ИБО, СОВЕРШИВ ГРЕХ, ЗАСЛУЖИЛ Я ТВОЁ НАКАЗАНИЕ...

***

НЕСОМНЕННО, ПРИЛОЖИВ ОПРЕДЕЛЕННЫЕ усилия, он все-таки загнал парня к большому дубу у самой реки, словно какого-нибудь несчастного зайца, и, Джем, осознав, что деваться ему некуда, в изнеможении упал на землю, отчаянно, как в последний оплот, вжимаясь обреченным местом в землю между гигантскими корнями дерева. С прощальным ужасом смертника, он затравленно уставился на неумолимо надвигающегося свирепого монстра, который еще совсем-совсем недавно был его любимым отцом. Роджер сам был еле жив после такой пробежки, но гнев и горькое негодование подогревали его истощенные силы. В голове кипел хаос: КАК? ЧТО ТЕПЕРЬ? ВОТ ВЕДЬ ТОЛЬКО ЧТО!.. ДА ЧТО ЖЕ ЭТО ТАКОЕ! Просто ПРИШИБУ СЕЙЧАС ЭТУ ТВАРЬ, а потом уже буду дальше думать! Совсем невменяемый от леденящего ощущения непоправимости, он протянул руку к дрожащему телу и рванул его за ворот на себя. Джем заверещал, отчаянно пытаясь вывернутся, как мелкий звереныш, попавший в капкан. – Папа! Папочка! Не надо! Я ничего такого не сделал! Ярость душила его, и Маккензи, чтобы дать хоть какой-то выход этому невыносимо палящему пламени, безжалостно занес руку с тяжелым ремнем. – Ах ты, щенок! Убью тя щас просто и все! – проревел он. – За что?! – истошно вопил маленький негодяй, из последних сил уворачиваясь от сокрушительного удара. – АЙ! МАМОЧКИ! – Не упоминай имя этой святой женщины своим поганым ртом, грязный мерзавец! – рычал Роджер. – Ты же САМ ГОВОРИЛ! Я хотел ВСЕ ИСПРАВИТЬ! ПРАВДА! Папочка! Не надо! – ЧТО ИСПРАВИТЬ? – Роджер ничего уже не видел перед собой и практически ничего не соображал. Он тряс сына так, что голова его, казалось, сейчас отвалится, – ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ С ХЕЛЬДОЙ? ГАДЕНЫШ! ОТВЕЧАЙ! – он замахнулся снова, совсем не сдерживая остервеневшую руку. – Я НИЧЕГО не сделал! НИЧЕГО! – Джем душераздирающе кричал, пытаясь предотвратить беспощадные удары. – Ты меня УЖЕ СЕК за то, что я сделал! АЙ! ПАПА! Я только хотел ВСЁ ИСПРАВИТЬ! КАК ТЫ ГОВОРИЛ! – ЧТО исправить?! – Роджер задыхался, – ЭТО уже НИКАК не исправишь! ГДЕ ТВОИ МОЗГИ, ПАРАЗИТ? ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛ! – Да ЧТО я наделал, па? ЧТО? – ЧТО ты сделал с Хельдой? – Роджер намотал его ворот на кулак, не замечая, как ткань опасно стиснула мягкое горло. – Ты ОБЕСЧЕСТИЛ девушку? ОТВЕЧАЙ! – и опять тряханул проклятого ублюдка так, что рубаха затрещала. – Ну да, обесчестил! Прости! – Джем хрипел полузадушенный, в панике хватаясь за железную руку отца, – Но я же хочу ВСЕ ИСПРАВИТЬ! Что я делаю не так?! – АХ, ТЫ! – новый приступ бессильного гнева окончательно вогнал Роджера в безумный ступор, и ремень, не особо прицеливаясь, изо всех сил впечатался в тело сына. – АЙ! ПАПА! ДА ЗА ЧТО? – Джем из последних сил уперся в его грудь, пытаясь оторваться от неумолимого экзекутора даже ценой собственной рубашки. – Ты же меня УЖЕ ПОБИЛ, за то, что я ее обесчестил! Вчера! Помнишь? За что ЕЩЕ РАЗ?! – Вчера? А СЕГОДНЯ? ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ С НЕЙ СЕГОДНЯ? – Ну, па… Ничего! Я только хотел… хотел её ПОЦЕЛОВАТЬ! Но она НЕ ДАЛА МНЕ, ЧЕСТНОЕ СЛОВО! – И КАК ты тогда успел ее обесчестить? – до Роджера постепенно начало доходить кое-что, но о-очень смутно… и он слегка отпустил неумолимый захват. – Ну… ну… – Джем говорил с трудом, задыхаясь. – Подглядывал за ней… тогда в купальне, и потом об этом все узнали. И на Собрании!.. Её!.. При всех!.. Я же опозорил ее, пап. Да? О, Господи! Нет. Роджер, внезапно осознавая сказанное, во все глаза смотрел на набрякшее лицо своего, вконец потрясенного отпрыска, по щекам и лбу которого вдоль и поперек были густо размазаны полосы грязи, вперемешку с потом и слезами. – И я хотел все исправить. СПАСТИ ЕЕ ЧЕСТЬ! Ты же сам говорил мне… про Бога, помнишь? Что он даст шанс все исправить. Вот я и хотел!.. ЧТО Я ДЕЛАЮ НЕ ТАК? ПАП?! Родж закрыл глаза, постояв так минуту и с блаженным трепетом ощущая, как, неоцененная им как следует до этого, радость жизни постепенно возвращается. Причем в десятикратном размере. Боже, благодарю тебя! Вот уж, воистину, не познаешь счастья… Он без сил, как подкошенный, повалился в душистую траву, раскинув руки и устремляя глаза в небесную синь, которая солнечно просвечивала сквозь огромную крону дерева. – Па-аап? – недоуменная мордаха Джема, темная из-за яркости лучей позади него, которые зажигали огненным пламенем его рыжие волосы, делая их подозрительно похожими на ореол ангелочка – по чертенячьи не в меру чумазого, между прочим – озабоченно склонилась над ним. – Что с тобой, паап? Ты в порядке? «Нет, ну вот как?! – в очередной раз, задался вопросом насмерть ухайдаканный отец, – Как тут, скажите, можно не сойти с ума с этим вселенским охламоном?! Прямо как на русских горках в Диснейленде, честное слово!» И Роджер засмеялся в великом облегчении, чувствуя, как тиски, сжимающие его внутренности, мягко распускаются, и их место заполняют радужные щекочущие шарики. Боже милосердный! Он вспоминал предшествующие события, оценивая их в новом, вдруг открывшемся, ключе, и заливался все сильнее, бесконечно счастливый от того, что вся эта кошмарная проблема оказалась надуманной – и все из-за этого прохиндея, будь он неладен со своими вечно безумными затеями! – и испарилась вдруг в одночасье. Джем некоторое время весьма озадаченно смотрел на гогочущего в изнеможении отца, потом вдруг сам засмеялся, захваченный его умиротворенным весельем, и злодейски взгромоздился ему на грудь. – Ты сдаешься? Да? Сдаешься? Отвечай! – требовал он, свирепо оскалившись и изо всех своих мальчишеских сил прижимая трясущиеся плечи отца к земле. – Да, сдаюсь я, сдаюсь! Ох! Слезь с меня сейчас же, гиппопотамище! А то весь завтрак выдавишь! – все еще смеясь, простонал Роджер, легким поворотом тела скидывая увесистую тушку сына со своего желудка. Джем завалился рядом с ним, на землю, тоже раскидывая руки. Они полежали вместе и, выравнивая все еще сбитое дыхание, праздно глазели в нежно зеленую листву над головой, пронизанную искорками солнца, постепенно отходя от грандиозного потрясения сегодняшнего утра. – Эх, все-таки напоросятить бы тебе задницу как следует, дурында ты балбесный! – он чуть сжал шею сына, расслаблено лежавшую на его локте. – Да за что это, па? – буркнул дурында, уже ни капельки не пугаясь. – Ты меня чуть до инфаркта не довел, злыдень! Разве можно так пугать старого отца?! Я ж так и кончиться могу в одночасье. ООО! – Ну, так спросить надо было спокойно сына-то родного, поговорить по душам, а не махаться ремнем, как черт полоумный, – выговаривал Джем, с укором потирая саднящее от ремня бедро. – И что за манера у тебя стала, чуть что – сразу драться? – Хмм… хмм… ну, всего-то пару раз и вписал, подумаешь… Чего ты разнылся, как девчонка? Посмотрим еще, как ты своего убивать будешь, охламон, за такие-то дела!.. Боже! – он опять содрогнулся, вспоминая свое бессильное отчаяние. – И вообще, у меня есть железный оправдательный аргумент – я не в себе слегка был. У меня сын, подумайте только, жениться собрался! Внезапно! Такой балбесина, вы даже не можете себе представить, господа присяжные заседатели! – Роджер опять тихо закатился, вспоминая. – Так еще и обозвал по всякому!.. – теперь уже с нотками настоящей обиды процедил паренек, в негодовании приподнимаясь на локте. – И вообще, кто-то совершенно недавно мне говорил, что надо уметь отвечать за свои поступки, а не сваливать свою вину на всех, кто под руку подвернется. Роджер аж поперхнулся: – Чего? – Ну, ты тогда, ночью мне сказал… Или это только меня касается? – едко процедил он. – А ты у нас делаешь, как хочешь? – Ох, ну уел, ты посмотри на него! – Роджер пялился на строго насупившегося сына с некоторым восхищеньем. «И ведь крыть-то нечем, зараза!» «Ну, вообще-то, действительно, какой же он беспросветный идиот! Бедный его неиспорченный сынуля даже не понимает еще, что значит слово «обесчестить». Ох! Честно старался, бедолага, все исправить, а он, правда, налетел на несчастного ребенка, как… как… чудище какое-то… не разобравшись. О, Господи! Представляю, как он, сердешный, перепугался! Интересно, а ему-то самому, отцу бестолковому, сейчас возможно как-нибудь всё это исправить? А то разговоры разговаривать-то легко, действительно...» – Ну, ладно, ладно, Джем, прости уж, своего папашку-дурака, – Роджер примирительно улыбнулся и, повернув голову, взглянул на мальчишку немного смущенно. – Я не должен был так, конечно… погорячился, да. Испугался я сильно, понимаешь? За тебя. – Ничесе, испугался он за меня!.. Нет, правда, что ли? И поэтому сыночка своего любимого чуть не прибил?! Я вон со страха едва в штаны не наделал. Ты хоть вообще видел себя, когда ты злишься? Это ж… это ж… Кинг-Конг отдыхает… Серьезно. – Господи, Джем, прости меня, малыш, – тут Роджера по-настоящему захолонуло раскаяние. Он притянул буйную голову незаслуженно пострадавшего горемыки к груди и зашептал в его макушку, наслаждаясь таким родным, все еще по-детски невинным запахом: – Ты прав, я вел себя непростительно. В последнее время нервы что-то совсем сдают. Видимо устал просто… А тут ты… удружил, брат, со своей женитьбой… – Просто устал он... – прищуриваясь совсем по-фрейзеровски, ворчливо передразнил Джем, располагаясь поудобнее у отца на плече и втискивая острый подбородок ему в тело. – А мне вот легко, думаешь? Уже на заднице и так живого места нет. – Ладно, извини, правда. Впредь буду сначала говорить. – Точно? – опять этот острый, с подозрением, прищур небесно-синих, настырных до самого донышка глаз. И ресницы вон один в один как у деда – темные по краям, светлые ближе к векам – уж больно шельмовато подрагивают. – Да, слово же. Не сойти мне с этого места! – Ну, смотри, не забудь, ты обещал! – Ха! Так и ты меня не вынуждай, поросятина. А то, иногда ж, просто крышу в хлам сносит от твоих проделок! – Дак, это… я ж стараюсь, пап. – Ладно… старается он. Кажется, легче было бы, если б уж не старался так… Они повалялись еще немного, разморенные, в запахах нагретых солнцем зелени, близкой воды и пыли. – Так, думаешь, я могу не жениться тогда? – с глубокомысленным сомнением вопросил Джем. – Хмм. Думаю, можешь, да. И, вообще, я еще тогда, ночью, тебе говорил – если бы кто-то это запомнил, конечно – что хорошо бы советоваться со мной, хоть иногда, верно? Особенно, по таким серьезным вопросам. Жениться, друг ты мой любезный, это тебе не хухры-мухры. Тут всё обдумать неплохо бы как следует. – Ну, Хельда... Она ж такая!.. Красивая. Да, ведь, пап? – Да, красивая... Но, полагаю, этого мало, сынок, чтоб жениться. – Ну, мама, она же красивая? – Джем, лежа на животе, пытливо заглядывал отцу в глаза, пожевывая травинку. – Да, красивая. Но... – Но разве остальное так уж и важно? Роджер хотел сказать, что «да, конечно, важно, ум, доброта, честность, верность... и еще, что люди любят друг друга подходящими душами, а не красивыми телами», но потом, положив руку на сердце, понял, что все это было для него не так уж и существенно, по крайне мере, изначально, и, да, влюбился он в Брианну именно за ее необычную, огнеметную красоту. И еще – он поразился этой мысли – за ее буйную непредсказуемость. С ней было интересно, вот что! И все остальные недостатки его прекрасной амазонки он уже, черт, готов был терпеть именно из-за этого. А Джем, его сын… и её сын, как неистовая частичка этого пламени полыхал всегда, чему уж тут удивляться? – Вот знаешь, сынок, потом разберешься, что важно, а что нет. И пока не разберешься, лучше не жениться, а то будешь мучиться потом… всю оставшуюся жизнь. Договорились? – Ну, ладно. Только я Хельде пообещал уже, па. Ну... что женюсь. – Ох, ну, пока ты не можешь жениться, все равно. По закону, ты не дорос еще до жениха, парень. Если хочешь, я поговорю с ней? Скажу, что это я не разрешаю тебе. – Только не говори ей, что я... ну... это... маленький еще. – Да не вопрос! Конечно, ты уже большой. Только вспоминал бы ты об этом, когда надо. А то, как картошку полоть, так ты маленький, а как жениться, так большой. Так, выходит? – Ну, паа... Ну, чего ты сразу-то! – Ладно, оглоед, пошли купаться, а то я весь мокрый и грязный. И тебе не мешало бы умыть моську свою черномазую. И отец с сыном, быстро скинув одежду, с наслаждением нырнули в прохладную воду.