Этот дурацкий проект

Глава посвящается Nadel! Спасибо за терпение, поддержку и вдохновительные пинки)) Хартмут, словно оглушенный, спустился вниз, оделся и вышел во двор. Он как сомнамбула направился к воротам, не глядя по сторонам, и когда чья-то рука неожиданно коснулась плеча, вздрогнул и резко обернулся, в глазах застыли паника и отчаяние. Но это оказался водитель Ильи, Николай, который молча кивнул на так и стоявший у дома джип. Хартмут развернулся и обреченно влез на заднее сиденье, в голове забилась мысль: «Сейчас вывезут за город и убьют». Но машина вырулила на знакомые улицы и через несколько минут остановилась в родном дворе возле лицея. Он, как на автомате, поднялся в квартиру, снял верхнюю одежду и прошел в свою комнату, не обращая внимания ни на приветственные вопли малышей, выспавшихся после обеда, ни на озадаченный возглас матери: — Сын, что-то случилось? Мой руки, садись обедать. Хартмут понимал, что ему нужно спокойно сесть и обдумать произошедшее, которое до сих пор не укладывалось в голове, и, возможно, тогда он снова обретет душевное равновесие, которое раньше никогда не покидало его. Он переоделся в футболку и домашние штаны и долго мыл руки в ванной, намыливая, смывая пену и снова намыливая. В зеркале над умывальником отражалась совершенно белая физиономия с безумным взглядом. Так же отрешенно сел за стол на кухне и съел все, что поставила перед ним мать. Она встревоженно поглядывала на сына, но больше ничего не спрашивала. Пообедав, Хартмут вернулся в свою комнату, закрыл на защелку дверь, лег на диван и, не обращая внимания на вопли братьев, старательно вспоминал и обдумывал каждую минуту, каждое действие в доме Ильи. Вывод вырисовывался один: все, что происходило до того момента, как Златоверхий кинул полотенце на план Хартмута, было совершенно стандартным, как и на протяжении последних десяти с лишним лет, но вот с этого момента поведение Ильи стало нехарактерным для него. Ведь по логике в ответ на угрозу Хартмута, кидание полотенца и уж тем более толкание Илья должен был его в пол вкатать, а вместо этого он его специально провоцировал своим «немец». Стоп! Столь неординарное поведение Ильи и началось после того, как Харт предположил, что того мало пороли (на самом деле Хартмут и не сомневался, что Илью никогда не били дома). Он вспомнил, как после этих слов у Ильи зазолотились, засияли глаза, расслабились губы и голос стал чуть ниже и тягучей, а после того, как он начал его бить, тот… (в сознании Хартмута встала детальная картина этой сцены, то, как Илья, вместо того, чтобы сжаться под ударами наоборот расслабился и… кончил). Харт схватился за волосы. В этом не было никаких сомнений: Златоверхий кончил от того, что Харт его порол! Теперь, когда Айхгольц вспомнил все до мельчайших подробностей, всплыла еще одна вещь, которая стала для него открытием, но которую он не мог игнорировать в силу практичного характера: нельзя закрывать глаза на то, что уже случилось, лучше разобраться, почему именно это случилось. Он отчетливо вспомнил напряжение и приятную тяжесть в собственном паху до того, как осознал, что происходит. У него встал, когда он бил Илью! Но в тот момент он даже не понял того, потому что возбуждение ушло слишком быстро, но теперь, вспоминая все это, он не мог отрицать перед самим собой, что возбудился, охаживая ремнем парня. Хартмут вскочил с дивана и включил комп, набрал в браузере «порка», мгновенно высветилось более двухсот тысяч результатов, сайты поражали разнообразием вариантов. С осторожностью он нажал на первую же ссылку и начал читать. *** У Ильи не происходило никакого перелома личности и пересмотра жизненных позиций — он всегда воспринимал себя таким, какой он есть. И когда Айхгольц сказал свое сакраментальное про порку, что-то в Илье переклинило, тело отреагировало так, как никогда до этого, и он стал специально провоцировать Хартмута. И та неведомая до сих пор тяжесть, которой начал наливаться пах, оказалась такой сладостной, и первый в своей жизни оргазм, испытанный им под шлепками Хартмутова ремня, стал сказочным наслаждением, которое хотелось получить еще и еще. Поэтому пока в ванной он переодевал испачканные спермой трусы и штаны, в голове зрела мысль о повторении полученного удовольствия, но ясно было, что с таким, как Айхгольц, просто так это не получится, вряд ли его удастся спровоцировать еще раз, а значит, и действовать нужно прямо, а об остальном он подумает потом. О садо-мазо он не знал ничего, кроме значения этих слов, но понять, что он испытал оргазм именно от боли, но боли специфической (по крайней мере ни драки, ни бои его никогда не возбуждали), он смог на раз. Златоверхий ожидал, что, когда он выйдет из ванной, Хартмута и «след простынет», но нет, тот стоял посреди комнаты, бледный и испуганный, и как было необычно получать моральное удовольствие от того, как позеленел одноклассник, услышав о повторе. А в том, что повтор будет, Илья не сомневался — проект не закончен, значит, время есть. В сущности любой мог быть на месте Айхгольца — для Златоверхого это было не принципиально, личность того (доминанта, как он выяснил потом в интернете), кто может с помощью битья доставить ему подобное удовлетворение, не занимала его совершенно. Но раз уж попался Айхгольц, то зачем искать другого? *** Действие прочитанного Хартмутом было двояким: с одной стороны, он почему-то возбуждался, ясно представляя, что он мог бы сделать со Златоверхим, с другой стороны, он чувствовал легкое отвращение и не мог понять сам себя. К сожалению, идти с подобным к дедушке он не решился. Еще его волновало завтрашнее посещение школы, он не был уверен, что сможет спокойно, не передергиваясь или, что еще хуже, не возбуждаясь, смотреть на Илью. Мало того, он совершенно не собирался вникать в техники порки, но тем не менее изучил всё очень внимательно, словно действительно собирался это делать. Он даже несколько раз с разной силой хлопнул себя по ноге ремнем, скривившись от боли. Дома телесные наказания приняты не были, в драках Хартмут тоже никогда не участвовал и понять, что там могло понравиться Илье, так и не смог. В школе Златоверхий вел себя совершенно обычно, то есть ничего и никого не замечал, и Харт не стал исключением. Вроде можно было с облегчением вздохнуть, но где-то на границе сознания появилась легкая обида. Хотя… что он, собственно, знает о Златоверхом? Вполне возможно, у него кто-то есть, кто регулярно сечет его задницу, но зачем тогда нужно было говорить о следующем разе? Ради шутки? Уроки закончились, и Харт, внешне совершенно спокойный, отправился домой, где, едва переодевшись и пообедав, заперся в своей комнате и засел за компьютером. Он открыл очередной сайт с флагелляцией в надежде найти что-то упущенное вчера. Конечно, за один день освоить столько новой информации было сложновато, но вроде суть он понял, так сказать, с теорией разобрался, а что до практики, то только сама практика и поможет. Ему даже странно было, что он исподволь ждал этого: ему хотелось выпороть Илью, словно это какая-то новая интересная игра, да и в интернете так и писалось «эротическая ролевая игра». Он в глаза не видел ни плеть, ни кнут, а тем более бич, хотя вполне их себе мысленно представлял, как и розги, стек или трость, а вот флоггер было что-то из разряда «никогда даже не слышал», но и заинтересовал он его больше остальных предметов для порки. Хартмут перечитал наиболее понравившиеся ему статьи, ну, не в том смысле, что понравилось содержимое статей, а в том, что написано было просто и доступно, и перешел к новой: «Ну вот и сбылась ваша мечта: вы нашли девушку, которая согласна развлечься с применением кожаной плетки». Харт усмехнулся: «девушку», да и кто кого еще нашел. «Эротический сценарий подразумевает романтику, цветы и свечи, интимный ужин, предварительные ласки», — он представил, как вручает Златоверхому букет, тащит его в кафе, где тот воротит нос, а потом ведет домой и, как «непослушную девочку», охаживает плетью. Ему было и смешно, и жутковато, и он вовсе не был уверен, что, случись такое в действительности, он смог бы осознанно пороть Илью. Ведь на самом деле никакой такой действительности не может же быть? Хартмут решительно закрыл все вкладки, относящиеся к флагелляции, и начал готовиться к завтрашнему учебному дню. *** На следующий день все было по-старому, то есть Златоверхий, как обычно, игнорировал одноклассников, и только после того, как секретарь передала, чтобы он с Айхгольцем зашел к директору после уроков, он при переходе в очередной кабинет приблизился к Хартмуту и сказал: — Ну покажи, что ты там наваял. Харт даже не посмотрел в его сторону, прошел к своему месту, разложил все к уроку и только тогда подошел к Златоверхому и положил на его стол переписанный начисто последний вариант плана. Директор считала, что они очень затянули с проектом, поэтому после уроков Хартмут с тяжким вздохом предложил Илье уточнить некоторые пункты, чтобы уже завтра можно было сбросить всю эту ерундень на плечи завуча по внеклассной работе. — Поедем ко мне? — серебристо прожурчал Илья. Харт помотал головой: — У меня есть идейка, как нам выкрутиться с исполнителями, это займет совсем мало времени. Пять минут мы можем и в классе посидеть. Но, может, ты знаешь, кого предложить? Илья неопределенно пожал плечами: — Не знаю, так что, может, ты сам у себя дома доработаешь? Хартмут вдруг разозлился: — С какой это стати?! Проект поручен нам двоим, хотя твоего вклада нет совершенно! — А мне и нечего предложить, — спокойно проурчал Илья. — Ты даже не даешь себе труда подумать! — Хартмут смотрел в необычайно красивые, но при этом совершенно хищные глаза Златоверхого, ему казалось, что на дне их плещется настоящая животная ярость. Но вместо того, чтобы испугаться, совершенно не к месту вспомнил, как расслабленно тот принимал удары ремня, да еще и кончил от этого. Внизу живота неожиданно потянуло. — Ладно, — после довольно продолжительной паузы сказал Илья, — пойдем в то кафе. Идти в кафе у Хартмута в планах не было: не хотелось впустую тратить деньги, учитывая, что мать собиралась испечь штройзели с консервированными абрикосами и с утра уже поставила тесто, это, конечно, не безе, но тоже очень вкусно. Илья пронзительно посмотрел на Айхгольца и мягко добавил: — Я плачу. — За что? — резко остановился Хартмут, уже направившийся к своему столу за сумкой. Длинные густые ресницы плавно опустились, прикрывая глаза. Илья задумался, а действительно, можно же было сразу сбросить проект на Айхгольца, заплатив ему требуемую сумму, но теперь поздно — Харт ему нужен самому и совсем для другого. Хотелось вновь и вновь испытывать полученное впервые в жизни удовольствие такого рода, не то чтоб его волновал ранее тот факт, что его никто не возбуждал, но все равно приятно чувствовать себя нормальным парнем. *** Хартмут взял куртку из шкафа, надел и методично застегнул молнию и каждую кнопочку, натянул тонкие кожаные перчатки, подхватил сумку и пошел на выход из их классного кабинета. Илья, набросивший на плечи пальто, молча последовал за ним. Когда Айхгольц проходил мимо джипа Златоверхого, Илья неожиданно и крепко схватил его за запястье, сказав тихо своим нежным голосом: — В машину! Я же сказал, мы едем в кафе. — Мало ли что ты сказал?! — Хартмут с силой дернул руку, с ненавистью глядя на Златоверхого, но вырваться не смог. Илья открыл заднюю дверцу джипа и пихнул его на сиденье. У Хартмута внутри все кипело от возмущения и страха, он не был уверен, что все закончится только кафе, но внешне его волнение проявлялось лишь в легком подрагивании рук, да взгляд серых глаз еще сильнее похолодел. Конечно же сидеть в кафе и ничего не заказывать никто не позволит, поэтому Илья, одарив официанта убийственным взглядом, потребовал полулитровую бутылочку Моршинской воды с коралловым кальцием. Естественно, такой воды в ассортименте не оказалось, и пока официант доказывал качество имеющихся в наличии напитков, на что Златоверхий тихо фыркал и медовым голосом требовал свою Моршинскую, Хартмут вытащил листок с планом и придвинул его к Илье. В итоге Илье принесли бутылочку негазированной Моршинской, и он, кинув на стол двадцатку, пробежал глазами план. — Поскольку мы оба не знаем, кого можно поставить выступающими, — спокойно сказал Хартмут, он ничего не стал заказывать, решив, что если к нему будут цепляться, то пусть Илья и отдувается, — предлагаю согласно тематике просто проставить номера параллелей, а завуч по внеклассной работе сама уже подберет учеников. Например, на стишки можно поставить третий-четвертый класс, песню могут сообразить ученики седьмых-восьмых, небольшие юмористические сценки кинем на шестые-седьмые-восьмые классы, пародии могут изобразить девятые-десятые, а наши уже по талантам — кто что может. Танцы и какие-то сольные песни пусть исполняют те, кто этим занимается. — Сойдет, — Илья, развалившись на диванчике, в упор смотрел на Хартмута, и было что-то такое в его взгляде, что Хартмут, внутренне поеживаясь, вскочил с места. — Отлично, тогда до завтра. — Я тебя подброшу. — Не нужно. — Ладно. К завучу пойдем на большой перемене. *** На большой перемене Златоверхий бросил на стол сумку, вышел из класса. Харт достал файлик с планом и пошел за ним к кабинету завуча. — Молодцы, ребята, хорошо продумали. Думаю, что если изменения и будут, то несущественные, но я хотела бы, чтобы вы продолжали курировать этот проект. И для начала подобрали нужные стихи и подходящий репертуар песен, а исполнителей я возьму на себя. Когда возвращались в класс, Хартмут предложил: — Что выберешь: поэзию или песни? Илья кинул на Харта тяжелый взгляд, совершенно не соответствующий медовому голосу: — О чем ты? — Думаю, мы можем разделиться и спокойно у себя дома на компе подобрать то, что нужно. Так чем займешься: песнями или стихами? — Как ты сам сказал: нам дали совместный проект, значит, и заниматься им мы будем вместе. — А я думаю, что по отдельности мы сделаем всё намного быстрее. — Я никуда не спешу, так что после уроков можем поехать ко мне. *** В машине его ощутимо потряхивало, Харт сцепил руки в замок и закрыл глаза, очнулся, когда хлопнула дверца и Илья произнес: «Выходи», — а он даже не заметил, как джип остановился. Зайдя в дом, разделись и, прихватив сумки, поднялись на второй этаж. Илья распахнул дверь и, как гостеприимный хозяин, пропустил Хартмута вперед: — Проходи. Взгляд Айхгольца непроизвольно скользнул на кровать, и Харт резко остановился, не веря своим глазам: на светло-серебристом покрывале свернулась черная плеть. Он развернулся к двери с единственной мыслью бежать отсюда, но Илья захлопнул дверь и щелкнул замком: — Не так быстро! Разве ты не хочешь наказать «плохого» мальчика? Он улыбнулся и сделал шаг вперед, Хартмут попятился прямиком к кровати. За все годы, что они проучились в одном классе, Харт ни разу не видел Златоверхого улыбающимся, и ему стало страшно, нет, улыбка была прекрасна, но сам ее факт… Он огляделся по сторонам и посмотрел с надеждой на дверь. — Бесполезно, — мягко сказал Илья, — ты не выйдешь, пока мы не закончим с запланированным на сегодня. Хартмут надеялся, что Илья имел в виду проект, но сомневался, что это так. Он посмотрел на кровать, и глаза прикипели к плетке — черной, гладкой и небольшой, с жесткой ручкой и плетеным хвостом. Он бросил сумку в компьютерное кресло и взял плеть в руки, рукоятка легла в ладонь так естественно, словно была для нее сделана. Общая длина плети не превышала семидесяти сантиметров. Пальцы сжались вокруг ручки, и Харт обернулся к Илье: — Раздевайся, «плохой» мальчик. Он вспомнил, что на сайтах писалось, что перед началом сессии партнеры должны оговорить специальное стоп-слово, но Хартмут был уверен, что вряд ли увлечется настолько, чтобы причинить Илье вред. Златоверхий раздевался так, словно в комнате никого нету. Он не спеша снимал вещи: костюм повесил на плечики и засунул в шкаф, рубашку и носки кинул на пол. Илья, оставшись в одних трусах, приблизился к Хартмуту и, слегка наклонившись к его лицу, спросил: — И за что же ты собираешься меня наказать? — За десять с лишним лет к тебе накопилось столько претензий, что мне и придумывать ничего не нужно, — цинично усмехнулся Харт и толкнул Илью на кровать. Златоверхий плавно лег на кровать и, насмешливо глядя на Айхгольца, уточнил: — А все же? Хартмут, перекладывая плеть из руки в руку, снял пиджак и повел плечами: — Не буду далеко ходить, хватит и сегодняшнего инцидента с официантом. Ты трепал парню нервы, прекрасно зная, что такой воды нет в продаже. Ляг на живот. Илья перевернулся, и Харт провел кончиком плетки по рельефной спине, ягодицам, ногам, мягко пощекотал руки, приложился к пятой точке, пока еще почти неощутимо, примериваясь. Хартмут знал, что действовать надо плавно, не останавливаясь, с тем, чтобы в итоге добиться равномерного красного цвета на всей области воздействия, но по обнаженной спине он бить не собирался, чтобы не попасть по пояснице, а ягодицы были прикрыты трусами. Он видел, что Илья чуть не ерзает от предвкушения, и Хартмуту вдруг захотелось услышать, как плеть рассекает воздух, как с приглушенным звуком ложится на подтянутый зад Ильи, увидеть, подожмется ли он от боли или расслабится, как в тот раз под ремнем. Он уже хотел сделать взмах, но остановился, чтобы резким движением спустить хипсы и обнажить поджарые ягодицы. Плеть со свистом рассекла воздух и опустилась на кремовую кожу, оставив на ней белый, тут же начавший розоветь след. Первый удар вышел сильным и хлестким; Илья вздрогнул и едва слышно всхлипнул, боль, вполне терпимая, лишь оттеняла удовольствие, которое он получил, оно горячими искрами разбегалось по всему телу. Каждый последующий удар словно окатывал его теплой волной, концентрируясь в паху. Хартмут очень жалел, что плетка была однохвостой, ей, как он читал, намного проще можно нанести вред. Самым безопасным при любой силе воздействия в этом плане был флоггер — плеть-многохвостка. Он действовал методично и ровно, стараясь добиться равномерного красного цвета на всей заднице, рассчитывая место удара так, чтобы кончик плетки не оставил захлестов на боках. Он помнил, что минимальное время порки 20-30 минут, меньше просто не имело смысла: в организме не успеют произойти те изменения, на которых и основано возбуждающее действие флагелляции, но не был уверен, что сможет столько махать рукой. С первым же ударом Хартмут испытал ни с чем не сравнимое моральное удовлетворение — он совершенно безнаказанно бил Златоверхого, но где-то после десятого удара он почувствовал вполне себе активное шевеление в своих штанах: похоже, его члену все это очень нравилось, и он креп с каждым следующим ударом. Илья лежал, впитывая в себя наслаждение и даже не пытаясь ничего анализировать, он кайфовал от каждого удара, который, казалось, отдавался в каменном члене. Задница горела огнем, и Илья плавился, купаясь в волнах эйфории и ожидая еще большего удовольствия, он смаковал каждый следующий удар, периодически потираясь эрекцией о покрывало. Хартмут не отрывал глаз от покрасневшей, покрытой ровными полосами задницы Златоверхого, его собственное возбуждение уже зашкаливало. Несмотря на то, что в статьях писалось, что порка является по сути лишь прелюдией перед сексом, Харт понимал, что последнее не нужно ни ему, ни Илье, все закончится только ею. Последние несколько десятков ударов он решил сделать достаточно сильными: в конце концов, они играли в наказание, не так ли? Илья ерзал все сильнее, и в какой-то момент его словно закачало на волнах, в ушах зашумело, казалось, еще чуть-чуть и его унесет в астрал. И это чуть-чуть пришло — Харт ударил намного сильнее, еще и еще. Хартмут заметил, что Илья вдруг замер, мышцы спины и ягодиц напряглись, он издал тихий стон и обмяк. Айхгольц смотрел на особенно яркий след от последнего удара и вдруг, выпустив из рук плетку, наклонился и приложился к нему губами; горячая кожа обжигала, и этот жар моментально прокатился от губ к паху, и, схватившись рукой за член, Хартмут кончил, изливаясь в трусы. Несколько секунд блаженства, и он опустился на пол, прижимая к груди колени и пряча в них лицо.