Рэд. Я — цвет твоего безумия

      Чтобы рассмешить небеса, многого делать не нужно. Достаточно поведать им о своих планах, и всё сразу пойдёт не так, как того хотелось. В игру вступит закон подлости, и вскоре от фантазий, нарисовавших нечто прекрасное или, как минимум, занимательное, камня на камне не останется. Зато получится увидеть, услышать и узнать что-то новое, о чём прежде довелось иметь скудные сведения. О других. О себе. Обо всем и всех одним махом. Своеобразное самообразование. Тоже на дороге не валяется, надо ценить и быть благодарным жизни за предложенный урок, пока знания можно легко получить на каждом шагу. Подходи и бери, если испытываешь потребность. Если нет, то просто наблюдай на расстоянии, не позволяя вмешивать себя в итальянские, испанские или любые другие страсти, обозначенные проявлением большого количества разнообразных эмоций и не дающие заскучать.       Примерно с такой позиции Рэймонд ныне рассматривал собственные ощущения и ситуацию, в которой оказался по воле случая и Вэрнона Волфери, предложившего совместную вылазку на время рождественских праздников. Расписавшего в подробностях многочисленные плюсы спонтанных путешествий и довольно улыбнувшегося, когда на его предложение ответили согласием, не требуя времени на раздумья и не меняя принятое решение по несколько раз на дню, чтобы выглядеть в глазах собеседника загадочнее. По мнению Рэймонда, такое непостоянство человеку загадочности не придавало, но зато отлично демонстрировало глупость. Однако истиной в последней инстанции он себя не считал, потому признавал, что право на существование имеют и другие точки зрения, отличные от его собственной, как немного, так и по максимуму.       Наверное, стоило задуматься о необходимости отмены совместного отдыха ещё в тот момент, когда Вэрнон, после встречи в цветочном магазине, предложил уехать оттуда вместе и немного побыть наедине.       Это был первый знак судьбы, от которого по коже побежали мурашки, и стало не по себе.       Вэрнон привёз его не куда-нибудь, в незнакомое, неизведанное, недавно открытое, модное — не суть — место. Вэрнон привёз его в тот самый ресторан, рядом с которым Рэймонд недавно прогуливался, вспоминая празднование своего седьмого дня рождения. К горлу подступил комок. Захотелось исчезнуть, раствориться и не переступать порог заведения в компании этого человека, чтобы не развивать в очередной раз причинно-следственные связи, не думать о старте ресторанного бизнеса своих родственников. Не вспоминать о Юноне, Килиане и Уолтере, погибших потому, что определённому члену семьи Волфери надоело честное разделение доходов — захотелось не определённую часть, а всё и сразу.       Вида Рэймонд, конечно, не подал. Продолжал вести себя, как обычно.       Впервые в Наменлосе. Ничего не знаю, нигде без рекомендаций и подсказок не бываю, но зато с удовольствием посещу все места, которые предложат и разрекламируют знающие люди. Твоему вкусу доверяю бесконечно, не сомневайся ни секунды.       Неплохо справился, хорошо сыграл. Лучше среднего.       Вэрнон ничего не заподозрил, и это радовало.       Внутри ресторан изменился, стал более современным, облагородился, подстроился под новый ритм жизни, но Рэймонда по пятам преследовало прошлое. И, сидя за столиком, что расположился прямо у окна, он вспоминал, как много лет назад, здесь сидела Юнона, перед ней дымилась чашечка с кофе, столешница была усеяна многочисленными отчётами, а карандаш, которым велись подсчёты, скользил по бумаге, записывая какие-то данные, складывая, отнимая, деля и умножая, решительно подчёркивая и выводя итог. Вспоминал, как открывал крышку коробки, наполненной бабочками. Как с помощью отца делил праздничный торт и едва не порезался, потому что думал об ответственности, на него возложенной, переживал и никак не мог собраться с мыслями.       — Сегодня я буду твоим официантом, — произнёс Вэрнон, поставив перед Рэймондом чашку с кофе и тарелку с куском торта.       Тем самым.       «Красный бархат».       Как символ.       Как напоминание.       Как насмешка.       Добро пожаловать домой, Рэй.       Здесь всё хранит воспоминания об утраченной тобой жизни. Не по собственной воле, не без посторонней помощи. Не имеет значения. Потерял навсегда, безвозвратно.       Смирись с этим, дорогой.       И забудь обо всём, что выдаёт тебя прежнего.       Ты больше не Рэймонд Рэдли.       Ты больше не имеешь права на это имя.       Рэймонду показалось, что в ушах зашумела кровь. Не слегка, а, как водопад: огромная высота, невыносимая громкость.       Оглушает.       Вслед за этой иллюзией, своеобразной слуховой галлюцинацией его настигла странная, довольно неординарная мысль о том, что сейчас кровь не только в ушах зашумит, но и пойдёт у него горлом, начнёт вытекать изо рта тонкими струйками, потечёт по подбородку, капая на скатерть, чтобы вскоре окончательно её замарать. И, сколько не подставляй руки, не получится избежать этого. Кровь просочится сквозь пальцы, испачкает всё, что встретится у неё на пути, но это последнее, о чём он будет думать, потому что на первый план выйдут проблемы иного толка. Глупо думать о сохранности скатерти, когда в груди зияющая дыра, и закрыть её нечем.       Каждый вдох и каждый же выдох — боль.       Ничего, кроме боли.       Пробитые насквозь лёгкие и невозможность сделать вдох в полную силу.       Крови не было.       Он попытался поблагодарить за угощение, но с первого раза не смог. Из горла вырвался лишь невнятный клёкот, который он поспешил замаскировать внезапным приступом кашля. Глухим и надсадным. Показательным, в большей степени, но настолько талантливо разыгранным, что заподозрить в нём имитацию не сумел бы никто.       Вэрнон посмотрел на него с удивлением и настороженностью. Явно собирался предложить помощь, если это в его силах, но Рэймонд взял себя в руки, совладал с эмоциями. Заставил голос прошлого, ставший непозволительно громким, заткнуться. Заткнул его насильно и отшвырнул одним ударом.       — Спасибо, — произнёс сдержанно. — Но я бы предпочёл что-то посущественнее, чем десерт. Почему, кстати, именно он?       — Одно из коронных блюд, которое здесь подают, — пояснил Вэрнон. — Я подумал, что тебе может понравиться.       — С чего ты взял?       — Не знаю, — пожал плечами Вэрнон. — Само на ум пришло.       Он выглядел беззаботным и расслабленным. Рэймонд не стал задавать вопросы. В конце концов, это был просто торт. Всего лишь торт, который здесь действительно готовили первоклассно, и, сколько бы он не пробовал одноимённое творение кулинарного искусства в других заведениях, оно всегда недотягивало. То слишком сладко, то слишком жирно, то ещё как-нибудь. Он всегда находил, к чему придраться, вспоминая, сравнивая и приходя к выводу, что лучше, чем здесь, не будет никогда.       Ложечка отсекла от куска малую часть.       Рэймонд закрыл глаза и сунул её в рот, представляя металл раскалённым, способным обжигать и оставлять на ложке багровые разводы от ссадин, появившихся в ходе дегустации на пострадавших губах.       Вкус, ассоциировавшийся с детством и счастливым праздником, стал для Рэймонда сильнейшим ядом, который он принимал под наблюдением. Но он не стал отнекиваться, прикрываясь нелюбовью к сладостям, и съел предложенное угощение. Кусочек за кусочком, неторопливо, без истерии и демонстративной нервозности. Окончательно приглушил эмоции, снова вернул невозмутимость и принялся за еду. Да, он съёл это подношение. Не целиком, только половину, понимая, что если примет всё, то его тут же и стошнит. Прямо на эту идеальную скатерть или на Вэрнона, если тот окажется рядом в неподходящий момент. Не потому, что вкус отвратителен. Напротив, потому, что он слишком приятен — почти что слабость. И потому, что он слишком сильно напоминает о, казалось бы, неоспоримо мёртвом прошлом. Оно умело выворачивать наизнанку. Хоть в прямом значении, хоть в переносном. Оно его разделывало с тем же азартом, с каким мясник рубит предложенную тушу. Оно заставляло его истекать кровью. Никто, кроме него, её не видел и не чувствовал, но от этого одиночества в наблюдении легче не становилось.       Спонтанное попадание в болевое место?       Или предостережение?       Рэймонд не знал наверняка.       Списал на случайность.       Отменять запланированное путешествие не стал из принципа. Он не собирался забиваться в угол и трястись там от страха лишь потому, что его накормили ностальгическим десертом.       Банальное совпадение, а не спланированная акция. Только так.       — Надеюсь, отдых будет лучше классического свидания, — усмехнулся он, подмигивая своему отражению.       Покрутив на пальце ключи, подхватил дорожную сумку и покинул дом музыки.       Пару раз в голову закрадывались мысли о том, что Вэрнон знает его истинное имя и истинную же сущность, а потому отдых использует в качестве обманного манёвра. Пока они будут греться под палящим солнцем, наслаждаясь солёным воздухом и освежающими коктейлями, здесь люди Волчонка всё перевернут вверх дном, надеясь отыскать то, что послужит доказательством причастности мистера Теккерея к организации и исполнению убийств Легана и Скайфорда. Что ж, пусть ищут. Флаг им в руки и семь футов под килем. Поиски не увенчаются успехом.       Он умеет прятать всё необходимое.       Умеет прятаться сам.       Особенно, в те моменты, когда кожей чувствует раскалённое дыхание опасности, опаляющее загривок и не позволяющее расслабляться.       Сейчас думать, что находится в полной безопасности, мог лишь абсолютно безмозглый экземпляр, живущий по жизнеутверждающему, а потому довольно раздражающему принципу законченного оптимиста «Всё будет хорошо». Рэймонд не сомневался, что его персона, в этом плане, без внимания не осталась. Он был неплохим кандидатом на роль убийцы. К тому же, новым человеком в городе. Заподозрить его — проще простого. А вот найти доказательства — задача не из лёгких. Пусть стараются и роют носом землю. К моменту, когда они их отыщут, его в городе уже не будет. Он успеет свалить в неизвестном направлении раньше, чем они придут по его душу.       Чем дольше длилась операция, иронично именуемая «Местью Красной Шапочки», тем больше уверенности поселялось в душе Рэймонда. Он больше не боялся и не переживал. Успех не пьянил его, наталкивая на мысли о непобедимости вкупе с исключительной удачливостью.       Он помогал немного — не переоценивая возможности — поверить в себя и в то, что план будет выполнен с блеском.       Главное не терять голову, не вестись на красивые слова и широкие жесты, не позволять бдительности спать. И никому не верить.       Для Рэймонда это было привычным делом.       Потому уверенность ходила рядом, сжимая его ладонь в своей невидимой руке.       Он был близок к цели.       Но...       Некоторые дела имеют свойство проваливаться едва ли не на старте, когда в дело вмешивается неучтённый фактор.       Его неучтённым фактором был Вэрнон.       Прискорбно, но ничего не поделать.       Вписанный в предварительный сценарий в качестве вспомогательного элемента, очередной ступени или трамплина, предназначенного для прыжка в смертельное сальто, он постепенно начал отвоёвывать чуть больше места, чем предполагала первооснова. И, кажется, всерьёз собирался стать одним из главных героев в жизни Рэймонда, наплевав на чужое мнение.       Не интересуясь им, но активно навязывая собственное.       Рэймонду хотелось верить, что всё совсем не так, как ему кажется.       Увы, приходилось признать, что так.       И даже хуже.       Чтобы разобраться в себе, потребовалось немногое.       Всего-то одна лакмусовая бумажка, брошенная в концентрированный раствор и моментально окрасившаяся в ярко-красный цвет. Цвет заполыхавшей ревности, которую хотелось в себе удавить. Или себя. За то, что она вообще умудрилась как-то пробудиться и пробиться на свет сквозь толстый слой бетона, закрывающий все человеческие чувства, когда-то Рэймонду присущие, но похороненные за ненадобностью. Сразу после понимания, что сентиментальность — путь в никуда, и ничего хорошего с собой не принесёт.       Ему, так точно.       Кажется, напрасно.       Они были слишком живыми и слишком непредсказуемыми, чтобы смириться с уготованной участью. Вот и решили взбунтоваться. Как это всегда случается, нагрянули не вовремя.       Что-то с самого начала пошло не так.       И теперь, по истечении пяти дней, привело к окончательному осознанию, умноженному на неутешительные выводы.       То, что отдых получится не таким, каким планировался, стало понятно на исходе первого дня, когда их общество разбавило появление третьего человека. Незваный гость, не замечавший недовольства, отражённого на лице Вэрнона. Напротив, лучезарно ему улыбнувшийся и не упустивший возможности — продемонстрировать свои чувства, плохо поддающиеся маскировке, повиснув на шее и прошептав так, чтобы было слышно не только Вэрнону, но и его спутнику:       — Безумно рада, что не придётся проводить эти дни в одиночестве.       — Что ты здесь делаешь? — спросил Вэрнон, нахмурившись.       — Поскольку поездка в Норвегию сорвалась, я решила выбрать маршрут на свой вкус. Я не хотела путешествовать в одиночестве, но Ингмар настоял на том, что мне нужен отдых.       — Не думаю, что ты сильно сопротивлялась, — процедил Вэрнон.       — Вот и приехала сюда. Не пониманию, чему ты так сильно удивляешься. Идея-то посетила не только меня, — хмыкнула девушка, повесив солнцезащитные очки в вырез своей лёгкой белой туники. — Ты тоже не против смены климата и Рождества в тепле, а не в заснеженном домике, в обнимку со сломанными лыжами.       Чуть согнула руку в локте, позволяя снятым босоножкам, украшенным золотистыми бабочками, покачиваться в воздухе.       Подобие маятника, за которым всё это время наблюдал Рэймонд, гадая, когда его заметят. И сделают ли это вообще. Он стоял рядом с Вэрноном, но девушка не удостоила его взглядом, полностью сосредоточившись на собеседнике и игнорируя единственного зрителя.       Стоило подумать об этом фарсе, ну, или трагикомедии, как девушка сразу же посмотрела на него.       Обмен взглядами вышел длиннее и полноценнее диалога. Несколько секунд наблюдения, оценка, игра мимики, удивление.       — Камилла, — произнесла она, протянув ему свободную от босоножек руку.       — Рэймонд, — столь же коротко отозвался он, поцеловав предложенную ладонь.       Надолго Камилла рядом с ними не задержалась, продефилировала по палубе в сторону кают и скрылась за одной из дверей.       Вэрнон шумно сглотнул, и это заставило Рэймонда усмехнуться.       Он запустил ладонь в волосы, убирая их назад.       — Настало время мелодрамы, — заметил с иронией, проводив девушку взглядом.       — Что ты хочешь этим сказать? — спросил Вэрнон, быстро вернув себе самообладание и снова становясь практически непрошибаемым.       — Например, можно по ролям разыграть сценку, в которой рефреном прозвучит фраза: «Это не то, что ты думаешь». Надеюсь, ты меня не разочаруешь, и ничего такого я не услышу.       — Почему?       — Потому что ты не можешь точно знать, о чём я думаю.       — А о чём ты думаешь?       — О том, что это один из самых дурацких вопросов, которые задают людям. Если бы я хотел, чтобы мои мысли стали достоянием общественности, я бы обо всём поведал сам, без катализаторов-вопросов. Я могу ответить, что сейчас мне неприятно от осознания, что на яхте будет находиться кто-то, кроме нас. Могу выключить режим обиженного ребёнка, а на его место прислать настоящего мужика и предложить вместе поломать голову над решением актуальной задачи: каков процент силикона в этих сиськах, а сколько там объёма от природы? Хотя... — Рэймонд одарил Вэрнона насмешливой улыбкой. — Тебе-то зачем голову ломать? Ты ведь и так знаешь, правда?       — С чего ты взял?       — Кто это? — вопросом на вопрос ответил Рэймонд, моментально посерьёзнев.       — Камилла. Ты же слышал, как она представилась.       — Я не о том. Дело не в имени, которое я действительно прекрасно расслышал, а кое в чём другом.       — Любовница Ингмара.       — И твоя, — бескомпромиссно произнёс Рэймонд, давая понять, что опровержения и пылкие уверения в обратном результата не возымеют; ответом было молчание, и он продолжил, не задумываясь о том, как расценят его слова; само появление Камиллы стало для него неприятным сюрпризом, он мог позволить себе немного яда, капающего с кончика языка. — Ай-яй-яй, Вэрнон. Как тебе не стыдно? Уводить девушку у собственного дяди — это так ненормально. Порочно, грязно, аморально, вызывающе и потрясающе круто. Не каждый бы решился на подобный поступок, а ты — вполне. Не стесняйся. Я с твоим дядей не знаком, потому вряд ли брошусь к нему с требованием личной встречи, чтобы доложить о новом открытии. Можешь и дальше наслаждаться обществом милой леди. Она шикарная. Не знаю, как обстоят дела с мозгами, но внешность очень даже. Похожа на одного из «Ангелов «Виктория Сикрет»». Готов поспорить, что бельё предпочитает именно этой марки, и оно на ней отлично смотрится. А без него она ещё лучше. У твоего дяди есть вкус. У тебя тоже, мистер Волф-ф-фери-и.       Прошипел.       Снова.       У самого уха.       Не удержался.       Коснулся его, чуть прихватил губами мочку.       Сжал зубы на хрящике, не кусая в полную силу, а только имитируя укус, коснулся рукой щеки, отмечая её гладкость — ни намёка на щетину.       Засмеялся и отстранился.       Ушёл, ничего не поясняя.       Открытие, сделанное им, стало ведром ледяной воды. Учитывая новое соседство, скучать по вечерам и ночам Вэрнону не грозило. Становиться третьим в этом тандеме, претворяя в жизнь совместные развлечения и вспоминая бурную молодость, полную экспериментов с разным количеством слагаемых, Рэймонд не планировал.       Сначала старался не думать, почему.       По сути, для него подобное проблемой не было. Внешность Камиллы не провоцировала отторжения, и он мог попытаться завладеть её вниманием. Для начала им. Потом можно было подумать и о теле. Почему-то Рэймонд не сомневался, что при должном старании и определённой стадии опьянения, а то и без оного, всё сложится так, как он предполагает. Однако мысль уже на стадии проработки показалась ему омерзительной, и он поспешил закрыть тему на старте, не углубляясь в размышления.       Он вообще стремился отделаться от мыслей о том, зачем и для чего приехал сюда. Почему соблазнился предложением и к чему планировал прийти. С появлением Камиллы всё это стало неважным и потеряло актуальность.       Рэймонд всё понимал и старался вести себя свободно, не подавая вида и не выказывая претензий относительно того, что творилось вокруг.       Но сегодня, в этот стопроцентно праздничный вечер стало совсем плохо, и что с этим делать, оставалось лишь догадываться. Универсального ответа на поставленный вопрос не существовало, для каждого он был своим, уникальным.       Несколько дней наблюдения за Камиллой позволили Рэймонду более или менее разобраться, с каким человеком столкнула его судьба. В некоторой степени, это наблюдение и анализ были для него увлекательными — ему нравилось узнавать новое о людях, препарируя их ментально и с наслаждением вытаскивая на свет всё, что они так старательно старались спрятать от остальных в самых тёмных уголках своих душ и сердец. Эта любовь исследователя проснулась в нём много лет назад и пока не угасла. Людей было много — бесконечный приток материала для изучения. У Камиллы страшных тайн не обнаружилось. Те секреты, что нашлись, на страшные никак не тянули. Обычная история успеха не слишком умной девочки, которая добилась всего не умом и инновационными открытиями, а внешними данными. За счёт них когда-то сумела пробиться наверх, за их же счёт продолжает двигаться и теперь. Единственное, что старательно скрывает от окружающих — так это свою склонность к полиамории, хотя, с какой стороны посмотреть. Вряд ли к Ингмару она питает сильные чувства. Скорее, держится за него из-за страха потерять всё то, что сейчас имеет, а, на деле, вздыхает не по дядюшке, на которого без слёз не посмотреть, а по его племяннику.       Что ж, в этом плане Рэймонд её мнение разделял. С поправкой на то, что вздыхал не столь открыто, да и вообще предпочитал чувства не засвечивать в открытом доступе, оставив их тайными. Камилла не скрывала и не пыталась с ними бороться, он — да. Убить их, истребить полностью, чтобы намёка не осталось, вырвать с корнем, независимо от того, насколько больно это будет. Перетерпеть сейчас. Потом будет сложнее и больнее, да ещё и с осложнениями. Безобидная опухоль станет злокачественной, обрастёт метастазами и уничтожит его к чёртовой матери.       Со стороны могло показаться, что он появлением постороннего нисколько не разочарован, более того — откровенно рад тому, что их мужской дуэт разбавило присутствие прекрасной дамы. Именно он находился рядом с Камиллой постоянно, поддерживал её идеи, смешивал для неё коктейли, удивляя потрясающими познаниями в области создания разнообразных, как самых распространённых, так и не слишком популярных, но оттого не менее вкусных сочетаний. Гулял вместе с ней по пляжам, делал фотографии, обсуждал меню для ужина, а вечером уже в одиночестве выбирался на остров, чтобы купить еды, и возвращался с заранее обговоренными блюдами. Сам же занимался сервировкой стола, неспешно расставляя приборы, раскладывая салфетки и стараясь отвлечься таким нехитрым методом, чувствуя пристальное наблюдение, но никак на него не реагируя.       Камилла на помощь не спешила, давая понять, что она здесь королева и центр вселенной, а остальные обязаны вращаться вокруг неё, выполняя любое желание и радуясь, если ей это придётся по вкусу. Однако от Рэймонда ей не удалось скрыть истинные мотивы. На деле ей хотелось восхищения от определённого человека, который отвечал ей равнодушием и безмолвным, выраженным преимущественно в испепеляющих взглядах пожеланием провалиться.       Капризная девочка. Такой она представала в глазах окружающих и, вероятно, прекрасно об этом знала. Более того, целенаправленно двигалась в выбранном направлении, не сворачивая с пути. Ей нравилось, когда за ней ухаживали и превозносили. Капризы были её средством, когда-то найденным, сыгравшим на все сто и принятым на вооружение.       Вэрнона такая тактика раздражала.       Рэймонда забавляла.       Он подыгрывал.       Камилла думала, что он у её ног.       Он не разочаровывал.       На третий день и вовсе позволил себе небольшую шалость, когда протянул девушке очередной коктейль. Безалкогольный, украшенный цветастым зонтиком и яркой трубочкой.       Изобразить неуклюжесть и дрожание руки было несложно.       Пролить на обнажённый живот немного напитка — ещё проще.       Опуститься на колени, поймать изумлённый взгляд и слизать сладкую жидкость — вообще без проблем.       Камилла была этим поступком немало удивлена. Но столь неоднозначно проявленная инициатива её не напугала и не заставила начать кричать безвестным голосом, сорвавшись с места. Странно, но ей этот своеобразный жест польстил, хотя она и старалась скрыть истинную реакцию, моментально переведя разговор в иное русло.       — Ингмар тебя убьёт, — произнесла она, делая небольшие паузы между словами.       Вернуть самообладание получалось с трудом.       Рэймонд с лёгкостью считывал всё, что отражалось в её взгляде, понимал, каким она его видит, что думает. И насколько эти мысли совпадают с высказанными. Уж о ком, о ком, а об Ингмаре она думала в последнюю очередь, несмотря на то, что в момент растерянности прикрывалась его именем, как ширмой.       — А он узнает? — спросил Рэймонд.       — Только, если...       — Ему об этом расскажут. Да?       — Да, — выдохнула Камилла, повернула голову и округлила глаза, чуть приоткрыв рот.       Рэймонд знал наверняка, что могло тому способствовать, потому не удивился, почувствовав, как его ухватили за ворот рубашки и потянули прочь от «мисс Наменлос — 2015».       — Надо поговорить, — произнёс Вэрнон и тут же заткнулся.       Вели Рэймонда на казнь в полном молчании, распространяя вокруг ауру ненависти и бешенства, втянули в каюту и оттолкнули к стене. Давящее молчание и бесконечное напряжение — борьба взглядов.       — Что за цирк? — прошипел Вэрнон, упираясь ладонью в стену и бесцеремонно вторгаясь в личное пространство.       Не в первый раз.       Не привыкать.       Рэймонд удивился бы, не сделай Вэрнон этого.       И даже разочаровался бы. Слегка.       А, может, сильно.       — Что? — переспросил, способствуя усилению раздражения.       — Твои попытки залезть в трусы к Камилле. Зачем они? Тоже хочешь показать, что у тебя есть вкус и примкнуть к череде любовников куколки?       — Мне нравятся разные тела, — хмыкнул Рэймонд. — Исключение: детские, старческие и мёртвые. Но это немного другое. Если вернуться к первооснове, то замечу: пол значения не имеет. И женщины привлекают меня не меньше, чем мужчины. Она вот привлекает. Что-то ещё? Или закончим разговор? Как вариант, можешь присоединиться к нам. Она будет счастлива. Я тоже не против.       Лгал. Намеренно. Устраивал своеобразную проверку.       Гадал, что ответят.       Согласятся? Откажут?       Выпал третий вариант.       — Часто практиковал подобное в прошлом? — спросил Вэрнон, предпочитая не делать выбор, но устроив анкетирование.       — Случалось.       — Нравилось?       — Периодически. Зависело от тех, кто компанию составлял. Не всегда и не со всеми, но встречались люди, с которыми не отказался бы повторить.       Вэрнон продолжал сверлить его взглядом.       Осматривал с ног до головы.       После признания что-то неуловимо изменилось, и Рэймонд приготовился выслушать немало нового — забытого старого — и крайне нелестного о себе. Шлюха, потаскуха, блядь, подстилка — всё, что на ум придёт и на что фантазии с красноречием хватит. С какой стороны не посмотри, каким словом не обозначь суть, всё будет едино.       Но Вэрнон ничего не сказал, не обвинил, не оскорбил, не ударил. Он просто развернулся и ушёл.       Отдавались гулким эхом в ушах его шаги, а воспоминания об убийственном взгляде душили не хуже, не слабее настоящей удавки или рук, оказавшихся на горле и сдавивших до появления звёздочек перед глазами, порождённых асфиксией и, как следствие, недостатком воздуха.       Вэрнон не предъявлял претензий.       Он предпочитал тихо сгорать в своём недовольстве.       Рэймонд не придавал этому значения, полностью погрузившись в процесс изучения, разбирая представленный объект на составляющие волокна. Тщательно записывая полученные результаты и, как будто потеряв интерес к Вэрнону, поспособствовавшему появлению в списке знакомств ещё одного имени.       Иногда Рэймонд ловил себя на мысли о том, что было бы неплохо оставить этих двоих наедине, а самому перебраться в отель. Всё равно яхту они не использовали по прямому назначению и океан не бороздили, лишь изредка отходя недалеко от берега. Команды с ними не было. Вэрнон исполнял роль капитана судна. Рэймонд, не имевший дел с яхтами в сознательном возрасте, в этом деле был весьма посредственным помощником, потому его помощь заключалась разве что в рассматривании карт, обсуждении маршрутов с Вэрноном и ношении капитанской фуражки. Так себе вклад, если говорить откровенно. Большую часть времени выходов в океан он проводил, лежа в шезлонге, подставляя лицо солнцу и размышляя о том, насколько планы обычно разнятся с результатом реализации.       Морской воздух кружил голову, мысли об опасностях, царивших на территории Наменлоса, отступали и притуплялись, хотя и не покидали его полностью. Терять бдительность мог кто угодно, но не он.       Временами Рэймонд чувствовал на себе пристальный взгляд, чуть приспускал солнцезащитные очки, позволяя им сползти на кончик носа, и смотрел туда, откуда ощущал заинтересованный взгляд. Естественно, наблюдала за ним не Камилла. Взгляд принадлежал Вэрнону.       Романтическая вылазка в тёплые края получилась какой-то совсем не романтической.       Видимо, жизнь недвусмысленно давала понять, что любовная мишура — не его профиль. Этим может упиваться кто-то другой, но не Рэймонд. Не стоило пытаться примерять нестандартную ситуацию к себе. Даже в перспективе. Потому что, как ни крути, а результат получился достаточно плачевным, и повторять подобное не захотелось бы никогда и ни за что.       Календарное Рождество неумолимо приближалось, хотя вспоминать о нём совсем не хотелось. Атмосферы, присущей этому празднику, не ощущалось. Погода не способствовала, неизменные атрибуты на глаза не попадались, не нервировали и не раздражали, как это случалось обычно.       Вэрнон о торжественных мероприятиях не заикался, зато Камилла фонтанировала идеями. Рэймонд был уверен, что она захочет провести вечер на острове, но она сумела удивить своим решением и заявлениями о семейном празднике, который стоит отмечать рядом с родными и близкими. Странное замечание, если принять во внимание тот факт, что ни родных, ни близких Камиллы здесь не было.       — Можем устроить вечеринку, — произнесла она.       — Бессмысленно, — ответил Вэрнон.       — А мне нравится, — сказал Рэймонд, позволив вырваться на свободу духу противоречия и получив в благодарность улыбку Камиллы.       — Готов поспорить, что это будет самая унылая вечеринка, на которой тебе довелось бывать, Рэй, — заверил его Вэрнон.       В словах прочитывался вызов, брошенный не спонтанно, а вполне продуманно.       — Посмотрим, — коротко отозвался Рэймонд.       Вообще-то он не ждал от вечеринки ничего выдающегося, потому и разочарование ему не грозило. Максимум — лёгкое и незначительное, на которое не принято обращать внимание.       Но Вэрнон старался сделать так, чтобы вечер оказался для Рэймонда по-настоящему отвратительным, и он почувствовал себя лишним человеком, заглянувшим по ошибке на праздник жизни. Наблюдателем, которому только и остаётся, что смотреть, облизываться и завидовать, приходя к выводу, что здесь всем будет лучше без него. Закон бумеранга сработал по полной программе. Что отпускаешь в мир, то и получаешь обратно, но не в той же мере, а в троекратном размере. Примерно так можно было бы описать нынешний вечер.       Стоило увидеть тот спектакль, что так старательно для него разыгрывали, и все краски поблекли разом. Декорации обрушились, костюмы стали казаться нелепыми, и желание покинуть яхту стало в разы сильнее. Он понимал прежде, что отъезд — оптимальный вариант, а теперь и вовсе перестал сомневаться, окончательно уверившись в своей правоте.       Он в полной мере осознавал, чем руководствовался в своих поступках Вэрнон, но всё равно не мог проглотить это угощение, ещё более сомнительное, чем кусок «Красного бархата». Если от первого его тошнило на фоне воспоминаний, то здесь... По идее, должно было стать легче, подарив окончательную свободу, разрезав нить, которая появилась настолько внезапно, что он сам от себя не ожидал, отпустить и снова позволить лететь вперёд, к цели.       Но вместо этого стало муторно, и тошнота из периодически всплывающей превратилась в перманентную, не отпускающую ни на мгновение.       Он стоял у приоткрытой двери, молча наблюдая за парой любовников, уделяя большее внимание Вэрнону, внимательно разглядывавшему девушку, сидящую у его ног.       Рэймонд не стал портить им настрой и удовольствие, распахивая дверь настежь и громко комментируя каждое действие, улыбаясь фирменной саркастичной ухмылкой и порядком обоих раздражая. Он лишь дождался, когда Вэрнон перехватит его взгляд, отсалютовал бокалом, медленно и невозможно чувственно провёл языком по верхней губе, оставляя на тонкой коже влажный след. Сделал глоток, запрокинул голову, расстегнул свободной рукой пуговицу на своей рубашке, оттянул воротничок. Кадык едва заметно дёрнулся. Никаких иносказаний, никакого многообразия трактовок.       Всё предельно ясно и просто.       Нет нужды тратить время на разгадку.       Она прочитывается в каждом мельчайшем действии.       Смотри, как это сделал бы я. Смотри, как проглотил бы я. Это могло стать реальностью, если бы не твоя сегодняшняя ошибка. Теперь единственное, что тебе осталось — это только представления и сублимация в постели с другими людьми.       Послал воздушный поцелуй с открытой ладони и удалился восвояси, прихватив бутылку текилы, которую этим мрачным вечером пил не по канонам. Без соли, без лайма, не дозировано. Большими глотками, прямо из горлышка.       Перед уходом он нацарапал короткую записку.       Пара слов, суть коих сводилась к тому, что искать его вовсе не обязательно. Он пошёл отрываться и не хочет, чтобы ему составляли компанию.       Несколько раз поймал себя на мысли о незабытых навыках. Даже потянулся к аптечке, подержал в руках снотворное и швырнул его обратно. План простой, без изысков. Всего-то растолочь одну таблетку, превратив её в пыль, и осторожно подсыпать в коктейль. Лучше выбрать для проведения эксперимента безалкогольный состав, во избежание разного рода неприятностей. Безобидная микроскопическая порция. Крепкий и здоровый сон для Камиллы на всю ночь, а ему — раздолье и возможность остаться наедине с Вэрноном.       Подумав об этом, Рэймонд усмехнулся.       Было бы, за что бороться и ради кого опускаться на самое дно.       Крышка с упаковки слетела, и таблетки разлетелись по полу, став иллюстрацией к фильму о классических самоубийцах, что принимают разом горсть средств и заливают их алкоголем. Собирать снотворное он не стал, оставив валяться на полу и таблетки, и пустую упаковку.       Больше драмы королю драмы.       Не иначе.       Пропавшая бутылка из бара и таблетки вполне могли натолкнуть на мысль о том, что он принял одно с другим, пробудить некие опасения, а то и сильный страх в душе Вэрнона, если бы тот внезапно отстранил Камиллу, присосавшуюся к его члену, и отправился на поиски третьего лишнего. Но он бы не отправился.       Жест со снотворным был провокационным, до невозможности эпатажным и невероятно... детским. Глупее просто не придумать, даже если очень сильно постараться.       Для парня, относительно недавно ставшего совершеннолетним по меркам всего мира, неподобающе.       Для того, кто приближался к цифре ещё большей, поступок и вовсе являлся идиотическим, истеричным и слишком показным, демонстрирующим инфантильность личности.       Рэймонд понимал, но оставил всё на своих местах и покинул яхту, стараясь не шуметь, чтобы лишний раз не отвлекать парочку от интересного занятия. Оказавшись на земле, ускорил шаг, желая поскорее отсюда убраться и не принимать участия в разговорах, не имеющих смысла.       Не то увидел, не так понял, первый начал, это не брошенный вызов, это ответ.       Классика жанра, как она есть.       Он мог без труда затеряться в толпе празднующих туристов, раствориться, стать невидимкой среди них. Возможно, завести новое знакомство и провести эту ночь не на яхте и не на пляже — что в нынешней ситуации стало актуальнее, но в каком-нибудь бунгало, отыскав себе любовника или любовницу за считанные мгновения.       С этим у него проблем не наблюдалось.       Выбор большой, моралью не обременён, готов к кратковременным связям, более того, приветствует их, а не длительные серьёзные отношения.       Но Рэймонда раздражал сам факт присутствия поблизости посторонних людей. Он хотел одиночества, а потому уверенно двигался не туда, куда отчаянно зазывали громкие голоса и яркие языки пламени, рассеивающие ночную мглу, а в обратном направлении. Туда, где царили темнота и тишина.       К первой — не привыкать.       Она давно его подруга.       Он — её часть.       Им хорошо вместе.       Гораздо лучше, чем Вэрнону с Камиллой.       Достаточно удалившись от пристани, Рэймонд сел на песок и откупорил бутылку, с сожалением резюмируя, что она ему ничего не сделает. Не только она. Прихвати он одну, две, три — результат оставался бы прежним. Ни тяжести в голове, ни приятного хмеля, способного развязать язык, позволив всему тайному стать явным.       Пить, не пьянея, независимо от крепости напитка.       Пить, словно воду.       С таким же эффектом.       Он поставил бутылку на тёплый песок. Прикрыл глаза и запрокинул голову, подставляя лицо прохладному ветерку, что изредка давал знать о себе, проходя по побережью. В подобной обстановке хотелось быть беззаботным, чувствовать себя счастливым, свободным от условностей, обязательств и прочих повседневных ограничений-проблем.       Экзотические цветы в волосах, танцы у костра и бесконечная влюблённость.       Для кого-то другого.       У него тяжёлый случай.       Здесь не будет ни цветов, ни танцев, ни влюблённости.       Последнее, впрочем, не так уж и плохо, учитывая некоторые её свойства. Например, способность появляться спонтанно, внезапно, когда её не ждёшь. И — обязательное условие, сопоставимое с законом подлости — придётся она не на того, на кого следовало бы, а на того, кто представляет наибольшую опасность.       Рэймонд знал, что делать с темнотой. Когда она появилась и протянула к нему руку, он сразу понял, что выбор вариантов будет невелик. Либо она поглотит его полностью и уничтожит, либо он станет её частью, и сам начнёт уничтожать.       Выбор очевиден.       Препирательства бессмысленны.       Но влюблённость, дававшая в его душе первые, хрупкие всходы, не была порождением темноты. Она была проявлением света, знатно испорченным, искалеченным, избитым, но поразительно живым.       На спасение заблудшей души не тянула.       Это было исключительно мерзко, учитывая личность того, кто поселился в мыслях едва ли не с момента первой личной встречи, а вообще-то, именно с него. С тех пор, как пламя мелькнуло между ними, освещая, разделяя, отражаясь в зрачках, подпаливая сигарету. С тех пор, как в голове пронеслась шальная мысль об опасных играх с огнём, в которых он не сумеет дойти до финала. Пожалеет, проиграет. С тех пор, как он допустил мысль о возможности романа. Несколько «если бы», переставших иметь значение.       Такая мелочь, выбивающая из колеи. Что может быть хуже?       Многие люди, с которыми ему доводилось сталкиваться на жизненном пути, отчаянно мечтали о любви, считая её величайшим даром. Не все. Были и отпетые циники, и отмороженные суки, под стать ему, не способные на большие чувства, разве что на мелкие и жалкие их суррогаты. Самые разные особи. Всех не вспомнить и не перечислить.       Разный цвет волос, глаз, кожи.       Разный возраст.       Разный пол.       Но большинство всё равно тянулось к чувствам, как к спасению, и ждало перемен, с ними связанных. Рэймонд смеялся и не скрывал своего отношения к заявлениям о том, что высокие чувства способны менять личность до неузнаваемости.       Пока другие гонялись за любовью, он наслаждался не совсем врождённой, но привитой в раннем детстве подозрительностью, ненавистью и невосприимчивостью к проявлениям теплоты.       Другие холили и лелеяли любовь, пестовали, как растение, оберегали, а он...       Он целенаправленно убивал.       Тогда.       В настоящее время он перестал контролировать ситуацию.       Пытался, но не получалось.       Каков человек, такова и любовь.       Он почти физически ощущал, как эта тяга, привязанность и никому не нужная нежность прорастает в его сердце, оплетает его, вонзается ядовитыми чёрными шипами, пробивая в нескольких местах, и капли тёмной крови стекают, заставляя его медленно умирать от осознания, что нет — нет, нет, нет! — у него иммунитета. И те слова, что когда-то довелось услышать от человека, учившего его стрелять, оказались правдивее собственных убеждений.       — Иногда осечки случаются и у признанных профессионалов своего дела, — произнёс Питер, высыпая на стол несколько патронов.       Зачарованно наблюдавший за неторопливыми, размеренными действиями Рэймонд, поднял глаза на собеседника.       — Когда рука дрожит или дыхание сбивается? — спросил, вспоминая недавние лекции о необходимости соблюдения определённых правил, связанных с дыханием.       Питер, услышав высказанное предположение, усмехнулся и покачал головой.       — Такие случаи — не редкость, но профессионалам они не свойственны. У тех, кто давно и прочно занимается подобными вещами, не дрожат руки. И с дыханием проблем нет. Здесь другое.       — Например?       — Когда происходит переоценка ценностей. Когда появляется человек, которого ты убить не сможешь. Скорее выстрелишь в себя, чем в него. И в сравнении с этим дрожащая рука будет незначительной мелочью.       — Сентиментально, — заметил Рэймонд. — Очень. Слишком слащаво, а потому мало похоже на правду. Больше на сказку, слегка подкрашенную для устрашения кровавыми подробностями.       Питер не ответил и в спор ввязываться не стал. Он вообще придерживался мнения, что споры — это путь в пустоту, напрасная трата времени и нервов.       Они с Рэймондом разговаривали на отвлечённые темы не так часто, больше по рабочим вопросам, но длительные наблюдения делали своё дело. Рэймонд не назвал бы Питера чувствительным, но иногда и его пробивало на возвышенное, присущее романтизму.       Тогда он брался рассуждать об истинной стоимости человеческой жизни, потчевал Рэймонда историями времён своей службы в армии — многочисленными байками, которые должны были служить наглядными примерами. Обычно заканчивались такие рассказы словами:       — Я видел больше твоего, потому не спорь и слушай, что говорит умный человек.       Рэймонд улыбался со снисхождением, иногда беззвучно смеялся, иногда, пока его не видели, показывал тренеру язык, но наказ выполнял идеально — не спорил.       Он помогал Питеру в тире. Фактически, у них был взаимовыгодный обмен. Питер не брал с Рэймонда денег за обучение и позволял тренироваться, а Рэймонд убирал помещения, не получая официальной оплаты. Тереза, с которой он тогда ещё жил под одной крышей, это стремление зарабатывать на свои увлечения самостоятельно поощряла. Правда, она не знала, чем именно увлекается Рэймонд.       Он говорил, что это спорт для общего развития, а сам начинал готовиться к главной миссии своей жизни. Уже тогда.       С довольно-таки раннего, пятнадцатилетнего возраста.       Двенадцать — почти, без малого тринадцать — лет он считал рассказы Питера бредом.       Теперь привычные устои пошатнулись, а убеждения рассыпались прахом.       Сейчас в ушах снова звучали слова Питера.       У каждого однажды появляются слабости.       И рушатся с оглушительным грохотом стены, выстроенные с трудом. Стены, которые, казалось, простоят вечно.       Омерзительные обязательные заблуждения.       Но это всё к лучшему.       Не стоит сетовать на жизнь и обвинять её в том, что она подкинула ему подобный выбор. Стоит поблагодарить за то, что позволила вовремя вынырнуть из накрывающего безумия и влила в насильно открытый рот отрезвляющую сыворотку.       Не нужно устраивать проверки. Пора возвращаться обратно. Список жертв опустел наполовину, вторая часть ждёт своего часа. И это единственное, на чём стоит сосредоточиться, а не размышлять о собственных неоправданных порывах, сбивающих ориентиры и ломающих представление об использовании людей в своих целях, мастерстве манипуляции и прочих достижениях, коими он гордился в былое время.       А эта ночь...       Он знал, что так будет.       С семи лет этот праздник не был для него праздником.       Не стал и сегодня.       Рэймонд шумно выдохнул. Горячий воздух коснулся приоткрытых губ.       Глаза широко распахнулись, когда повеяло знакомым ароматом парфюма. Не прошло и минуты, а на плечи легли ладони, сдавили, словно прижимая к земле, не позволяя сдвинуться с места.       Рэймонд не заметил приближения постороннего. Не услышал его шагов. Беспечно, недальновидно, непростительно.       Над ним возвышался Вэрнон.       Ни единого вопроса. Ни укора, ни крика, ни слова о таблетках. Метод пытки: пристальный взгляд, которым можно без проблем на откровения развести, заставив признаться во всём. Конечно, если не иметь противоядия в запасе. У Рэймонда оно было. Взгляд не менее испытующий, столь же надменный и грозный.       Ещё немного, и между ними реально проскочило бы россыпью искр напряжение.       Переменный ток.       Удар.       Сложно предугадать исход этого противостояния.       — Скажешь что-нибудь? — спросил Вэрнон, нарушая тишину.       Рэймонд изобразил полуулыбку, приподнял уголок рта. Было, что сказать. Определённо было. Начиная равнодушным подведением итогов, заканчивая истерическими воплями о том, что он — не игрушка. Поведение на любой вкус и на любую ситуацию.       Чего ждал Вэрнон?       Определить оказалось сложнее обычного.       — Хочешь, отсосу тебе? — проигнорировав чужой вопрос, Рэймонд задал свой.       Явно не этого. Точно, стопроцентно, не этого.       Но стоит отдать Вэрнону должное. Самообладание у него было отменное. Лицо не вытянулось, глаза от удивления не расширились. Вэрнон не принялся ловить воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег.       — Да. Хочу.       Не попытка подыграть, вполне себе чистосердечное признание.       Честно.       Без лишней скромности.       Сдержанным тоном, но от того не менее волнительно.       Лезвием по обнажённым нервам.       Так, что перед глазами сразу появилась картинка того, как это могло сложиться, если бы не ряд обстоятельств.       Ладонь в волосах, что запутывается в них, тянет ближе, причиняет боль.       И голос, звучащий непривычно, без приказных нот, но с просьбой, на грани отчаяния.       Давай. Давай же.       Не нужно долго просить. Он сам потянется к молнии, не то что расстёгивая — вырывая, чтобы поскорее избавиться от раздражающей вещи.       — А получится это провернуть? Мне казалось, малышка Ками так усердно над тобой трудилась, что не только сперму могла высосать, но и душу. Видимо, переоценил старания. Или зрение подвело, раз и первое, и второе осталось на месте. Если получится, то давай сделаем это сейчас. Без шуток.       Рэймонд не повышал голос, не добавлял истеричных нот, не заходился в хохоте. Просто сидел, запрокинув голову, и смотрел на Вэрнона, ощущая его прикосновения.       Толкнулся языком в щёку — вульгарный, вызывающий жест.       И тихо засмеялся.       Не над своим чрезмерно наигранным поведением. Больше от осознания того, насколько нелепо сложилась комбинация, им разыгранная и на стадии планирования представлявшаяся, если не гениальной, то точно не проигрышной.       Я был отличным тактиком. Я был отличным стратегом.       До тех пор, пока не встретил тебя.       Ты — моя главная стратегическая ошибка.       Ты меня уничтожишь, и никто не сумеет спасти.       Пространство вокруг менялось. Оно напоминало адскую воронку, в которую затягивало безвозвратно, не давая шанса на спасения.       Рэймонд знал, что должно быть.       Знал, как должно быть.       Казалось, это неизбежно.       Он сам потянулся к Вэрнону, собираясь поцеловать.       Их разделяли какие-то жалкие крохи расстояния.       Оглушительно громкий стук сердца затмевал все другие звуки. Остались за гранью восприятия и крики, и шелест волн, и музыка, игравшая в отдалении.       Словно вакуум.       Одни в целом мире.       Рэймонд сглотнул, с трудом проталкивая в горло загустевшую, ставшую вязкой слюну.       Ухмыльнулся и выдохнул, обжигая губы Вэрнона своим дыханием:       — Тебе и без меня есть, кого трахать, Волф-ф-фери-и. Радуйся жизни, наслаждайся обществом красотки, пока дядюшка не узнал и яйца в наказание ржавым ножиком не отпилил.       Воспользовавшись тем, что хватка ослабела, избавился от неё за считанные секунды, поднялся и поспешил удалиться.       Рэймонд точно знал, что завтра утром его здесь уже не будет.       Он слишком много времени потратил впустую. Пора браться за ум. Пора основательно менять стратегию, вычёркивая оттуда Вэрнона.       Праздники закончились.       Начинаются трудовые будни.