Мышам - мышеловка, стрекозам - паучьи сети

Кастиэль часто задумывался о том, какой на самом деле смысл несет в себе избитый процесс взросления. В своей голове он, с детства обладающий красочным воображением, рисовал перед мысленным взором гибкую спину хищника, в погоне за своей жертвой пружинящего задние лапы перед прыжком. Этот механизм не дает осечек. Он не мог с уверенностью сказать, когда его настиг собственный зверь. Возможно, это случилось в тот день, когда воздух в доме рассекали тарелки, окропляя мелкой крошкой дорогого фарфора пол. Фарфор хрупок. Сердце Кастиэля - тоже. Хлопали двери, пока отец впопыхах набивал сумку вещами, а потом одна из дверей глухо захлопнулась и за его спиной, навсегда разрезая временное полотно на то, что было до, и то, что стало после. С того дня Кастиэль несет за собой по жизни несколько воспоминаний: грубая рука отца, приглаживающая на прощание его волосы, беспорядочные всхлипывания матери, неспособной справиться с эмоциями, и молочно-белые ступни сестры, усеянные рубиновыми капельками крови. Маленькая Анна бежала за отцом слишком отчаянно, чтобы обратить внимание на осколки битой посуды под ногами. В тот день Кастиэль впервые заботился о них обеих. Он часто думал о том, что значит быть взрослым. Это приговор? Должен ли он стать другим человеком? Мыслить иначе, иначе поступать, принимать другие решения? Может быть, расставить другие приоритеты? Он не знал. Хотя и склонялся к последнему варианту. Все дело... в приоритетах, пожалуй. Все дело в необходимости думать более дальновидно, просчитывать шаги, рассуждать о последствиях. Так, если ребенок выбирает желаемое, взрослый вынужденно выбирает разумное. Но всегда ли разумный выбор считается правильным? Разумно было придерживаться плана в своей голове. Читай, разгребать свое дерьмо, не отвлекаясь на мысли о Дине. Кастиэль старался. Он начал с того, что навестил Габриэля. Потому что некоторые люди приходят к церковным стенам, чтобы найти утешение в объятиях Бога. Другие стучатся в двери домов родителей, друзей, возлюбленных в надежде переждать бурю в их руках. Некоторые находят новый смысл в общении с детьми, ведомые чистотой их сердец и глаз. Самые одинокие из людей в поисках душевных сил обращаются к домашним любимцам, зарываясь пальцами в мягкую шерсть и восполняя таким образом пробелы своего одиночества. В самые тяжелые моменты своей жизни Кастиэль Новак приходит к своему брату. В последнее время, уж точно. И в этот раз. Он всегда появлялся на пороге палаты Габриэля, разбитый и сломленный, будучи не в силах даже распрямить плечи, когда у него в очередной раз совсем опускались руки, он приходил и выворачивал собственную душу наизнанку, принимая звенящую тишину в ответ за жест молчаливой поддержки. Он приходил к нему за советом, за помощью, за наставлением, он шел к нему, чтобы дотронуться до прохладной кожи его рук и напомнить себе, что Габриэль еще не ушел, но уже и не вернется, если он просто продолжит сидеть вот так. И каждый раз это заставляло его до крика пугаться собственных мыслей, это отрезвляло, заставляло его немедленно подниматься на ноги и покидать палату, и пытаться снова, и работать усерднее и, возможно, спать меньше, питаться хуже, выматываться до изнурения, зато приносило результат. Даже находясь в бессознательном состоянии, Габриэль помогал ему оставаться сильным. В этот раз все было по-другому. Кастиэль так и не донес ногу до пола, шагнув вовнутрь. Свет. Освещение в палате было приглушено до теней. Так гасят лампы в комнате смертельно больного. Если идти по длинному коридору с чередой одинаковых идеально-белых дверей, дверь в палату Габриэля находилась в самом конце. Это подсознательно напрягало Кастиэля с самого начала. Словно от его брата заранее отказались, зареклись прилагать какие-либо усилия, словно он был забыт и покинут всеми в этой самой отдаленной части больничного крыла. Он упорно отмахивался от этих мыслей, к тому же мама и Анна не разделяли его глупых волнений. В конце концов, все палаты одинаковые, внутри и снаружи, говорили они. Вот только в одних свет горел в полную силу, а в самой отдаленной по коридору - едва брезжил. Ранее слепящий, яркий свет ламп теперь сменился на тусклый, дрожащий. И без того маленькое помещение, вмещающее жесткую койку и стул, стало казаться еще меньше в размерах. Свет вдыхал жизнь в эти стены, свет нес надежду и веру в лучший исход, но и этого не стало. Они заставили комнату погрузиться в темноту и давящее уныние, словно ни в чем больше не было смысла. Можно ли считать это актом психологического давления со стороны персонала? Нужно было только собрать сумму, необходимую к оплате до конца этого месяца. Он мог это сделать. Он собирался выплатить оставшийся долг за прошлый месяц, и он даже нашел бы лишние деньги, чтобы сделать маленькие презенты медсестрам, ухаживающим за Габриэлем, потому что это то, как работает система, известная ему не понаслышке. Он мог угрожать, мог устроить разборки или мог сам броситься искать электрощитки, но вместо этого он лишь сидел там и чувствовал острую вину за то, что едва может обеспечить брату хотя бы минимум необходимого ухода. Они уже ужали свои расходы до предела, подобно тому, как и без того узкую талию затягивают в тугой корсет. Кастиэль постоянно брал дополнительные смены в баре и застревал на несколько ночей в неделю в подпольном помещении элитного ночного клуба, разнося напитки по залу в узких джинсах. Деньги здесь его устраивали, за одну ночь он получал больше, чем за две смены у Эллен. Каждую смену он натягивал футболки без рукавов, чтобы людям легче было облизывать взглядом его мышцы, затягивал задницу в штаны тесные настолько, что с трудом поднимал ногу для шага, лавируя с подносом между потными телами танцующей толпы, а Тесса - красивая шатенка у шеста - подводила ему глаза тонкой линией черной подводки и кое-как укладывала волосы. Раз за разом, отстраняясь, чтобы полюбоваться на дело своих рук, она критически оглядывала его с ног до головы и говорила: - Ох, малыш. Зал сегодня под завязку набит твоими чаевыми. Она пророчила, не иначе. Пьяные девчонки возраста его сестры непослушными пальцами оттягивали край его штанов и засовывали мятые купюры за пояс, а мужчины с пролысиной на голове вдвое старше него позволяли себе огладить полушария ягодиц, оставляя наличные в заднем кармане. Некоторое время Кастиэль покорно улыбался в ответ на дружный пошлый хохот или кокетливое женское хихиканье, отгоняя дотошные мысли и подбирая с пола остатки самоуважения, а затем не выдержал и перевернул поднос на отутюженные брюки одного в край обнаглевшего клиента. Разумеется, его уволили, и стабильный приток денег на этом прекратился. Пришлось вернуться ко всем подработкам и снова работать на износ. В некотором роде он чувствовал поддержку со стороны матери и Анны. Мама устроилась кассиром в одном из магазинов большой сети супермаркетов, опутавшей весь город. Он не почувствовал особых изменений в бюджете, но видеть ее в приталенной чистой рубашке, на которую крепился бейдж с именем, с аккуратно поднятыми в высокую прическу волосами, с посвежевшим лицом и полностью осмысленным взглядом - это значило для него целый поднебесный мир. Анна в свободное от учебы время работала в прачечной. И когда однажды вечером она объявилась с протянутой пачкой хрустящих наличных и лапшой о том, что заработала их, не прибегая к каким-либо аморальным методам, Кастиэль постарался отреагировать максимально рассудительно. Мысли о том, что именно Анна делала за эти деньги, сразу заполонили его голову, одна опережая другую. Он тут же постарался отгородиться от всего, что могло затмить в его сердце чувство уважения к младшей сестре, потому что, вероятнее всего, в этом он был к ней несправедлив. Кроме того, откровенно говоря, ему было не до вопросов нравственности и морали. Так что Кастиэль принял деньги и кое-как распределил их на первостепенные нужды. Все деньги так или иначе проходили через его руки, поскольку именно он занимался бюджетом, всеми вопросами и делами семьи. С недавних пор он стал записывать все расходы до последнего доллара, а на холодильнике образовался причудливый коллаж из платежных счетов, края которого скрепляли разноцветные магниты. Кастиэль и хотел бы сделать еще больше, но не мог, поскольку хотя бы прожиточный минимум был необходим им самим. Он не находил в себе сил смотреть, как мама четвертый день подряд наполняет тарелку сухими макаронами и, наткнувшись на его извиняющийся взгляд, посылает ему беззаботную ободряющую улыбку, безмолвно уверяя, что все в порядке; он не мог спокойно наблюдать, как крутится по гостиной Анна с дыркой на колготках, потому что на счету каждый цент, и нет лишних денег на пару новых. Распродажи, уцененные магазины, скидки - все это давно стало приоритетными словами для них, стоило только выйти в город. Все это тем или иным образом подтолкнуло его к принятию радикальных мер. Так, он выставил дом на продажу, избегая задних мыслей о том, где, в таком случае, они будут жить. Деньги были нужны сейчас, а у него истощилась фантазия о том, как еще их достать. Анна и мама полностью поддержали его решение. Они нашли в старой записной книжке отца номер малоизвестной риелторской конторы, и в тот же день порог их дома переступил высокий блондин средних лет в деловом костюме, назвавшийся Бальтазаром Милтоном. Он говорил с французским акцентом и знанием дела. После быстрого осмотра дома, он пообещал сделать все необходимое и ушел, напоследок задержавшись глазами на миссис Новак. Кастиэль, не придав этому жесту особого значения, набрался терпения и принялся ждать. Бальтазар перезвонил через пять дней, как раз когда Кастиэль, согнувшись над издающей предсмертные хрипы стиральной машиной, боролся одновременно за ее жизнь и за блузку Анны, которую зажевало проклятое устройство. Вердикт Милтона заключался в том, что дом со старой проводкой и местами протекающей крышей с руками никто отрывать не собирался. Кастиэль поблагодарил мужчину, повесил трубку и завыл в голос. Он не справлялся. Он не выдерживал всего, что опустилось на его плечи. Черт возьми, ему было двадцать три. Он не был ни сильным, ни умным, ни мужественным достаточно, чтобы протащить на себе целую семью через шторм и ураган в одиночку. Он простой парень, очевидно, не преуспевший ни в обеспечении достойной жизни для близких людей, ни в поиске каких-то перспектив для себя самого. Ему никогда не следовало прыгать выше своей головы. Но удивительным, по-настоящему удивительным было то, что, несмотря на все это, мыслями он всегда возвращался туда, где хранились воспоминания о зеленых глазах и теплой улыбке. До этого самого момента он не осознавал, насколько проще было бороться против всего мира, если ты не один. Человек не может быть островом, он читал это где-то или, может быть, слышал от кого-то, но сейчас как никогда прежде был способен окунуться в сакральную глубину этих слов. Он не мог ничего с собой поделать. Он не мог ничем заниматься, не мог сосредоточиться на работе, на принятии решений, на болтовне Анны, на ласковых просьбах матери. Он спасался только механическими движениями, потому что некоторые действия были просто запечатаны в одном из многих лабиринтов сознания каждого человека. Как оказалось, Дин был ему необходим, чтобы жить. У него не было шанса это проверить раньше: он не мог припомнить более темного и безрадостного периода в их отношениях. И, если честно, он многое отдал бы за то, чтобы ему и не представился шанс проверять. Он скучал так, что не было никаких сил. Ему не хватало крепких рук и глубоких поцелуев, от которых враз слабели ноги, не хватало бесстыдного секса и требовательных прикосновений, не хватало того, как Дин спускался по утрам на кухню, вслепую протягивая руки за дымящейся чашкой пряного кофе с анисом, того, как он запрокидывал голову в приступе смеха или того, как они с Сэмом устраивали на ступеньках к дому ребяческие перепалки, едва ли не скатываясь с крыльца кувырком, того, как Дин одним взглядом мог поставить его на место, когда он в чем-то переходил границы, и того, как Дин позволял утыкаться носом в свою шею, и Кастиэль мог вдыхать его запах до тех самых пор, пока не начнет кружиться голова. Он скучал. Это было больше, чем он мог бы описать словами. Впрочем, Дин в некотором смысле объявился сам. - Дин приезжал сегодня, - будничным тоном сообщила ему Анна, ловко уклоняясь от холодных брызг, прилетевших из-под колес проезжавшей мимо машины. Только что прошел дождь. Они медленно тащились домой, потому что Кастиэль, уставший и изнуренный, с трудом переставлял ноги. Анна зашла за ним к концу смены, чтобы провести вместе хотя бы те двадцать минут ходьбы, что занимает дорога от бара до дома, потому что иначе они не успевали переброситься и парой слов за день: Кастиэль уходил с утра раньше, чем она просыпалась, а по вечерам уже он, едва добравшись до кровати, мгновенно засыпал и всегда видел сны без сновидений. Парень почувствовал, как измученное надеждой сердце перевернулось в груди, и вдруг ощутил иррациональную необходимость принять независимый и равнодушный вид. - Вот как? - он безразлично пожал плечами. Анна, разумеется, не могла не заметить, что он из последних сил кусает губы, чтобы не начать задавать вопросы. Девушка тихо засмеялась, выжидая момент, когда он больше не сможет с собой бороться и перестанет, наконец, строить из себя оскорбленную невинность. Его железный щит уже вот-вот готов был расколоться на платиновые лоскутки. Уставившись себе под ноги, она мурлыкала под нос песню из рекламы тренажеров и усиленно старалась наступать только на сухие островки земли. Кастиэль недовольно скосил глаза туда, где мелькала рыжая макушка сестры. Руки чесались одарить эту девчонку легким подзатыльником. Он ждал, что Анна продолжит бездумно болтать, и ему не придется выспрашивать подробности самому, что она достанет щипцы и углубиться в грязное белье на пару с ним, но она, казалось, вовсе не собиралась развивать тему. Парень раздраженно передернул плечами. - Говори уже, - он старательно закатил глаза за веки, - зачем он приезжал? - и прикусил щеку изнутри. - Ко мне? Он просил что-то передать? Анна огорченно поджала губы. Меньше всего ей сейчас хотелось расстраивать брата, но она справедливо полагала, что скрывать такое не стоит, да и не получится. - Нет, Кас. Он привез продукты, - неловко договорила она. Скрыть холодильник, забитый молочкой, мясом и овощами, все равно никак не представлялось ей возможным. Кастиэль поник. Кроме того, ему каким-то образом удалось совместить опущенные в унынии плечи и гордо вздернутый подбородок: - Что? Опять?! Да в жопу его благотворительность, мы не бедствуем! Анна грустно улыбнулась ему. Ее одолевали смешанные чувства. И мама, и она сама уже давно считали Дина семьей. Парень брата нравился ей за чувство юмора, за хороший вкус в одежде и предметах, которыми себя окружает, и за безоглядную любовь к Кастиэлю, потому что другой на его месте уже давно бежал бы от их семейки так быстро, как только позволяли ноги, но Дин ни разу не отступил в тень. Да и не впервые он приходил и, не спрашивая ничьего мнения и не обращая внимание ни на чье недовольство, если оно и было, приносил продукты или еду на вынос, а все-таки было в этом что-то унизительное из раза в раз. Когда он появлялся на кухне, едва удерживая коричневые бумажные пакеты в руках, все в доме чувствовали неловкость, потому что Дин видел и знал, насколько у Новаков все было плохо. Тем не менее, унизительно или же нет, все же благодарности и признательности единственному человеку, которому было не все равно, что они едят и как живут, было больше. Она не обманывалась: Дин заботился только о благополучии Кастиэля, только до него ему было дело, но в каком-то смысле они все уже стали родными. Ее беспокоило то, каким измученным выглядел Кас и как он себя вел последнее время. Насколько она может судить на основе деталей, подмеченных соколиным глазом женской проницательности, у них с Дином произошел какой-то разлад, и Кастиэль очень остро переживал это. Так что сказать ему про холодильник, еще с утра служивший приютом для повесившейся мыши, а уже к обеду до последней полки набитый продуктами первой свежести девушка заставила себя через силу, поскольку, если дело касалось реакции Кастиэля, она могла бы поспорить на свою почку и не прогадала бы. Так она и не прогадала: Кас выглядел так, будто кожа на его лице вот-вот разойдется по швам от распирающей его изнутри злости и неспособности как-то повлиять на ситуацию. Сказать брату еще и про то, что те деньги, которые она на днях вручила ему, изогнув губы в фальшивой улыбке, тоже передал ей Дин, заставив наплести Кастиэлю чушь о честном заработке и прочей лабуде, Анна просто не решилась. Может, ему лучше и не знать, из чьих денег он оплатил счет за электричество и покрыл долг за июль в больнице. Она усмехнулась. Не своими, так чужими руками Дин поступал так, как считал нужным, и в итоге всегда брал свое. Не сказать, чтобы она не одобряла его методы. Им обоим ли было не знать, что к Кастиэлю нужен подход не с тыла, не сбоку, а по хитро выверенной диагонали и специально подобранной траектории. Анна моргнула, отгоняя мысли. - Кас, не глупи, - мягко, но назидательно заговорила она. - Мы уже неделю питаемся макаронами и запариваем хлопья на воде. Кастиэль промолчал. Как будто бы он не знал, блять. И все-таки, если бы кто-нибудь объяснил ему, каким образом к этому должны относиться его отношения, он был бы благодарен. - ...Ну, еще мажем на хлеб какой-то старый джем, - Анна прикурила сигарету, выдыхая густой дым в ночное небо. - Это бутерброды с арахисовым маслом, - раздраженно поправил ее Кастиэль. Анна рассмеялась. - Как скажешь. Будешь? Кастиэль бросил короткий взгляд в сторону сигареты. - Нет. Анна пожала плечами. Кастиэль же не успокоился и по приходу домой. Он провел долгие пять минут, стоя перед распахнутой дверцей холодильника и борясь с желанием отправить все содержимое в мусорный бак из чистого принципа. На эмоциях он позвонил Дину, чтобы высказать ему все. За продукты, за то, что оставил его одного разбираться со всем дерьмом, упиваясь собственной обидой или еще чем, после стольких раз, когда он обещал - обещал, блять, - что не уйдет, что останется с ним. Но Дин был предусмотрительным человеком и к тому же полностью посвященным в тонкости характера Кастиэля, так что не озаботился ответом на звонок. Ну и похуй, подумал Кастиэль, стягивая с полки холодильника шоколадный батончик и агрессивно разрывая упаковку. По-хуй. ... Долго он без Дина все равно не продержался. Два дня спустя он набирал знакомый номер уже совсем не для того, чтобы обвинять. Оставил трусливое сообщение на автоответчике, в котором просил о встрече под каким-то глупым предлогом, позорно заикаясь и ежесекундно делая длительные бессмысленные паузы; дождался ответного сообщения, в котором Дин спокойно ставил его в известность, что заедет к Эллен во время смены Кастиэля, не потрудившись уточнить день и приблизительное время. Так что его визит был похож на гром, набатом прокатившийся по чистому небу. - Еще порцию картошки, будьте добры. - Одну минуту, - улыбнулся Кастиэль и развернулся в сторону двери, виртуозно удерживая башню из грязных тарелок. Так и застыл. Дин стоял в дверях и, видимо, ждал первых слов от него. Кастиэль молчал тоже, сбитый с толку и растерянный. Он усиленно соображал, что делать, а минуты тянулись, как потерявшая всякий вкус жевательная резинка, которые парень привык отскребать от нижних поверхностей столов и стульев. Руки начали уставать от тяжести тарелок, девушки беспокойно завозились на своих местах, недовольные тем, что официант завис прямо над их головами, и Дин, по-видимому, тоже терял терпение. Он шагнул навстречу и, не сказав ни слова, взял большую половину посуды из его рук, облегчая ношу, и уверенно направился в сторону подсобных помещений. Кастиэль моргнул и бросился следом. - Дин, тебе нельзя здесь находиться. На кухню посторонним вход запрещен, - нервно прошептал парень, наблюдая, как Дин поочередно опускает тарелки в посудомоечную машину. В брюках и белой рубашке, он выглядел просто нелепо среди кастрюлек с кипящим маслом и снующих мимо поваров и официантов. - Дин, оставь, я сам сделаю, - снова зашептал Кас, отчаянно дернувшись вперед. В следующую секунду он расширенными глазами наблюдал, как его стараниями на белоснежной рубашке Дина расползаются свежие пятна от томатного соуса, остатки которого сорвались с тарелки. Дин замер и выпрямился, уставившись на уродливое пятно. - Прости, - перепуганно забормотал Кастиэль. - Я сейчас же все... - Исправишь? - предположил Дин. - Не нужно, - он усмехнулся, и Кастиэль, к своему удивлению, обнаружил, что тот вовсе не зол, а скорее позабавлен его суетливостью. - Покажи мне место, где можно с этим разобраться, - он небрежно махнул рукой в сторону пятен. - Конечно, - парень тут же развернулся и повел его в сторону комнаты отдыха, что представляла собой совсем небольшое помещение и вмещала всего несколько предметов мебели: старый диван грязно-изумрудного цвета, шкаф для верхней одежды персонала и стол на непослушных ножках с парой грязных чашек и пузатым электрическим чайником. Кастиэль закрыл дверь на защелку и нервно развернулся к Дину. - Снимай рубашку. Дин послушно принялся за пуговицы, и выглядел он при этом, в отличие от Кастиэля, совершенно уверенным и собранным. Кастиэль же чувствовал себя так, словно босыми ногами стоит на гвоздях самоуничижения, и жутко раздражался при виде этих плавных движений и расслабленной линии крепких плеч. Дин легко повел ими, и рубашка скользящим движением осела на пол. Кастиэль позволил себе самую малость насладиться зрелищем подтянутого живота и двух росчерков, выделяющих твердые грудные мышцы, и, возможно, он также позволил паре-тройке недвусмысленных картинок-воспоминаний пронестись под прикрытыми веками... Дин тихо засмеялся, похоже, что над выражением его лица. Кастиэль недовольно поднял брови. Ну и за чем, собственно, он был пойман, за тем, что пялился на собственного парня? Дин ему не дает, а на пальцах давно мозоли, что же, блять, еще ему делать? Парень скривился и раздраженно выхватил рубашку, принявшись за усиленные попытки свести пятна холодной водой. - Успокойся, все в порядке. У меня в машине должна быть запасная, - сказал Дин и двинулся в сторону двери. Кастиэль вскинулся. - Постой, ты же не всерьез собираешься идти отсюда до машины, сверкая голой грудью и животом на все заведение? - темные брови сошлись к переносице. Дин обернулся. - Не вижу в этом ничего такого, - спокойно сказал он. - Мы уже потратили уйму времени на лишние движения, а я заехал совсем ненадолго. Через час у меня назначена встреча с партнерами из Франции, и мне совершенно точно не следует на нее опаздывать, - он снова схватился за ручку. - Хватит. Я сам схожу, - резко откинув рубашку, Кастиэль направился к двери. Поравнявшись с Дином, он добавил. - Это место моей работы, Винчестер, и уж точно не место, где тебя на моих глазах склеит какая-нибудь озабоченная девка. Эллен такого не жалует, - поспешно добавил он, оправдываясь. - Меня могут уволить за такие выходки по моей вине. Дин сдержанно улыбнулся. - Рубашка, Кастиэль, - негромко напомнил он, вкладывая в руку ключи от машины, и парень быстрым шагом вышел за дверь. Он вернулся в комнату, быстро прошмыгнув мимо кабинета Эллен и всех остальных, от кого можно было получить нагоняй за отлынивание от работы. Дин быстро переоделся в чистую рубашку, вслух сетуя на то, что приедет на встречу с клиентом не как авторитетный начальник отдела, а как мальчишка в мятой рубашке. Кастиэль закатил глаза, на самом деле все еще чувствуя себя виноватым. - Итак, - протянул Дин, опускаясь на просевший диван посредине комнаты. Он поерзал, устраиваясь. - О чем ты хотел поговорить? Вот это Кастиэль называл деловым подходом. Его тело тут же тонкими ниточками прошила дрожь от страха. Лицо Дина смягчилось. - Подойди сюда и сядь рядом, - сказал он, похлопав рукой по сидению. - Ну же. Кастиэль неохотно приземлился туда, куда указала чужая рука. Необходимо было начать говорить. Он прочистил горло, по которому словно путешествовали мелкие осколки, скатываясь в пищевод и затрудняя задачу. Он уже открыл было рот, собираясь начать с извинений, потому что Дин, судя по всему, был настроен дружелюбно. После долгих недель холодной учтивости и равнодушия, с которыми Дин позволял себе обращаться к нему, лед, похоже, тронулся и начал таять, что не могло не радовать. Кастиэль несмело улыбнулся. А потом он вдруг подумал о том, что, может быть, хоть один раз за всю историю его жизни извиняться и делать широкие шаги на встречу кому-то следует не ему. Уже позже, давясь слезами в темноте своей комнаты, он снова и снова прокручивал в голове ленту этих воспоминаний и не мог поверить, что позволил одной глупой мысли, порожденной гордостью, потушить едва начавший разгораться слабый огонек света в конце бесконечного тоннеля, в котором пахло плесенью и отчаянием. Сейчас он не смог бы вспомнить и связать даже нескольких реплик, с которых началась их ссора. Это было очень похоже на крики переполошившихся грачей, которых согнали с голых ветвей деревьев. Слово зацепилось за слово, и вот уже одна буква наступала на горло другой, а обрывочные фразы не поспевали за здравым смыслом, и один, глотая звуки, старался выкрикнуть колкость раньше, чем другой. Как всегда случается во время запальных ссор. Как никогда еще не было у них. На крики сбежались официанты, все ребята, с которыми он видится каждый день и которые стали невольными свидетелями их криков и обмена ядовитыми шпильками, и Эллен тоже не заставила себя ждать. Тяжело дыша и раздувая ноздри из-за поднятого шума, она едва не отодрала их обоих за уши, как тех совсем еще зеленых мальчишек, постоянно взрывающих петарды на ее заднем дворе, но они с Дином оба понимали, что она просто не умеет иначе выражать очевидное беспокойство за них. Кастиэль стоял там, не смея поднять глаза и безропотно умирая от стыда перед всеми, кто стал свидетелями этой ссоры, и думал о том, что такими темпами скоро вся округа будет в курсе событий. В курсе того, что они расстались.