***
Не веселая, не печальная, Словно с темного неба сошедшая, Ты и песнь моя обручальная, И звезда моя сумасшедшая. Я склонюсь над твоими коленями, Обниму их с неистовой силою, И слезами и стихотвореньями Обожгу тебя, горькую, милую. Николай Заболоцкий
ТАКОЙ ГРУСТНОЙ БЕСПОМОЩНОЙ УЛЫБКИ я давно уже не наблюдала у Джейми Фрейзера, когда принесла чай в его кабинет. Он сидел в мрачных раздумьях, откинувшись на спинку кресла и вытянув под стол свои длинные ноги. Он посмотрел на меня снизу вверх, когда я привычно подошла к нему сзади, мягко опуская руки на его плечи, и улыбнулся как-то совсем потерянно. При этом из его груди вырвался столь тяжкий вздох, будто он пытался тянуть груду огромных камней вверх по склону. Иисус, нет! Когда Джейми впадал в такое уныние, значит, дело действительно плохо. – Ты уверен? – я хорошенько сжала трапециевидные мышцы на его плечах, пытаясь делать массаж, и он, расслабляясь, издал благостное кряхтение. – Не может быть, что мальчишек могут наказать за это столь жестоко, Джейми. По сути, это простая физиология, что называется, болезни роста. Это довольно естественно для их возраста. Ну, впрочем, ты-то, как представитель мужского племени, кое-что должен знать о ваших насущных потребностях... И нельзя же за это так бездушно карать. Не понимаю... – Мпфмм... не думаю, что в данном конкретном времени есть люди, разделяющие твои, согласен, довольно гибкие и продвинутые взгляды, Саксоночка. Вспомни отца Бейна. Он не гнушался никакими методами, чтобы, по его мнению, спасти души грешников. Даже если это были малолетние сорванцы. Помнишь, как мы с тобой вызволяли его очередную жертву, пригвожденную за ухо? Джейми, снова взглянув на меня, вопросительно приподнял брови, потом благодарно погладил холодной ладонью мою руку, потихоньку растирающую его окаменевшие плечи. – А ведь все преступление этого мальчика состояло лишь в том, что он не удержался от воровства из-за крайней нужды, полагаю. Я помнила. И помнила слишком хорошо... Несчастный, замороженный ужасом взгляд ребенка, пришпиленного к позорному столбу. Я вдруг представила Джема на его месте – они были сейчас примерно одного возраста – Джема, лишенного поддержки близких и пытающегося хоть как-то выжить в этом жестоком мире, бесстрастно взирающем на твои мучения с интересом коллекционера, проткнувшего булавкой никчемную букашку. Представила и содрогнулась. Джейми, Бобби, Лиззи, Роджер, я... – примеров в моем не слишком многочисленном окружении было множество. А теперь нашим мальчишкам предстояло войти в этот круг. И мы, их близкие, так же с беспомощностью жертвы, должны будем взирать на их терзания. Это было невыносимо. Почувствовав, как слабеют мои колени, а дыхание прерывается, я впилась в плечи Джейми с удвоенной силой, на что он жалобно охнул. – Неужели ничего нельзя сделать? Ты же лэрд этой земли, просто не дай им! Разве твоей власти не хватит? Джейми? – Я не знаю... Я чувствую себя в ловушке, Саксоночка. Дело в том, что этот процесс взаимный. Я – никто без поддержки моих арендаторов, и поэтому, видит Бог, я не могу нарушить Закон. Самое меньшее, чем это грозит, я могу потерять доверие. А доверие предводителю в эти суровые времена дорогого стоит. Последствия могут быть катастрофические и для нас, и для общины. Поэтому, как мне быть в этом случае, я, и правда, пока не знаю. Конечно, я не дам калечить детей, но, может, мне удастся смягчить наказание – крапива там или даже розги... И тогда я пойду на это. Да, парни пострадают, пройдут через... публичное унижение, – он болезненно поморщился, – это не слишком приятно, Саксоночка, сознаю. Но не смертельно... надеюсь... Хотя помнится долго. Гораздо дольше, чем боль... – хмыкнул он мрачно. – Но впредь будет им наука: станут осмотрительнее. Надеюсь. Станут ответственнее. Чтобы стать мужчинами, им, в конце концов, придется пройти через это. – Дольше, чем боль?.. – как эхо повторила я. – Да... дольше. К примеру, тот свой позор... тогда, на коленках у Энгуса... Иисус, я не могу забыть до сих пор, – он коряво усмехнулся, почти незаметно дернув плечами, – а боль... она забывается почти сразу же, через пару дней... ну ладно, через неделю. Даже если бы он просто слегка отшлепал меня, задрав килт, а не впилил ремня «по самое не хочу», не думаю, что эта процедура меньше впечатлила бы тогда мой потрясенный мозг. Уффф... так что стыд, он гораздо действеннее... гораздо. – Что ж, не берусь спорить, стыд и боль – заметно разные по значимости вещи, – проговорила я грустно, прикидывая на свой опыт. – Может... поэтому тогда, с Рендоллом, – глухо продолжал он, усиленно потирая пальцем верхнюю губу, – я и выбрал такую зверскую порку вместо... «удовольствия» подставить ему свой зад... Не знаю. Наказание хоть и было крайне болезненным, но я не вспоминаю его с таким ужасом, как последующие события в тюрьме, наедине с этим отмороженным чудовищем. Все-таки собственное достоинство, – он покачал головой, – несравнимо важнее всего остального... Да. Я обняла его за шею и прижалась подбородком к его макушке, с тоской вспомнив, по каким мелким кусочкам мы вместе когда-то склеивали его порушенное самоуважение. – Знаешь, Саксоночка, когда я думаю над этим, мне почему-то смутно кажется… что Бог зачем-то сильно хочет, чтобы я научился… А иначе, какого черта он все время ставит меня в такие… нелепые ситуации, а? – Чему научился, милый? – признаться, я сразу не смогла уловить виток его мыслей. – Ну... красиво стоять в этих дурацких позах… Порой жизнь так загибает, что просто глаза на лоб, – он невесело рассмеялся и поднял глаза к потолку. – Боже, прости меня, похоже я не оправдал твоих надежд! Видимо, для меня это сильно заковыристая задачка. Не для моих закостеневших членов. Что я могла на это ответить? «Да, Джеймс Фрейзер, слишком красиво ты стоять, может, и не научился, но достойно выходить из этих страшных, порой совершенно невыносимых, ситуаций ты уже довольно-таки поднаторел». – Ну, нет предела совершенству, мой храбрый солдат, я думаю, ты справишься. Ты всегда справлялся, Джейми. Вспомни. – Да уж… Хотя, полагаю, ты слишком добра ко мне, девочка. Но, почему-то, сейчас я разделяю твою уверенность. – Ну, вот же, так что не все потеряно, да? Он устало пожал плечами: – Да… Быть может… Сейчас я, конечно, страшно зол на наших оглоедов, Саксоночка – они так ужасно подставили меня... нас с Роджером. Обесценили, по сути, все наши многолетние старания на благо общине... Скажут, отпрыск Фрейзеров – блудник и прелюбодей, – он глянул на меня грустно, и я увидела, как опять пыхнули растерянностью его глаза, – никто не станет разбираться, все бросятся судачить, и от этого уже вовек не отмоешься. Стоит только раз оступиться, многие люди уже не вспоминают твоих былых заслуг. Ты и сама слишком хорошо знаешь это... – Господи, Джейми, когда это ты боялся людских пересудов? Уверена, всё не будет так страшно – люди знают, сколько ты сделал для них. И Роджер тоже... И не помню, что многие в нашей общине могут похвастаться тем, что у них растут идеальные дети? И что? Их от этого стали меньше уважать? Ты ведь знаешь, воспитание детей вообще дело довольно тонкое. Это только в теории все просто, но на практике – сплошное уравнение с множеством неизвестных... – Чего? – Ой, ну... такая большая... головная боль. И люди это прекрасно понимают, чтобы там кто не говорил. Мы уже достаточно пережили, переживем и это, вот увидишь... Я подняла его голову за подбородок и, с надеждой утопающего, заглянула в потемневшие глаза мужа, изо всех сил стараясь соответствовать своим же рассуждениям. – Нам нельзя сейчас так сильно расклеиваться из-за сегодняшних проблем, Джейми, какими бы они не были... Ведь это значит, что мы сдадимся и признаем, что больше в жизни нам не светит ничего хорошего, нечему будет порадоваться... А ведь все еще может быть ничего себе, правда? Джейми вздохнул и, грустно улыбнувшись мне, невольно скривился. – Хмм... исходя из своего опыта, даже не могу усомниться в этом, Саксоночка. – Ну... люди, конечно, забывают хорошее, согласна, но и плохое они тоже склонны забывать... – с некоторым сомнением заключила я, мягко проводя рукой по его твердым плечам. – Твои бы слова, да Богу в уши, милая... – он подтянул меня за руку так, что я встала между его коленями, и на несколько мгновений прижался тяжелым лбом к моему животу, обхватив большими руками бедра. – «Как жаль, что не сможешь ты зваться мужчиной, отринув все беды в подоле любимой...» – с тоскливым вздохом процитировал он, видимо кого-то из известных ему одному поэтов, поднимая на меня измученные глаза. – Господи, как это верно, да... А я бы хотел, правда, Саксоночка. Хоть ненадолго. Я склонилась, тщательно целуя вертикальную морщинку между его бровей, ставшую заметно глубже за последние часы. – Что же тебе мешает? Полагаю, ты не станешь от этого менее мужчиной. Скорее, наоборот. Только очень сильный человек позволяет себе показаться слабым. Джейми рассмеялся надсадным грудным смехом. – Ты очень мудрая женщина, Саксоночка. Только с тобой я могу чуть-чуть «расклеиться», потому что ты меня каким-то волшебным образом склеишь обратно. Бог, полагаю, сильно ошибся, когда, не взирая на мои грехи, подарил мне тебя. Я так думаю. Боюсь, как бы он внезапно не осознал свою оплошность. Но очень надеюсь, что за всей своей вселенской занятостью, он не заметит ошибки... – Да ладно, старый ты хитрец, не нужно так сильно умалять своих достоинств, – взяв в ладони его голову, я провела большими пальцами по его взъерошенным бровям, аккуратно приглаживая буйную растительность. – И, Джейми, не надо так уж сердиться на наших мальчишек, вспомни себя в их возрасте, они просто не ведают, что творят. Научатся еще, поумнеют... Надеюсь. – Конечно, поумнеют, не сомневаюсь, – он поджал губы, – когда охламонам всекут по первое число. Но, на самом деле, я ж и на себя злюсь тоже, Саксоночка... Надо было не относиться так бездумно к их свободному времяпровождению. Пусть бы пахали вместе с нами, в поле... от зари до зари. Но всё казалось, что они еще совсем дети, – я с сомнением хмыкнула, вспомнив, за что наших балбесов взяли с поличным, – пусть отдыхают, играют, еще успеют наработаться, – он сокрушенно покачал головой, и голос его при этом звучал слишком горестно. – Видишь как... излишняя жалость, оказалось, тоже к добру не приводит. Так что, по большому счету, это, конечно, моя вина. Впрочем, как и всегда... Я обняла его голову как можно крепче, будто бы этим возможно было выдавить из нее ядовитые самобичующие мысли. – Нет, Джейми. Нет. Пожалуйста. Не думай об этом! Ты виноват не больше всех остальных. Мы все жалели этих бестолковых извергов. Дожалелись... Кровавый ад! Нам всем было некогда. Постоянно. Особенно весной, во время посева. Мы даже, в разгаре наших «слишком важных» дел, не удосуживались поискать мальчишек с утра, заставить помогать по дому или в огороде. В их упрямом и хитром возрасте на уговоры требовались время и силы. А мужчины, которых они все-таки побаивались, были слишком заняты посевной и всем остальным и уходили из дома ни свет ни заря. Парни быстро усвоили эту немудреную тактику – стоило только не попадаться на глаза лишний раз, никто и не вспомнит. Единственное, что Джем всегда делал безоговорочно – это ухаживал за беременной кобылкой Брианны, да и то в надежде получить ее жеребенка, которого обещал ему дед. Нам, женщинам, тоже было не до хлопотных подростков – пришли поесть-поспать, живы-здоровы – и ладно. Благо не мешаются, не крутятся под ногами. И вот они, предоставленные безграничной свободе, вляпались в такое несчастье. И мы все, вместе с ними. И, главное, никакого особого злодеяния они не совершили. Пока еще, хвала Иисусу... Но как донести это до темного сознания упертых праведников я не представляла. Это непристойное деяние, по сути, несмышленых еще мальчишек, попадало, по современным меркам, в категорию крайнего разврата, как не крути. Крайнего и жестоко наказуемого. В эти дремучие опасные времена, людям, в пылу их зашоренной фанатичности, кажется, что небо тут же рухнет на землю, если они даже в мыслях разрешат себе хоть что-то подобное. Поэтому всерьез и злятся в ревностной обиде на тех бедолаг, кто может это себе позволить, по бесшабашности ли, либо по крайнему своему недомыслию, даже если это несчастные безголовые мальцы. – Роджер в бешенстве, – внезапно процедил сквозь зубы Джейми, – он говорит, что скорее, всё вышло не случайно. Что всё подстроила, эта немка... Марина. Просто эта гадюка уже попадалась ему на пути, и он рассказал – ты только, пожалуйста, Брианне не обмолвись случайно, Саксоночка – у него сложилось стойкое ощущение, что она пыталась... ну... в общем... его соблазнить. И, может, тогда это ее месть такая? Не берусь утверждать, что это не может быть правдой – он проговорился в пылу гнева – и, учитывая свое собственное чутье, а оно меня, ты знаешь, редко когда подводит, думаю, от таких стервозных женщин жди беды... – Ну, вряд ли Роджер будет врать – зачем ему это? – может, конечно, ему просто померещилось... Ведь у него, вроде как, нет особого опыта в плане соблазнений. Или есть? – Кто его знает, Саксоночка. В тихом омуте, сама знаешь, кто водится... Не думаю, что хотя бы раз в своей жизни любой парень не пережил такой опыт, – он опасливо покосился на меня, не вызовут ли эти слова у меня неприятных воспоминаний, но я только скептически хмыкнула. – Тем более такой видный, как Роджер. Но просто эта Марина, действительно, ведет себя довольно хмм... вызывающе. Хотя, может, у нее вообще манера разговаривать такая. Трудно судить. – Но тогда получается... Я не успела развить свою глубокомысленную идею, как в дверь кабинета робко постучали. Мы с Джейми, на всякий случай, резко отпрянули друг от друга, будто нас застали за чем-то преступным, и в напряженном ожидании уставились на дверь. В приоткрывшуюся щель просунулись сначала рыжие вихры, потом исплаканное скуластое лицо с усеянным крапинами веснушек, облупленным носом. А потом возникла и сама, не слишком складная, но крепенькая фигура внука. Он обещал уже в ближайшем будущем быть рослым и статным, а сейчас неудержимое и неравномерное отроческое развитие придавало ему вид подросшего львенка, с непропорционально массивными конечностями при несуразно вытянувшемся теле. И даже при этом он создавал впечатление надежности и породистой грациозности, как, впрочем, и все мужчины в его роду. – Деда, я подумал... – опустив глаза в пол, сообщил он Джейми так невнятно, что мы еле разобрали слова. – И каков же будет твой ответ, внук? – спокойно вопросил лэрд, но я могла наблюдать, как отчетливо пульсирует жилка чуть выше его виска. Джем поднял глаза и посмотрел на сурового деда с таким неизбывным отчаянием, будто делал последний шаг с обрыва. Я видела, как он кусает прыгающие губы, и как беспрестанно меняется его растерянное лицо, искажаемое мимолетными судорогами мышц. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза – старый и молодой мужчины дома Фрейзеров. – Ну? Джем, говори, я приму любое твое решение, – наконец, не выдержал дед. – Я... я... я... – челюсти мальчишки сковал спазм, и он разлеплял их с великим трудом. Я заметила, как Джейми сглотнул. – Да? – Я виноват деда, и я... согласен понести наказание! – все-таки выплюнул Джем, громко и отчетливо, рыкнул, будто рубанул саблей воздух и, лихорадочно всхлипнув, в паническом порыве выскочил за дверь. Мы слышали, как беспорядочный топот ног грохочет по ступенькам вниз, сопровождаемый громким завыванием уже порядком надсадившегося горла. Мы с Джейми переглянулись совсем невесело, но я заметила, как в глубине глаз деда зреет что-то похожее на гордость. Он потянул носом воздух так, что ноздри его расширились. – Иисус! Парень... он становится мужчиной... И одобрительно покачал головой. По моему черепу, вздыбливая волосы на затылке, побежали мурашки. – Саксоночка, не могла бы ты пойти, успокоить паренька, что-то мне настроение его совсем не нравится. Хотя это понятно, что он страшится. Тут любой бы стал... Надо присмотреть за ним, может отвлечь чем-то... Я сам бы пошел, но я должен быть здесь. Скоро, верно, придет Кромби – договариваться о завтрашнем судилище, – Джейми вздохнул почти со стоном, – и я должен быть готов. Я молча кивнула, погладила мужа по щеке, ненадолго задержавшись, пока он, прижав руку к губам, тепло целовал костяшки моих пальцев, и пошла разыскивать Джема.