Рэд. Я — цвет твоего безумия

      Способность доверять людям не приносит счастья.       Способность доверять людям тянет на самое дно и дарит бесконечные проблемы.       Тот, кому доверял больше остальных, первым окажется за спиной и столкнёт вниз с крутого обрыва.       Чем сильнее вера в чужое благородство, тем стремительнее выйдет погружение, тем быстрее чёрная вода сомкнётся над головой, лишая доступа воздуха и заставляя мир померкнуть.       В этом он давно перестал сомневаться.       И столь же давно перестал доверять, определив наиболее приемлемый для себя тип поведения: держать на внушительном расстоянии, мило улыбаться и не забывать об одном важном нюансе, который не потеряет актуальности ни сейчас, ни через сотню лет. Обязательное условие: сильнее сжимать в ладони рукоять ножа, чтобы в ответственный момент не оказаться в позиции жертвы и не утонуть в собственной беспомощности, а оказать достойное сопротивление и выйти из сложившейся ситуации победителем.       В напряжённой обстановке, свойственной опасности, никто и никогда не приходит на помощь, независимо от того, как громко звучит голос, умоляющий о ней. Все проходят мимо, закрывая глаза и зажимая ладонями уши. Не проходят — пробегают, чтобы ненароком осколки чужих несчастий не зацепили и их. Никто не станет рисковать собственной шкурой ради незнакомца. Благородство — сказка, а сказкам верят только наивные дураки, видящие жизнь через искажённую призму.       В свои двадцать два он наивным не был и бескорыстной помощи от посторонних людей не искал, окончательно смирившись с тем, что всё покупается и продаётся. Нужно лишь не занижать стоимость нарочно, сразу назвав цену, которая покажется наиболее приемлемой. Не только смирился, а даже начал находить определённые привлекательные стороны в подобном положении вещей.       Товарно-денежные отношения?       Отлично, подходит.       Где поставить подпись?       Когда в деле фигурируют денежные обязательства, всё не так зыбко и ненадёжно, как при обещании на словах. Оплачивая чужие услуги, не приходится говорить о благотворительности, потому что это совсем не она.       Это сделка.       Он заключил свою первую сделку, рассчитывая на благополучный исход.       И, кажется, оступился.       Так наивно и глупо.       Он напряжённо размышлял об этом весь вечер, внимательно наблюдая за своим собеседником, пытаясь понять мотивы, которыми тот руководствовался, приглашая его на ужин, при этом обещая интересную беседу и ничего, кроме беседы. На деле, они практически не общались, только ели в тишине, изредка нарушаемой тостами, которые Оушен Брацловски произносил с завидной периодичностью, порождавшей подозрение, что непосредственно перед встречей он весь день только тем и занимался, что зазубривал целый их список. Нашёл в интернете нужный сайт, распечатал и решил поразить визави в самое сердце.       Если Оушен действительно хотел поразить его в самое сердце, то стоило придумать какие-то иные методы. Например, закатить вечеринку в стиле «Вспомни детство, милая детка». Этот порыв произвёл бы большее впечатление и подарил больше новых, неизведанных в былое время эмоций. Торт, многочисленные плюшевые игрушки, воздушные шарики и клоуны, пытающиеся развлечь гостя.       Стандартный сценарий.       Вечеринка в стиле «Рэд» подразумевала внесение многочисленных корректировок, органично сплетающихся, впрочем, с классикой малобюджетных, да и не только, фильмов, снятых в жанре хоррор.       Ошмётки торта по стенам, скатерть, занимающаяся огнём от опрокинутых свечей, перекидывающимся на другие предметы и вскоре пожирающим всё, что встретится на пути неконтролируемой стихии, клоуны, вооружённые ножами, кровь и несколько воздушных шариков, улетающих в небо, как символ последней ускользнувшей надежды.       Вряд ли Оушен догадывался о том, какая мешанина творилась в голове его гостя, потому что сам он находился в приподнятом настроении, присущим людям, находящимся на пороге чего-то грандиозного.       Так же вёл себя несколько месяцев назад и Янис Колвери, собиравшийся устроить жизнь своей модели рядом с денежным мешком. Ну, и свою судьбу, само собой тоже. Пожалуй, приоритеты следовало расставить именно в такой последовательности. Сначала свою, а потом уже чужую. Да и не столько устроить... Просто сбагрить игрушку и жить припеваючи, получив дивиденды от удачно вложенных некогда средств. Вряд ли она ему надоела, вряд ли он ею пресытился. Но, поставив на чашу весов перспективу получить деньги и противопоставив ей возможность остаться вместе с бывшим любовником, он, не задумываясь, выбрал первое.       Тем самым подписал себе приговор, поставив размашистую подпись, подмахнул все бумаги, не читая, не удостоив их ни малейшим взором, а потому заранее заняв проигрышную позицию.       Ах, беспечность!       Никому она не шла на пользу.       Месяц назад Колвери ушёл из жизни.       Трагично, печально.       Наверное.       Рэд почти проникся своей ролью и на людях отыграл великолепно. Они не заметили фальши, а он, пытаясь посмотреть на себя и похоронную процессию со стороны, огрехи отлично видел. Перфекционист, живший в нём, давал знать о себе с завидной настойчивостью. Он же и успокаивал, утешая, что за столь непродолжительный срок репетиций, сильнее сжиться с выбранным образом не получилось бы, так что всё отлично. Не стоит заниматься самоедством, лучше похвалить себя, погладить по голове и наслаждаться возможностями, открывшимися перед ним теперь, после смерти Яниса. И после наследства, замаячившего на горизонте.       — Вот теперь довольно сложно поспорить с тем, что ты дал мне дорогу в жизнь, — произнёс Рэд, бросая на могилу известного фотографа тёмно-красную розу, перевязанную лентой того же цвета, но на пару оттенков светлее. — Спасибо, Ян. И попробуй теперь сказать, что я не знаком с понятием благодарности.       Никто этого монолога не слышал, потому соболезнования текли рекой.       Для всех Рэд был безутешным парнем, оставшимся без любви всей своей жизни. Единственный, с кем Янис продержался больше двух лет. Единственный, кого не прогонял из студии.       Это что-то да значило, верно?       Потому и не стало удивительным то, что все свои средства — достаточно приличная сумма — Янис завещал последнему любовнику.       Рэду эти деньги нужны были, как воздух.       Он давно нашёл для них достойное применение, теперь оставалось дождаться получения, использовать по назначению, получить профит и радоваться успехам. Он не сомневался, что успехи будут.       Планы пришлось поменять, когда на горизонте замаячил Оушен. Точнее, немного скорректировать и на время отложить, не отказываясь от них навечно.       Наблюдая за Оушеном, Рэд думал о том, что столь примечательная эйфория обычно не рождается на пустом месте, потому стоит ожидать от своего вроде как делового партнёра подвоха. Но страха снова не было. Исключительно любопытство и заинтересованность в вариантах, что мог предложить ему адвокат, когда-то согласившийся помочь за определённое вознаграждение, а ныне решивший вновь напомнить о своём существовании. Он что-то замышлял, и Рэд пытался понять, насколько замысел придётся ему по вкусу, а настолько оттолкнёт.       Сам Рэд старался казаться беззаботным, поддерживая общение с Оушеном в тех рамках, что уже были знакомы им прежде, не пытаясь использовать методы новаторские, шокировав любителя эротических фотографий необходимостью совершения неожиданных открытий.       Тонкая душевная организация этого бы не вынесла.       Оушен искренне верил, что Рэд к убийству причастен косвенно, но не напрямую. Всего-навсего смылся из студии в нужный момент, дождался, пока наёмник сделает своё дело, пришёл и разыграл драму, достойную если не «Оскара», то номинации на него, как минимум.       Его мир рассыпался бы прахом, приди осознание, что не было никаких наёмников. Был только сам Рэд, наставляющий пистолет на того, кого он прежде считал ступенькой на пути к успеху, а ныне причислял к обузе, мешающей жить и радоваться жизни. Обузе, к счастью, оставшейся в прошлом. Время, проведённое в тире, и навыки стрельбы, полученные там же, принесли свои плоды.       Достать оружие было сложнее, чем использовать его.       Но не невозможно, так что...       Избавляться от него вовсе не пришлось, оно стало достойным дополнением, неотъемлемой частью сценария.       Рэд с блеском выдержал общение с представителями закона, не отреагировал на странно-осуждающие взгляды, не почувствовал себя ничтожеством, как того хотелось бы другим. В крайнем случае, у него был запасной аэродром в лице адвоката, готового прийти на помощь и стать принцем, спасающим «деву в беде», но пока Рэд старался справиться своими силами. Он не чувствовал себя скованно, не собирался на допрос, дрожа и выкуривая одну сигарету за другой. Он вёл себя настолько уверенно, что некий тремор и смятение проявлялось в поведении служителей закона, но не в его поступках.       Прекрасно подобранная одежда, лёгкая небрежность в причёске — одна прядь вечно выбивается, остальные — сколоты на затылке. Белый плащ, белая водолазка.       Разговоры совсем не о высоком. Секс, наркотики и никакого рок-н-ролла. Поразительная дотошность и желание прицепиться к любой мелочи. Провокационные заявления, стремление ментально влезть в постель к погибшему и его последнему любовнику. Собственная жизнь напоминала сцену из культового фильма «Основной инстинкт», которую не знал и никогда не видел только ленивый. Рэд мог бы отыграть её не хуже Шэрон Стоун, и для того, чтобы у детективов, ведущих допрос, пересохло в горле, а стояк отбил способность здраво мыслить, даже не пришлось бы демонстрировать отсутствие нижнего белья, как это когда-то делала героиня киноленты. Но он не стремился своих собеседников возбуждать и не делал ставки на роман с кем-то из них, не черпал вдохновение в отношениях, оставляя данную привилегию другим. Он просто играл, с полной самоотдачей и любовью к делу. Он снова использовал людей. И они, сами того не понимая, следовали его желаниям, подчинялись, пополняли статистику.       Собственная непробиваемая уверенность в успехе к успеху и привела.       Но, конечно, кричать об этом на каждом углу Рэд не собирался, понимая, насколько это нелепый поступок.       Он предпочёл бы вообще никого к своим делам не привлекать, но, увы, приходилось пользоваться услугами посторонних.       Именно, что, увы.       Рэд смотрел на Оушена, кривя губы в улыбке и периодически поднося к ним бокал, наполненный до краёв мартини. Оушен не забывал подливать ему, а он не забывал выливать немного в горшок с пальмой, стоявший рядом, стоило только Брацловски отвернуться или отвлечься на очередной телефонный звонок.       — Ты прямо нарасхват сегодня, — произнёс Рэд, вновь улыбнувшись отрепетированной порочной улыбкой.       — Прости, — отозвался Оушен, немного по-женски закатывая глаза. — Дела никогда не оставляют меня в покое.       Рэд одарил его понимающим взглядом, и Оушен вновь скрылся в смежной комнате, чтобы переговорить с очередным клиентом, желающим получить консультацию прямо сейчас, неотложно, без промедления.       Сказать по правде, Рэду это только на руку играло. Проводя вечер в компании Оушена, Рэд успел неоднократно предаться воспоминаниям. Руки чесались невероятно. Отчаянно хотелось напоить Оушена шампанским с клофелином и, поняв, что дело сделано, свалить на все четыре стороны. Провалиться сквозь землю, чтобы господин адвокат его не нашёл, не затащил к себе домой, не принялся поить мартини, предлагая выпить то за себя, то за самого Рэда, то за обоих сразу. Иногда случались проблески разума, и он выдавал тосты нейтрального толка. О состоявшихся сделках, благополучном исходе дела, богатстве. Когда его тянуло в дебри романтических порывов, Рэд с трудом давил в себе рвотные позывы, пробуждавшиеся каждый раз, когда он понимал, к чему клонит Оушен и чего добивается.       Это было очевидно.       Это поняла бы и наивная девочка, приехавшая в большой город из глубокой задницы, именуемой такой же глубокой провинцией, а не только такой прожжённый циник, каким Рэд считал себя. У него в голове всё и сразу сложилось, но он не спешил отмечать свои догадки пометкой «окончательный вариант».       Ждал подтверждения от Оушена.       Или опровержения.       В первое верилось сильнее.       Во второе — не очень.       Но Рэд всё равно затаился и выжидал.       Улыбался, пил и отчаянно флиртовал, не забывая о привычном имидже раскованной шлюхи, который создал ему Янис, а отскребать, отрывать сложившийся образ, подтверждённый многочисленными выходами на бис, следовало уже самостоятельно, своими силами. Желательно не в привычном окружении, которое знало его в лицо и могло узнать хоть в маске, хоть без неё.       Флиртовать Рэд не любил и не понимал, что в этой игре, предназначенной для двоих, находят другие люди. Флирт, как явление, представлялся ему максимально фальшивой штукой, серебрянкой, нанесённой поверх обычного листа бумаги. Разумеется, эффект будет — она начнёт сверкать и переливаться, но серебром не станет. Бумага всегда останется бумагой.       Оушену нравилось.       Льстило.       Он не замечал фальши.       Он от происходящего кайфовал.       — Значит, ты хороший актёр, — заверил себя Рэд, пребывая в гордом одиночестве и неспешно потягивая напиток, наслаждаясь, насколько это было возможно, его вкусом.       Ладно.       Вкус был очень неплох.       Компания могла подвернуться получше.       Хотя, из всех клиентов Яниса, желающих поглазеть на полуобнажённых мужчин и женщин, загнанных в кадр в различных комбинациях, Оушен, определённо, был не худшим.       Встречались экземпляры откровенно тошнотворные.       Он в их число не входил.       Но вместе с тем и какими-то выдающимися качествами не обладал. Описывая этого человека, к активному использованию напрашивалось одно единственное слово, которое Рэд, в общем-то, и эксплуатировал, составляя мысленно досье на пациента своей личной психиатрической клиники. Слово это было — средний. Оушен Брацловски действительно был таким. Среднего роста — на добрый десяток сантиметров ниже Рэда, среднего возраста — на пятнадцать лет старше — и средней же внешности. Черты лица не слишком выразительные, тщательно зачёсанные и уложенные светлые волосы, вечный деловой костюм, как у большинства клиентов Колвери, принадлежавших к элите сферы бизнеса. Никакой индивидуальности. Серая масса, которую можно использовать в своих целях и крутить ею, как вздумается.       Рэд сделал ещё один глоток, откинулся на спинку стула. Повернул голову, глядя на ночной город сквозь стеклянные стены. Поднял бокал, создавая некий натюрморт. Получилось.       В приличной порции мартини утонула бледная луна.       Рэд усмехнулся.       Поправил волосы, отбрасывая их назад и проводя ладонью по шее. Не так, как это делают люди уставшие от всего и несколько подзатраханные жизнью, а так, как это делают профессиональные соблазнители, желающие понять: верно они определили направление чужих мыслей или нет? Делая это, Рэд не сомневался, что за ним наблюдают исподтишка, всё ещё прикрываясь необходимостью ведения разговора. А, может, реально разговаривая, но не упуская случая посмотреть на гостя и в очередной раз попускать на него слюни, как это было в первый визит, состоявшийся несколько недель назад, приведший к дружеским посиделкам, как выражался сам Рэд, и завершившийся — ожидаемо — в постели.       Бутылка виски, прихваченная из студии Яниса, пришлась как нельзя кстати. Давно известно, что алкоголь обладает чудесной способностью — соединять несоединимое. Он и позволил Рэду затянуть Оушена в свою авантюру. Не сказать, что это было очень легко, но он и не такое сопротивление готов был сломать ради исполнения задуманного. Оушен сопротивлялся больше для проформы, а не потому, что действительно душой болел за соблюдение закона. Его нужно было дожать, и Рэд воспользовался ситуацией. Любовником больше — любовником меньше.       Какая, в сущности, разница?       Стандартный ответ.       Разницы никакой.       Утром, сидя на кровати, он допивал виски прямо из горла — осталось там немного, и Оушену он ничего отдавать не собирался.       Чувствовал, как ладонь скользит вдоль позвоночника, поглаживая с благоговением, будто Оушен прикасался не к живому человеку, а к хрупкой статуэтке, которую нужно хранить в специальных условиях, и думал о том, что дело выгорит. Обязательно выгорит, тут никаких сомнений возникать не должно, ни на мгновение. Он даже на завтрак расщедрился и повторно отдался своему союзнику на кухне, едва не вывернув на себя только что сваренный кофе, потому что было немного неожиданно. От Оушена особой прыти он не ожидал, думая, что и в сексе его запросы будут под стать внешности — крайне средними. Сделать пару фрикций, кончить и отвалиться на вторую половину кровати, затягиваясь сигаретой и считая себя неебически крутым любовником.       Что ж, господин адвокат умел удивлять. Потребности у него были несколько выше среднего. Ладно, сильно выше. Да и с фантазией проблем не наблюдалось. Правда, работала она куда-то не в ту сторону, в чём Рэд убедился на практике неоднократно, сумев и здесь перехватить лидирующую позицию, не выполняя чужие прихоти, а устанавливая свои правила, навязывая свои взгляды и убеждая Оушена в том, что он любит именно так, а не иначе. И Оушен любил. Самозабвенно.       Но пока многочисленные открытия маячили лишь в перспективе, и Рэд развлекался в своё удовольствие, чтобы хоть немного скрасить вечер, показавшийся ему невероятно скучным.       С большим воодушевлением он сейчас отправился бы в тир и долго-долго тренировался, продолжая поддерживать свой энтузиазм мыслями об обязательной мести, которая однажды обязательно свершится. Нужно лишь набраться терпения и сил, а не бросаться на свору разъярённых собак с голыми руками. Может, парочку он и способен был придушить, но эти две собаки были всего лишь верхушкой айсберга, в то время как он нацелился не на кого-то там, а на первое неофициальное лицо Наменлоса. И уж кого-кого, а Ингмара Волфери голыми руками не удалось бы удавить ни при каких обстоятельствах — разные весовые категории, если можно так выразиться.       Тем более, что в Наменлосе время тоже не застыло на месте, а стремительно неслось вперёд, принося с собой многочисленные перемены, и открывая новые лица, этим переменам способствующие. Воевать с представителями старой гвардии было проще. В противостоянии грубой силы и интеллекта первая побеждает далеко не всегда, и Рэд это понимал, как никто другой.       Но если противник ни в чём тебе не уступает...       Игра становится интереснее, но в разы сложнее и опаснее.       И отрицать это может только законченный оптимист или идиот.       Идиот-оптимист.       Два в одном, как принято говорить.       В комнате ненавязчиво звучала тихая музыка — джаз. При организации романтических свиданий Оушен всем иным стилям предпочитал его. В сегодняшнем разговоре признался, что когда-то, ещё во времена студенчества пытался организовать свой джаз-банд и даже сделал несколько неуверенных шагов на пути исполнения мечты, но все попытки вышли поразительно провальными, оттого предпочёл оказаться по ту сторону музыки. В качестве благодарного слушателя, который черпает из композиций вдохновение и прилив сил.       Он сегодня вообще отличался повышенной откровенностью и много говорил о себе. А Рэд внимательно слушал. Он никогда не отказывался от новой информации. А уж если её столь любезно предоставляли, самостоятельно вкладывая в руки, было нелепо отталкивать собеседника, затыкая ему рот и признаваясь, что ему неинтересен ни этот рассказ, ни сам господин адвокат — средняя личность.       На месте Рэда удерживали исключительно мысли о том, что у них есть одна на двоих тайна, и этой тайной они связаны крепко-накрепко. Никаких манёвров.       Оушен наверняка считал себя хозяином положения.       Но Рэд не был бы собой, не окажись у него козырь в рукаве, припасённый для особых случаев.       Убив один раз, он мог совершить это повторно, не боясь, не опасаясь, не страшась и не накручивая себя лишний раз по поводу моральных ценностей, которыми обременяли себя другие люди, но никак не он. Реши Оушен взять его за глотку, он бы убил, но не стремительно, чтобы плодить подозрения. И не схожим способом, чтобы его не заподозрили в синдроме чёрной вдовы.       Да и не подошёл бы ему метод Яниса.       Несмотря на схожие интересы, они всё-таки были разными людьми. Очень. Очень-очень разными.       Эксцентричный мужчина, пребывающий в вечной творческой депрессии и не менее продолжительном сплине, улетучивающимся только в те моменты, когда он находил что-то новое и интересное, когда ему щедро платили за работу, когда сексуальные партнёры оказывались непредсказуемыми и умудрялись хоть чем-то удивить его, такого искушённого и пресытившегося разнообразными любовниками. Посмотревшего на сотни и тысячи обнажённых тел и уложившего в постель почти стольких же.       Он жил ради создания шедевра.       И умер, подарив миру тот самый шедевр абстрактного искусства, созданный чужими руками, но при его участии. Впервые он выступал не в качестве основного сценариста и разработчика концепции, а в роли ассистента и модели.       Художник. Неоценённый гений, жаждавший создать шедевр на все времена, но вынужденный поступиться мечтой и фотографировать голые задницы.       Не обязательно было уточнять, что как раз их-то ему и нравится фотографировать, а слова об искусстве — ложь, придуманная и распространённая последней музой.       Все прониклись и поверили, а потому нисколько не удивились тому, что Янис покинул этот мир красочно, феерично и с размахом, застрелившись в своей студии, предварительно не забыв о камере и запечатлев таки последние секунды жизни на плёнку.       Не до конца снюханная дорожка белого порошка на столешнице, красные капли на паркете, пистолет в холодной руке и посмертное фото — вот и всё, что запомнилось Рэду из того дня.       Во всяком случае, так он говорил всем, кто не отличался чувством такта и начинал расспрашивать его о случившейся трагедии. Он шмыгал носом, смаргивал слёзы и рассказывал дрожащим голосом, чтобы потом зайтись в рыданиях и получить очередную порцию утешения.       Никто не знал, что это его рук дело, и что он вовсе не переживал, спуская курок. А потом ещё и сделал дубль фото, растиражированного в средствах массовой информации и позволивших Янису получить признание, коим он грезил всю свою жизнь. Или же, напротив, слившим его в сортир.       Из вроде бы элитарного - как он сам считал - искусства его произведения превратились в часть массовой культуры.       Полароидная карточка — квадратик с неяркими красками, словно привет из тех времён, когда не было техники лучше — лежала во внутреннем кармане куртки Рэда. Всё то же, что и в СМИ, только снятое с близкого расстояния.       Он помнил, как стоял, широко расставив ноги, равнодушно наблюдая за мертвецом и думая так, как мог бы думать Янис. Перенял опыт наставника, начал искать великое во всём, даже в таких ничтожных картинах. Он думал о том, что здесь плохое освещение, поза омерзительна и неестественна — могло быть лучше.       Но для первого опыта вышло неплохо.       Рэд нажал на кнопку, появилась карточка, запечатлевшая начало пути.       Кончик снимка в крови — случайное падение.       Неровные мазки, нанесённые природной багровой краской на глянцевый край.       Он сжёг этот снимок тем же вечером, стоя на балконе гостиничного номера и равнодушно наблюдая, как догорают нити, связывавшие его с фотографом.       Оушен на роль творца шедевра не тянул.       Он произведениями искусства интересовался чисто с точки зрения потребителя, но не создателя. Вкладывать ему в руку пистолет было нецелесообразно и нелепо. Нужно было найти иной подход. Но чтобы это устроить, следовало лучше изучить его и попытаться получить доступ к деньгам, чтобы затем провернуть небольшую махинацию и исчезнуть. Окончательно сжечь все мосты, перебраться подальше от былого места обитания, начать новую жизнь, полностью сосредоточившись на проработке плана — каждой его детали — и стремительно приближаясь к поставленной цели.       — Будь ещё одной ступенькой, — прошептал Рэд одними губами и, увидев в стекле отражение, поднял бокал.       С разговором Оушен покончил, так что мог полностью сосредоточиться на своём госте. Пытаться его развлечь, увлечь и склонить к отношениям. То ли любовным, то ли сексуальным, то ли ещё каким. Рэд не мог поручиться за постороннего, но не сомневался, что ему сегодня предложат заключение ещё одной сделки, именуемой отношениями, построенными на шантаже.       Он не промахнулся ни на миллиметр.       — Чего ты хочешь, Оушен? — спросил он тихо, отставляя бокал в сторону и продолжая гипнотизировать отражение.       — Заполучить тебя, — честно признался тот.       Рэд усмехнулся, не скрывая за ложной скромностью ощущение своего превосходства.       — И не боишься?       — Чего?       — Например, того, что я скоро от тебя устану и решу избавиться тем же способом. Как это уже было с Колвери.       — Ты этого не сделаешь, — заметил Оушен, пересекая расстояние, их разделявшее.       Остановился у Рэда за спиной.       — Почему же?       — Не сделаешь, Уолтер. Ты же совсем не глуп и прекрасно понимаешь, чем тебе это грозит. Один раз сошло с рук, но это не означает, что везти будет всегда. Если ты ошибочно думаешь, что оступаться можно до бесконечности, я сделаю всё, чтобы переубедить тебя. Ты ведь не хочешь оказаться за решёткой?       — Нет, — произнёс Рэд, виртуозно изображая испуг.       — Тогда подчинишься, — заключил Оушен.       — Значит, цена вопроса?..       — Ты.       — Договорились, — согласился Рэд, запрокидывая голову и перехватывая взгляд будущего любовника.       — Ты действительно не возражаешь?       — Ты держишь меня на крючке, — выдохнул он. — Разве у меня есть шанс уйти?       — Нет.       — Вот видишь. Мне слишком дорога собственная шкура, чтобы позволять оставлять на ней глубокие приметные шрамы.       — Хороший мальчик, — прошептал Оушен, значительно понизив голос, переходя на хриплый, приглушённый шёпот, в котором без труда прочитывалось сумасшедшее желание. — Умный мальчик.       — Послушный мальчик, — добавил Рэд, прикрывая глаза и позволяя себя целовать.       Оушену нравилось, когда ему подчинялись. Такое впечатление сложилось у Рэда после прошлой ночи, проведённой в постели этого человека. Именно в кровати Оушен терял свою кротость и отталкивающую до ужаса слащавую манерность, больше подходившую женщинам, но отчего-то доставшуюся мужчине. И если, вращаясь в профессионально-деловых кругах, Оушен умудрялся маскировать эти качества своего характера и личности, то в неформальной обстановке его женственность прорывалась на свободу и порождала некий диссонанс.       Впрочем, Рэду было наплевать.       Он видел многих людей, не вписывающихся в рамки обыденности. Но поскольку они не играли в его жизни важных ролей, просто не придавал их существованию большого значения.       Есть и есть.       Пусть будут.       Успел привыкнуть.       Перестал удивляться.       Женственность, присущая мужчине, была не самым страшным явлением из всего перечня странностей, с чем ему довелось столкнуться.       Возможно, странностями эти качества являлись только для него, а для других были такой же нормой, как, например, принятие душа по утрам и дань травяному чаю вместо кофе, выпитого после пробуждения. Это просто были их привычки и особенности, которые никому вреда не приносили.       Прикосновения Оушена не вызывали отторжения, но и приятными тоже не были. Не особенно интересно, не слишком увлекательно.       Считая, сколько касаний осталось на коже, Рэд размышлял над решением куда более важных, интересных и занимательных задач, требовавших к себе внимания. Устанавливал временные рамки для новых отношений, искал способы маскировки истинных чувств, придумывал, чем можно будет занять себя на новом месте и в новом окружении, помимо ставшей уже привычной и родной стрельбы.       Но сильнее всего интересовала его развязка собственной истории. Не совсем его, чужой, перехваченной у менее удачливого человека, но ставшей такой привычной и родной за долгое время совместного существования.       Уолтер Фитцрой.       Он откликался на это имя дольше, чем на своё родное. Им представлялся всем новым знакомым. Оно было проставлено в его документах.       Уолтер Фитцрой ему надоел.       Уолтер Фитцрой должен был умереть, унеся с собой прошлое.       А кто-то новый — родиться, позволив открыть чистую страницу жизни, где не нашлось бы места для клофелиновой эпопеи, любителей высокого искусства, почитателей творений того любителя. Жизни, где он позволил бы себе недоступную прежде роскошь — быть самим собой и целенаправленно идти к мести, тренируясь на менее занимательных экземплярах, оттачивая мастерство до блеска. Жизни, в которой он вернул бы себе часть прошлого — имя.       Не полностью.       Слишком рискованно.       Слишком недальновидно.       Вернись он в Наменлос и заяви с гордостью, что является выжившим в рождественскую ночь двадцатилетней давности наследником семьи Рэдли, на него моментально открыли бы охоту, и не факт, что он сумел бы выйти из столкновения победителем. Одно удачное убийство не делало его профессионалом экстра-класса. Он стремился к этому и надеялся однажды разблокировать достижение. Шагал к цели уверенно. Окончательно распрощался со всеми сдерживающими факторами и позволил себе быть истинным охотником.       Держитесь, волки. Скоро ваша численность сократится.       Но не раньше, чем сгорит эта жизнь, тоже ставшая привычной и тяготившей его, словно вторая кожа, обтянувшая до предела и ныне начавшая лопаться в нескольких местах, предрекая рождение новой личности.       Рэд знал, что Уолтера однажды не станет. Совершенно точно не станет. Но пока он необходим, как воздух. Раз он существует, то пусть потрудится на благо, сослужив последнюю службу.       В голове словно вспыхнула ярко загоревшаяся лампочка.       Одно сложилось с другим.       Идеальный выход из ситуации с Оушеном был найден.       Рэд прогнал эту вариацию в мыслях несколько раз, убедился в том, что план шикарен от и до.       И едва не застонал от наслаждения. А, может, и, правда, застонал, отлично подогрев ситуацию, в которой находился, поскольку Оушен усилия удвоил, посчитав данную реакцию комплиментом своим действиям, ответом на них и подтверждением тому, что он всё делает правильно.       Наивный недальновидный придурок, представлявший себя хозяином положения.       Стул, на котором сидел Рэд, упал, когда Оушен потянул своего гостя к себе, практически вздёргивая за воротник пиджака и не особо соизмеряя силу. Ему нравилось это доминирование, и осознание, что ему подчиняются, приносило невероятное наслаждение. Его эмоции такие грязные, открытые, ничем не замаскированные, можно было пить, словно дорогой алкоголь, наслаждаясь и ощущая каждый из оттенков вкуса.       Кто бы мог подумать, в самом-то деле.       Хотелось заливисто смеяться, но он старательно сдерживал внезапные порывы. Не самое подходящее время, не лучшая обстановка.       Потому Рэд послушно подставлял губы под поцелуи и часто, шумно, немного сбито дышал, как будто ему происходящее реально доставляло по всем параметрам и во всех смыслах.       Оушена от мыслей о передаче в собственность давно желанной личности вело не по-детски. Он не удосужился перейти в другую комнату, уложив Рэда прямо на пол, и принялся снимать с него одежду. Бережно разворачивал упаковку, наслаждаясь телом, которое неоднократно видел прежде на снимках и только недавно получил доступ к нему не только в своих эротических мечтах, преследующих и днём, и ночью, но и в повседневной жизни.       Похоже, на мыслях о случившемся крышу у него окончательно сорвало, потому что иначе представление, им разыгранное, описать не получалось. Обыкновенное сумасшествие. Только оно.       Что может быть глупее, чем трахать любовника у окна?       Желание похвастать тем, кем обладаешь, перед другими?       Или иные мотивы?       Скрипело под его вспотевшими ладонями стекло, голова кружилась от осознания того, на какой высоте они находятся, тёплое дыхание с нотами спиртного касалось кожи, сменяясь мокрыми прикосновениями губ и жадными — рук, то тискающих, то сжимающих, то поглаживающих.       Признаться, задавался странными вопросами Рэд лишь для проформы. Его больше заботили мысли о том, что в доме, расположенном напротив, вполне может в этот момент находиться человек, крепко сжимающий в объятиях не чьё-то тело, а любимую и обожаемую винтовку с оптическим прицелом. Всего несколько секунд — пуля разобьёт стекло и попадёт прямо в цель.       Сначала образ был абстрактным, но вскоре обрёл определённые очертания.       Он больше не думал о ком-то неизвестном. Он представлял себя, нежно проводящим пальцем, затянутым в кожаную перчатку по гладкой поверхности винтовки, а потом нажимающим на курок.       Кажется, он снова засмеялся.       Кажется, Оушен этого даже не заметил.       Потом, когда их секс-соглашение завершилось благополучно для обоих, господин адвокат с восторгом слизывал белёсые потёки прямо со стекла, а Рэд сидел на полу, накинув на плечи рубашку и раскуривая очередную сигарету. Наблюдал за этим блядским во всех отношениях перфомансом. Или цирком? Иногда ему казалось, что второе определение всё же ближе к истине, чем первое — и думал, что жизнь частенько над ним подшучивает, сводя с извращенцами всех мастей.       Один другого краше.       Один другого ебанутее.       Да.       Вот такая формулировка была куда полнее и правильнее.       О красоте речи не шло, а о сомнительной дружбе с головой — так весьма и весьма.       Видимо, закон жизни, гласивший, что подобное притягивает подобное, оправдывал себя в жизни Рэда на миллион процентов, а не на какую-то жалкую невыразительную сотню.       — Вкусно? — спросил он, вновь потянувшись к бутылке с мартини и доливая бокал до краёв.       Оушен не ответил.       Рэд усмехнулся.       Его собеседник просто не понял, в каком ключе к нему обращаются. То ли всерьёз, то ли подстёбывая за эту выходку.       Он предпочёл вместо ответа поцеловать ещё раз. Рэд выпустил из рук и бокал, и сигарету. Их первый совместный вечер, положивший начало блядскому цирку, продлившемуся шесть месяцев и две недели, ознаменовался жарким обещанием, произнесённым с отталкивающим придыханием:       — Тебя никто не получит. Никому ты не достанешься, кроме меня, Уолтер.       — А были прецеденты? — невинно спросил Рэд, прекрасно зная, что, да, они были.       — В последнее время твои фотографии невозможно было получить, — разоткровенничался Оушен. — Янис продавал их кому-то одному. Эксклюзивно.       — Знаешь, кому?       — Нет.       — А можешь узнать?       — Нет.       — Правда?       — Могу.       — Так в чём проблема?       — Просто не хочу, — произнёс Оушен, и голос его дрогнул, выдавая нерешительность и многочисленные сомнения.       Не солгал. Признался честно, но причину до конца не озвучил. Рэд и без него всё понял. Середнячок боялся конкуренции, искренне считая, что шлюхе нужны деньги, и тот, у кого их больше, обязательно окажется в выигрышном положении, а он — в пролёте.       Переубеждать Оушена никто не поспешил.       Рэду это представлялось напрасной тратой времени, да и подходящие слова он находить не умел. Желая исправить ситуацию, он чаще усугублял её, портя и без того отвратительную обстановку. Если хотел утешить. Здесь он этого делать не хотел. Оушен в его системе ценностей достойного места не занял, болтаясь где-то в самом низу лестницы.       Утешение вышло своеобразным, почти унизительным.       Рэд подцепил его подбородок пальцами и коротко чмокнул в губы, как чмокают в нос собачек, которых так любили носить за собой в качестве аксессуара пригламуренные девушки прошлых лет.       Оушен для него и был подобной собачкой, с той разницей, что выглядел не так мило и не вызывал желания тискать его день и ночь. Только по необходимости.       Впрочем, собаки Рэда тоже не умиляли, независимо от породы. Думая о собаках, он тут же вспоминал о своих заклятых врагах — Волках, и нежности, как не бывало.       Сегодня мнение о любителе доминировать пошатнулось и, спустя несколько минут слабого сопротивления, рассыпалось, подняв вверх столб пыли. Рэд увидел другую сторону. Ту, что любила подчиняться. Она, на удивление, проявляла себя гораздо ярче и сильнее, чем её противоположность. Рядом с Оушеном он мог ничего не опасаться, а компромата набрать столько, что хватило бы на две, три, четыре обеспеченных жизни. Вряд ли адвокат, пользующийся в обществе уважением, обрадовался бы перспективе, которая открывалась перед ним после обнародования многочисленных материалов, связанных с его пристрастиями в постели. Разнообразные фетиши, любовь к подчинению, любовь к переодеванию в женские вещи, любовь к каблукам и сексуальным игрушкам, коих у него набралось больше, чем в любом магазине интимных товаров.       Иногда Рэд развлекался тем, что садился напротив любовника и работал над его лицом, старательно нанося макияж, размазывая глянцевую помаду по губам, прорисовывая тонкие нити вульгарных стрелок, делающих невыразительные в обычное время глаза Оушена кошачьими и по-настоящему красивыми.       Девушкой он точно был бы краше.       Сам это признавал.       И сам же этого боялся.       А больше всего боялся, что этот секрет станет достоянием гласности. И реакции своих клиентов на откровения, им озвученные.       Потому единственное, что ему оставалось — это сдерживаться и никому не демонстрировать не совсем ранимую душу не совсем девушки. Кроме тех, кто оказывался в его постели на длительный период, и понимал, что с обычным сексом что-то не так. Он вроде и есть, а вроде и дерьмо.       Показная любовь к доминированию, как попытка доказать свою мужественность.       Узнав правду, Рэд не удержался от удовлетворённого смешка. Снова не ошибся, заподозрив нечто неладное в поведении Оушена, и никакие жесты, способные пустить пыль в глаза, его не запутали.       Жизнь под одной крышей с Янисом наталкивала на мысли о борделе, совмещённом с притоном. Органичное явление, никаких противоречий и разноса мозга на фоне непонятного оксиморона, когда хочется схватиться за голову от осознания: никогда не понять, как одно с другим способно сочетаться.       Жизнь в качестве любовника Оушена напоминала бордель, совмещённый с музеем, и впечатление производила неизгладимое. До недавнего времени Рэд думал, что его ничто не способно удивить, но представителю водной стихии это удалось сделать играючи, без особых усилий.       Открывая дверь пентхауса, в котором они обитали, Рэд терялся в догадках, относительно того, какая картина ожидает его сегодня. Или он посещает консерваторию, или стриптиз-бар. Работает персональным визажистом, раскрашивающим знакомое лицо так, что мать родная не узнает, или слушает долгую и — на удивление — увлекательную лекцию о различных направлениях живописи, либо пьёт изысканное вино, наслаждаясь инструментальной классической музыкой ушедших столетий. По старинке, на виниле, а не на более современных носителях. Или под тот же бокал красного слушает шансон, ассоциирующийся теперь и неразрывно связанный в его представлении с неповторимым голосом Мирей Матьё.       Оушен был от неё без ума, привыкал постепенно и Рэд.       Он не был большим поклонником и ценителем французского языка, казавшего ему излишне вычурным и напыщенным. Он не любил песни, на этом языке исполненные, но, тем не менее, слушал, приобщаясь к тому, что было интересно его новому партнёру. Здесь занимались не только его сексуальным образованием и воспитанием, программа оказалась куда обширнее и интереснее.       Они с Оушеном даже в Париж успели вместе слетать, прогуляться по его самым знаменитым местам, устроить свидание рядом с Триумфальной аркой. В чужом городе Оушен отрывался в полную силу, переодеваясь без стеснения и разгуливая по улицам в женских тряпках. Не вызывающих, но потрясающе элегантных.       В их общем номере на постели лежал набор декоративной косметики и были разбросаны различные детали гардероба.       Основа образа.       Лёгкий летящий шарфик, коралловая помада и парик с длинными волосами.       — Мы будем выглядеть, как взрослый сын и его мамочка, решившие выбраться на прогулку, — смеялся Рэд, зачёрпывая кисточкой немного блеска для губ и нанося его поверх слоя помады.       — Но ты-то будешь знать правду, Уолтер, — отвечал Оушен.       И Рэд послушно кивал, прикрывая глаза и беззвучно смеясь.       Да, он знал правду.       Только он и знал.       Оушен заблуждался, веря, что с ним рядом живут то ли из страха, то ли по любви. То ли оттого, что оба этих чувства и ощущения давно смешались между собой.       Но Рэд не питал к нему любви.       И не боялся.       У него имелся свой набор причин, делиться коими он не планировал.       Была тихая парижская ночь, были три красные розы в руках Оушена, была Триумфальная арка, возле которой они встретились, разыграв по ролям заранее заготовленный спектакль.       Душа Оушена требовала праздника и очередного представления, исполненного в одном из самых романтичных городов мира. На этих манящих улицах, пропитанных флёром романтизма, как он сам говорил.       Рэд усмехался.       У него Париж ассоциировался не с романтикой, а с декадансом, горящим в стаканах с абсентом и поэзией Бодлера, которого так любил цитировать при жизни Килиан. Страсть к тёмной лирике, как она есть. Предчувствие раннего конца?       Улица, кафе и записка, переданная вместе с цветами через официанта — основа миниатюры в лицах.       Рэд подыгрывал охотно, зная, что фактически выполняет последнее желание партнёра, принесшего в его жизнь музыку и самодеятельный импровизированный театр на дому.       Спустя пару дней пребывания в Париже, они решили отправиться в Прованс. Добраться до места назначения им не удалось.       Авария унесла жизни двух туристов, прибывших во Францию из Штатов, Оушена Брацловски и Уолтера Фитцроя.       Последний раз он прогуливался по этим улицам в ночное время.       В темноте всё ощущалось острее.       И даже прикосновение к цветам казалось ему каким-то невероятным таинством. Он сминал их, разбирая на составляющие части, ощущая, как портится первозданная красота под пальцами, но всё равно продолжая безжалостно её уничтожать, набирая полную пригоршню и медленно раскрывая ладонь, устраивая небольшое представление. Цветочный бал. Полёт, что танец, продолжающийся несколько секунд.       Он прикрыл глаза, опуская веки, и тут же вновь широко распахнул.       Лепестки трёх красных роз уносило течением.       Рэд поправил воротник своего пальто, надел очки и зашагал прочь, тихо подпевая восхитительной и неповторимой, по мнению Оушена, Мирей, чей голос звучал в наушниках.       Ciao, bambino, sorry.       C᾽est dommage, sorry.       Ложь.       Очередная ложь.       Он не сожалел. Ни секунды. Ни о чём.       С лёгкостью попрощался со своей «девушкой из Дании» и незнакомым парнем, ставшим жертвой обстоятельств.       Пока, детка, прости!       Очень жаль, прости!       Старая кожа окончательно лопнула, сползла лохмотьями, обнажив новую, тонкую, розоватую и немного непривычную, но необходимую ему.       Он жаждал перемен, и они не заставили ждать.       Из Франции он вылетел в новую жизнь.       И под новым именем.       * * *       Четвёртая часть от общего плана была успешно реализована. Одобрена и приведена в исполнение.       Мизер. Гордиться нечем.       Хвалить себя не за что.       Ничего такого из того, что он не делал бы прежде.       Так просто — нажать на курок, увидеть кровь на простынях и удалиться восвояси, оставшись незамеченным под покровом ночи.       Для кого-то сложно. Для него столь же просто и естественно, как сделать вдох и выдох.       Он не знал, как отреагировал на смерть одной из шавок Ингмар Волфери, да и не особенно интересовался. Чрезвычайное положение в городе не объявляли, всё протекало в стандартном режиме.       Глядя на происходящее взглядом обывателя-туриста, он не наблюдал перемен, хотя, не сомневался, что событие незамеченным не осталось. Но до тех пор, пока кольцо вокруг него не сомкнулось, а семья, удерживающая контроль над городом, не лишила его доступа кислорода, пережав горло, можно было не напрягаться и жить в своё удовольствие. Попытаться, ведь в полной мере эта роскошь оказалась ему недоступна, будучи перебитой в раннем возрасте, когда люди ещё действительно умеют наслаждаться жизнью, а не делать вид, что у них всё отлично и замечательно.       Он лежал на полу и делал то, что, наверное, не стоило делать человеку его возраста, имеющему схожий жизненный опыт и занимающему подобное положение в обществе.       Рэймонду Теккерею, богатому наследнику и обаятельному бездельнику, что канонично был моложе его самого на целых шесть лет, тоже.       Они оба, как настоящий, так и придуманный, давно выросли из того возраста, когда мыльные пузыри вызывают прилив восторга. Но Рэймонду хотелось, и он делал, игнорируя пресловутые правила, включающие в состав слова и словосочетания «можно», «нужно», «возраст не тот», «положение обязывает».       Телефонный звонок не заставил его подняться с места — разве что слабо поморщиться. Он продолжал забавляться с детской игрушкой, слушая раздражающую трель, что не желала замолкать.       — Иди в задницу, Волфери, — усмехнулся он, выдувая один, особенно крупный пузырь и стараясь отделить его от палочки, не испортив. — У меня есть дела куда интереснее и важнее, чем разговоры с тобой.       Включился автоответчик с сообщением, записанным прежним хозяином.       Рэймонд, не ожидавший, что Вэрнон не положит трубку раньше, чем услышит предложение оставить пару слов обращения к временному хозяину дома, дёрнул рукой сильнее, чем следовало. Тем самым, пуская под откос все старания.       Пузырь лопнул, оседая на коже мелкими каплями мыльной воды.       Рэймонд чертыхнулся, приподнялся на локтях, сдувая с лица длинную светлую прядь.       Вселенная, судя по всему, непрозрачно намекала, что, если его внимания добивается Вэрнон, остальные дела уступят, отойдут в сторону и благородно подождут наступления своего часа.       И не нужны ему другие причины.       Достаточно одной.       Волфери.       Этим всё сказано.