, скажи мне на милость? Ведьмак поежился под таким напором. Древняя издевалась над ним, и он испытывал неловкость, словно был провинившимся мальчишкой. В какой-то мере он и был мальчишкой, стоя перед ней. Геральт не знал, сколько ей сотен или тысяч лет, но от одного прямого взгляда в глаза ему становилось не по себе. — Зачем вы устроили на моей земле эту грызню? Ответь, смертный. Может быть, хотя бы ты окажешься разумнее остальных. Может быть, у тебя получится объяснить мне то, что не смогли объяснить эти глупые дети, верченые и беспечные. Геральт тяжело вздохнул, понимая, что его и бездну разделяет один шаг. Он не знал, что ей говорить, не знал, что случилось с Регисом и куда он пропал из поля зрения. Он не знал, какие чтились обычаи в этом странном обществе, и никогда не спрашивал об этом у своего друга, за что проклинал себя сейчас. — Я не знаю, с чего мне начать, — честно сказал ведьмак, — я прошу прощения. Она повернулась к Геральту, поджимая губы в некотором подобии улыбки. Ему снова стало не по себе от этого холодного и пристального взгляда. Скрытая видела его насквозь, и он это понимал. — Начни с самого начала, — сказала она низким голосом, похожим на тон великосветской женщины. — Может быть, тогда я пойму, что мне с тобой делать. Ведьмак сморгнул, чувствуя, как сердце бьется где-то у горла. Он не испытывал страха, его одолевала лишь тревога, которой он не мог найти объяснения. Ему было совершенно непонятно, отчего у него подрагивают пальцы на руках и по какой причине на него давили стены скал, уставленные книгами. Геральту казалось, что все эти полки, выщербленные прямо в породе, должны были тотчас обрушиться на него, с головы до ног засыпав фолиантами. — Это началось в девятьсот двадцать первом году, — начал он, — я был заезжим в Туссент, в поисках заказов, пока не наткнулся на одну женщину, у которой пропали дочери. — Не надо этого, — усмехнулась та, вновь сжимая в руке резную кость. — Говори о том, что послужило этой жалкой склоке. Я вижу тебя насквозь. — Тогда зачем мне рассказывать о событиях, если вы их и так видите? — Мне интересно послушать, насколько твои слова совпадут с действительностью. — Хорошо, — сказал Геральт, — я буду говорить только о событиях, которые повлекли за собой это. Меня схватили в плен после того, как я убил брукс. Как выяснилось, в плен меня заточил Хагмар, сделав предметом излияний в Тесхам Мутна. — Как интересно, — отозвалась вампирица, присаживаясь на стол. — Хагмар Константен Ротбальд Аллопеус Гильом, сколько чести тебе было оказано. Говори, смертный. Продолжай. — В плену был заточен брат Хагмара и Регис. В тот момент я истекал... — Да, ты чуть не умер. Ближе к самому главному. — Мы сбежали, и нас долгое время преследовал Хагмар, натравливая низших, чтобы извести нас. Регис решил, что стоит сойтись с ним в честном бою, чтобы решить этот вопрос чести. Так я и узнал, что Хагмар творил страшные вещи. Мы сошлись с ним в неравной схватке, но одолели его и... — И Эмиель его испил. Что было дальше? — Мы начали свое бегство. Мы прибыли в Офир и осели там почти на год, пока до нас не добрался Детлафф, кажется? Он и его шайка. — Офирский смотритель клана Аммурун сохраняет нейтралитет до последнего. Пока дело не коснется его клана, он будет закрывать глаза на все. Что произошло после этого? — Мы оказались в пустыне... — Как? — перебила Древняя, разворачиваясь в его сторону. — Как вы попали в пустыню, мне больше интересно это, смертный. Говори. — Я встретил некое... существо, когда пребывал в Офире. Чрезвычайно могущественное существо. И он подарил мне зеркало, которое оказалось Зеркалом Призыва. В тот момент, когда нас собирались казнить, я призвал его, заключив сделку. — Сделка, — лишь сказала та. — Он сказал, что если мы пройдем пустыню, то он укажет путь к вам. И вы поможете. — Как это печально и интересно, — сказала Древняя, выслушав ведьмака, — жаль, что ты сам не знаешь, с чем столкнулся. Я позволю задать несколько вопросов, а потом вышвырну тебя отсюда. Не задумываясь, Геральт спросил: — Где Регис? Древняя развернулась в его сторону, обнажая белоснежные острые зубы. — Отдых положен каждому. Ведьмак поджал губы, понимая, что не стоит злоупотреблять терпением этой женщины. Серые глаза снова смотрели на него, пронизывая холодом, и ведьмак ощутил неловкость. — Почему так вышло с Хагмаром и Скрытым Туссента? — Почему? — она хрипло засмеялась. — А ты сам как думаешь, смертный, почему он столько раз переступал кодекс? Хагмар был игрушкой Эрмингильда, которой он столь снисходительно позволял пользоваться положением. Он глуп и молод, раз возомнил, что может позволять такое. Вся эта ситуация весьма плачевна и смешна до невозможного. Вы сошлись по законам чести, которых больше не существует. И Эрмингильд этого так не оставит. Надеюсь, что у вас получится найти выход из этой ситуации. Она снова повернулась к свечам. Геральт смотрел на ее длинные скатанные волосы и чувствовал, как его одолевает панический страх перед тем, что никакой помощи тут он не получит и будет скитаться по миру до тех пор, пока не попадет под удар, сгинув где-нибудь в сточной канаве или глухом лесу. Он внимательно смотрел на спину тощей и сухой женщины, думая о том, что бы можно было ей дать для того, чтобы не уйти из убежища с пустыми руками. — Вы поможете нам? — выдохнул Геральт и замер, чувствуя волну раздражения, последовавшую за этим вопросом. Древняя отставила ступку в сторону, разворачиваясь в сторону ведьмака. Она внимательно смотрела на него, словно изучая и пытаясь понять. Лицо ее сохраняло невозмутимое выражение, и она не моргала, не сводя взгляда с белоголового. Как казалось Геральту, она даже не дышала, лишь выглядывая на него из-за копны спутанных волос. — Назови хотя бы одну причину, почему я должна якшаться с детьми и смертным. — Это неправильно, — быстро сказал ведьмак, — так не должно быть. — Мне все равно, — сухо отозвалась она, — это меня не касается. — Это ведь против кодекса! — Мне плевать, смертный!— рявкнула она, и ведьмак невольно попятился. — Мне плевать, что делает этот глупец! Мне несколько тысяч лет, человек, и ты, словно надоедливая мошка, мечешься у меня перед глазами! Уходи. — Вы выслушали меня, — поспешно сказал Геральт, — я готов пойти на что угодно. Она с интересом посмотрела на него, и ведьмак, кусая губы, продолжил: — Меня уже ничего не пугает, даже смерть. — Даже смерть? — протянула Древняя, заведя руки за спину. — Я в любом случае умру, поможете вы мне в этом или нет. Она подошла к ведьмаку близко, впервые за все время их разделяло расстояние вытянутой руки. Геральт смотрел на нее, пытаясь изучить как можно подробнее. Кожу ее покрывали засечки-шрамы, украшающие и лицо, и руки. Белок глаз был темнее, чем казалось издалека, и это выглядело отталкивающе. Пахло от нее сыростью и реагентами, а в спутанных волосах висели перья и каменные бусины. Ей было интересно, Геральт понимал, что сумел ее заинтересовать. Но боялся того, что может последовать за всем этим. — Скажи мне, смертный, — начала она, внимательно рассматривая лицо ведьмака, — как сильно ты веришь в силу своего духа? — Я до сих пор жив, — сухо сказал он. Древняя усмехнулась, сокращая дистанцию. Геральт дрогнул, но остался стоять на месте. — Хватит ли у тебя сил, чтобы противостоять? Хватит ли их для того, чтобы остаться живым и не сойти с ума, ведьмак? — О чем вы? — Хватит ли тебе сил, чтобы не убить самого себя в бреду, хватит ли тебе сил противостоять своему сознанию, смертное существо? Геральт замер и замолк, словно завороженный наблюдая за ее жестами. Он смотрел на Древнюю и видел, как близко она подошла к нему; он видел каждую пору на иссиня-сером лице. Он не ощутил боли, но прекрасно видел, как глубоко входят в его грудь длинные когти. Ведьмак видел, как ладонь погружается в грудь, но не мог пошевелиться от ужаса. Он смотрел за тем, как рука вытаскивает его сердце, и ощутил охвативший его холод. Геральт задыхался от ужаса, хватаясь руками за грудь, в которой больше не билось сердце, и смотрел на Скрытую, сжимающую его в руке. Осев на колени, он полез под рубаху, пытаясь нащупать открытую рану. — Хватит ли тебе сил на то, чтобы устоять? Она перехватила другой рукой сердечную мышцу, с силой сдавливая ее пальцами. Послышалось омерзительное чавканье, и Геральт глухо охнул, чувствуя, как ему мало воздуха, ощущая, как резко темнеет в глазах. Он повалился на спину, ударившись головой о холодный пол, и погрузился в темноту, слыша эхо раскатистого смеха.***
Lorne Balfe – Solitude
Он был один во всем этом гигантском мире. Холод пронизывал до костей, и он встал, пытаясь согреться и растереть побелевшую кожу. Над его головой высились зубья причудливых синих сталактитов, холодные и грозящиеся рухнуть прямо на него. Нагота исступляла его, и от одной мысли о том, что он был раздет до нитки, обдавало холодом. Он не помнил ничего и двинулся вперед по пещере, обнимая себя за плечи, чувствуя невероятное и неправильное одиночество и зная, что в этом мире, кроме него самого, не существовало никого. Шаги его гулко разносились по пещере, он слышал, как с потолка срываются капли обжигающе-холодной воды и капают в подземные озера. Все это было запредельно громко и слишком пугающе, даже для него. Он верил, что он бесстрашен, но все равно боялся. Он не знал, для чего он рожден и кем, но понимал, что должен выйти из этой пещеры. Ему хотелось тепла, но он не мог себе это позволить. Он шел по коридорам, слушая сотни голосов, эхом отходящих от стен вместе со звуком его шагов. Это оглушало, но он не придавал им значения, потому что знал, что, кроме него, нет больше никого, и то было лишь иллюзией. Он не знал, что давало ему такую уверенность: должно быть, то был замысел создателя, и он был благодарен ему за то, что был жив. Его вела цель, но он не знал ее имени. Ему нужно было найти выход, и он искал его, безуспешно скитаясь по бесконечным хитросплетениям подземных коридоров. Воздух стал свежее. Он пошел в сторону дуновения ветерка, ведомый запахом свежести. Он понимал, что родись он слепым, как крот, то все равно нашел бы выход из подземелья. Он знал эти завитки каменных коридоров, словно целью его жизни было скитание по этим пещерам. Но цель у него была совершенно другая, он знал об этом и уверенно шел к ней. Он начал подъем вверх, чувствуя, как яркий свет застилает глаза. Выход был ближе, чем ему казалось. Комната была ему знакома. Он бывал в ней не раз, но не мог вспомнить, когда именно. Возможно, то был отголосок далеких воспоминаний из прошлой жизни, он не мог сказать точно. Посреди комнаты стоял высокий стул, и он сел на него, чувствуя необходимость что-нибудь сделать. Он вертел головой по сторонам, пытаясь понять, каково его предназначение сейчас, но не мог. Взгляд его упал вниз, где в тени его фигуры что-то блестело. Он наклонился и взял в руки искусно кованный кинжал, и его голову тисками сдавила боль. «Согни-ка руку вот так...» «...ум требует удовлетворения и постоянного штурма». «Ты сам знаешь, что произойдет в итоге». Он вскрикнул, роняя из рук оружие и сжимая виски пальцами. Все это было неправильно, и он испытывал боль. Он пытался гнать чужие голоса из своей головы, чувствуя, как под их действием меняется реальность. Голоса были подобны раскаленным иглам, впивающимся в его виски, и он сопротивлялся им до тех пор, пока боль не отступила. Облегченно выдохнув, он откинулся на спинку кресла, чувствуя, как мокрое от слез лицо холодит сквозняк. Кинжал был его предназначением, и он взял его в ладонь. Рукоять хорошо лежала в ладони, и осмотрев клинок со всех сторон, он посмотрел на свою руку. Через бледную кожу просвечивали синие вены, и он, преисполненный уверенности, провел по ней, не чувствуя никакой боли. Белое мешалось с алым, и он почуял знакомый ему запах. Кинжал выпал из руки, и он внимательно вгляделся в порез. Ему захотелось попробовать кровь на вкус, он помнил, как это было в другое время. Губы коснулись горячего пореза на руке, и он втянул в себя соленую влагу, прикрывая глаза. Было жарко. Его обдавало ветром и пылью. Он стоял посреди плато и чувствовал необходимость попробовать на вкус нечто другое. Теперь его нагое тело не мерзло, тут было слишком жарко, скалы раскалялись под солнцем, превращая все вокруг в поверхность раскаленной сковороды. Он невольно посмотрел наверх, но солнца на небе не было видно. Запах был силен, и он повернулся в его сторону. Фигура без лица, в странных и незнакомых ему одеждах стояла недвижимой среди песков, стиснув ладонь в кулак. С нее на землю падала кровь, и он ощущал ее запах даже с такого расстояния. Он двинулся вперед, ведомый новой целью. «Нам не выбраться...» Он закричал, падая посреди пути на колени. Боль сковала его движения, в глазах белело от силы, с которой горящие пламенем тиски сомкнулись на его голове. Он крепко сжал зубы и закрыл глаза, чувствуя, как его одолевает боль от маниакального желания, захватившего его. Он пополз дальше, в сторону фигуры, чувствуя, как скрипят сжатые зубы. «Ты ведь этого хотел?» Он приблизился к безликой фигуре. С руки недвижимого капала кровь, относимая ветром в сторону. Он встал, превозмогая боль. Он прикоснулся ладонями к теплой руке и попробовал кровь на вкус. «Остановись». Он снова пронзительно закричал, чувствуя, как боль накатывает с новой силой. Слезы мешались на лице с чужой кровью, и он откинул голову назад, стискивая пальцами виски. Он увидел свое отражение в потемневшем от времени зеркальце. Это было интересно. Он рассматривал перепачканный кровью рот и покрасневшие глаза. Он смотрел на себя и пытался уловить знакомые черты, но понимал, что видит себя таким впервые. Он провел грязной рукой по белым волосам, марая их кровью. Белые пряди заалели, и он дернул уголками губ. Присутствие кого-то, помимо него самого, его ничуть не смущало. Он ждал события, понимая, что это было предначертано. Некто приблизился к нему со спины, и он прикрыл глаза, замерев в ожидании. Он почувствовал чужое дыхание у плеча и поморщился, когда чужие зубы вонзились в его плоть. Жизнь уходила из него с каждым глотком драгоценной крови, и, пересилив себя, он открыл глаза, глядя на того, кто пришел по его душу. Он увидел белую макушку и дрогнул, встречая на себе пару внимательных янтарных глаз. Его повело в сторону, и он упал в темноту, проходя сквозь пол. Он открыл глаза и шумно втянул воздух. Теперь ему стало по-настоящему страшно. Он попытался пошевелиться, но не смог. Его сковала невидимая глазу сила, не желая отпускать из своих рук. Паника охватывала его, и он смотрел по сторонам, бездумно вертя головой из стороны в сторону. За маленьким окном в стене слышался плеск воды. Он смотрел в бревенчатый потолок, чувствуя качку. Жар охватил его тело, и он ощутил, как по его лицу катятся крупные капли пота. Слева от него послышался скрип лежанки. Он посмотрел в сторону, и увидел безликую фигуру, стоявшую напротив него. Страх не отступал, и он противился ему, неотрывно глядя на то, как фигура приближается к нему. В свете гаснущей свечи он различил длинные когти. «Мы на торговом судне, вторую неделю к ряду...» Он вскрикнул от вспышки накатившей боли, но не смог пошевелиться. Чужой голос приносил ему невероятные муки, и он не мог ему противостоять. «Я приглядывал за тобой все это время». Он вновь закричал, распахивая глаза, полные слез. Ему было больно, и он не мог остановить эту агонию так же, как и не мог сбежать из цепких лап паралича. Безликая фигура безразлично наблюдала за его страданиями, и он увидел занесенные над ним когти. Он подумал о том, что это может принести ему облегчение, и шумно выдохнул. Когти коснулись его груди, и он закричал от боли. Рука проходила все глубже, и он увидел в сухих руках его сердце. Жилистые и сухощавые от старости руки, пачкали длинные волосы, и он вспомнил, кто перед ним стоял. Боль была сильнее той, которая исходила от слов, и он провалился в горячку, застлавшую его глаза. «В Офир». Он проморгался, открывая глаза. На нем была пыльная одежда южных народов. Он стоял среди песков, и его окружали люди без лиц. Они были ему знакомы. Горячие иглы не отпускали его голову, и он постоянно прищуривался, чувствуя, как слезятся глаза. Песок под ним и вокруг него был алым от крови. Он повернулся в сторону сидящих и почувствовал ненависть к себе, волнами исходящую от них. Ему стало не по себе, и он шагнул назад, чувствуя, как нога вязнет в мокром песке. «Убийца». Ему было больно, но он терпел, чувствуя, как все глубже уходит в зыбкий песок. «Убийца чудовищ». Виски снова пронзила боль, но он, стиснув зубы, не моргая смотрел на безликих, чувствуя охвативший его гнев. Он не пытался выбираться, понимая, что попросту признает свою природу. Его перепачканный кровью рот искривила усмешка. «Чудовище!» Он откинулся на мокрый песок, чувствуя, как его с головой затягивает вниз, в темноту, пахнущую чужой кровью, которую он пролил сам. Он испытал отвращение от того, что находился в грязи. Ему это не нравилось, это было омерзительно. Казалось, чавкающая размытая земля была у него даже во рту. Он сел, отплевываясь и осматривая перепачканную одежду. Он понимал, что оказался тут не просто так, и вытащил из ножен меч. Место ему было смутно знакомо, но он все равно плохо ориентировался в округе. Недалеко от него лежало тело, ерзая и извиваясь прямо в луже. Он крепче сжал рукоять и двинулся к нему, переставляя ноги по чавкающей жиже. Боль больше не трогала его сознание, и он чувствовал лишь жар, исходящий от своего тела. Он навис над извивающимся телом, вглядываясь в черты его лица. Оно было смутно знакомым, но он понимал, что это было не так. Он впервые видел это лицо, но знал, что этот лежащий был ему врагом. Мужчина изнывал от боли. Он сжимал и разжимал когтистые пальцы, притягивая руки к груди, и лицо его обезобразила агония. Глаза были крепко сжаты, и черные волосы почти полностью были перемазаны в грязи. Он занес меч над головой, чувствуя необходимость в том, чтобы убить его. Не из милосердия, а из клекочущей ненависти, разрывающей его безумный ум. Вдруг его обожгло, и он вскрикнул, роняя меч из рук. Сумка, пришитая к поясу и касающаяся ноги, горела огнем, обжигая собой его кожу даже сквозь холщовые штаны. Он принялся судорожно в ней рыться, пока не достал из нее горящий огнем камушек. Он отбросил его в сторону, хватаясь за обожженную руку, и попятился назад. Из грязи, в том месте, где лежал камень, вспорхнула птица невероятных размеров. Перья ее горели белым огнем, и она оглушительно кричала, разбрызгивая грязь каждым взмахом своих могучих крыльев. Он понимал, что должен завершить начатое, и схватил меч из грязи, бегом направляясь к незнакомцу, которого он должен был лишить жизни. Как только он приблизился, птица рванула в его сторону, истошно крича на него. Он испуганно попятился, и огромная тварь с золотыми перьями пошла в его сторону, угрожающе раскрывая клюв и пытаясь его схватить. Он отступал и разрезал мечом воздух, пытаясь отбиться от птицы. Споткнувшись, он упал в грязь, чувствуя, как его хватает массивный клюв, и он проваливается в обжигающее тепло. Он закрывал лицо ладошкой от слепящего света. В руке у него был деревянный меч, а сам он был ребенком и остро чувствовал свою беспомощность. Ему было стыдно за это, и он боялся насмешек со стороны остальных. Перед ним было чучело, плотно набитое соломой; и в этом дворе он был не один. Множество людей проводили тренировки, и лишь прямой взгляд на их лица давал понять, кем они являлись. Он поправил рукой темные волосы, заведя их за уши, и посмотрел на мужчину, который его наставлял. Он испытывал к нему приязнь и уважение. Крепче сжав рукоять, он принялся отрабатывать удары на чучеле, чувствуя, как это умение глубоко перетекает со временем в его сущность, и как благодарно его тело, запоминающее каждое правильное движение. Он совершил изящный пируэт, и развернувшись, прикрыл глаза, нанося удар по голове чучела. Голова покатилась по лужам и он вздохнул, глядя на стальной полуторный меч у себя в руках. На том же месте, что и раньше, стоял мужчина, и привязанность за все прошедшее время никуда не делась. Он мог с уверенностью сказать о том, что этот человек был членом его семьи. — Никак не наиграешься, Геральт? Имя болезненно прозвучало у него в голове. Он пошатнулся, пытаясь проморгаться, и крепко сжал рукоять. Мир вокруг размывался, и он осел на мощеную площадку двора, чувствуя, как голоса охватывают его голову. В нос ударял запах трав и химикатов, он чувствовал невероятную боль, сковавшую движения. Его тошнило, и он видел перед собой лица, которые обеспокоенно смотрели на него сверху. По жилам перетекали яды, они разрушали его, позволяя другим переделать его природу по своей угоде. Он встал, отряхнувшись. Голова болела, и он потер виски. Топи пахли сыростью и гнилью, ему не нравился это запах. Он повернулся, поежившись под чужим пристальным взглядом, и увидел знакомое лицо. Этот человек был ему другом, и он очень ценил его. — Что, Геральт, дурное пойло? — с насмешкой спросил темноволосый юноша с курносым носом. — Так и знал, что не стоит покупать в корчме это вино! — Где мы? — хрипло спросил он, не узнавая своего голоса. — Точно пойло мозги тебе отбило... — протянул тот, поднимаясь с места. — А ты сам как думаешь? Он повернулся в его сторону и вздрогнул. Вместо головы знакомого ему человека он видел птичью голову, пеструю и нетерпеливо дергающуюся вбок. На мгновение у него потемнело в глазах, и он упал на колени, прикрывая глаза перчаткой. Перед его глазами был каменный пол пещеры, из которой он пытался выйти. Он поднялся на ноги, отряхиваясь. Недалеко впереди, маячила небольшая пестрокрылая птичка, перелетая с камня на камень. Она дожидалась его, и он двинулся вслед за ней другим путем, тем, который вел на выход. Он упрямо взбирался наверх, следуя за ней. Она уводила его вдаль до тех пор, пока не стало ослепительно светло, и он не выбрался на свет, покинув закутки своих кошмаров.***
Он вскрикнул и открыл глаза. Тело его горело огнем, и он чувствовал, как промокшая рубаха прилипает к телу. Голова гудела от боли, ведьмак, поморщившись, сел, чувствуя во рту железный привкус крови. Он плохо помнил все то, что с ним происходило, и испытывал острую потребность не вспоминать пережитого кошмара. Геральт попытался встать и почувствовал ноющую боль. Ужас охватил его, и он внимательно посмотрел на аккуратно перевязанную руку. Он огладил чистые бинты и услышал хриплый старушечий смех. — Вот так дела. Выжил. Я думала, ты все-таки сойдешь с ума. Ты был так близок к этому. Геральт поднялся на ноги, поглаживая руку, из которой некогда цедил собственную кровь. Он все так же находился в пещере, и пол под ним блестел от алой влаги. Бред, который он переживал, холодными руками касался его разума, и он понемногу вспоминал все то, что видел. Он судорожно принялся хвататься за рубаху, пытаясь посмотреть, все ли было в порядке с его сердцем, но на груди не было не царапины. — Я готова поговорить с тобой, смертный. Ты выстоял под натиском, но не без посторонней помощи. Но уговор есть уговор. Не было речи о том, что тебе не мог бы помочь некто. Теперь, — она повернулась к нему, отдергивая мешковатое платье, — будь добр, притвори обычаи в жизнь, окажи мне дань уважения. — Как мне это сделать? — хрипло спросил Геральт, чувствуя как сел его голос. — Поприветствуй меня, смертный. Преклони колени и возложи дар. Я выслушаю тебя. — Для чего все эти формальности? — Ты просишь меня следовать обычаям и кодексу, — усмехнулась Скрытая, — но не хочешь следовать им сам. Будь добр, сделай это. Не изводи свое благодарное сознание, пережившее наваждение. — Мне нечего тебе дать! — воскликнул Геральт, с ужасом понимая, что так оно и было. — Ошибаешься, человек, — усмехнулась та. — У тебя есть, что мне дать. Геральта осенило, он судорожно принялся рыться в сумке. Теперь он хорошо помнил свой бред и помнил, как его ногу обожгло огнем. Он вытащил на свет маленький камушек из обработанной светлой яшмы. Даже сквозь перчатки он ощущал ее тепло, такое, словно удерживал в руках живое существо. Древняя встала перед ним, заведя руки за спину. Ведьмак преисполнился ее величием и шагнул навстречу, почтительно сжимая в руках яшму. Он подошел к ней, опускаясь на колени и приветствуя, так, как было должно. Он не знал родного языка всех высших, но надеялся, что и Всеобщий сгодится в этом ритуале. Она коротко ответила ему, и Геральт протянул ей яшму на вытянутых руках, не поднимая головы. Холодные пальцы взяли камушек из его ладоней, и ведьмак, выждав, отошел в сторону. Она довольно рассматривала кусочек самоцвета и, подбросив его вверх, что-то негромко произнесла. Камушек обратился пестрокрылой птицей, опустившейся на каменный стол. Она внимательно смотрела на новую хозяйку своими маленькими глазками, в то время как Древняя смотрела на нее в ответ. Спустя время птица вспорхнула под своды пещеры и скрылась из виду, оставив их вдвоем. — Хорошо, — сказала она, — меня устраивает такой дар. Чего ты хочешь, человек? — Но... — Скажи мне. Озвучь свое желание. Придай ему должный смысл. — Мне хотелось бы справедливости. Я хотел бы, чтобы нас услышали и отступились, я хотел бы свободы, снова, как когда-то раньше. Мы не виновны в том, что произошло. Ее тонкие посиневшие губы тронула усмешка. Она громко крикнула один раз, затем второй и третий. Речь ее была похожа на воронье карканье, и голос ее был зычным. Геральт невольно подумал о том, что крик, сотрясающий своды пещеры, обрушит на них сталактиты, угрожающе нависающие над ними сверху. Но они не дрогнули, лишь громкое эхо разнеслось по бесконечным системам тоннелей. Она вновь повернулась к столу, перемалывая в ступке реагенты. Геральт смотрел на ее сутулую спину и не знал, чего ему ждать. Но понял, когда из пещер показались фигуры людей, хорошо ему знакомые. Они шли погрузившись в молчание, выходя из разных тоннелей. Выглядели они, как мог поклясться ведьмак, заспанными и измотанными, но он понимал, что если простой высший мог позволить себе абсолютный контроль над разумом других, то могущество Древнего было трудно сравнить хоть с чем-то. Вперед вырвалась вампирица, которую ведьмак видел раньше. Она была всклокоченной и уставшей, и лицо ее обезобразила гневная гримаса. Детлафф и Регис стояли позади, почтительно склонив головы. Геральт не без интереса наблюдал за тем, как она идет к Скрытой, сжав руки в кулаки. Он ждал, что произойдет. — Grußah, я желаю, чтобы вы выслушали меня! Скрытая повернулась в ее сторону, с иронией глядя на нее. — Они заслуживают наказания! Они заслуживают быть убитыми! Они виновны! — Молчи! — рявкнула Древняя, отходя от места. — Они виноваты и должны понести наказание! — Я сказала тебе молчать, девчонка! — вновь зашипела та, и вампирша схватилась за шею, падая на колени под пристальным взглядом. — Ты не оказываешь мне никакой чести, врываешься в мой дом и указываешь, что мне делать?! У смертного больше чести, чем у тебя! Я предпочту слушать его, потому что он прав, а ты — глубоко заблуждаешься. Молчи, девочка, поумерь свою жажду. Иначе я заставлю тебя умереть. Скрытая отвела взгляд от вампирицы, и та судорожно вдохнула, обращаясь в дымку и покидая пещеру. Посмотрев ей вслед, Древняя направилась в сторону стоящих и внимательно посмотрела на высших, стоящих за Геральтом. — Детлафф ван дер Эретайн, скажи мне, потомок Нордеманна Грейстока Девёро Де Раффиньи, что ты считаешь правдой в этой трагедии? Он выступил вперед, потирая руки. — Я считаю, что эти двое должны поплатиться за содеянное, госпожа. Скрытая хрипло захохотала. — Вас очаровали своей природной харизмой, определенно. Объяснений этому нет. Других. Скажи мне, Детлафф, что ты знаешь о предводителе Гхарасхама в Туссенте? Не так много, верно? — Я знаю, что он... — Молчи, мальчишка. Как это омерзительно, и мне не хотелось бы копаться в этом. Но я вынуждена в это вмешаться, — она вздохнула, оправив свое костяное ожерелье. — Я не обещаю вашей независимости, смертный. Но с этим отвратительным стечением обстоятельств необходимо разобраться. Я призову его к ответу и соберу Gerichtshof. И мы будем судить его по своим законам. — Госпожа, — отозвался Регис, и в его сторону повернулись все остальные, — правильно ли я понимаю, что мы отправляемся в Туссент? Это займет немало времени. — Нет, — отозвалась она. — Не займет. Мы пойдем темным путем.