Prediction

Шли дни. Постепенно Айбиге привыкала к жизни на корабле. Один порт сменял другой, вдали то и дело виднелись новые и новые горизонты, порой знакомые, порой нет. Мурад-реис принял ее решение, однако взамен стал поручать разного рода работу: заботу о пленных, помощь корабельному повару и другие несложные дела. Ночевала она в трюме, вместе с пленниками, к которым успевала привязываться за время их нахождения на корабле. Однажды утром Айбиге проснулась под звуки какой-то мелодии — казалось, она уже слышала это ранее. Поднявшись на палубу, ханым едва не упала, удержавшись за перила: перед глазами простирался до боли знакомый херсонский порт. Тот самый, рядом с которым она давным-давно плавала с братьями на маленьком каике. И сейчас Айбиге смотрела на милые сердцу края, но только с палубы огромного нефа. Около двери одного из домов сидел человек и играл на дуде старинную татарскую песню. — Скучаешь? — от голоса Адиля она вздрогнула: брат подошел неожиданно. Ханым посмотрела на него глазами, полными слез. Хоть и сделано в жизни немало плохого, но каково теперь чувствовать и знать, что твои родные давно считают тебя умершей? Что на этой земле тебя никто не ждет? Как там отец, братья, что сейчас происходит в их ханстве? Столько вопросов — и ни на один нет ответа. — Адиль, я никогда не думала, что моя жизнь будет такой. Что я не смогу многое себе простить, и что отец теперь никогда не сможет мной гордиться, — Айбиге вздохнула и уставилась на порт. — Это пройдет. Ты все забудешь, поверь, — брат постарался сказать это как можно более мягко. Ханым хотела было возразить, но не успела: появившийся рядом Мурад-реис попросил ее проследовать за ним. — Если ты живешь здесь, на моем корабле, как сестра моего лучшего друга, то не думаю, что мне следует и дальше позволять тебе ночевать с рабами, — заявил он и открыл двери у лестницы, ведущей на мостик. Перед глазами предстала уютная маленькая каюта, освещенная всего одной лампой. Кровать, столик, рядом большая подушка и кресло. Конечно, за дверями часто шумят и порой дерутся, но это лучше, чем совсем ничего. Оставив изумленную Айбиге на пороге, Мурад-реис поднялся по лестнице и скрылся за дверью своей каюты. — Что, красавица? — послышался зычный голос Синана-аги, высунувшего голову из трюма. — Никак понравилась ты нашему капитану, а? Ну, не куксись, посмотри, какой он тебе подарок сделал! — и тут же пират снова исчез в трюме, громко хлопнув кованой решеткой люка. Вокруг послышались тихие усмешки. — Неправда! А даже если и так — мне все равно! — резко ответила ханым и поспешила в свои новые покои. Пусть говорят, что хотят. В ее сердце навсегда только Малкочоглу, ее любимый и единственный. А этот истеричный реис может ни на что не рассчитывать. Ничего между ними никогда не будет и не может быть, сколько подарков бы он ни преподнес. И своему ребенку она ни за что не позволит назвать его отцом — от этой мысли даже передернуло. Только Бали-бей, больше никто! Пусть не надеется даже. Под вечер, выйдя из каюты, Айбиге решительным шагом направилась к трюму: скоро предстояло кормить пленных, и это была ее обязанность. — Синан-ага! — крикнула она, наклонившись к решетке. — Помоги мне спуститься! — Угу, красавица, — пробасил тот. — Прыгай сюда, я тебя поймаю! — и, улыбаясь, встал на одно колено, вытянув руки перед собой. Айбиге нахмурилась: такой ответ был явно не тем, что она хотела услышать. Но это же простой пират. Как жаль, что Адиль сейчас занят — вечно он прячется там, за ширмой, почти не показываясь на людях. Подождав, пока толстяк сдвинет решетку, ханым подобрала полы кафтана и осторожно спустилась вниз. Любимая одежда уже немного теснила в поясе, но пока что это можно было терпеть. По трюму разносился запах свежесваренного бульона — конечно, он не шел ни в какое сравнение с ароматами кухни родного дворца, но ведь это была еда для рабов. Раздав всю еду, Айбиге взяла последнюю булку и устроилась на полу, держа на коленях миску с ложкой, наполненную бульоном. Синан уже успел оттащить пустую бочку на место и теперь сидел на ступенях лестницы, уплетая за обе щеки ужин. — Можешь сходить к Энгину-аге, у него сегодня есть немного мятной воды, — проговорил он с набитым ртом. — Он очень старался. Айбиге промолчала. С чего это вдруг Энгин, корабельный повар, вдруг решил о ней позаботиться? Бред какой-то. Откусив еще кусок булки, ханым уставилась на маленькое окно, за которым виднелось море. Сначала своя каюта, теперь еще мятную воду приготовили — что все это значит? Для чего, зачем? Наконец, расправившись с едой, Айбиге отнесла пустую миску и устроилась на своей подстилке у стены трюма. Считая себя частью команды, души этого огромного корабля, она находила несправедливым тот факт, что ей почему-то вдруг полагалась отдельная каюта. Даже несмотря на то, что ранее просторные штаны Адиля теперь стали слегка тесными. Это, как полагала ханым, не являлось каким-то смягчающим обстоятельством. А вот у Синана-аги одна кисть без пальцев — как же ему теперь совершать намаз с такой рукой? Как стрелять из лука? Вот настоящая беда. А то, что случилось с нею, с Айбиге — по сравнению с таким делом просто сущий пустяк, который совсем не стоит собственной каюты и кувшина мятной воды. Внезапно решетка люка со скрипом сдвинулась, и внутрь тихо, стараясь не шуметь, спустился Адиль. Глазами он искал сестру и был явно чем-то обеспокоен. — Адиль, что-то случилось? — сонно проговорила ханым. — Айбиге, — полушепотом сказал он. — Почему ты не у себя? Не у себя? — Мое место здесь, среди этих людей, — она быстро стряхнула с себя сон. — Живи сам в той каморке, если захочешь. — Но Мурад-реис сказал… — Адиль! Передай ему, что я никуда не пойду, ни в какую каюту. У команды нет отдельных спален. Так что это слишком дорогой подарок. Насилу выпроводив брата, Айбиге отвернулась на другой бок и попыталась снова заснуть. — Зря, красавица, — со стороны раздался голос Синана-аги. — Если бы на твоем месте была другая, наш капитан сам трахнул бы ее и потом выбросил за борт. А ты, — он закашлялся, — ты необычная, другая что ли. Ты первая, кто решился идти против его воли. Надо было видеть его лицо, когда ты врезала Тугрулу при всех. — Я не желаю ничего об этом слушать, Синан-ага, — ханым явно злили его слова. — Все это полная ерунда. И пусть зарубит на носу, что меня не купить никакими подарками. Шло время. Айбиге не замечала — нарочно или на самом деле — как смотрел на нее Мурад-реис, как, завидев ее, он тут же откладывал все дела и сосредотачивал все внимание на ней, наблюдая с мостика, как она ходит по палубе, как пытается спуститься в трюм. Но зато это видела вся команда, и пиратам оставалось лишь гадать, что такого нашел Мурад-реис в этой пузатой хатун. Что вообще его в ней привлекло, кроме милого личика. Однажды ночью Айбиге как обычно шла по палубе к трюму, неся еду для пленных. Дул слабый ветер, несшие вахту матросы едва держались, чтобы не уснуть. Внезапно из темноты кто-то ухватил за руку и поволок на корму. Уронив всю еду на пол, Айбиге с трудом попыталась дотянуться до спрятанного в сапоге ножа, однако пират оказался проворнее и сам вытащил и отбросил в сторону этот бесполезный предмет. Моросящий дождь, противная тряпка, которой мерзкий разбойник заткнул ей рот, треск рвущейся ткани, прикосновения огрубевших рук, хриплое дыхание нетерпеливого пирата, жаждавшего получить свое — все смешалось воедино и острой болью отдалось внизу живота. Слезы катились по щекам, пальцы сжались в кулаки, колотя спину моряка, царапая его лицо. Он получал свое, наслаждаясь каждым мгновением ее страданий, и даже большой живот не мешал ему брать ее, словно шлюху из таверны, запуская свои пальцы под ее рваное платье, тиская ее белоснежную грудь, дрожавшую от всхлипов и безмолвных криков. Навалившись всем телом на Айбиге, пират прижимал ее к деревянному борту так сильно, что с каждым новым толчком норовил его проломить. Боль, сильная боль, стыд, страх, хриплый шепот "моя, моя принцесса" и — неожиданная развязка: брызги крови с шеи негодяя, знакомое лицо с кинжалом в руке, всплеск за бортом. Мурад-реис. Не помня себя, Айбиге прижалась к нему, дрожа, словно воробушек. А он гладил ее по голове, по мокрым волосам и пытался успокоить. Всю ночь он просидел у ее кровати в маленькой каюте, оберегая ее сон. А утром обнаружил себя уснувшим в кресле — рядом мирно спала Айбиге, сжимая его ладонь и переплетая пальцы. Она носила чужого ребенка — от любимого человека, — но чем больше времени проводила здесь, тем больше чувствовала, что Малкочоглу в тот раз был прав: возможно, настанут те времена, когда ее сердце будет биться для другого. Постепенно, после этого страшного случая Мурад-реис занимал место в ее жизни, хоть и не такое значительное, как Бали-бей, о котором ханым всегда помнила. Он учил ее метать ножи, показывал, как вязать узлы, подавал руку, чтобы помочь подняться на палубу, оберегал от нападков со стороны команды — он был рядом. Хотя никто его и не просил, даже сама Айбиге. В разговорах с Адилем она, сама того не замечая, часто говорила о капитане, спрашивала о его жизни, о том, как он стал пиратом. А брат лишь посмеивался — пару мгновений спустя явится сюда Мурад-реис и начнет изливать свою душу, истосковавшуюся по Айбиге. А ему ничего не оставалось, кроме как слушать их обоих. Айбиге помнила, как осталась на корабле впервые наедине с Мурадом. Помнила, как он рассказывал ей о себе, о своей семье, как солнечный луч упал на корабль, и на момент показалось, что на голове капитана золотая корона, как тут же всплыли в памяти слова провидицы о царском сыне и ребенке. Остался в памяти и их первый поцелуй — там, опять в его каюте, у одного из окошек. Как он нежно касался ее лица своими теплыми губами, как гладил ее живот, ощущая, как шевелится в нем малыш — последний раз так ласково ее гладила покойная мама, когда Айбиге долго и тяжело болела. А через месяц на свет появился Эмин. Красивый ребенок, с такими же прищуренными глазенками, как и у его отца. Теперь Айбиге уже жила в своей каюте — ради сына пришлось принять столь дорогой подарок. В один из дней, переодеваясь в чистое, ханым заметила, как вдруг что-то маленькое из ее одежды упало на пол со звоном. То ли монетка с повязки, то ли просто какое-то украшение. Эмин спал крепко, но все равно, стараясь не шуметь, она тихонько подняла с пола ту вещь. Сережка! Та самая, одна из двух. Вторую Айбиге отдала Малкочоглу в их ночь, на корабле, как символ памяти. Замочек, удерживавший украшение на повязке, сломался, и теперь на ладони лежал лишь переливающийся диск с отверстием у края. Немного подумав, ханым достала из своих вещей кулон, подаренный ей матерью, и сняла его с цепочки, поменяв на сережку. Настало ее время — сейчас этот маленький подарок она вручит Эмину. И когда-нибудь отец и сын обязательно найдут друг друга.