History has its eyes on you — Hamilton. An american musical.
Всякая история, всякое событие имеет свои истоки, свои причины. Как от маленьких капель, непрерывно падающих на камень, постепенно образуется отверстие, так и человеческие дела приводят к переменам жизни. Как секунды складываются в века, так и поступки складываются в общую канву истории. От каких времён начинать рассказ, готовый предстать перед строгим взглядом читателей? Не от истоков ли зарождения российской государственности? Не от слов ли Петра Великого, что предрекли быть городу на неспокойных берегах? Не от самого ли города, непокорной головой вознесшегося из болот и туманов? Санкт-Петербург. Святой Петербург. Город на Неве, стоящий тут без малого уже две сотни лет, расцветал. Это не был расцвет ни индустриальный, ни культурный — лишь пир в чумное время, когда безнадёжный больной улыбкой силится утешить близких. Так умирал — медленно и скорбно — император Дмитрий Александрович. Приставился венценосный чуть больше месяца назад, угаснув в болезни, чёрной лозой ползущей по городам и деревням. В последние дни улыбался, убеждая окружение, что проживёт ещё много славных лет. Не довелось. Величественный мрамор его личности расточил недуг, как вода Невы медленно растачивает гранитные набережные. Подобно императору Дмитрию в окружении близких, Петербург с городами-собратьями старался во что бы то ни стало прожить отведённый ему срок в яркой краске безумия. И всё же медленно угасал он, как сама Российская Империя. Таял в объятиях болезни. Живая мозаика некогда блестящей, огромной империи стала тусклой, словно витраж в заброшенном особняке, пылью на котором оказалась неведомая чума. Появилась она странно, словно из пустоты. По началу лишь из отдельных губерний доносились новости, будто неведомую хворь не в силах одолеть ни опытный доктор городской, ни тёмный лекарь лесной, ни батюшка. Казалось это поучительной страшной сказкой для детей, дабы руки они старательно мыли и старших слушались, пока люди не начали умирать всё чаще. Тяжёлый скорбный саван опустился на российские земли. Добрые люди поговаривают: «В мире случаются чудеса, когда того не просишь». И если считать чудом то, что Петербург до сих пор стоял, несмотря на хаос вокруг, то, должно быть, строптивый исполнитель желаний издевательски смилостивился над несчастными людьми, дав маленькую отсрочку за великую цену. За жизнь императора-батюшки. Холодный ветер пробегал по обманчиво-оживлённым улицам, с ночи до утра погруженным в хтоническое веселье и пьяный угар поминок, кажущихся бесконечными отныне и во веки веков. Поминали будто не императора, а всю империю разом. Поговаривали: «Нет лучшего исцеления, нежели бутылка хорошей настоечки». Пытались с пьянством бороться. За две недели от кончины императора половину питейных заведений столицы закрыли, и акцизные марки на дурман-зелья подняли в несколько раз. Да толку от этого, когда каждый мещанин припрятал у себя в шкафчике пару да десяток бутылочек; или излишне сметливый молодой доктор из своей больницы казёный спирт коробками выносил почитай каждый день. Кто же его — больничный — учитывает? Так и выходило: закроют один кабачок на углу, взамен него десяток человек в больницу попадёт, отравившись пойлом, разлитом во дворах близ рынка на Сенной. Постепенно правительство вовсе потеряло интерес к этой войне, сосредоточившись на проблемах насущных: спасении хотя бы одного города от неминуемой чумной участи. Второй месяц справили, как болезнь началась. Первый месяц, как в борьбе с ней пал император Дмитрий. Екатерина Дмитриевна Романова, именуемая Светлой, императрица Всероссийская, унаследовавшая престол от отца после смерти его, наблюдала за движением города на берегах Невы из окон Зимнего дворца. Её взгляд был напряжен, однако видеть этого никто не мог: утром — едва пробудившись — выгнала она из покоев всех слуг, получив волнующее известие. В руках сжимала без того помятое письмо с офицерской печатью. Вглядывалась в тёмные фигуры за окном, словно ожидала чьего-то появления. Каждое движение стрелок часов на каминной полке глухими ударами отдавалось в её неспокойном сердце. Тяжёлая тревога поднималась в груди с каждым новым вздохом. Императрица в кончиках тонких пальцев ощущала покалывание страха, объяснить который никак не могла. Строгое, аристократично светлое лицо выражало глубокое отчаяние, в котором заключались все мысли о родном государстве. Бесшумно за спиной её появилось существо ростом с диковинного карлика. Возникло словно из лёгкой дымки, одномоментно наполнившей покои и так же исчезнувшей, словно не было никогда. Существо не было похоже ни на одно из известных миру земному — чёрное, с множеством конечностей, в бело-красной вычурной маске, одетое по старинной моде и с удивительно осмысленным взглядом — но императрица, казалось, не восприняла это как нечто пугающее или изумляющее. Она словно и не сразу заметила присутствие потустороннего существа, которое сливалось с полумраком, разрезаемым единственным светом тусклой лампы на туалетном столике. Звали его Лакмус. Посол из иного мира, называемого Навью. Лакмус вежливо кашлянул, подав знак о своем присутствии. Он напомнил скорее лёгкий укол иглы о шеллачную грампластинку, чем звук живого существа. — Ещё один город заражён, Лакмус, — с кротким вздохом отчаяния сообщила Екатерина. — Моя императрица… — начал было Лакмус в ответ. —…Екатерина. — Моя Екатерина! — спешно поправился он, вскидывая несколько своих неуклюжих конечностей, отчего едва не обронил с головы треуголку. — Вы не можете горевать о других, когда государство так нуждается в вас! — тон его граничил с осуждением: иномирный гость не мог понять причин, по которым Её Величество так болеет за город, в котором сидит свой наместник, чей долг избавить правительницу от волнений, дабы она могла посвятить себя делам сотню раз важнее. — Я знаю… — Императрица ещё сильнее сжала письмо в руках. — Я ничего не могу сделать с этим. Это чувство сильнее меня во много раз. Я страдаю за весь мой народ, но ничего не могу изменить. Какой-то злой Рок наказывает нас. За что? Лакмус хотел вновь что-то сказать — должно быть, опять разразиться тирадой о том, насколько важно сейчас не сдаваться, однако его прервали женские возгласы, доносящиеся из-за изящно украшенных дверей. Медленно они нарастали из неопределённого гула возмущения и недовольства, пока не сплелись в слова: —…Нет, нет, капитан Свиридов, Её Величество никого не принимает! Ну куда же вы! Говорю вам! Нельзя! Постойте! Резные двери в покои императрицы распахнулась, являя на пороге молодого мужчину в расшитом мундире. Гвардеец Её Императорского Величества — Дмитрий Ростиславович Свиридов. Многим известный, к сожалению, не столько за свою должность, доблесть и верность короне, сколько за весьма редкую среди знатных особ картавость да поразительное равнодушие до государственных наград и императорских подарков. Сколько неприятных, скользких фраз на эту тему ходило при дворе. Любой злой язык, так или иначе столкнувшийся с далеко не скромным и сдержанным гвардейцем, долгом своим полагал больнее задеть его изъяны. Первое время гвардеец Свиридов с отчаянным спокойствием делал вид, будто слова ничуть не трогают, постепенно и в самом деле привык к ним, после перестал обращать внимание, уделяя его делам без сомнения более значимым. Собака лает — караван идёт. Так говорилось в древней мудрости. Вслед за капитаном Свиридовым в комнату вбежала служанка, молебно складывая руки на груди. — Ваше Величество, я пыталась его остановить, правда, пыталась! — крикнула она до того, как он произнесёт хоть слово. — Ваше Величество… — капитан Свиридов учтиво поклонился, настойчиво игнорируя само существование служанки, не до неё было. Императрица Екатерина в ответ на появление Дмитрия впервые за много месяцев улыбнулась. Появление его приятной отрадой утешило беспокойное сердце. Откровенно неказистый, со странным лицом и пустым взглядом, Дмитрий Свиридов казался Екатерине тем самым человеком, который останется рядом даже в тот момент, когда весь мир встанет на противоположную сторону. Он был единственным, в чью преданность она верила безусловно. — Все в порядке. Марья, Лакмус, оставьте нас, — императрица Екатерина отмахнулась ладонью, и служанка, выдохнув, выскочила в коридор, прикрыв за собой массивные резные двери. Лакмус исчез также неожиданно и бесшумно, как и появился: ему лишние движения и суета не требовались. — Я рада, что вы, наконец, вернулись, Дмитрий. Ваше появление — первая хорошая новость за многие месяцы, — она позволила себе улыбнуться уголками губ и протянула ему узкую ладонь. — Я спешил как мог, Ваше Величество, — Дмитрий приблизился к ней, опускаясь на одно колено и мимолётно касаясь губами холодного перстня на тонком пальце. — Я поклялся, что отчитаюсь сr'азу же после пr'ибытия, но генеr'ал-майоr'… — Все в порядке, — тихо произнесла императрица Екатерина. — И, пожалуйста, называйте меня Екатериной. Хотя бы когда мы одни. — Да… Да, конечно, — Дмитрий сдержанно улыбнулся, но поспешил подняться на ноги, отстраниться и сухо заговорить. — Мы договоr'ились с R'игой. В их гоr'оде все еще цаr'ит спокойствие. Благодаr'я этому они готовы обменяться с нами учеными и r'есуr'сами в обмен на нескольких послов из Нави. Не бог весть что, но все же. Как только навные послы окажутся у них, к нам отпr'авится послом гr'аф Жагат, с котоr'ым пr'ибудут специалисты для r'аботы над лекаr'ствами от чумы, — на мгновение он словно окоченел, вспоминая беседу с графом Жагатом до отбытия, но быстро опомнился, не желая задерживать Её Величество, — Таr'ту, Кr'аков и Тбилиси все еще не дали ответа. Я не увеr'ен, сколько вr'емени это займет и боюсь худшего, но… Его прервал стук в дверь. Тихий, немного нервный. Будто тот, кто стучал очень боялся нарушить единение императрицы с её особенно чтимым гвардейцем. Не удивительно, слухи при дворе ходили самые разные. В том числе и о том, что был у Её Величества рождён младенец от гвардейца Свиридова, которого, во избежание волнений разного рода, отправили от двора подальше. Однажды подобные слухи чуть не довели Дмитрия до дуэли, но вовремя вмешался генерал-майор гвардии, который пригрозил обоим «дуэлянтам» если не трибуналом, то разжалованием точно. — Ваше Величество! — в покои императрицы робко заглянула служанка Марья, которая до этого и пыталась остановить капитана Свиридова. — Там… — неловко осеклась она, поймав на себе строгий взгляд Её Величества. — Что случилось? — та постаралась придать своему лицу спокойное выражение, понимая, что лишь сильнее пугает своим видом служанку. — Говори. — Там… Полковник Горностаев хочет вас видеть… Говорит, это срочно, — в довесок к неуверенному тону Марья столь же неуверенно пожала плечами, будто верить словам полковника Горностаева не пыталась, но передать их обязалась. — Хорошо. Скажи ему, что я сейчас буду, — императрица Екатерина кивнула служанке и вновь обратилась к терпеливо ожидающему капитану Свиридову. — Это… Чудесные новости, Дмитрий. Лучшие из тех, что получила я в последние дни, — она бросила короткий взгляд на письмо, но поспешила подойти к камину и бросить его в тлеющие угли. — Надеюсь, вместе мы сможем договориться с ними на достаточных условиях, а не стать лишь игрушками в руках графа Жагата. Он может оказаться нашим ключом к спасению, но и нашей погибелью. Я безмерно благодарна вам. — Это мой долг, — капитан Свиридов сдержанно кивнул. Роскошный блеск иорданской лестницы завораживал своей барочной игрой вычурности и театральности. Лёгким блеском в газовых фонарях играла позолота. Холодным спокойствием величественный белый мрамор скульптур провожал гостей. Невероятный объём чистого воздуха заставлял дыхание будто остановиться в лёгких: ни вдохнуть, ни выдохнуть, пока воображение не сумеет принять то, что это волшебство пера архитектора существует на самом деле. С каждым шагом вниз завораживающая магия таяла, печальным взглядом глаз скульптурных аллегорий провожая идущих под затенённый первый марш лестницы. Туда они спустились рука об руку — капитан Свиридов вел Ее Величество вниз по лестнице, оставаясь на почтительном расстоянии, но не давая никому из приближенных отвлечь или задержать императрицу. Слуги яркими пчелками роились вокруг, стремясь привлечь внимание императрицы: поправить причёску, придержать шлейф. — Её Величество Императрица Всероссийская Екатерина Светлая Дмитриевна, — торжественно объявил лакей. Внизу — в обществе двух адъютантов и прекрасной скульптуры танцовщицы — их ожидал полковник Николай Фёдорович Горностаев. Статный, весьма своенравный молодой человек с массивной челюстью и удивительно живым взглядом истинного прохвоста, который не только смог добиться высокого офицерского звания благодаря дворянскому происхождению и завидной выслуге, но и боролся с полковником Громовым, давним другом капитана Свиридова, за звание генерала. При дворе его знали как человека, способного любую лишнюю фразу превратить в главную новость недели. Он, как колючка, цеплял в свою память каждое неверное слово и неосторожный жест, торопливо делая их достоянием не только всего дворца, но и высшего света Санкт-Петербурга. За это его считали бесконечно честным и единственно-искренним молодым военным, который не боится сказать правду. Кто-то даже однажды подшутил, что из всех его рассказов давно пора сделать подшивку «Жизнь Императорского Двора и Незаменимое Участие в ней Николая Горностаева». Разумеется, шутка эта была произнесена с огромным удовольствием и непередаваемым почтением к одиозной личности полковника Горностаева. — Моя императрица! — полковник Горностаев с широкой улыбкой раскинул руки и поклонился императрице Екатерине. — Я к вам с прекрасными вестями! — Я слушаю вас, полковник Горностаев, — императрица Екатерина вежливо улыбнулась. Редко фраза «прекрасные новости» означала для нее нечто действительно прекрасное. Особенно от этого человека. Любые слова, что она слышала от него за все годы знакомства, либо ранили, как кинжал, либо отравляли своей лживостью и лицемерием. — Я только что получил известие, что мы — не без помощи моих красноречивых солдат, разумеется — наконец, заключили соглашение с Ригой и Тарту! Соглашение исключительной степени выгоды — в обмен всего лишь на пару, хм, послов иномирного толка и ничтожную сумму денег мы можем получить штат прекрасных ученых! — полковник Горностаев, казалось, светился от переполняющего его счастья. Те, кто знал его хоть немного, были в курсе, что светится скорее лак в его волосах. О привычке полковника Горностаева часы уделять своему внешнему облику слагали легенды дамы в будуарах. Стыдливо прикрывая лица веерами, они перешёптывались об аромате его туалетной воды и игривом румянце пудры. Невольно сравнивали с иными военными, которые — максимум! — изволили нанести визит в бани раз в неделю, а потом ходили небритыми воронами в мундирах. Императрица Екатерина вежливо улыбнулась уголками губ. Она ничем не выдавала своё волнение перед лицом придворных, лишь отпустила руку капитана Свиридова, позволив тем самым ему сделать шаг в сторону и замереть, подобно статуе. — Благодарю за столь благие вести, полковник Горностаев. Однако, боюсь, я уже наслышана о них из первых уст, — она кратко покосилась на капитана Свиридова. Тот окончательно окаменел под её выразительным взглядом. Лишь пустым взглядом сверлил полковника Горностаева, словно готов был вцепиться в его глотку в случае малейшего неправильного жеста или слова в сторону Её Величества. — Ах, уже наслышаны… — на лице полковника Горностаева отразилось искреннее удивление. — Что ж. Я спешил как мог, но, видимо, недостаточно. — …И, насколько я понимаю, Тарту все еще не дал окончательного согласия… — спокойно продолжила императрица Екатерина, сверху вниз взирая на него. — Что вы, что вы, переговоры уже подошли… — полковник Горностаев осекся. —…Практически подошли к концу, все движется к соглашению, уверяю вас! — он гневно взглянул на замершего капитана Свиридова, точно зная, откуда все беды его сегодня. — Я рада это слышать, — императрица Екатерина кивнула. — Благодарю за добрые вести. Я напишу ответ властям Риги и Тарту, как только смогу. Взгляд полковника Горностаева говорил больше слов. Её Величество тут же почувствовала всю ту неприязнь, что испытывает сейчас этот человек. Она беспомощно обратила свой взор на капитана Свиридова, на сей раз с единственной печальной просьбой без слов: «Уведи меня отсюда». Он тут же подал императрице Екатерине руку, понимая её без каких-либо подсказок: — Увы, господин Гоr’ностаев, но импеr’атрr’ица вынуждена удалиться. Фразу капитан Свиридов произносит чётко, практически по слогам. Вкрадчивым, излишне спокойным для такой ситуации голосом, словно вовсе не настаивает, но на самом деле не оставляет никакого выбора. От подобных интонаций полковник Горностаев затихает. Одна из причин его неприязни к капитану Свиридову — тот лишь безродный выскочка низкого чина, но всё же из-за особенной связи с Её Величеством, заставляет слушать себя. Затихают и все сопровождающие его и самой императрицы. Безмолвно смотрят на самого капитана Свиридова, на Её Величество. Словно пытаются понять, что теперь делать им. Капитан Свиридов, придерживая императрицу Екатерину за руку, повёл её обратно вверх по лестнице — после подобных встреч она предпочитала провести время в столь нежно любимом висячем саду, что соединял северный и южный павильоны Малого Эрмитажа. Это место всегда дарило покой императрице. Позволяло ей собраться с мыслями, обдумать действия своих союзников и врагов. Печально, но последних становилось всё больше — это Её Величество ощущала слишком хорошо. Тихие шёпоты за спиной. Неоднозначные взгляды. То, что раньше было лишь глупыми сплетнями и дворцовыми толками постепенно обращалось в огромный ком, который вызывал тянущее чувство паники. Цепляясь за руку капитана Свиридова, Её Величество попыталась сделать вид, что не заметила, как полковник Горностаев провожает их внимательным взглядом и вежливой улыбкой. Не требовалось быть членом императорской академии наук, чтобы осознать, насколько лжива эта улыбка. — Вот же… — воскликнул Свиридов, как только они с императрицей оказались за пределами стен дворца. — Что он себе позволяет?! — Ложь и притворство, — спокойно произнесла императрица. — К несчастью, это позволяют себе сейчас слишком многие. — Ваше Величество… Екатеr'ина, — Дмитрий с вниманием обратился к ней. — Вы ведь не думаете, что я, или мой полк… —…Конечно нет, — Екатерина нашла в себе силы тихо рассмеяться. — Вас я знаю как своих самых лучших солдат. — Я… Счастлив это слышать, — Свиридов улыбнулся. Должно быть, впервые за последнее время не из вежливости, а искренне. Быть может, не так все было плохо в умирающем Петербурге. — Я благодарна за благие вести. Теперь же, полагаю, генерал-майор Вяземский хотел бы с вами побеседовать. И остальные гвардейцы будут рады добрым новостям. Вы можете идти, — Екатерина улыбнулась. Ей было легко и спокойно сейчас. — Да, Екатеr'ина, — Дмитрий отвесил краткий поклон и развернулся на каблуках сапог. Императрица с улыбкой проводила его взглядом. Забавно. Когда она была еще маленькой девочкой, отец выписал из провинций пятерых совсем еще мальчишек, к которым приставили студента военного училища. Тощие, голодные, весьма нелюдимые, спустя пятнадцать лет они уже стояли около императорского престола в тронном зале Зимнего дворца. Коронация. Этот момент Екатерина помнила до сих пор. Все маститые злопыхатели, которые не верили, что она станет императрицей, молча скрипели зубами. Верноподданные же ликовали. И шестеро лучших вояк всей империи вместе с ними. Екатерина помнила каждого из них в первый день встречи. И нелюдимый Дима из Архангельска, который так и не произнес ни слова, почему-то оказал самое большое впечатление. Почему он предпочитал отмалчиваться, выяснилось потом. Вместе с его картавостью, которая казалась милой придворным дамам и вызывала гомерический смех у офицерства. Впрочем, чего хорошего можно ждать от офицеров, если значительная их часть похожа на полковника Горностаева, который в первые годы открыто говорил, что императрица совершенно никудышный политик, который впустил в страну беды? Нет. Беды были всегда, она их не впускала. Но она сумеет с ними справиться. Так Екатерина считала и искренне пыталась в это верить. — Лакмус! — как хорошо иметь советника, который может появиться в любую секунду и любом месте. Существа Нави совершенно чудесны, глупо винить их в каких-либо бедах. — Слушаю вас, — существо вновь возникло рядом. Забавной особенностью Лакмуса было то, что он всегда появлялся за спиной. Немало это веселило в первый год его официальной службы, когда Екатерина и подполковник Шпилёв развлекались тем, что вызывали Лакмуса, которого генерал-майор Вяземский… Опасался. Да и сам Лакмус с удовольствием пугал впечатлительного генерала. — Мне нужно, чтобы ты передал мою просьбу настоятелю Михаилу в Петергофе. Мне нужна встреча с ним, — вкрадчиво попросила императрица. Да, священников в городе было много. Даже придворный священник был. Но доверяла Екатерина лишь одному настоятелю. Отец Михаил почитался ею, как человек удивительного спокойствия и ума. Он не гнался за богатствами и регалиями, жил скромной, удаленной жизнью на берегу в паре километров от летней императорской резиденции, в старой деревянной церкви. Спокойный взгляд черных глаз отца Михаила всегда успокаивал, помогал собраться с мыслями. С ним не обязательно было говорить. Зачастую они просто прогуливались по берегу Финского залива молча, и это помогало. Лакмус удалился бесшумно. Ему не нужно было повторять дважды. Единственное, что императрице придется подождать, пока священник не прибудет в столицу сам. Но это уже от Лакмуса никак не зависело.***
Широким шагом Дмитрий пересек Дворцовую площадь, стараясь избегать прогуливающихся людей. Его путь лежал в корпус, где обитали гвардейцы Ее Величества. — А вот и герой нашей императрицы! Виват Дмитрию Свиридову! — веселым, зычным голосом встретил его майор Черепанов. — Виват! — вторили голоса друзей. Полковник Игорь Громов (за высокий рост удостоенный прозвища Большой Русский Командир) легко подхватил Дмитрия на руки и, при помощи подключившихся подполковника Олега Жданова и подполковника Александра Шпилёва, начал подбрасывать его в воздух, под пение Черепанова и ехидный взгляд генерал-майора с лестницы. — Ну все, будет с него, — самодовольно позволил остановить пытки Вяземский. — Потехе время, а делу, как говорится, значительно больше… Значит, Рига покорена вашим умением вести переговоры, Дмитрий? — Вяземский спустился вниз, глядя на все довольные лица. Кроме лица Свиридова. Он скорее пребывал в некоторой прострации после подобного мучения, чем был столь же счастлив. — Да. Rига, — Дмитрий кивнул, спокойно взглянув на командира. Тот выдержал степенную паузу, а потом зычно и довольно рассмеялся: — Ха! Еще бы они не согласились! Гордость-гордостью, а как до них зараза дойдет, так сразу хвосты и прижмут, — Вяземский трижды похлопал, чувствуя полное удовлетворение от того, что именно его люди выполняют всю важную работу. Ну, а кто еще так прекрасно решит главные долгосрочные проблемы императрицы? Горностаев с его солдатиками? Нет. Они не годятся для таких дел. Ни на что они не годятся. — Какие у нас будут дела дальше? — в некотором установившемся спокойствии после смеха генерал-майора поинтересовался Александр. — Будем просто ждать приказаний Ее Величества? Или уже есть новые распоряжения? — Таrʼту, Кrʼаков и Тбилиси еще не дали своих ответов, — спешно начал Свиридов, мгновенно возвращаясь в родную среду обязанностей. — Я опасаюсь худшего, поскольку до меня дошли слухи, что Гrʼузия уже тr'онута моr'ом. Однако есть надежда на успешные пеr'еговоr'ы с Эстонским княжеством. Они тоже считают, что сплотиться будет выгоднее, чем сr'ажаться поодиночке. Вяземский удовлетворенно кивнул. Пожалуй, именно это и выделяло для него Дмитрия Свиридова из всех остальных его подопечных. Свиридов всегда спокойнее и увереннее чувствовал себя в рабочей атмосфере, в пылу задания или боя. Дмитрий Черепанов становился серьезен, только если дело касалось его самого. Громов тоже больше заботился о ближайшем окружении — ибо иначе он не взлетел бы до звания полковника столь быстро. Праздные гуляки Александр и Олег вообще мало похожи на исполнительных гвардейцев. Нет, конечно, и сам Свиридов не вызывал особенных чувств — особенно когда распалялся в весьма нередких ссорах с разного сорта аристократией — однако он, по крайней мере, исполнял приказы императрицы охотнее и преданнее остальных. — Ну, полно, — Вяземский вновь сложил ладони вместе. — Пока нет особых распоряжений… — он сделал особенную паузу, чтобы пронаблюдать за вытягивающимися в предвкушении лицами Жданова и Шпилёва. — Вольно, бойцы. Этот день ваш. В строе гвардейцев моментально взорвалось оживление. Черепанов еще раз горячо поздравил Свиридова с победой на переговорах — тот только и смог, что выдавить из себя краткую улыбку и не попытаться сбежать. Олег и Александр — наперебой, как всегда — уже принялись расписывать все возможные прелести сегодняшнего вечера, вторил им и Громов. — Просто представьте, господа и дамы, банкет в нашу честь… —…Скромный, конечно, человек на двести! — И обязательно красивые дамы!.. —…Нет, Черепанов, твоя жена не считается, успокойся! — И не забыть заглянуть в карточный клуб, между прочим, в прошлый раз я выиграл там кругленькую сумму! —…И тут же ее пропил, дурень! Свиридов осторожно покосился на Вяземского. Тот, казалось, был доволен происходящим. Да и неудивительно — в годы тотального напряжения было отрадно видеть, что хоть кто-то еще счастлив жить. Просто жить, не выживать, как вынуждены сейчас многие. — Так, герой дипломатии! — на плечо Свиридова опустилась тяжелая рука Игоря. — Идем с нами! — Боюсь, у меня есть еще некоторые дела… — осторожно начал было Дмитрий, но его уже не слушали — подхватили под руки со всех сторон и потащили на выход с возгласами: «Любые дела подождут!» Гвардейцы. Что с них взять. Вяземский проводил своих подопечных в молчании. Каждого из них он знал не хуже, чем собственного сына, и разумом не боялся за них, но все же сердце болело — словно близилось что-то ужасное, что-то, не поддающееся объяснению. Генерал-майор вышел на улицу, подставляя лицо петербургскому ветру. Ужасная шутка, этот Петербург — стоящий на воде, продуваемый всеми мировыми ветрами, он, казалось, должен был бы стать первым разносчиком чумы, но чья-то невидимая рука все еще удерживала их от неминуемой гибели. Сотни и тысячи людей молились, чтобы так оставалось и впредь. Вяземский также был среди них. Серьезный. Задумчивый. Добросердечный по отношению к своим «мальчишкам» и жесткий по отношению ко всем остальным. Настоящий генерал-майор. Он предпочитал молчать о своих опасениях, но многие движения среди аристократии и старшего офицерства казались небезопасными. Полковник Горностаев, казалось, всего лишь офицер. Не так уж и выше любого из гвардейцев Ее Величества. Но он аристократ. Потомок дворянского рода. Может быть, отец императрицы совершил роковую ошибку, приказав набрать гвардейцев из мальчишек? Как бы высоко они ни поднялись, подобные Горностаеву никогда их не признают. Даже в чине генерала Свиридов рискует в глазах прочих остаться наравне с Марьяной, простой служанкой. Еще больше беспокойства доставляли злые языки, шепчущие о том, что гвардеец Дмитрий Свиридов — фаворит императрицы. И имеет некоторое особое влияние при дворе. Злопыхатели рисовали его едва ли не Сатаной, страждущим до власти и богатства. Громов, когда Вяземский поделился с ним своими мыслями, лишь рассмеялся. Заявил: «Димка? Он? До власти? Ой, насмешил, старик! Насмешил!» — но что смешно знакомцам майора, отличная почва для тех, кто знает его поверхностно, но желает вреда. Под тягостные размышления генерал-майор пересек дворцовую площадь, нырнул под арку, спустился по Малой Морской и вышел на Невский. Центральная жила города была полна энергией и весельем. Не так давно окончилась воскресная служба, прихожане столичных соборов еще не успели разойтись по домам, предпочитая прогулку по свежему, прохладному воздуху. Городское веселье не трогало Вяземского. Он спешным шагом пересек проспект, не обращая внимания на всадников и экипажи, командиры которых хотели было начинать ругаться на нерадивого путника, но робко замолкали, стоило им завидеть генеральские погоны. Санкт-Петербург продолжал жить.