Ethereal

Лето быстро сменяется тихой, прохладной осенью. Лондонское небо сейчас, подобно серому пеплу, которое вот-вот обрушится настойчивыми каплями дождя на полубезлюдные улицы. В осеннее время Лондон напоминает заброшенное место. Всё здесь пропитано тягучей тоской и уродливой меланхоличностью, даже разноцветная листва не спасает его от этой участи. Он, как одна из печальных картин, которой сколько бы ты ни старался придать красок — всё равно будет сохранять прежний облик. И доктор в такие дни желает остаться в своём кабинете. Он не проводит назначенные сеансы, почти не переступает через дверь, которая ведёт на нижний этаж и не вступает в диалоги с людьми. Ангус целиком и полностью предпочёл променять привычную рутину на тишину. Неизвестно сколько это продлится, но ему это нравится. И он хорошо осознаёт одну вещь: внутри него будто что-то ломается этой осенью. Будто всё, что он строил долгие годы — рушится за пару осенних дней. Это длится уже две недели и что самое странное — его всё устраивает. Всё, кроме одного. Он теряет авторитет. Теряет власть и контроль не только над самим собой, но и над окружающими. Теперь, когда малолетние дети замечают его по утрам, выходящим из кабинета за чашкой кофе, то в их глазах читается полная уверенность в том, что так и должно быть. Что это не они в яме, а он. И самое главное — в глазах заносчивой, черноволосой девчонки он улавливает то же самое выражение. Словно не он выбивал долго и упорно у неё почву из-под ног, а она ему. Когда он лишил эту девицу последней надежды на счастливое будущее, сжигая ярким пламенем вместе с её семьей, то он надеялся сделать Алису подобной себе. Слепить хорошенькую куколку с израненной, как у него душой. Если её сестра была подобна вольной лани, искавший свободы и отсутствия контроля, то сама Алиса — это полная противоположность этому образу. Алиса тиха и меланхолична. Она пьёт прегорький, дешёвый кофе на рассвете и делает рутинную работу в доме по приказу пожилой сестры Нэн. Иногда, Алиса задирается с местными малолетними обитателями дома, но лишь по привычке, а не из необходимости. По вечерам читает сопливый роман о свободных людях, что выбрались из золотой клетки и перед сном послушно пьёт лекарства. Хотя с последним доктор не уверен. Алиса подобна жертве, что смиренно приняла свою судьбу, но имеющая понимающий взгляд и острые зубы, которые вонзит при удобной для неё возможности. Однажды, ему кто-то сказал, что он обладает понимающими глазами. Такими, в которые когда смотришь, то осознаешь — этот человек не способен соврать. У этого человека не может быть дурных мотивов в голове. Но так ли это, учитывая все недостойные поступки, которые он совершил для достижения своей цели? В этом они с Алисой похожи, как никто другой. Возможно, никого нет в мире настолько похожего на него. Такого же внутри уставшего и отстраненного. Агнус понимает, что утренняя сонливость перекрылась тягучими, почти невыносимо тяжёлыми мыслями и приходит к решению, что кофе — это то, что ему сейчас нужно. Он неторопливо спускается по прогнившей лестнице вниз, ведущей к холлу и кухни. Он прислушивается к резкому скрипу половиц и тихому, грубоватому пению. И то, и другое звучит одинаково раздражающе для него, но злости не вызывает. Когда он оказывается на пороге кухни, то замечает худощавую, остроплечую фигуру. Плечи невесомо покачиваются, а монотонное пение кажется стаёт чуть громче. Само помещение довольно просторное и безлюдное, наполненное ароматом пряностей. Ему лишь бы взять кофе и подняться к себе обратно, но с первым скрипом деревянных половиц — пение прекращается и он отчётливо ощущает этот взгляд. Тот самый, на который принято обернуться и замереть в вопросительном молчании. Ангус, конечно же, так не делает. Знает, что увидит в этом взгляде. Себя. Ему хватает и зеркала, в которое он ежедневно смотрит, отмечая тем самым, как его глаза стают всё более и более уставшими, воспалёнными. Поэтому он проходит к кухонным шкафчикам, ища необходимое. — Я заварила остатки, — негромко, но отчетливо слышно откуда-то из-за спины. — И больше нет? — Сухо отзывается и думает, что это утро уже ничто не спасёт. Как было начато, так и завершится. — Больше нет, но я могла бы предложить Вам своё, сэр, если Вы, конечно же, не боитесь заразиться моим безумием, — едва сдерживается, чтобы не затопить его своим утренним ядом. Но всё же вежливо пододвигает кружку, предлагая последнюю порцию. Он мог бы обойтись и без него. В конце концов, это просто дешёвое, мимолётное удовольствие, которое, возможно, помогло бы избавиться от того, что крутится в голове на протяжении всей ночи и утра. — Чёрт с ним, — неправильно и как-то резко бросает он, и, отталкиваясь от кухонной тумбы, направляется к ней. Падая на ближайший стул возле Алисы и в первый раз, за всё время разговора, обращает на неё свой взгляд. Смотрит не в глаза, а куда-то на скулу. Отмечает появление небольшого, желтоватого, почти сошедшего синяка. Она никогда их не скрывает и не боится. Они, словно вместо дорогих, удивительных украшений на её теле. Больное к больному. — Вас рассердило моё пение? — Внезапно спрашивает она, а Ангус перемещает свой взгляд к окну. Лондон не видит солнца уже несколько дней. Небо — пепел, земля — сырость. Это утро ничем не отличается от предыдущего. — Петь лучше, чем молчать. — Как-то отстранённо произносит он и тянется сухими пальцами к чашке, отпивая из неё несколько глотков. Для него в новинку сидеть с ней вот так. Не в кабинете для сеансов и пытаться сделать невозможное. Не чинить её сбившиеся шестеренки в голове. Ему думается, что сейчас он слишком открыт для атаки. Слишком уязвим перед своими мыслями, перед ней, перед всем миром. Но это временно. Он станет прежним, как только Лондон отпустит дожди и меланхолию. Как только он поймёт причину своей бесконтрольной печали. — Вы часто мне помогаете, сэр. Я могу чем-то сейчас помочь Вам? — Уверенно и ровно. Вежливо и знающе. Так, как звучал пару недель назад его голос. И Ангус ясно осознаёт, что её помощь — это не более чем обман для достижения собственной цели. Это уловка, вынужденная мера. Искусный ход. И ничего искреннего в этих порывах нет. — Спой мне что-нибудь.