Чумной Петербург

Someday, someday Yeah, you’ll blow us all away. — Hamilton. An american musical.

В гражданской карточке она была записана как Нина Андреевна Хрусталёва. Среди детей и священнослужителей ее называли Нинель. Такое имя, необычное для Петрограда, девочка выбрала не сама — еще с рождения так ласково называла ее матушка. Самой Нине звучание прозвища очень нравилось, да его еще и приняли в церкви. Будучи дочкой мастера-плотника Хрусталёва, спасшего от холодной смерти Васильевский остров, Нинель пользовалась авторитетом среди детей, а потому и от них возражений не поступило. Не то чтобы Свиридов хотел все это узнать — просто Нина оказалась довольно болтливой. Возможно, в силу возраста, а, может, потому, что нашла взрослого, который не пытается перебивать. А тут попробуй попытайся — в лучшем случае Дмитрия просто оставили бы посередь дороги. Или вовсе у ног патруля. Так что Свиридов молчал и внимательно слушал. Иногда, впрочем, в ее монологе проскальзывали и полезные сведения — например, что некий Бородач часто отзывался о нем, Свиридове, как о человеке полезном и важном, и что к нему нужно было обратиться в первую очередь. Или что этот ее отец-плотник вместе с «Инженером» и «Трактирщиком» составляют прямо-таки важнейший костяк опального василеостровского общества. Свиридов догадывался, что в Нине по большей части говорила отцовская любовь, но со счетов Хрусталёва списывать не собирался. Однако чем больше информации он получал, тем сильнее чувствовал всю напрасность положения осажденного острова. «Паромщик» и «Извозчик» на грани ареста ежедневно помогали в доставке новостей мятежникам. «Леди» всяческим образом старалась оказывать им поддержку, но Нинель не сомневалась, что рано или поздно ее супруг перестанет быть полезен правительству, а потому она сама окажется в опале. Оставалась вера в «Отца», но от него давно вести канули в Лету. Много неприятностей доставляла и Чума. По началу болезнь не трогала Васильевский остров — помогали твириновые приправы «Повара», добавляемые в каждое блюдо, даже в чай. Но не доследили. Среди беженцев попалась пара больных. — Мне все кажется, что они специально подосланные были, — строго заметила Нинель, — но папа говорит, мол… Чумные тоже люди. И тоже жизни хотят. О них заботятся Могильщик и навный Бекрень. Первый уже весь твирью пропитан, а второй… Вот же, у навных этих этот… Как его… — Иммунитет, — подсказал Дмитрий. — Именно! — Нинель хлопнула себя по лбу. И рассказ продолжился. Особенно тяжело далась девчонке часть про докторов. Через слово повторяла, что волна арестов была безумием, не имеющим смысла. С грустью поведала о тяжкой судьбе заключенных Петропавловской крепости. — Бородач хочет нападения, но все не решается… Твердит, мол, не воины мы. Дети да гражданские. Тяжко ему. Хочется войны и справедливости, а есть только ветер и сырость, — Нинель вздохнула. В ответ Дмитрий скупо рассказывал и о себе — во всяком случае, что помнил. И о том, что остальное не помнил — тоже. — Так ты что же, беспамятный, выходит? — с подозрением уточнила девочка. — Выходит, что так, — Дмитрий пожал плечами. — Ничего не могу с этим поделать. — Тогда тебе вдвойне нужно к нам на остров! — оптимистично заявила Нина. — Бородач в миг все тебе расскажет и напомнит, а там, глядишь, память и сама вернется. Постепенно они выходили к Неве. Значительная часть детской шайки растеклась по подворотням и переулкам. Со Шпалерной улицы они вынырнули на Литейный проспект уже вдвоем. Нинель ощутимо наступила на ногу Свиридову, заставив того наклониться и сморщиться, а сама резко обернулась к прилавку, торгующему платками и шарфами. По проспекту, чеканя шаг, прошествовала колонна инквизиции. Как только они остались за спиной, Нинель схватила Свиридова за рукав и потянула за собой к мосту, по пути вытащив из-под плохонькой куртехи длинный черный шарф. — Лицо скрой. Авось и не признают, — поручила она, отдавая шарф Свиридову. Встречаться с инквизицией лицом к лицу не хотелось. Как и терпеть в очередной раз какой-нибудь неожиданный удар, так что Дмитрий замотался тканью, оставив на виду только глаза. Литейный мост пришлось перебегать. На нем скрыться от патруля не представлялось возможным, но и на другую сторону Невы иначе не попасть. Паром ходил на Английской набережной, однако возвращаться назад не имело смысла; к тому же, патруль на центральных улицах наверняка куда внимательнее, чем на Петроградке, так что выбор остался небогатый. А там, может, и Тучков мост свободен. Частенько его оставляли без охраны, полагая, что все мятежники давно известны, а потому не сунутся с острова. Если не повезет — можно нырнуть под мост и поймать лодочника. Те за определенные обещания возили туда-сюда. В первую очередь, за обещание жизни и спокойного существования. К счастью, мост удалось пересечь без каких-либо последствий, и странная пара двинулась дальше. По левую руку, как пояснила Нина, находилась «обитель всего самого худшего в новой власти» — Петропавловская крепость, куда отправляли всех сколько-нибудь нужных неугодных, кого не сошлешь за городские стены без последствий. Доктора, офицеры, купцы… И если они не будут осторожны, окажутся там тоже. Точнее, окажется Свиридов, ибо детям дорога одна — в работные дома. — Это еще ладно, мне шесть лет, — грустно вздохнула Нина, хмурясь. — Нас, маленьких, отправляют на фабрики, прибираться и заводить станки. И кормят хорошо, потому что городским нас жалко. А кто постарше, тех могут отдать работать в дома на Безымянном. На всяких дядь. Вон, Степнячка от такого дяди сбежала. Я к такому не хочу. Да я и на фабрику не хочу, мне на улице хорошо. — Не самые лучшие познания для твоего возраста, — хмуро отозвался Дмитрий. Нина посмотрела на него своим невыносимо взрослым взглядом, но ничего не ответила. Все казалось неправильным, неестественным, будто карточный расклад в преферансе за столиком какого-нибудь редкостно паршивого трактира. Свиридов вбирал в себя информацию, как губка — и чем больше ее становилось, тем яснее он ощущал эту неправильность. Отрицание эпидемии, надвигающейся подобно стаям саранчи. Загребущие руки министров. Говорящая кукла вместо императрицы. Гонения. Аресты. Убийства. И на фоне всего этого — тщетные попытки обывателей жить, как будто ничего не случилось. После сцены на площади Свиридову действительно показалось на мгновение, что город должен предстать ему как одно большое средоточие тишины, но нет — по улицам продолжали ездить повозки, спешить граждане — в основном с работы и на работу, — девушки улыбались, мужчины почтительно кланялись патрулям. Лишь дети щемились по углам, будто одни во всем мире понимали наигранность происходящего. Словно какой-то залетный цирк. Не смешной совершенно. — Ты только не отставай. Нина умела теряться в толпе. Даже такой редкой. Девочка с мужчиной подозрений особенных не вызывали — уж куда меньше, чем одинокий ребенок или одинокий мужчина. Вместе они плыли по течению заселенных кварталов, как по грязному каналу, виляя от улицы к улицы, маневрируя в клоаке человеческих притворств. Неожиданно внимание девчонки привлекло тихое напевание из-за угла: «Он гнал вой­ска На­поле­она до са­мых до род­ных гра­ниц», — она тут же нырнула в проулок, откуда доносилась песня, оставив Свиридова одного на углу дома. — Новости? — послышался ее тихий голосок. — Не сейчас. Что от Отца? — ответил кто-то с легким надрывом. — Не встретила. Они переговаривались еще какое-то время — совсем недолго, с полминуты, может, — после чего Свиридов услышал приближающиеся быстрые шаги. Вначале из тени переулка вылетела пара — мужчина в плохоньком сюртуке и девушка в простеньком крестьянском платье. Свиридов проводил их, пронесшихся мимо на предельной скорости шага, взглядом. Мужчина показался знакомым. — Пошли, чего встал! — Нина дернула его за подол, и как раз вовремя — из-за поворота вырулили несколько инквизиторов, все, как один, с оружием на изготовку. — Все еще арестантов ищут?.. — вполголоса спросил Дмитрий у оттаскивающей его из опасного поля зрения девочки. — Нам какое дело? — шикнула Нина. — Мы тут вообще гуляем, никого не трогаем… Давай сюда! Дальше по улицам, мимо одинаковых домов и заколоченных ставен. Люди, стены, фонари, снова люди, снова фонари. Снова стены. Споро преодолели узкий переулок, вырулили налево — Свиридов успел заметить, что они уже добрались до набережной — и поспешили к мосту, который так удачно оказался в зоне прямой видимости. — Ы-ы-ых! — Нина прикусила ноготь большого пальца, озираясь. — Что ж так не везет-то!.. Давай, шевелись, а то мы никогда домой не попадем! Странное место — гарнизон Тучкова моста. Официально вся переправа была покрыта взрывчаткой, которую могли пустить в ход при попытке островных перебраться на Петроградскую сторону. По факту — не часто там присутствовал хоть кто-то, чтобы исполнить приказ. Однако в этот день то ли офицеры решили показать свою ответственность, то ли уже долетели вести о беспорядках на площади, но солдаты с ружьями на плечах занимали посты, готовые выстрелить даже в птицу, случайно поднявшуюся в воздух со стороны Васильевского острова. Нина нахмурилась. Плохо дело. Так даже под мост толком не спуститься. Свиридов, оглядываясь в поисках пути отступления, почувствовал жжение в меченой руке. Поднял к лицу кисть, стащил перчатку, провел по коже пальцем. Эта метка… Будто что-то напоминало о себе… Что-то, совсем недавно забытое. Затылок заныл привычным уже ощущением, Дмитрий поморщился. — Чего ты там дергаешься? Мешаешь! — фыркнула на него девчонка, оборачиваясь. Глаза ее расширились от ужаса, когда она увидела руку Свиридова. — Что такое? — осторожно спросил Дмитрий, торопливо пряча раздираемую жжением руку под плащ. — Метка! Метка Навных! — пискнула Нина, едва сдерживаясь, чтобы не завопить в полный голос. — Ты знаешь ее? — Свиридов отступил на шаг, утягивая за собой девочку, чтобы их никто не обнаружил… Хотя бы не так быстро, как посреди дороги. — Конечно, знаю! — важно объявила Нина. — Забыл? У нас Навные на острове живут, а я — очень внимательно слушаю. Точно такая же у Кутузова была, когда он… — Кутузова? — Ты что, дурак? — совершенно искренне возмутилась девочка. — Не знаешь Кутузова? Ну, — она затараторила, пытаясь напевать, но от нахлынувшего волнения получалось плохо, — «Была у нас людская храбрость, Был с нами звон упругих жил, И был — что точкой в битве стало — Герой, Кутузов Михаил»! Не вспомнил? Ну ты, совсем дурак, даже песню не знаешь! Хорошая песня, между прочим… — Я не дурак. Я — беспамятный. Говорил же, — Свиридов поджал губы. Если уж даже шестилетняя девочка разумеет тебя недалеким — это повод задуматься. — Эта метка — она тебя ведет! — продолжила тем временем Нина. — Оно там, как это, изнутри зовет… Может всякие штуки делать, прям как Навные свое Пугало. Или… — вдруг девочка хлопнула в ладошки. — Точно, я вспомнила! Кутузов, говорят, умел притягивать врагов к себе и себя к врагам, как на тросе, только без всякого троса. Я думаю… — она заговорщицки понизила голос, — с помощью этой штуки ты можешь перемещаться. — Как это? — Ну… — Нина сконфуженно почесала затылок. — Я сама точно не знаю. Но так можно, я уверена! Оно само подскажет, говорят. Метка эта. — Не уверен, что это хорошая мысль… — пробормотал Дмитрий, а метка тем временем лишь сильнее начала болеть. Звала, ждала, заставляла обратить на нее внимание. — Нормальная! — обиделась девочка. Свиридов понимал ее — в шесть лет еще не перестаешь верить в чудеса, особенно, если о них говорят на каждом шагу. — Иначе нам на другой берег не перебраться! Слушай метку, она подскажет. Так… говорят. Повинуясь внутреннему позыву, как и посоветовала Нинель, вцепившаяся в его свободную руку, Дмитрий сосредоточенно уставился в одну точку с другой стороны реки под мостом, где гранитная набережная выныривала из-под стальной глади воды. Поднял руку, чувствуя, как метка нагревается. Ощущения заставляли скептический настрой таять с каждой секундой. Что-то происходило. — Скорее, — шепнула Нина, слыша, как приближаются солдаты. — Эй! Вы там! Назовите себя! — приказной тон в компании с нервным шепотом девчонки сбивал с толку. Свиридов и без того не знал, что ему делать, а тут еще отвлекают со всех сторон. Он рванул рукой на себя, будто стараясь притянуть противоположный берег ближе. Девочка вскрикнула, цепляясь за его руку. Ощущение невесомости. Ветер в глаза. Детский крик. Звук выстрела вслед. Знакомая боль. Слишком знакомая. Тяжесть девочки внезапно исчезла, отдавая Дмитрия на растерзание чувству падения. Зак­ры­вая гла­за, он по­чувс­тво­вал, как хо­лод­ная во­да об­во­лаки­ва­ет его те­ло. Темнота вокруг, пустота внутри, ощущение беспомощности. Его тянет вниз, вниз, вниз… Длинные водоросли хватают за руки, ноги, не дают выбраться. Пугливая рыба проплывает перед самым носом. Свиридову кажется, что это конец. Ровно до того момента, пока его не посещает ощущение чужого, укоризненного, темного взгляда. Кто-то невидимый укоризненно качает головой, недовольный его неудачей. Странное состояние не покидает его ни на секунду, однако долго задаваться вопросом нет ни сил, ни времени — особенно в тот миг, когда Дмитрий, наконец, делает непрошенный вдох, и вода канала проталкивается в легкие. И он понимает, что это не приносит забвения. Его грудь, распираемую водой, раздирает нестерпимая боль, но он не чувствует ни потери сознания, ни нехватки кислорода. Кровь в висках пульсирует, готовая пробить черепные кости, все тело вопит от боли, но… Он просто не умирает. Вода не забирает его в темноту. И в это мгновение Дмитрий чувствует, будто чужие всесильные руки выталкивают его из глубины. Вверх, вверх, вверх. Открыв глаза, Свиридов увидел перед собой два обеспокоенных лица. Двое мужчин — оба в малость потрепанной чиновничьей одежде (Свиридов отбросил удивленную мысль о том, откуда ему вообще известен крой чиновничьей одежды) — наблюдали за ним с сомнением, будто бы не доверяя собственным глазам. — Жив? — осторожно спросил тот, что слева. Вместо ответа Дмитрий закашлялся, избавляясь от воды в легких. — Жив, — выдохнул второй, ответив тем самым на вопрос соратника. — Поверить не могу, что Нина была права… — пробормотал в недоумении первый. Со звуком знакомого имени к Свиридову словно вернулось понимание происходящего. Он огляделся. Явно уже не на набережной, место было незнакомым… Его взгляд уперся в безукоризненную серость мощеной мостовой. Он на другом берегу. Это Васильевский остров. — Нина в порядке?.. — спросил он, снова заходясь в кашле. — Да что с ней станется, — несколько нервно усмехнулся юноша слева. Свиридов поднял на него малость прояснившийся взгляд, и в затылке опять неприятно защемило. Это лицо, растрепанные волосы, совершенно неуместная редкая бороденка… — Юлий, — сорвалось с языка будто само собой. Откуда он знает это имя? — И тебе привет, — снова усмехнулся юноша. — Давно не виделись. — Я… — Свиридов запустил руку в насквозь промокшие волосы. — Я помню имя, но не помню… тебя. Беспамятный. — Головой, что ли, ударился, когда падал? — Юлий пытался придать себе серьезный вид, но голос выдавал с потрохами. — Нет, это… Долгая история. — Давай-ка лучше отведем тебя к Громову, — строго заметил второй молодой человек. У него, в отличие от Юлия, был взгляд хищный, и поза опасливо боевая. — А еще лучше — сначала в лазарет. Мало ли что. Ты наглотался воды на всю оставшуюся жизнь, как я посмотрю. В подтверждение его слов Свиридов снова закашлялся. — Я, кстати, Руслан, — наконец, он поздоровался, помогая Дмитрию подняться. — Идти можешь? — Все в порядке, — тщетно попытался успокоить своих спасителей Дмитрий. — В порядке, клянусь. Их отвлек звонкий детский возглас — Нина вынырнула откуда-то из-за их спин, а позади нее, скрываясь среди дворов и деревянных пристроек, уже вовсю рыскала ее мелкая банда. Девочка ловкой крысой протиснулась мимо Юлия и Руслана, вцепившись в подол плаща Дмитрия, совершенно не смущаясь воды. — Я же говорила, говорила тебе! — восторженно, но чуть испуганно воскликнула она. — Я ты не верил! Свиридов удивленно посмотрел на нее, а после поднял руку с меткой. Он не сразу заметил, что жжение пропало, сменившись легкой ноющей болью где-то у самого края кожи. Четкие черные линии совсем не изменились, словно не произошло ровным счетом ничего необычного. Одно Свиридов понимал наверняка — ему достался совсем не простой рисунок. И неизвестный даритель явно не хотел, чтобы Свиридов забывал об этом.