Госпожа Неудача. Шаг в Неведомое

Я снова жива. Избита, вымотана, но жива — дышу, обоняю, вижу, и вот поди пойми — то ли судьба щадит без конца, то ли Смирнова в каких-то неведомых мне целях. Но об этом подумаю позже. Что сейчас? Первым делом подняться с отчего-то мокрого пола, скрючиться тотчас от ноющей боли в спине и вот так, глядя на носки собственных бежевых сапожек, сделать несколько пробных шагов в неизвестном направлении. Лишь нащупав надёжную стену, покрытую рельефными изображениями не поддающейся опознанию фауны, я смогла встать более-менее ровно и осмотреться наконец. Взглядом, будто камерой, медленно от разлетевшегося вдребезги окна к простенькому деревянному комоду вела, отстранённо фиксируя сознанием образы: вот Анжи лежит ничком, ткнувшись носом в смятый ком мягкого пледа, а вот Алекс звездой раскинулся — как только не наступила, вслепую бредя? А потом в голове что-то словно щёлкнуло — выстрелом одним безумно ярко картина вспыхнула: комната разгромлена, я едва на ногах держусь, но, единственная, в сознании. Единственная из трёх оставшихся здесь тел, потому что со своей постели исчезла Дана. *** — Это ни в какие ворота не лезет! Ни в какие ворота! — отчаянно стучал кулаком о столешницу Карл, ни к кому из собравшихся в студии конкретно не обращаясь. — Потише, братишка, — приподнявшись со своего места, Джейк подставил ладонь, принимая очередной исполненный ярости удар раскрытой ладонью. Крепко стиснутая загрубевшими пальцами гитариста, рука тихого доселе Карла дёрнулась несколько раз, да и затихла. Будто подкошенный, парень рухнул на стул: — Спасибо, Джеки, — кивнул, вздыхая. — Но зачем им Дана? Зачем?! — Она иная, — подала голос Кэт, — это уже видно было. — То есть, они сперва едва её на тот свет не отправили, выждали, пока мы исцелим, и умыкнули? — Алекс не поднимал глаз. Вышедший из строя неясным для меня образом, теперь мой строгий преподаватель казался несчастным, побитым псом. — Значит, им нужно было не убить её, а сделать иной, чтобы… — …Чтобы... — перебил Джейк напряжённо. — …Чтобы сделать её щитом, — хмуро закончила Кэт. За окнами студии ярился ветер. Пристроившись на краю подоконника, я вслушивалась в диалог, боясь вставить слово. Что-то фатальное витало в воздухе, что-то непоправимое, как предательство или смерть. И оттого мне говорить не хотелось. Слоги разлетелись бы кусочками хрусталя — и каждому в сердце зазубренными краями врезались, буквы разбежались бы щекочущими нервы каплями, вздохи позвоночник выстудили. К чему? Я чувствую: что-то надвигается, что-то будет, и Дана — не последняя фигура в этой игре. Я чувствую: Дану срочно вытащить, отыскать нужно. Вот только я слушаю и молчу. — Щитом? — голос Анжелины серьёзен и сух. — В каком смысле? — Представь себе ситуацию, — грациозно поднявшись с места, Кэт повела обтянутым чёрной кожей плечиком, — наша куколка впервые очнётся в лапках Александра. Или Джонатана. Или этой вашей… Норы. — Шаг вокруг стола, острый взгляд, руки, резким движением скрещённые на груди. — Что они могут с ней делать? Вариантов много. Могут мучить в лучших традициях гестапо, а могут словоблудить — уж Сашенька ваш на подобное способен — в этом я не сомневаюсь. Цель? Сделать из Дианы либо союзника и друга, либо ослика на верёвочке — куда потащат, туда и топает. А теперь скажи, ты сможешь вести бой против подруги? — Перст указующий выставила: — А ты, Карл? Кого бросишься защищать — её или нас? А что сделаешь ты, Джейк, если твой брат переметнётся за ней? Если попытается воевать на два фронта? — Ты утрируешь, Кэт, — говоря, Джейк хмурился, взгляды обеспокоенные то и дело в мою сторону бросал. — Окстись. Мы ещё ничего не знаем. Только предположения строим. — А что знать? — теперь Кэт подалась навстречу брату. — Всё просто, как дважды два. — Хорошо, — не выдержав, отлепилась от подоконника я. — Почему, в таком случае, именно Дана? Отчего не Антон? Или Самойлова? Или Марина? — Диана наивная, чистая, светлая, — начала загибать пальцы Кэт, снова принявшись расхаживать от одного стула к другому, — рафинированная, кукольная блондинка. — Эй, потише, — возмутился Карл — Кэтрин не слушала. — Блондинки какие? Блондинки тупые. — Подняв ладонь, головой покачала: — Заткнись, Карл, я всё слышу. Тем не менее, вы это существо нежно любите и цените, покровительствуете ей, оберегаете её — разве не так? А с Антона что взять? К тому же, — быстро взглядом по стене мазнула, — он под моим щитом. Пусть умыкнуть попробуют — в асфальт закатаю. А с Самойловой и Мариной всё просто. Первую Смирнова потрепала так, что потенциал опустился до отметки «нуль», а вторая не пользуется таким вашим расположением. К тому же, за ней не таскается растерявший остатки разума влюблённый солнцеед. Да-да, Карл, я снова тебя слышу. — Я тоже слышу! Тоже слышу, Кэт! Ты рассуждаешь здесь, а толку? Я не хочу больше бездарно сотрясать воздух! Я хочу пойти, найти и освободить… — …Свою принцессу, — скептично фыркнула девушка, бесцеремонно оттесняя меня от облюбованного подоконника. — Давай, рыцарь, мочи дракона. Меч подогнать со скидкой? — Ну хватит, Кэт, — голос Джейка был спокоен и твёрд настолько, что мне почудилось даже: мороз с улицы незваным гостем проник в нашу тёплую студию, став невидимым членом экстренно собранного совета. — Ты забываешься. На личности мы переходить не станем, оскорблять кого бы то ни было мы не станем — я понятно выражаюсь? — И, хоть Джейкоб старшим в семье не был, сила бурлила в нём, и это делало его безоговорочным лидером. Как в волчьей стае: вожак тот, кто всех порвёт. Смешно и грустно. Хотя мы ведь, люди, в каком-то смысле животные. Так? А Джейк продолжал тем временем, отчитывая каждого участника диалога: — Кэт не права и права, Карл. Алексу глаза залили. Критические дни у него теперь. Трое суток он — не боец. К тому же, они с Анжелиной получили от раны побольше других. Им обоим нужно оправиться. Кристина последние дни на пределе. Ещё немного — и перегорит. Я, собственно, тоже. Так кого ты собираешься отправлять против толпы оголтелых иных? Мы будем ждать. Молчать, надеяться и ждать, как бы ты сейчас ни протестовал. А проблемы будут решаться по мере их поступления. Ал, как только восстановишься в достаточной степени, возвращайся к поискам Оскара. — Уже могу. — Всё же он едва заметно покачнулся, вставая. — Я только из себя выходить пока не сумею — это и хорошо, жив ливиец останется однозначно. А так-то… — Нет, — тяжёлая рука Джейка вынудила Алекса вернуться на место. — Сперва ты выспишься. Оскар очень-очень слабый иной. Необученный иной. Кто знает, какую каверзу подсознательно выкинет. Мы все не хотим потерять тебя по глупости. С этим решили. Дальше? Кэт. Ты из всех нас, уж прости, самая живенькая сейчас. Хоти, не хоти, ори, не ори — отправляешься на разведку. Вынюхивай, выслеживай. На то, чтобы невидимой тенью походить за спиной агентств, у тебя потенциала хватит. Знания дадут нам фору. На этом всё. Сейчас расходимся по домам и заданиям. Баста. Тем и порешили. Уже выходя из студии вслед за Джейком и мрачной Анжи, до кончика носа замотавшейся толстым шерстяным шарфом, я задала вертевшийся на языке вопрос: — Ты сказал: «Алексу глаза залили». Что это значит? — Разыгравшись, ветер бросил горсть снега в лицо, вынудив меня прикрыть пушистой варежкой рот и нос — лютая зима нагрянула в Москву внезапно — ещё вчера мы с Джейком кружили с листьями вместе золотистый осенний вальс, а сегодня просим тепла у помрачневших внезапно небес, что, глухие к нам, в лица метелью хохочут. — Глаза?.. — Джейк явно думал о своём. Под подошвами его не по-зимнему лёгких ботинок неприятно хлюпала быстро тающая снежная благодать, а он вовсе неудобства не замечал, бредя вперёд размеренным, плавным шагом. — Ах, это. — Встрепенулся. — Не люблю говорить о слабостях, Кристи. — Недомолвки в строю? — я вцепилась в его локоть, стараясь всё же не терять из виду облепленные белой крупой рыжие пряди Анжи. — Во-первых — мы на одной стороне, товарищ, а друзья секретов не любят. Во-вторых — если враг о твоих слабостях знает, нам это просто жизненно необходимо, и, в-третьих, наконец — мне ин-те-рес-но. — Последнее слово произнесла по складам, сощурилась лукаво и затормозила на секунду, чтобы легонько ущипнуть кончик покрасневшего носа Джейка. — Рассказывай, партизан. Пытать ведь буду. — М-мм. Теперь точно не расскажу. — Почему? — снова вперёд потащила, не желая от сестры отставать сильно. — Коварству женщин пределов нет. Вдруг оружие против меня применишь? — Если не расскажешь, другое изобрету. — Нахмурив брови, я наигранно отстранилась, руки скрестила на груди, сделала исполненный грации шаг — и каблук вступил в противоборство со стремительно ускользающей льдинкой. Ему суждено было проиграть, а мне — со всего маху поцеловать землю-матушку, нахлебавшись свеженькой московской грязи и испачкавшись, как самая последняя свинка. К счастью, ничего этого не случилось. Вовремя среагировавший Джейк на секунду приподнял моё неуклюжее тело, сокрушённо покачал головой, хихикнул, а потом аккурат в центр огромной лужи поставил: выбирайся, мол. — Теперь ты точно должен мне рассказать. — Почему это? — усмехнулся ехидно через плечо, наблюдая, с какой печалью я оглядываю покрывшиеся неприглядными пятнами сапожки. — Потому, что из-за тебя я могла промочить ноги, простудиться и умереть. — Иные не простужаются и уж точно не умирают. А в следующий раз я просто могу тебя не ловить. Резонно, однако. И что сказать этой ехидне в ответ? Но на помощь наконец пришла Анжи. — Голубки, вы скоро там наворкуетесь? — воскликнула, патетически воздевая ладони к небу: — Господи, ну хоть ты скажи что-нибудь этим влюблённым. Ну будь другом. За мольбы такие Анжелас была нещадно избита сразу по возвращении домой. Били вместе с Джейком, вооружившись двумя подушками с дивана и хохотали, как малые дети до тех пор, пока рыжая не раскаялась и, извинившись, не потопала собирать ужин: зайцу солнечному — свежий фруктовый сок, а нам — всё, что в холодильнике обнаружится. Желательно, в разной таре. — Уф… идиоты… — вздохнула я, без сил падая на ковёр рядом с Джейком. — Зато тебе полегчало. И мне. — Он улыбнулся, потёр пальцем случайно полученный синяк и, подумав немного, прибавил: — По крайней мере, морально. Закинув руки за голову, я уставилась в потолок, чувствуя, как приятно расслабляется уставшее за день тело. Джейк, вне всяких сомнений, был прав. Конечно, мы могли бы и дальше думать о проблемах, напряжённо ожидая новой беды, и тем самым доводить себя до комплексных психических расстройств, как было со мной и Анжи в конце минувшего лета, но это стало бы самой непозволительной из всех возможных ошибок. Вот и дурачились, ведь, если ты находишь силы и время на то, чтобы хорошенько отмутузить рядом сидящего чем-нибудь мягким, у тебя однозначно всё не так и паршиво, поверь. — Готова выслушать страшную тайну? Услышав последнее слово, я встрепенулась и, опершись на локоть, заинтересованно всмотрелась в лицо собеседника. — Тайну? Давай! — Любопытная жадина, — пожурил Джейк, мягко возвращая меня в горизонтальное положение. — Какая есть — вся… — и запнулась. «Твоя», едва не слетевшее с губ, где-то в груди раскалённой иглой кольнуло. — Какая есть, — повторила уже без улыбки. С оттенком грусти. — Ладно, — Джейк, казалось, перемены не заметил. Ну, или сделал вид. — Слушай. Всё просто и очень смешно. Наши глаза, как любая современная техника, боятся влаги. Какие-то капли — не страшно, но больше… Мы никогда не ныряем, очень бережно умываемся, а мытьё головы как прогулка по лезвию каждый раз. Если большое количество воды попадёт в глаза, а рядом не окажется других детей солнца, мы умрём. Почему? Горячие мы просто, огненные. — Улыбнулся. — Несовместимость стихий, видимо. А если серьёзно: вода искажает солнечный свет, не пропуская то, что нам необходимо. В обратную сторону так же. Выйдя из себя, дитя солнца сгорит заживо потому, что разрушительный свет не сможет найти выход. Вот тебе и вся тайна, Кристи. — Значит, никаких романтических прогулок под дождём. — Шутила ли я? Или вздыхала печально? Сама не знаю. — Никаких, — с той же неясной интонацией ответил Джейк, а в следующий миг уже оказался в вертикальном положении и, взяв меня за запястье, одним движением вздёрнул на ноги. — Хватит бока отлёживать. Пошли посмотрим, чего там ведьма рыжая наварила. *** Оскар чувствовал смерть. Шёл по набережной, топча тускло блестящие лужи, а она след в след ступала, зловонно в спину дыша; он нервно набирал спасительный номер — смерть через плечо смотрела, запоминая. Оскар хотел бежать из страны. На его руках были документы и билеты, у него хватило бы связей и возможностей для того, чтобы исчезнуть. Его ничто не держало — стоило ли оставаться из-за потерявшего рассудок брата? Оскар понимал: нет. Но ещё он чувствовал смерть и, что бы ни делал, в груди, в сознании и в каждой клеточке тела билась безумная спешка. Он спешил, зная: не успеет. И всё же шёл. Всё же надеялся. Всё же… — Попался, мразь! Оскар даже не обернулся. И бежать не стал. Медленно переставил левую ногу, правую… Ему всё равно никуда не деться. Смерть настигла. Смерть несправедливая, нечестная. Но всё же он успел свершить благое дело. Жаль только, никто не вспомнит его героизма, жаль только, имя Анвара не сохранится в летах. — Обернись, скотина ливийская! В глаза твои посмотрю паршивые, душу твою чёрную вытрясу! Кому говорю! Кому говорю — слышишь?! Обернись! — И цепкие, сильные пальцы дёрнули за плечо. Оскар невольно от омерзения передёрнулся. — Руки убрал, — процедил сквозь зубы, вырываясь. Алекс не слушал. В его голубых глазах ярился безудержный шторм — цвета волновались, захлёстывая друг друга. — За Анжи я твои кишки на кулак намотаю, поганец. — Давай! Ну же, давай! — красуясь, словно актёр, Оскар рывком распахнул куртку, рубашку дёрнул: — На! Бери! Чего ждёшь! — Ледяной ветер с Невы неприятно обжёг живот, и Оскару тотчас захотелось вернуть одежду на место. Не стал. Стоял, раскинув руки, ожидая, надеясь. В эти часы набережная пустынной не была. Вокруг ходили, курили, смеялись люди. И сквозь него, Оскара, смотрели. Неужели все так слепы? Отчего не слышат? Не подходят? Неужели никого не заинтересовало странное поведение человека? Он ждал этого, как спасения, а проклятущие питерцы шли себе мимо. Неужели это — чёрное колдовство? Уверенность пошатнулась. — Помощи ждёшь от непосвящённых? — Алекс хохотнул неприятно. — Мессия, вершитель судеб, а на деле — ничто. Тебя сейчас никто не видит, не слышит, не осязает. Знаешь, что такое щит? Знаешь, кто я? А хоть ты сам кто догадываешься? — Оглянувшись вокруг, с размаху кулаком о железное заграждение ударил. — Ничтожество ты. Я тебя даже существом мужского пола назвать не смогу! Быть может, в твоей семье, в твоей стране поднять руку на женщину можно. В моём доме так не поступают. И я тебе голову, гнида, сорву! Тогда Оскар понял: это конец. Пальцы разжались, тонкая ткань рубашки прикрыла тело — этого было мало. Анвар трясся в ознобе, медленно отступая назад. Для него всё было кончено. Кулаки Алекса, стиснутые до синевы, тоже подрагивали, но то был не страх — ярость. Неконтролируемая, безумная. В нечеловеческих, жутких глазах плескалось пламя, вот только не вырывалось, словно запертое. — Ты обещал, — совсем тихо, одними губами пробормотал Гилберт. — Ты обещал ей не убивать. — И бросился вперёд, прижав Оскара спиной к ледяному металлу: — Мразь! — Пальцы мёртвой хваткой на горле. Глаза в глаза. Тело прогибается. Внизу — неприветливая Нева. Вот она, смерть. Шевелиться Оскар боялся. Понимал: стоит Алексу разжать руки — полёт станет недолгим, но последним наверняка. Оскар обмяк, отстранённо глядя в набухшее, грязно-серое небо. Чудилось: он уже умер, мчится сейчас на крыльях вверх, ловя непокорный ветер, а всё прошлое — пыль, тлен. Всё — прошлое. — Ты будешь жить, — угрюмо прозвучало спустя наполненную рваными ударами сердца вечность. — Будешь жить, — повторил Алекс решительнее, руки разжал — Оскар покачнулся, ощутив под ногами надёжную, твёрдую землю. Вот только не верил словам. По глазам чудовищным видел: это — не всё, и лучше бы смерть (его фантазия) реальностью оказалась. Отступив на два шага, Алекс недобро сощурился. — Я оставлю тебе документы, немного денег и то тряпьё, что сейчас на тебе надето, но это всё, что отныне у тебя будет. Сейчас я брошу тебя в воздух, и пусть моя сила несёт в любой уголок мира. Когда приземлишься, забудешь всё. Навсегда. У тебя не будет имени, друзей, родных и умений. Ты будешь просто жить чистым белым листом и, что бы с тобой ни происходило, каждый день просыпаться без памяти снова. Единственное воспоминание, которое не исчезнет — этот разговор и твой грех. Не надейся, что удержишь в памяти имена и лица. Живи бездомным овощем и всегда знай, за что получил это. А потом Алекс прищёлкнул пальцами, мир покачнулся, норовистой лошадью взбрыкнул, и последним отчаянным порывом Оскар выпустил из груди всю накопившуюся в ней ярость. Всколыхнулась Нева, с треском обрушились перила. Оскар мчался сквозь небеса, Алекс, растерянный, с криком безумным падал.