Чумной Петербург

Two pints o' Sam Adams, but Iʼm workin' on three, uh! — Hamilton. An american musical.

Трактир «Русское застолье» в Кирпичном переулке дом три, не славился ни чистотой, ни приличной публикой, ни изысканными блюдами. Славился он вечно пьяным хозяином, ценами до небес и вечерними выступлениями не менее пьяных, чем хозяин, музыкантов и поэтов. Однако «Русское застолье» удивительным образом нивелировало классовые и должностные различия. Нередко бывало, что аристократ здесь в пух проигрывался нищему. Ах! Светлая возможность какого-нибудь казенного мастерового, коего радушный хозяин отправил в столицу за науками для завода, напиться в «Русском застолье» и дать в морду запившему аристократу. У такого человека и жизнь, можно сказать, удалась. Но не было в этом заведении никакой фальши и лести. Никто не улыбался, желая полностью угодить тебе из-за того, что ты генерал. Прямым текстом хозяин из-за стойки бара гостям вещал: — Ну-ка, свиньи пьяные! Быстро тряпки взяли и свои помои за собой подтерли! — его резкий, неприятный шепелявый голос разрезал затхлый воздух трактира подобно тупому ножу для бумаг, которым скребут по стеклу. Лохматый, в засаленном белом фартуке, хозяин заведения откровенно презирал всех своих посетителей: начиная от нищих, заканчивая очень богатыми. Присутствие пьяниц с пустыми карманами всегда удивляло: откуда же у них деньги на выпивку в таком месте? — Ну, богатенький, гони двадцатку! — послышался хриплый голос из-за игрального стола. Да. При близком знакомстве удивление исчезало. Нищие здесь обыгрывали богатых в один присест. И тут же все пропивали. — Юрка! — гаркнул Вяземский, садясь на табурет около стойки. — Водки. — Будете гаркать, генерал, пойдете собой тротуары подметать, — со стоическим равнодушием отозвался Юрий, небрежно хлопнув на стойку стопку. Обиделся. Но выпивку налил. Какая разница, что сказали, если за это заплатят деньги? Из-за такой политики Юрия Хотулёва среди прочих владельцев трактиров и постоялых дворов любили мало. Да и не было причин любить столь грубого, мерзкого человека, коим он старательно себя преподносил. Кто-то говорил, что на деле он весьма недурной, образованный человек. Иные всеми силами поносили его, как мерзавца и пьяницу. Сам Юрий о себе говорить не любил. Предпочитал разговоры о деньгах, которые ему добродушно несут за выпивку. О нем знали наверняка только одно — он нездешний. И не просто как гвардейцы или иностранные учителя, даже не как навийские послы (их историческая родина была в какой-то мере ясна) — совсем нездешний. Не было Хотулёвых ни среди дворян, ни среди крестьян. Не было среди работяг и преступников. Поговаривали, что он не иначе как бывший степняк. Человек, родившийся не от человека, но от земли. — Полно тебе, Юр. Там такие дела сейчас… — напряженно пробормотал Вяземский, но только махнул рукой, завидев, что трактирщик даже не пытается слушать. Вокруг царило присущее месту оживление. Даже сам генерал, далеко не впервой посещавший это заведение, иногда удивлялся, каких только людей здесь можно было встретить. Работяги, чинуши, писаки, мужчины, женщины… Некоторых из них Вяземский знал лично и достаточно близко. Например, за дальним столиком в ожесточенной игре в карты он разглядел госпожу Елизавету Герцен. Молодая, слишком резкая и слишком амбициозная для высшего общества писательница, вопреки всем негодованиям ведущая в Невском Обозрении свою правдорубную колонку, была падка до азартных игр и выпивки — неудивительно, что она была здесь. Конечно, куда чаще ее видели в карточных клубах вместе с ее вечным и неисчезающим другом, чиновником в министерстве внутренних дел, Юлием Чернышевским. Кажется, Вяземский видел и его, но со спины всех этих чинуш в их одинаковых сюртуках с одинаково прилизанными волосами сложно было различить. Господин Чернышевский, конечно, светился в делах правительственных и интрижных куда реже, чем даже Свиридов, не говоря о самой Герцен, но ходил слух, что Юлий просто очень хорошо скрывается. К тому же, откуда бы Елизавета тогда получала свои сведения?.. Вяземский заказал еще стопку. Хотелось прочистить голову ото всех этих мыслей, размышлений и догадок, не застревать взглядом на хоть сколько-нибудь знакомой роже и на мгновение позабыть о собственном ранге. По счастью, именно здесь и можно было это сделать. К несчастью — только здесь. — Что, поди, опять ваши мальчишки напортачили в самом простом поручении? — не без тени усмешки поинтересовался Юрий. Его снисходительный, грубый тон не менялся даже сейчас. — Напротив, — генерал-майор покачал головой. — Напротив. — Тогда какого хрена вы тут уселись, будто собрались все мои запасы выжрать? — Вяземский как раз в этот момент подал знак о третьей стопке. — Время такое, Юрка, — генерал-майор взглянул на трактирщика. Даже глаза у того были грубые, хитрые. Нечеловечески стеклянные. В какой-то миг Вяземскому даже причудилось, будто вовсе слухи о Хотулёве и не врут. Но только на миг. Должно быть, водка заиграла. — Так всегда такое время было, генерал, — Юрий покачал головой и бутылкой. — Вам ли не знать. Эй! — он неожиданно рявкнул на кого-то в стороне. — Пшол прочь, если платить не собираешься! — Ну уж нет, Юрка… Не-е-ет… И дело даже не в пришлых этих, — Вяземский проводил взглядом черное навное существо, которое Хотулёв отогнал от стойки. Иные хозяева брали пришлых, как нечто диковиное, некоторые бесплатно кормили и поили. Но у Хотулёва закон один был: плати или выметайся. Будь его воля, он бы и за вход деньги брал. Не погнушался бы. — Главное, чтобы пили и платили. Если настанут времена, когда денег или выпивки не станет, вот тогда это заставит меня поверить в другие времена, генерал, — Хотулёв уже без подсказки вновь наполнил стопку Вяземского. А сам приложился к бутылке. Твирин. Этот напиток, изготовленный из настоя твири, редкой степной травы, обладал весьма своеобразным вкусом. И был невероятно крепким. Однажды генерал пробовал этот напиток — и хватило его не более, чем на глоток. Хотулёв же лакал твирин из горла, не закусывая. И постоянно. Никто не знал, откуда у него брался твирин, так как это пойло было чертовски сложно выкупить. А траву — еще труднее. Она выращивалась и добывалась только степняками, а те весьма неохотно шли на контакт с людьми. Саму твирь обменивали только на мясо, органы и кровь — причем обычно человеческие, — «для накормления земли». Но вечно пьяный трактирщик не был похож на того, кто способен расчленять людей и сцеживать их кровь. Отсюда и шли ноги слухов и толков о его происхождении. Со своими, даже ушедшими к людям, степняки охотно ладили. — Низкие у тебя взгляды… И цели низкие. Деньги да выпивка. Да снова деньги… — Вяземский вздохнул, чувствуя легкий туман в голове. — Не вам меня судить… Генерал без армии. За что сейчас офицерство чины получает, когда войн никаких уже лет сто не было! И он был прав. Чертовски прав. Мир оставил войны. Уже без малого век прошел от Великой Войны, а с ее окончанием мир сильно изменился. Страны сползлись в крупные образования, а после — закрылись. Где-то еще, конечно, зрели и шли конфликты, но Империи в них не вмешивались, ибо слишком много было влияния снаружи, но слишком шаткими они были внутри. Какие уж там войны, когда от столицы в окраинную провинцию приходится отправляться с переговорами? И ведь во всем мире так. Не было войн. Закончились все. Везде короли, цари или императоры пытались сохранить в единстве свою страну — а там уже не до захвата чужой. Вот и военные жили на переговорах да учениях. Мерзко, конечно. Но и война не лучше. Много о ней слышал Вяземский. Много изучал военного дела. И не хотел бы бросить своих людей в такое чудовищное событие. Хватает им и чумы, в которой люди гибнут тысячами. Чем не война? — Я бы предпочел, чтобы так оно и оставалось, — Вяземский выдохнул. — Любой мир лучше войны. — Даже погрязший в ненависти к самому себе? А, генерал? — вкрадчиво поинтересовался Хотулёв, глядя на генерал-майора исподлобья. Вяземский не нашелся, что ответить. Если даже вечно пьяный, ненавидящий все живое трактирщик оказывается честнее и проницательнее любого иного, о чем тут можно вообще говорить… По счастью, от необходимости что-либо отвечать генерал-майора избавил звук распахнувшихся дверей. Вяземский обернулся. В прокуренное и пропитое помещение вошел хмурый человек с тростью. Генерал знал его — главный редактор газеты «Невское обозрение», Евгений Абхаликов, был, как всегда, недоволен и серьезен. И это было вовсе не отвращение к атмосфере «Русского застолья». Он таким был всегда. Всегда находилось то, что его не устраивало — чья-то лесть, продажность, алчность… Конечно, бывал он и в хорошем расположении духа и тогда превращался в прекрасного, улыбчивого собеседника, но для этого звезды должны были сойтись в небе каким-то особенным образом. Абхаликов оглядел помещение от первого угла до последнего и, опираясь на трость, резво направился к карточным столам. Добрая половина посетителей, кто еще не захмелел до потери личности, с интересом наблюдали за происходящим. Удар трости обрушился на карточный стол, за которым генерал-майор ранее заметил Елизавету Герцен, отчего все находящееся на нем, включая даже руки игроков, весело подпрыгнуло. — Герцен! — зычно рявкнул Абхаликов, сверля подопечную журналистку взглядом. — Почему статья еще не сдана?! Обычная ситуация как для трактира, так и для любого работника бедового Невского обозрения. Большинство зрителей, зевая, вернулись к своим занятиям. Это было слишком неудивительно. Из-за характера Абхаликова подобные ситуации случались часто — как с коллегами, так и с прочими знакомыми. Тем более, что многие его просто недолюбливали — в особенности, нечистые на руку офицеры и чиновники, которым была посвящена основная масса его жестких, правдолюбивых статей (к иным, вроде тех же гвардейцев Ее Величества, Евгений, тем не менее, питал уважение). Их даже пытались несколько раз закрывать и приостанавливать, но до сих пор Абхаликову, благодаря расположению некоторых людей из власти, удавалось спасти газету от гибели. — Я же говорила уже, все почти готово, — в свойственной ей безразличной манере ответила Елизавета. Абхаликов нахмурился, но трость не убрал. — Тогда почему это «почти готово» все еще «почти», а ты прохлаждаешься здесь?! — А как вы меня нашли вообще? — Елизавета, к собственному счастью или беде, была не из тех, кто боится своего начальника. — Слишком хорошо знаю твои пристрастия, — Абхаликов прищурился и оглядел соигроков своей подопечной. Остановившись на одном из них, он перехватил трость удобнее и, наконец, упер в пол. — Чернышевский! — как оказалось, Вяземский не ошибся, приняв сидящего к нему спиной чинушу за вечного напарника Елизаветы. — Конечно, кто же еще. Хватит таскать мою журналистку по злачным забегаловкам! — Ну… — осторожно начал Юлий под испепеляющим взглядом. — Строго говоря, это не я ее, а она меня… За свои слова он скоропостижно получил тростью по уху. Негромко айкнув, Чернышевский потер ушибленную голову. Вяземский нахмурился, но встревать все же не стал. Это, в конце концов, их дела. — Не думаете их разнимать, а, генерал? — поинтересовался Юрий. — Конфликты — это вроде по вашей части, — он препротившейше усмехнулся. — Твой трактир, Юрка, тебе и разнимать, — парировал Вяземский. — Не моя забота, — Хотулёв показательно улыбнулся. Гнилая во всех смыслах улыбка была похожа на оскал. —…Слышать ничего не желаю, — тон Абхаликова не терпел возражений. — Чтобы сегодня же вечером готовый текст лежал на столе! — Да пожалуйста, — Елизавета поджала губы в негодовании. — Как скажете. — Вот и отлично, — проигнорировав обиду журналистки, прошипел Евгений. — Сворачивайся. Он резко развернулся и направился к выходу. Абхаликов перемещался так быстро, что порой казалось, будто трость ему нужна была лишь для того, чтобы сподручнее было бить людей. Впрочем, любой зрячий человек видел, что, несмотря на удивительную резвость и ловкость, мужчина сильно заваливается на правый бок. Вяземский помнил Абхаликова еще в добром здравии. Кажется, его хромота была следствием одной статьи. Евгения — тогда еще начинающего журналиста — предупреждали, что правдорубов никто не любит. Вкупе со вспыльчивым характером и тягой к дуэлям, Евгений довел до необходимости стреляться не кого-нибудь, а праздного и болтливого Горностаева. Но куда журналисту, пускай и опытному дуэлянту, до военного? Офицер стрелял первым. Он в большей степени хотел проучить слишком правдивого журналюгу, а потому не имел никакого намерения убийства. Пуля пробила ногу, раздробила кость. Итогом дуэли стало полное довольство Горностаева и уверенность в победе, а также исполосованная операциями нога журналиста… И его двойная уверенность в необходимости писать правду. Уйти Евгению не дали. Хотулёв с ловкостью дворового кота выскользнул из-за стойки, подкрался к редактору сзади и запустил руку во внутренний карман его сюртука, где обычно хранились бумажные ассигнации. — Какого?! — Абхаликов едва успел возмутиться, как Хотулёв, ногой задержав крайне опасную трость журналиста, начал отсчитывать деньги: — Травма гостю — одна штука, разрушенный стол — одна штука, сервиз рюмочный — два предмета из комплекта… Господин Абхаликов, вы мое славное заведение громите два раза в месяц: аккурат перед выходом очередного номера вашей газетенки. А все не помните, что платить за ущерб будете из своего кармана, — отсчитав полагающуюся сумму, Хотулёв вернул остатки денег обратно во внутренний карман сюртука. — Вот теперь можете идти куда угодно, — он убрал ногу, позволив Абхаликову вновь опереться на трость. Тот лишь вылетел за дверь. Хотулёв выглянул следом. Остановился на пороге, усмехаясь и глядя на сутулую, ловко хромающую по мостовой фигуру в черном. Евгений Абхаликов в своем одеянии сам прекрасно походил на навное существо. Только лицо человеческое выдавало. Промозглый ветер задул под рубаху Юрия, вынудив его вернуться в трактир. Елизавета и Юлий продолжили что-то бурно вполголоса обсуждать, окончательно бросив игру. В конце концов, Герцен, забрав свой выигрыш, вскочила на ноги и, заявив что-то об окончательно испорченном настроении, удалилась, оставив соигроков в унылом молчании. Хотулёв вернулся за стойку, как ни в чем ни бывало. Вяземский, проводив Юрия хмурым взглядом, лишь усмехнулся. Трактирщику было наплевать, что происходит вокруг — зато обобрать он готов каждого встречного. Он бы, наверное, и за Герцен поспешил, да только девица была явно куда более прыткой, чем ее непосредственный начальник. — Не смотрите так на меня, генерал, — с язвительной улыбкой произнес трактирщик. — Здесь ведь у нас все равны, так что я и с вас мзду потребую, ежели чего разобьете. — Да полно тебе, Юрка, — генерал-майор отмахнулся. — Я ничего и не говорю. Налей еще.