"Молодой человек, вы что-то потеряли?"

На свой двадцатый День рождения Виктор получил в подарок от родителей фотоаппарат. Не то чтобы будучи лучшим фигуристом России, Никифоров не мог позволить себе такую мелочь, как фотоаппарат. Просто ему и в голову никогда не приходило, нужен ли этот девайс ему вообще и так ли часто он собирается им пользоваться, чтобы действительно потратить на это деньги. У родителей был один, старый-старый, еще пленочный, как минимум сотню раз починенный – его Виктор вспоминал с теплом на душе, потому что именно на этого старичка были сделаны все самые счастливые моменты детства, как его, так и сестры Наташи. Было классно порой пересматривать их тоскливыми скучными вечерами за чашкой кофе. Он очень скучал по любимой сестре, которая вышла замуж за порядочного мужчину-японца и родила Вите двоих миленьких племяшек, девочку Алису и мальчика Льва, некоторое время еще пожила в России, а затем уехала за границу вместе с мужем и детьми, получив хорошую работу где-то в далекой Японии. С тех пор Никифорову посчастливилось встретиться с ними лишь единожды, когда на один из этапов очередного соревнования он приехал в Токио, но погостить получилось всего какой-то несчастный один денек. Как бы Виктор ни хотел еще раз навестить сестру и племянников, которых он так сильно полюбил, еще разок, немного подольше побыть с ними, хоть недельку, жесткий режим тренировок и постоянные разъезды не оставляли никакой возможности для этого. Наташа все отлично понимала. Понимала и постоянно писала, так часто, что по приезде домой Витя вечно вынимал из почтового ящика целую стопку конвертов с письмами и фотографиями. В принципе, думал он, вертя в руках тоненький, серебристый, наверняка очень дорогой цифровой Sony, не так уж и плохо иметь фотоаппарат: по крайней мере, теперь он сможет слать сестре не только копии снимков с профессиональных фотосессий. Первое фото, что он сделал, было вместе с родителями. Его он послал через два дня после празднования юбилея, сразу же, как нашел время распечатать снимок и купить подарок – у мужа Наташи тоже скоро должен был быть День рождения. Второе было с Маккачином. Виктор не мог обосновать, чем был вызван этот порыв, но ему вдруг очень приспичило сфотографироваться с любимым псом. Снимок был сделан в парке случайно выловленным дядечкой-прохожим, но получился настолько симпатичным, четким и красивым, что Никифоров распечатал его аж в трех экземплярах: один – родителям в семейный альбом, второй – сестре в очередное письмо, третий – немного обрезал и вложил в прозрачный кармашек бумажника на память. Со временем фотографировать все подряд стало чем-то сродни хобби. Четыре гигабайта встроенной памяти Никифорову вечно категорически не хватало, чтобы запечатлеть красивый пейзаж за окном маршрутки, себя любимого, Маккачина в стотысячный раз, очередную смешную гримасу Якова или достижение юного Поповича. Распечатывал Виктор только лучшие фотографии, но по его скромному мнению удачными были почти все, и альбомы стремительно заполнялись, едва ли успев начаться. В бумажник к той фотокарточке с песиком с тех пор добавилась лишь одна, с красивой и аккуратной, но, увы, едва разборчивой меткой, находившейся у Вити на весьма неудобном месте – левой лопатке. У Никифорова не было времени размышлять над тем, кто же его родственная душа. Теория гласила, что встретить своего соулмейта крайне сложно, точные цифры Виктор не помнил – он и учился заочно на физико-математическом, но статистикой и прочим в таком духе никогда не интересовался. По факту оказалось, что его родители – суженые, как и сестра с ее мужем-иностранцем, совершенно случайно оказавшимся в Санкт-Петербурге, как и бабка с дедом по отцовской линии, как и тетка Анка с ее противным ухажером, хотя она была сводной и вообще никакого отношения к Никифоровым на самом деле не имела (и почему это Виктор ее вспомнил?). И непонятно было, то ли Никифоровы такие везучие на это дело, то ли чистая случайность, каких бывает тысячи в мире, то ли статистика и вправду дерьмовая наука. Витя встречи с суженым не искал, продолжал себе ездить коньками и иногда – задницей по льду, давал интервью, ел мамины пироги, тискал Маккачина и был совершенно доволен своей жизнью. Ему нравились иероглифы его метки, пусть он и совершенно не понимал, что они значат, как простая татуировка. Виктор поголовно раздевать всех вокруг и искать свое имя на чьей-то случайной ноге или затылке смысла не видел. Найдется голубчик – хорошо, не найдется – еще лучше, свобода во всех смыслах, Независимость – как второе имя, можно даже в паспорт, и на совесть ничего давить не будет. С утра до вечера на него кричал Яков, с вечера до ночи – бодро и без умолку болтала вяжущая мамочка и играл в шахматы отец, в перерывах – письмо сестре и случайные связи без намека на продолжительность отношений. Куда, ну куда в эту кучу еще и соулмейта? Жизнь Никифорова была такой суматошной, что у него даже не было времени остановиться, перевести дух и внимательно осмотреться вокруг. Вон, на днях гулял с Маккачином в парке, присел на корточки пристегнуть поводок к ошейнику обратно, услышал позади глухой шлепок. Хотел было обернуться, глянуть, что там, так нет: пес на всех парах так понесся за выскочившей в конце аллеи кошкой, что Витя чуть не пропахал прогулочную дорожку носом, хорошо хоть хватило сил удержать поводок, просто колени подрал. Естественно, все внимание сразу же переключилось на поиск чего-нибудь, чем можно было бы остановить кровь, пропитывающую плотную ткань джинс, и громкое ругание Маккачина, который виноватым совершенно не выглядел. Уже вернувшись домой, Виктор понял, что из заднего кармана штанов не совсем таинственным образом пропал кошелек. Он прикрыл глаза, откинувшись на спинку дивана, глубоко вздохнул, а потом пусто глянул на побеленный потолок и сухо произнес в тишину: – Уважаемый суженый, кем бы ты ни был. Пожалуйста, потеряй мне обратно хотя бы кредитные карточки, падла. Спустя пару дней в кармане своей любимой толстовки он обнаружил небольшой тканевый мешочек на веревочках. Внутри было много маленьких леденцов. Конфетки, конечно, были вкусные, но Виктор расценил это как своеобразный ответ на его просьбу: на тебе, соси, милый Никифоров. Счета все же пришлось замораживать.

***

Юри в свои шестнадцать все еще оставался ребенком. Не особо высокий, с мягким звонким голосом, в меру худой, но с округлыми, почти женскими чертами фигуры, большими карими глазами и длинными ресницами – и пусть, что эти самые глаза сверкали серьезностью из-под стекол очков, по утрам систематически приходилось бриться, а голос иногда басисто хрипнул. Он часами сидел над домашними заданиями, во всяких мелочах помогал родителям, до износу тренировался у Минако, бежал на каток к Юко и Такеши, спешил к Мари, которая работала в небольшом круглосуточном продуктовом магазинчике в соседнем квартале, и провожал домой, чтобы она сама не бродила по темноте поздним вечером – плевать, что у нее пояс по самбо, а Юри дрался раз в жизни и то с Нишигори, так надо. При этом при всем у него еще находилось время поухаживать за Виттяном, посмотреть аниме, интересный фильм, программу о фигурном катании или поиграть в видеоигры, поработать над будущей программой для выступлений и порыться в интернете в поисках информации о том, какие иностранные талантливые тренеры готовы принять в ряды своих учеников молодых импульсивных фигуристов... Залипание на все, связанное с Никифоровым, этот список возглавляло и, в общем-то, каждый из его пунктов дополняло, потому что этим он занимался едва ли не двадцать четыре на семь на триста шестьдесят пять/шесть на пару с не менее фанатичной Юко, которой в основном и удавалось откуда-то узнавать про новейшие интервью и выступления, доставать самые новые журналы, плакаты и прочую ерунду, за что Кацуки был ей просто по гроб жизни благодарен. Его комната постепенно начала напоминать небольшой храм имени великого и прекрасного, пусть обходился Юри лишь обоями из тех самых плакатов и бонусных фотографий со специальных изданий. У Юко дела обстояли не лучше, если не сказать, что хуже: у нее и подушки, и чашки-кружки, и футболки с Никифоровым были, да и в таких количествах и с такими вариациями принтов на них, что Такеши мрачно ревновал свою девушку к этой всей куче хлама. Он не упускал возможности пожаловаться на этот ужас Кацуки, но тот лишь тихо смеялся, качая головой, и способствовать усмирению фанатского пыла Юко не спешил: больной больному не подмога, да? О том, что Юри может быть родственной душою этого самого Никифорова, речи больше не заходило. Конечно, это не значило, что Кацуки сразу же забил на эту тему и больше ни разу ее даже мысленно не поднимал. Он водил рукой по обклеенным постерами стенам, едва ли касаясь кончиками пальцев глянцевой поверхности тонкой бумаги, внимательно разглядывал каждую мелочь, каждую деталь на огромных фотографиях, заглядывал в неживые, но все равно будто горящие голубые глаза и с печальной улыбкой качал головой. Они слишком сильно отличаются друг от друга. Разница в четыре года кажется Юри пропастью, потому что Виктор в свои двадцать, обрезав волосы, стал казаться таким до невозможного деловым, серьезным и ответственным на вид, что куда уж ему, думал он, безызвестному ребенку из какой-то далекой глуши. Разница в успехах относительно фигурного катания катастрофическая даже если брать в сравнение Виктора не теперешнего, а четыре года назад, когда ему было шестнадцать, как Кацуки сейчас. Он похож был на сказочного эльфа, на величественного лебедя, такой грациозный, легкий и прекрасный, с шикарной техникой и невероятными прыжками – отлично выполнял четвертные и пытался покорить флип, а у Юри с горем пополам получается тройной аксель раз через раз и на льду похож он на всполошенного цыпленка. Разница в поведении… тут даже сказать нечего. Виктор Никифоров, казалось, был рожден для того, чтобы его лицо круглосуточно освещали вспышки камер. Он общался с фанатами, он не избегал журналистов, максимально честно и уверенно отвечая на все вопросы (которые проходили фильтр в виде устрашающего Якова), так лаконично, четко, с улыбкой и без запинок, будто ночами заучивал все слова, ни разу не страшится выступать перед многомиллионной публикой, такой оптимистичный и уверенный, и дружелюбный со всеми соперниками. Многие детали его жизни оставались в тени, но он все равно казался таким искренним, открытым, ярким, живым и просто невозможным. У Юри брали интервью всего раз, когда он победил первые в жизни национальные. Он едва ли смог выдавить из себя слово, поэтому все время говорила за него тренер, а он лишь стоял рядом, краснел и смотрел в пол – Юри о-о-очень стыдно за себя такого. На фотографиях он получался плохо, поэтому старался фотоаппаратов избегать, от фанатов прятался за растрепанной прической, толстыми стеклами очков и белой повязкой на пол-лица, журналистов обходил десятой дорогой, просто шикарно. А разница во внешности? Он, Кацуки, со склонностью к полноте, близорукостью, низким ростом и короткими пальцами, непослушными волосами и круглыми щеками, да на фоне Виктора, чьи фотографии размещали на обложках популярных глянцевых журналов, который в двадцать лет был одним из самых завидных женихов России? Как вообще после всего можно вообще даже предполагать такую глупость, что они связаны судьбою? Обидно, досадно, но ладно – с этим смириться было легко, потому что Юри изначально не верил ни во что подобное. Метку свою он никогда нормально рассмотреть не мог, она находилась где-то на пояснице, и зеркало отражало только развернутую широкую надпись на непонятном языке, определить который было, наверное, невозможно. Кацуки и не стремился узнавать, кто же там указан: отравлять чью-то жизнь такой бедой, как он, совершенно не хотелось, да и вряд ли он разберет, что там написано, да и вряд ли они вообще когда-нибудь встретятся... Юри слишком много всего волновало. У него было непревзойденное умение накручивать самого себя по каждому сущему пустяку и потом страдать от этого – факт наличия соулмейта в этом плане был вонзенной в бок иголкой, от которой острой болью прожигало все тело при любом движении. Он не знал, как с этим справляться, спихивал все на переходный возраст и тихонько депрессировал в углу, пока все тревожные мысли не выветривались из головы. Минако и в этот раз проявила смекалку, подарив Юри маленький блестящий мешочек, полный сладких драже – конфеты для Кацуки были почти категорически под запретом, поэтому, увидев содержимое мешочка, мальчик выпучил глаза и быстро сунул его обратно в руки учительнице. – Дурак ты, Юри, – она несильно стукнула его кулачком по макушке, – сладкое, между прочим, помогает расслабиться и поднимает настроение. Я не говорю, чтобы ты постоянно ходил и килограммами поглощал конфеты, а от одной-двух карамелек раз в иногда ничего страшного не случится, ты со мной согласен? Юри всегда нравились необычные идеи Окукавы. Эта исключением не стала. Когда драже закончились, Кацуки набросал в мешочек любимых мятных леденцов: один такой можно было кушать час, а то и больше, они освежали дыхание, были сладкими и ничем не уступали аптечным конфеткам от кашля, а еще иногда они оказывались даже с жидкой вкусной ментоловой начинкой внутри. Опустошал Юри его очень медленно, действительно позволяя себе маленькую сладость лишь в крайне грустных случаях – стоит сказать, неплохо помогало. Однажды этот мешочек обнаружил Виттян, вытащил из спортивной сумки, с которой мальчик ходил на тренировки, и куда-то засунул – куда, увы, говорить песик ни в какую не хотел, хлопая глупенькими глазами и громко дыша, высунув длинный влажный язык. По мешочку Юри пришлось попечалиться просто так, без конфет, и Минако, узнав в чем причина, в который раз не стесняясь ученика, громко выругалась и потащила в универмаг неподалеку – там находилась сувенирная лавочка, где продавались такие сумочки на веревочках, и она дала мальчику самому выбрать, какая ему больше нравится. Возвращаясь назад, они заскочили в продуктовый – купили мятных конфет для Юри, – и аптеку – взяли успокаивающего для Минако, потому что еще хоть раз она увидит Кацуки в такой глубокой депрессии, и ее сердце не выдержит. – Пора бы уже навести тут порядок, – сквозь зубы проворчал Юри. Вернувшись домой после веселой прогулки с Минако, он тут же уселся за домашнее задание (дескать, вдохновение накатило) и принялся перерывать полку в столе в поисках нужной ему тетрадки: по истории нужно было законспектировать тему, скоро контрольная. Поиски тетрадки прервались, когда он в куче хлама обнаружил странный бумажник. У отца был совсем другой, мама ходила с большим вместительным кошельком, а Мари и вовсе всегда закидывала деньги просто в отдельный кармашек в сумке, поэтому у Юри было только одно предположение, кому эта вещь могла бы принадлежать. Он тут же сдвинул все школьные принадлежности в сторону, – контрольная по истории скоро, но не завтра, с конспектами можно повременить – положил бумажник на стол и стал его внимательно разглядывать. Ничего интересного из этого наблюдения он не вынес: обычный скучный бумажник, средних размеров, черненький, прошитый коричневыми нитками, кожаный, приятный на ощупь, может, из натуральной кожи. Юри осторожно открыл заклепку и заглянул внутрь. Его сердце пропустило удар. Возникло желание тут же протереть очки, потому что, быть может, он просто слепой и это совсем не то, чем кажется? Протер. Фотография Никифорова с его любимым Маккачином под прозрачной клееночкой никуда не улетучилась, не поменялась ни на какую другую, и, пожалуй, он прямо сейчас бы побежал со скоростью Флеша к Минако за успокоительным, но, мало ли, быть может, кто-то просто так же сильно любит Виктора, как и сам Юри? Это можно объяснить, они же соулмейты, у соулмейтов схожие интересы, разве да, разве нет? Он заглянул в отделение для денег. Там лежала парочка мелких русских купюр – Юри знал, что именно русских, Окукава показывала, она коллекционировала банкноты из разных стран, в которых только бывала. Он шумно сглотнул, зажмурил глаза, помотал головой и посчитал до трех. Бумажник из рук никуда не испарился, и Юри тяжело отрывисто вздохнул. Ну, может родственная душа из России и уважает гордость своей нации, что в этом такого? Кацуки осторожно поддел фотографию Виктора и вынул ее из кармашка – за ней оказалась еще одна, с меткой, на которой совершенно точно было написано имя Юри. Мальчик застонал, закрыв лицо руками, но быстро взял себя в руки и продолжил осмотр. Остались только карточки, которые лежали в специально отведенных для этого карманчиках: пара из них были что-то вроде скидочных карточек из супермаркетов, и две явно банковские, на них серебряными знаками были выбиты номера счетов. Под номерами было имя владельца карточек на английском, и Юри внимательно прочитал его. Отпрянул. Снова прочитал. Наверно, в таких случаях нужно терять сознание. Юри не знал, как это делать, поэтому просто пялился на разложенные на столе карточки с разинутым ртом и растерянно хлопал глазами. Так, хорошо. Это совершенно точно совпадение. Бумажник из натуральной кожи, непременно очень дорогой, с фотографией Никифорова, которую он видел впервые, со снимком метки, на которой имя Юри, с русской валютой разной номинации и банковскими карточками на имя «Nikiforov Victor». Совпадение?.. Пять раз. Конечно. Юри схватил бумажник, ветровку и пулей вылетел из комнаты. За успокоительным к Минако и спросить, не было ли у Юко в роду экстрасенсов. Почти полный мешочек конфет стремительно опустел за один вечер.

***

«… недавно проходили соревнования в Токио. Все ребята очень талантливые, но мне так понравился один мальчик – просто лапочка! Ка… Кацуки Юри, да. Очень достойно выступил. Так эмоционально, так искренне! Я не удержалась – купила два плакатика с ним, один высылаю. Ты обязан глянуть как-нибудь его выступления, он мне отчего-то так тебя напоминает! В следующем сезоне он вроде бы переходит во взрослую лигу, может, столкнешься с ним лично как-нибудь..» Виктор с любопытством покосился на распакованную коробку и, отложив исписанный лист, снова заглянул в нее. На дне, под коробкой с каким-то очередным подарком действительно лежал большой, аккуратно сложенный вдвое глянцевый плакат. Никифоров аккуратно подцепил его ногтями и вытянул на свет, разворачивая. – Симпатичненький мальчик, – ухмыльнулся Витя, разглядывая фигуриста на плакате, но улыбка тут же сползла с его лица, когда он обратил внимание на его имя, крупными буквами напечатанное внизу листа на японском. Он тут же вскочил с места, едва не упал на Маккачина – нога, на которой он почти бездвижно просидел около двух часов, предательски затекла – и подлетел к зеркалу, содрав с себя футболку. Черточка за черточкой сравнивал непонятные иероглифы, и чем больше они совпадали, тем больше становились его глаза. – Чем-то похож на меня, да, Наташа?.. – растерянно покачал головой Виктор, медленно оседая на пол. Оторвать взгляд от надписи казалось просто невозможным. Она с точностью повторяла ту, что была на метке. – Пиздец, Никифоров, приплыли. Эти мятные конфетки неожиданно классно успокаивали.