Этот дурацкий проект

АХТУНГ! Многаматаитраха!))) Хартмут наколол кусочек буженины и положил в тарелку ложку салата из зеленой фасоли с фетой; время ужина давно миновало, и он, конечно же, хотел есть, но сейчас даже не сама обстановка — с ней-то как раз было все прекрасно, а некий внутренний мандраж не давал расслабиться и насладиться великолепной едой. Он давно и старательно выбросил Златоверхого из головы, что было совсем несложно, учитывая три недели игнора. Заморачиваться и страдать словно томная девица Хартмут не собирался — он был нацелен на предстоящую сдачу ЗНО и отъезд в Германию. И такое неожиданное «приглашение» на ужин несколько выбивало из душевного равновесия. Чего ждать после ужина, он даже боялся себе представить, к тому же он не понимал сам себя — ведь в зале были отец и дед, и если бы он всерьез решил воспротивиться, то вряд ли Златоверхому удалось бы его увести из лицея. И уж никак он не ожидал, что тот пригласит его к праздничному столу, на котором, как ни странно, не было ни одной бутылки спиртного. Постепенно аппетитные запахи и голодный желудок сделали свое дело, и Хартмут начал расслабляться, наслаждаясь вкусной едой. На горячее, к его удивлению, Златоверхий принес прозаичные голубцы и картофельное пюре, хотя Харт любил и то, и другое, но мать тяготела к немецкой кухне, и типичные «немецкие» голубцы, независимо от своих вариаций, отличались от украинских, а Хартмуту больше нравились именно последние. — Голубцы? — непроизвольно вырвалось у Айхгольца. — Не любишь? — бархатным голосом спросил Илья. — Люблю, — пожал плечами Хартмут, — просто у тебя тут все такое выспренное и вдруг голубцы и пюре. — Выспренное, потому что хотел устроить праздничный стол, — усмехнулся Илья, — ты ж отказался в ресторан ехать на банкет, так что — вот, — Златоверхий плавно обвел рукой стол, — это для тебя, а голубцы — одно из моих любимых блюд, должен же я и себя побаловать тоже. Хартмут ощущал себя в передаче «Скрытая камера», так и казалось, что сейчас кто-нибудь выскочит из-за шторы или из-под стола с воплем: «Вас снимают!» — разве можно со Златоверхим поддерживать нормальный диалог? И он действительно сказал, что готовил стол специально для Хартмута? С другой стороны, пусть он только дал указания повару или кухарке, или в ресторане заказал, — без разницы, но неужели действительно для него, Хартмута? — Очень вкусно, спасибо, — Харт промокнул губы салфеткой и подумал, что на самом деле никогда не ел таких вкусных голубцов. — Я их запекаю в духовке, без подливы, только добавляю накаленное растительное масло с томатной пастой, главное, чтобы свинина на фарш жирной была, а капуста, видишь, какая становится: тонкая, почти прозрачная, и тает во рту, а не как в борще — вареная. Хартмут смотрел на Златоверхого, слушал его и не верил своим ушам. Точно! Он или под машину попал, когда из лицея выходил, и лежит теперь в больнице в коматозном состоянии, или ему кто-то исхитрился наркоты какой подсыпать, и он теперь в полном ауте, или, — самый лучший вариант, — он вернулся благополучно домой, уснул и видит все это во сне. Да, наверное, если б с ним на улице дворовая собака заговорила, он и то скорее бы поверил в это, чем в то, что Златоверхий с ним нормально разговаривает и еще так по-дружески рассказывает, как нужно голубцы готовить. Резкий, но очень своевременный звонок мобильного вывел его из ступора: — Hallo! — Hartmut, mein Sohn, wo bist du? — Zu Besuch. Ich weiß nicht wann ich wieder da bin. — Alles klar? — Alles ist gut. Mach dir keine Sorgen, Mama.* Хартмут спрятал телефон в карман пиджака и виновато посмотрел на Илью — дома они всегда разговаривали по-немецки, потому и ответил матери на полном автомате. — Это мать, беспокоится. Извини. — Всё ок, Айхгольц, я слышал, о чем вы говорили, — хмыкнул Илья, но что-то изменилось в нем, исчезло прежнее, весьма неожиданное, дружелюбие, вернулась назад всегдашняя жесткость. То, что он понял разговор было естественно, ведь немецкий учили в лицее наравне с английским. — У меня на десерт маффины с клубникой, — лениво процедил Илья, — но если ты наелся, можно позже. Хартмут был в затруднении: маффины хотелось попробовать, но они уже точно не лезли, но если он откажется — не потянет ли Златоверхий его сразу в свою комнату, а что там ждет, можно было только предполагать. — А что, ты действительно сам голубцы готовил? — решил завести светскую беседу Харт. — Действительно, — ответил Илья, резко вставая из-за стола, — и не только голубцы, но и всё остальное. Поднимайся, пойдем прогуляемся. Но Харт сидел словно оглушенный — в голове не укладывалось, что Златоверхий мог приготовить столько разнообразных и сложных блюд, а может, это шутка? Ведь сам Харт, несмотря на свою аккуратность и педантичность, хлеб ровно нарезать не умел. Да, подогреть готовое, и то редко, — это мог, но не более. — Ты шутишь? — наконец «отмер» Хартмут. — Я похож на клоуна? — снисходительно поинтересовался Илья и, подойдя ближе, потянул его со стула: — Пошли уже. Он прихватил Хартмута за рукав пиджака и так, не выпуская, вел за собой: — Можно было бы выйти в сад, но рассвет встречать рано, а гулять ночью под прожекторами — неинтересно. Хартмут подумал, что гулять ночью в саду без прожекторов еще неинтереснее, по крайней мере — ему, и очень надеялся, что Златоверхий его не потащит сейчас во двор кормить комаров, хотя тогда оставалась только одна перспектива… Кивнув на две двойные двери с одной стороны гостиной, Илья небрежно бросил: — Гостевые комнаты, а та арка — вход на кухню. Ну об этом Харт еще в свой первый приезд догадался. Они прошли вестибюль, и Илья открыл дверь рядом с входной, включившийся свет ярко осветил площадку с широкой лестницей, ведущей вниз. — Там спортзал и бассейн, — он захлопнул дверь и потащил Хартмута назад, только теперь они уже не заходили в гостиную, а сразу поднялись наверх, — мою комнату ты знаешь, дальше по коридору еще одна гостевая и кабинет, раньше был отца — теперь мой. Илья подвел его к двери в свою комнату и впихнул внутрь, тут же закрывая замок. Он наконец отпустил рукав пиджака Хартмута и сразу начал раздеваться, пробормотав: — Столько времени в толпе, чувствую себя грязным. Он сбросил вещи прямо на пол и, оставшись в одних трусах, прошел к двери в ванную, уже заходя, обернулся: — Ты тоже можешь раздеться. Прежде всего Хартмут осмотрел всю комнату, поверхностно, конечно, не хватало еще по шкафам лазать, мало ли, вдруг тут камеры натыканы. Никаких девайсов для игрищ Златоверхого обнаружить не удалось, и хотя это ни о чем не говорило, какие-либо предположения тоже было строить затруднительно. Хартмут не спеша разделся, аккуратно вешая вещи на стул, носки пришлось кинуть на пол, и присел на кровать. Ему было о чем подумать: во-первых, такой Илья, гостеприимный и готовящий ужин по-прежнему не хотел укладываться в голове; во-вторых, для чего была проведена эта так называемая экскурсия по дому? В то, что Златоверхий сам всё приготовил, не верилось совершенно, скорее всего это был какой-то развод, только его цели Хартмут не понимал. И эта пародия на экскурсию… *** Илья вышел из ванной, когда Хартмут уже успел порядком заскучать и подумывал, а не вернуться ли ему домой. На Златоверхом был короткий атласный халат черного цвета, который плотно облепил влажное тело. — Ванная свободна, — окидывая Хартмута внимательным взглядом, сказал Илья своим медовым голосом. Харт естественно принимал душ перед тем, как идти на выпускной, даже сбрил свою и так незаметную щетину — было как-то обидно: волосы почти белые с пепельным отливом, брови и ресницы достаточно темные, пусть не черные, но темно-русые точно, а щетина росла смехотворно светлая под цвет волос, да еще и жидкая совсем, позорище одно. Не то что у Златоверхого — у того и брови, и ресницы, и щетина черные, густые, под стать таким же густым волосам, только не черным, а темно-каштановым, сразу видно — мужик! А у Харта и на теле волосы почти не росли, ноги были такими гладкими, как у девчонки, что каждую неделю делает депиляцию. Хартмут не спеша разобрался с навороченной душевой кабинкой, дома у него была самая простая ванна с самым обычным душем, но благодаря поездкам в Германию к родственникам, он умел пользоваться подобным. Теплая вода приятно омывала тело, торопиться не хотелось, но когда он поймал себя на том, что уже по второму кругу намыливается, понял, что пора выходить. Хартмут тщательно вытерся полотенцем и задумался: одежда вся, кроме трусов, осталась в комнате, выходить голым было стремно, в мокром полотенце тоже не айс, пришлось снова натянуть свои брифы, а они, кстати, как и костюм, были от Хьюго Босс. В комнате вместо верхнего света горели точечные светильники по периметру, создавая некий интим. Сам Златоверхий сидел на кровати, скрестив ноги по-турецки и прикрывая пах снятым халатом, рядом с ним на белой простыне лежали какие-то странные черные полосы. Подойдя ближе, Хартмут понял, что это ленты. Ленты? Ленты?!!! Он что, блядь, думает, что Харт из него тут подарочек будет вязать с бантиками?! Слава Богу, хоть не веревка с узлами, Айхгольц про веревочный бондаж читал, мельком, и уж точно им бы заниматься не стал, уж слишком легко им было при неправильном обвязывании нанести травму. Видимо, Илья что-то прочитал на лице Хартмута, потому что хмыкнул и мягко сказал: — Не сцы. Хартмут только губы поджал и уставился пристально на Златоверхого. — Просто привяжешь мне руки и ноги к кровати, а то мало ли как первый раз пойдет, вдруг я тебе шею случайно сверну? Руки-ноги — это не так страшно, главное, не слишком затянуть, да и ленты — не веревки, с ними риск поменьше. Илья, скинув на пол халат, лег на живот и положил рядом с головой руки: — Связывай отсюда. Мало ли, вдруг я на локти захочу опереться. Хартмут молча приподнял левую руку, случайно коснувшись пальцами волос Ильи, и аккуратно начал обматывать серединой ленты запястье, не туго, но плотно завязал узел и привязал концы ленты к точеным балясинам в спинке кровати. Теперь правая рука. Харту пришлось склониться над Ильей, и он грудью ощущал тепло, идущее от того. К щекам прилила кровь; вообще-то не только к щекам — в трусах кое-что весьма воодушевилось, похоже, тело Хартмута реагировало совсем не так, как хотелось ему самому. — Что с ногами? — спросил Харт, стараясь не глядеть на голый зад Ильи. Тот подвигал руками, довольно похмыкал, подтянул под себя ноги: — Давай вот так. — Ленты не хватит, — тускло сказал Хартмут. — Хватит, если один конец привязывать к ноге, а второй к кровати. И вправду хватило, да только Златоверхий лишь номинально, по мнению Харта, считался связанным, ведь смыслом сего действа в БДСМ было полное обездвиживание, а тут? Руками и ногами Илья двигал настолько свободно, что Харт, помня про его «сверну шею», совсем не чувствовал себя в безопасности. Но несмотря на некоторый страх, все-таки предстоящее для него тоже было в первый раз, близость тела Ильи, его чистый запах, его вроде бы беспомощное положение — на сторонний взгляд Илья выглядел очень беззащитно — привязанный, лежащий на животе, возбуждали против воли. К тому же он растерялся — ну привязал, а что дальше? — Что ты телишься? — как обычно, грубость слов не соответствовала медовому голосу. Хартмут разозлился, оглядел внимательно распростертого перед ним Илью, тот вытянул ноги и лежал спокойно-расслабленно, если бы не черные ленты, обвивавшие его запястья и щиколотки, можно было бы подумать, что он лег спать. У Харта аж руки задрожали, так захотелось вытянуть ремнем по этой идеально-упругой заднице, член еще сильнее воодушевился от этих мыслей и теперь стал по стойке «смирно», высунув головку из трусов. Илья изнемогал от желания, стараясь не тереться о простыню, и ожидая, когда ж наконец Айхгольц что-нибудь предпримет. Ему хотелось ощутить ту смесь боли и удовольствия, которая выльется в безумное наслаждение. Он уже хотел снова поторопить Хартмута, как неожиданный удар по заду заставил вскрикнуть и выбил всякие посторонние мысли. Хартмут бил, не жалея ладони, ровно, сильно и четко, каждый шлепок оставлял белый, тут же краснеющий отпечаток на гладких, выпуклых ягодицах. Илья негромко, с придыханием, вскрикивал на каждый удар, постепенно тихие крики перешли в сладкие стоны. Харт остановился, тяжело дыша, рука горела, а яйца ломило от желания так, что хотелось втрахать этого козла в матрас; он не выдержал, сорвал трусы и залез на кровать. — Подогни ноги. Златоверхий послушно подобрал под себя ноги, развел их пошире, изогнул поясницу, теперь зад провокационно торчал вверх, приоткрывая масляно блестевший вход с чуть припухшими краями. Стало понятно, что Илья растянул и смазал себя в ванной, а возможно, вообще весь день ходил с какой-нибудь дрянью в заднице. Харта это более чем устраивало, так как то, что он прочитал про однополый секс, совсем не радовало, и меньше всего ему хотелось лезть своими пальцами в чужой зад. — Где смазка и презики? — Хочу так, — промурчал Илья, поворачивая голову и томно глядя на Хартмута из-под длинных ресниц, у него аж пальцы на ногах поджимались от предвкушения, как внутри его зальет струя горячей спермы. — Мало ли что ты хочешь? А вдруг у тебя СПИД? — Урод. — Сам такой! Харт слез с кровати и пошел в ванную, если этому мазохисту приятно будет проникновение с болью, то он пихать свой член почти насухую не собирался. Он взял со стеклянной полочки бальзам после бритья, по дороге обратно снял крышку и, налив на руку, обильно смазал член. — Где ты шляешься? Харт снова без всякого предупреждения с силой ляснул по заднице Илью: — Слишком много говоришь. Тот вскрикнул, закрутил задом, и Хартмут не выдержал, схватил за бедра, удерживая на месте, и въехал членом в скользкое, узкое нутро сразу и до конца, шлепаясь яйцами о мошонку Ильи. Тот застонал глухо, протяжно, вцепился руками в подушку. Хартмут держался на тонкой грани — кончить хотелось неимоверно, причем сразу, как он оказался в этой горячей, охватывающей его со всех сторон узости. Он трахал резко, сильно, глубоко, крепко держа Илью за бедра, с каждым толчком ощущая, как по телу прокатывает волна предвкушения, еще чуть-чуть, еще… Пот катился по спине, неприятно щекоча, падал с лица каплями на спину Златоверхого, а он-то читал в паре эротических статей «бриллиантовыми бисеринками выступил на коже» — романтика, блядь! Чувствуя, как Илья подмахивает, с силой насаживаясь на его член, Хартмут понимал, что еще несколько секунд и всё, финита! Представлялось, эта тугая задница создана для него самой природой, он врубался в нее всё быстрее с пошлыми влажными шлепками. Каждое движение Айхгольца, казалось, насквозь пронзало Илью, посылая мощные волны удовольствия по всему телу, он стонал сквозь зубы, кусая подушку и комкая пальцами простыню. Наслаждение поднимало его, вырывало из тела, раскручивая тугой узел в животе, Хартмут в очередной раз проехался по его простате, и Илья закричал, забился, ощущая бешеное наслаждение в жадно сокращающейся заднице, чувствуя, как ее заливает горячим, и одновременно в пульсирующем, выплескивающем сперму члене. Харт закрыл глаза, отдаваясь на волю крышесносного оргазма, хотелось упасть сверху на Илью, прижаться к нему плотно, обнять, впиться губами, зубами в эту гладкую, шелковую кожу. Он с трудом заставил себя отстраниться и рухнуть рядом — не хватало еще нежничать со Златоверхим! — Ленты развяжи, — минут через десять, когда Харт уже начал засыпать, раздался голос Ильи. Шевелиться не было никаких сил, руки, казалось, весили тонну, даже язык стал совершенно неподъемным: — Ножницы есть? — В столе, верхний ящик. Заставив себя подняться, Хартмут достал ножницы, разрезал ленты и упал назад на кровать, мгновенно заснув. Илья, размотав ленты, кинул их на пол, как и ножницы, подтянул покрывало и накинул на себя и спящего Айхгольца. Было странно засыпать с кем-то в одной постели, но несмотря на послеоргазменную негу и слабость, Илья чувствовал себя достаточно бодрым, готовым к повторению, он плотнее прижался спиной к Хартмуту и закрыл глаза. *** Ночью Харт проснулся от скручивающего все его нутро возбуждения: каменный член удобно расположился в ложбинке между ягодиц Златоверхого, который совершенно развратно терся об него. Не долго думая, Хартмут чуть передвинулся, взял рукой член и засадил в мокрую от вытекающей с предыдущего раза спермы дырку. Илья гортанно застонал и стал насаживаться, Харт толкался в податливое тело, удерживая его рукой за живот, ощущая, как внутри разворачиваются спирали удовольствия. Илья чувствовал, как Айхгольц засаживал ему по самые яйца, и кайфовал от каждого толчка. Оргазм был еще острее, еще сладостнее. Харт отрубился на новой волне наслаждения еще раньше, чем Златоверхий, недовольно бурча, потянулся и поднял с пола свой халат, чтобы вытереться, а потом развернулся к нему лицом и, втиснув ногу между его, уснул. В следующий раз Илья разбудил Айхгольца, когда уже светало, он терся своим стояком о вполне себе крепкий ствол Харта. Тот открыл мутные со сна глаза и посмотрел на Златоверхого: — Вот сука! Ну чего тебе не спится?! Завтра ж экзамен. — Хочу, сейчас, — проурчал Илья. — А я выспаться хочу, еще ж повторять сколько. Илья нагло потерся о Харта: — Сколько? Ты одиннадцать лет учил украинский, тебе не нужно ничего повторять. — Вот же блядь! Отвали, пока не выебал! — А ты выеби, — горячий шепот на ухо послал мурашки по плечам, рукам, спине. — Сука! — простонал Харт, резко перевернул Илью на спину и, закинув его ноги себе на плечи, навалился сверху. Член вошел как по маслу, сразу проехавшись по простате. Харт ебал Златоверхого быстро и сильно, рыча и матерясь, Илья только глаза закатывал от удовольствия, постанывая и тихо охая. Кончая, Харт, глядя на запрокинувшего голову, выгнувшегося Илью, на его открытую, беззащитную шею, не удержался, прошелся языком по острому кадыку и прикусил, засосал ключицу. Проснулись от надрывного звона телефона Хартмута. Тот поднял тяжелую голову с плеча Ильи, посмотрел на него, пробормотал: — Мать звонит. Тот усмехнулся: — Ладно, вали, я заеду за тобой в четыре. — Чего?! — подскочил Харт. — Сдурел? Я к ЗНО буду готовиться. — Ага, готовься, Айхгольц, к четырем, — Илья нахально потерся об него. — А можешь на завтрак остаться — маффины ты так и не попробовал. __________________________________ *- Алло! — Хартмут, сынок, где ты? — В гостях. Я не знаю, когда буду. — Всё в порядке? — Всё хорошо. Не волнуйся, мама. (Прошу прощения за мой немецкий.)