***
Есть пустота от смерти чувств и от потери горизонта, когда глядишь на горе сонно и сонно радостям ты чужд. Но есть иная пустота. Нет ничего её священней. В ней столько звуков и свечений. В ней глубина и высота... ...О, как над всею суетой блаженна сладость напоенья спокойной светлой пустотой — предшественницей наполненья! Евгений Евтушенко
СОЛНЦЕ УЖЕ КАК СЛЕДУЕТ ПОДНЯЛОСЬ – было около восьми часов утра, судя по его месторасположению – когда мы с Джейми собрались в обратный путь, хорошенько выспавшись на пляже под сенью пледа. Примерное часом ранее я проснулась – о чем еще можно было мечтать? – под боком у своего самозабвенно храпящего мужа, пребывающего во власти все-таки – я очень на это надеялась после хмм... вчерашнего – достаточно сладостных грез, и, опираясь на локоть, несколько минут привычно любовалась на его благостно расслабленную физиономию. Потом мысленно, чтобы не побеспокоить, поцеловала складку между его бровей, во сне ставшую, хвала Иисусу, чуточку меньше, и, потихоньку выскребшись из-под теплого одеяла, пошла окунаться в бодрящую прохладу заводи. В это время суток солнце, прикрытое высокими деревьями, на пляжике обычно не появлялось – всё оно светило на противоположный берег – и поэтому воздух вокруг был еще достаточно свеж, когда я, наполняясь утренними звуками, запахами и ощущениями, потихоньку, стараясь не потревожить эту чарующую первобытность, погружалась в невозмутимую водную гладь. Я осознавала, что была полностью открыта сейчас, чтобы проникнуться этим чистым наслаждением текущего момента, и принимала его, вбирая в себя чувственно и размеренно, постепенно становясь частью окружающего меня мира, и – Иисус, такие непередаваемые ощущения силы! – полностью растворялась в нем. По моему темени побежали мурашки, когда я оттолкнулась, наконец, от приятно-сыпучего песчаного дна и поплыла над неведомой бездной. Осторожно, словно извинялась за вторжение, я раздвигала руками плотные слои воды и тихонько скользила подбородком по ее зеркальной поверхности, в которой, поверх темной таинственной глубины, головокружительно отражалась Обитель Бога – бескрайняя небесная синь, припорошенная легкими, как клочки рваной ваты облаками – и просыпающийся лес напротив, каждая капелька, хвоинка и листочек которого благодатно сверкали в лучах проснувшегося светила. Мелкие твари тоже скользили по блестящей поверхности воды, изысканно беспокоя ее едва уловимыми росчерками следов, и исчезали вдруг навсегда, неотвратимо захваченные голодной рыбешкой. Моя невесомая плоть была погружена в эту священную первозданность, сливаясь воедино с ее мягкими вибрациями, а сознание улетало к небесам. Перевернувшись на спину, я вдохнула вполсилы сладостно-свежий воздух, с запахами влажной тины, ила и зелени, ощущая заботливую упругость воды под ягодицами. Потом, улавливая чутким ухом тихие уютные всплески вокруг, полностью расслабилась и устремила свой взгляд в умиротворяющую бездонную высь. Это непривычное ощущение – когда ты наедине с самим собой, и у тебя нет имени. Ты – это только ты и – никто больше. Ни мать, ни бабушка, ни жена, ни врач, ни даже женщина. Этот момент проникновения истины внутрь тебя, постижения и переживания собственного бесплотного я, без внешней суеты и вечных хлопот в попытках понравится кому-то, угодить, быть нужной, и, главное, при этом душевно не израненной в хлам, в стремлении отстоять свою независимость и право на собственный голос. Любить и быть любимой – благословенное согласие разливалось внутри, и слезы щемящего очищения незаметно стекали из уголков моих широко открытых в небеса глаз, тщетно наполняя собой водоем и сливаясь напрасными – такими мелкими по сравнению с этой бесконечной массой воды – крупицами с водной стихией вокруг. Та часть меня, которая уходит безвозвратно, и все-таки становится неотделимой частью чего-то большего... Навсегда. «Боже благодарю тебя... ЗА ВСЁ!» – мысленно отправила я Ему туда, наверх, свое восторженное послание и... вернулась, наполненная благостными силами для новых свершений. Пора было идти домой и начинать новый день. Богу, как говорится, Богово, а моих ежедневных обязанностей никто не отменял... Из глубины все еще парящего сознания я обратила свой решительный взор на берег, где на кромке набегавшей воды, в компании с редкими камышами, переминался с ноги на ногу мой едва проснувшийся супруг. Заспанный, взъерошенный, он зябко ежился со сна, обхватив себя руками за плечи. И зевал во весь свой большой рот. Единственным жизнерадостным местом на скукоженном теле была его восставшая плоть, которая недвусмысленно заявляла о несомненном пробуждении первобытных мужских инстинктов. Сердце мое трепыхнулось. Я улыбнулась моему мужчине, интенсивно балансируя руками между небом и водой. Но он стоял нерешительно, в задумчивых сомнениях трогая большим пальцем ноги леденящую воду. – Не хочешь ли ты окунуться, милый? Для бодрости, – наконец, проворковала я коварно. – Если только наградой мне будет твое горячее страстное тело, Саксоночка, – взгляд моего мужа засветился искренним интересом. – Ну, насчет горячего уже ничего не могу обещать, но немного страсти еще осталось. Со вчерашнего дня. Да. – О! Ну тогда жди меня там, моя девочка... Встряхнувшись и издав серию положенных в таких случаях душераздирающих воплей, он в несколько гигантских прыжков заскочил в глубину, сотрясая волнами и брызгами водную гладь, и вдруг исчез с глаз долой, нырнув без единого всплеска, как большой изящный тюлень. Было немного страшновато от его неведомых мне намерений, и я тревожно пялилась в опасную глубину, будто из нее должно было появиться невесть какое чудовище. И он возник рядом со мной так же внезапно, как и исчез, довольный тем, что напугал меня. Ну, вернее, это я сделала испуганный вид, чтоб порадовать его, пусть себе даже не думает!.. – А ну, иди сюда, моя ведьмочка, Боже, какая ж ты холодная, правда...– он, блаженно улыбаясь, тихонько подгреб меня к себе спиной и деликатно обнял поверх плеч, зарывшись лицом куда-то в шею. Между тем, горячие руки его заскользили под водой по всему моему замершему телу, ласково разминая и поглаживая те места, до которых он мог дотянуться – причем слой воды придавал этому действу какой-то волшебный обволакивающий эффект – при этом, одной рукой он периодически, с силой, стискивал мои, и так сжатые прохладой соски, а второй – с напором вламывался в ложбинку между ног и остро задевал там самое чувствительное место, не оставив мне никаких шансов. Сочетание горячего и ледяного, нежности и жесткости, напора и деликатности постепенно доводило меня до исступления, я подняла руки и, обхватив его за шею, повисла на нем, вся дрожа от жажды скорейшего и полного проникновения в мое тело, что он и сделал, не медля ни минуты, с одной стороны впившись в мой приоткрытый рот губами, а со второй – атаковав своим упругим орудием, давно уже готовым к сокрушительному действию. Все закачалось в сумасшедшей пляске наших сплетенных тел, и я перестала сознавать, что творится в реальном мире, полностью отдавшись ощущению нашей близости, размякшая и покорная, как тающая свечка, в его сильных руках. Он то уменьшал, то увеличивал свой напор, и, наконец, я ощутила, улетая, как и он замер в ожидании сладостной награды за свои старания. – Родная!.. Родная!.. – пробормотал он тихо, не в силах пошевелиться, и просто крепко прижался ко мне твердой головой, с кипящим выдохом изливая в меня свою утреннюю мужскую силу. – Джейми... – вторя ему, прошептала я, ощущая всей спиной его прильнувшее тело, такое теплое, большое и доверчивое. – О, Боже мой, Джейми... Иди ко мне. И, развернувшись к нему, обняла его нежно и крепко. Потом я вывела его, слегка спотыкающегося, на берег и, уложив обессилившим пластом на плед, хорошенько взбодрила, сев ему на ноги, утренним массажем с маслом подорожника и алое, тем более что потемневшие росчерки и пятна от наших вчерашних эротических изысков явственно проступили вдоль и поперек на его коже, делая его тылы похожими на холст какого-то сумасшедшего художника. С раскаянием осознав, что этим мастером бессердечной кисти была я, как есть, собственноручно, я постаралась, по возможности, загладить свою вину, стремясь, чтобы Джейми претерпел все услаждения, какие только были доступны мне на данный момент. Хоть и запоздало... – Как ты себя чувствуешь, милый? – с заботой спросила я, основательно разминая задеревеневший бугор над его правой лопаткой. – Больше не жжет? – А? Что? – Джейми, похоже, пребывал в нирване по поводу массажа, ледяной утренней ванны и нашего с ним головокружительного соития, поэтому ответил не сразу и не совсем внятно, так как его расплющенный о подстилку рот вместе с растекшейся щекой не особо поддавались функционированию. – Не-ееттт... Тока чешется... сильно... Пожалуйста... милая... не была бы ты... столь любезна... поскрести меня... чем-нибудь... посильнее... Буду... очень... признателен... – Ну, чесать-то как раз и нельзя, парень, иначе расцарапаешь до крови. Вон и так кое-где уже разодрал. Потерпи немного, от подорожника и алое скоро станет лучше, – я перешла на другую лопатку, с усилием втирая пальцами масло в пострадавшую кожу, чтобы по возможности уменьшить ощущение зуда. – О-о-оо! – сладостно простонал Джейми, – вот так очень даже хорошо, просто замечательно. Стоило немного помучиться, полагаю, чтобы испытать теперь этакое блаженство. Саксоночка, истинно говорю, с тобой начинаешь понимать толк в удовольствии... – Ну, положим, это не я придумала. Кто-то давно подметил, чтобы испытать истинную радость жизни, нужно поносить весь день неудобную обувь, а к вечеру снять ее. Успех обеспечен. – Да, несомненно, в этом что-то есть... Надо взять на вооружение сей мудрый опыт. – Вот как? Ты хочешь продолжить наслаждаться, Джейми? Мне сходить за крапивой? – Что? – он поспешно встрепенулся, – Нет, думаю, не прямо сейчас, я бы обождал чуть–чуть... Годик... другой... третий... четвертый... ммм... – Хмм... да? А то смотри, я могу!.. – Никогда не сомневался в твоих способностях, Саксоночка, – пробормотал он заплетающимся языком, теперь вкушая массажные процедуры филейной и, как на поверку оказалось, самой пострадавшей частью своего бренного тела, – но давай уж подождем, а? Пока... и вправду... геморрой не появится. Я обещаю впредь вести себя пристойно и осмотрительно. – Не сомневаюсь, что так и будет, милый мой, потому что, в противном случае, я просто придушу тебя, – я сунула свои замасленные пальцы ему под нос, – вот этими собственными руками!.. Будь уверен. И никакая крапива тебя уже не спасет! Он закрыл глаза, и его рот растекся в удовлетворенной ухмылке. – Ну, вот это другой разговор, милая, а то... «можешь убираться… когда захочешь и… с кем захочешь!». Господь, как у тебя язык-то повернулся?! Я собиралась сказать: «Повернулся!.. Так же, как и твой бойкий член, ублюдок похотливый!», но передумала. Мне не хотелось сейчас заново разжигать столь неприятные воспоминания. Дело закрыто, если я правильно понимаю ситуацию. И Джейми... он прощен. Чего бы мне это не стоило. И тут меня обожгло. Я совсем забыла о SAWNY! Боже! Он валялся, несчастный, где-то в высокой траве, под окном нашей спальни, вчера вечером ставший жертвой моего горького, бессильного гнева. «Надо будет не забыть его поискать, пока Джейми не хватился», – испуганно дала я себе обещание. – Знаешь, что меня больше всего удивляет в тебе, Саксоночка? – оторвавшись щекой от пледа, Джейми скосил на меня свой синий глаз, – Как же это с тобой... интересно, ей-Богу. Каждый раз всё по-новому... Никогда не знаешь, чего такого от тебя ждать. Будто каждый день рождаешься заново и снова пытаешься разгадать эту вечную загадку, которая зовется жена моя, Клэр Фрейзер. – Да, милый, я тебя понимаю, поверь, мне иногда кажется, что я и сама часто не знаю, чего от себя ожидать. Он рассмеялся и, повернувшись на спину, притянул меня в свои объятья. А я чувствовала, прижавшись к его груди, упругую живую плоть под собой – тело моего удивительного мужчины, такое горячее и сильное, наполненное неутомимыми жизненными токами и глубоким, размеренным содроганием бьющегося сердца.