***
Утром летнего дня поступил вызов из дома графини Уваровой. Хозяйка дома была найдена мертвой. Учитывая статус покойной, если бы оказалось, что это убийство, дело стало бы весьма резонансным. Что для меня, соответственно, означало, что в мою работу будет бесконечно вмешиваться начальство всех мастей, пытаясь повлиять на скорость и исход расследования. Подобные дела я не любил чрезвычайно, предпочитая в работе самостоятельность и на дух не вынося давления на меня. Но, прибыв в дом Уваровой и осмотревшись на месте преступления, я понял, что явно недооценил неприятности, которые сулило мне это расследование. Графиня сидела за столом, уронив на руки голову, будто ее сморил сон. А перед ней на столе стоял канделябр с оплывшими свечами черного цвета. — Чертовщина какая-то, — прокомментировал я увиденное, — черный воск. Все это похоже на какой-то странный тайный ритуал. — Графиня, я знаю, страдала мигренью, — попытался утешить меня доктор Милц, осматривающий тело, — вполне могла скончаться от приступа. — Вы что, знакомы? — поинтересовался я. — Да, она была моей пациенткой, — вздохнул Александр Францевич. — А что это за кружева? — спросил я доктора, разглядывая странный узор на виске умершей, образованный, по всей видимости, проступившими сосудами. — Вот такие капиллярные узоры, — пояснил Милц, — только значительно большие, возникают на теле человека после попадания в него молнии. — Но не хотите же Вы сказать, — поразился я, — что графиня зажгла свечи, села за стол, а после этого неожиданно ударила молния? Стекла-то целы. — Рассуждая подобным образом, — заметил Александр Францевич с некоторым неудовольствием, — легко дойти до полнейшего абсурда. — На пути к абсурду, доктор, бывает, обнаруживается истина, — возразил я ему, усмехнувшись. Доктор взглянул на меня неодобрительно и принялся внимательно осматривать кисть руки покойной. Его манипуляции были мне не понятны, а объяснений он не давал, видимо, рассерженный моим отношением к абсурду. В конце концов, мне надоело молча наблюдать за его действиями. — Умеете гадать по руке? — спросил я иронично. — Яков Платоныч, — строго сказал доктор Милц, — я все-таки врач, а не хиромант. Следов насилия я не обнаружил, а все остальное я скажу после детального обследования. — Тогда расскажите мне, — попросил я, — чем болела графиня. — У нее были мигрени, — сказал доктор, — я бы сказал, большей частью воображаемые. В мой последний приезд я ей рекомендовал сократить потребление опия и перейти на другие лекарства. — Так может, она в наркотическом трансе совершала свои тайные ритуалы, — предположил я, услышав об опии, — и в процессе этого и скончалась? — По словам служанки, — вмешался Ульяшин, — пропала шкатулка с драгоценностями, очень дорогими. — Ограбление при мистических обстоятельствах? — усмехнулся я. — Занятно. — Ну, вот Вы и занимайтесь этим, — сказал доктор Милц. — А когда закончите осмотр, доставьте тело мне в мертвецкую. Кстати, вот какая идея мне пришла в голову, — добавил он, собирая свои инструменты. — Ведь Вы говорите, что в этом деле много мистического и необычного. Так может, есть смысл пригласить Анну Викторовну, как специалиста по общению с потусторонним миром? — Я не против, — улыбнулся я. Вообще-то, я был уверен, что Анна Викторовна сама себя пригласит. Даже был удивлен слегка, что ее нет до сих пор, и уже некоторое время прислушивался, не раздадутся ли на лестнице знакомые быстрые шаги. Пусть участвует, Бог с ней. Я за ней присмотрю. В прошлый раз у меня неплохо получилось, и Анна, хоть и принимала активное участие в деле, опасности не подверглась ни разу. Разумеется, это потребовало от меня некоторых дополнительных усилий, но радость от общения с ней окупала их все. А вообще-то было несколько неожиданно, что подобное предложение исходило от доктора Милца. Если бы от Коробейникова, я бы не удивился, а доктор у нас человек серьезный, материалист. Впрочем, он очарован Анной Викторовной не меньше, чем все остальное управление полиции. И, видимо, решил замолвить за нее словечко передо мной, чтобы в случае интереса барышни к этому делу я ее не гнал и не обижал. Все управление у нас очень доброе и сострадательное, и только господин Штольман жестокий тиран и деспот! Смешно, ей Богу. Знали бы они, как я радуюсь всякий раз, когда вижу ее. Но разве не важнее ее безопасность, чем удовлетворение ее же неистребимого любопытства? — Тем более, — продолжал убеждать меня доктор, — участие Анны Викторовна в этом деле может дать дополнительные зацепки. — Или окончательно увести нас в дебри изучения магических ритуалов графини, — предположил я. Ладно, как бы там ни было, я уже решил, что не стану возражать против участия Анны Викторовны, если она появится. Только что ж это она запаздывает? Неужели сплетни о смерти графини до сих пор до нее не дошли? Но в любом случае, расследование пойдет своим чередом. И сейчас я должен допросить компаньонку графини, некую Уллу, которая, судя по всему, и руководила всем сверхъестественным в доме Уваровой. — Я читала очень древнее заклинание ассирийско-шумерской магии против головной боли, — ответила мне Улла на мой вопрос о том, проводила ли она какие-либо ритуалы накануне. — Из книги периода третьей империи Ура. Когда графиня Уварова с компаньонкой вернулась в Затонск, Ребушинский, главный разносчик городских сплетен, посвятил Улле немало своих статей. Так что я слегка представлял, чем занимается или думает, что занимается эта дама, и ее заявление не прозвучало для меня поразительно. В конце концов, и у древних ассирийцев, наверное, тоже болела голова, я не сомневался в этом. Впрочем, как не сомневался ни минуты и в том, что госпожа Улла просто шарлатанка, которая морочила графине голову. — Графиня была с Вами? — спросил я, рассматривая упомянутую книгу. — Ее физическое присутствие необязательно. Я вздохнул. Терпение, господин надворный советник, и еще раз терпение. Если Вы хотите, чтобы люди с Вами разговаривали, говорите на их языке. Или хотя бы вид делайте. — И из комнаты вы не выходили? — продолжил я расспросы. — Нет, я вышла, — ответила Улла, — в астрал. Больше ничего не помню. Терпения мне все же не хватило, и я отвернулся, скрывая усмешку. — Хорошее вино для астрала, — сказал я, показывая Улле на початую бутылку, стоящую тут же на комоде, — недешевое, французское. — Графиня презентовала, — ответила она. — Она сама не пьет, то есть, не пила. В комнату неожиданно вошел Виктор Иванович Миронов, весьма взволнованный и даже слегка запыхавшийся. — Яков Платоныч, — сказал он, — у меня к Вам срочное дело. — Виктор Иваныч, день добрый, — приветствовал я его, слегка встревожившись, — а что случилось? Неужели с Анной что-то? Поэтому она и не пришла до сих пор? — Я здесь как душеприказчик покойной Уваровой, — ответил Виктор Иванович, не подозревая, какое облегчение доставил мне этими своими словами. — Ни одно дело без Вас в Затонске не обходится, — пошутил я, предлагая Миронову выйти в соседнюю комнату. — Яков Платонович, — сказал мне Виктор Иванович, когда мы остались с ним вдвоем. — Я понимаю, что весьма огорчу Вас сейчас, но, увы, проведение вскрытия тела графини Уваровой совершенно невозможно. — Что значит — вскрытие невозможно? — поразился я. — По завещанию Уварова запретила нарушать целостность ее тела, — пояснил Виктор Иванович, — при любых обстоятельствах. По фамильному выражению упрямства на лице адвоката Миронова я видел, что он будет отстаивать волю своей клиентки. Но все же надеялся его уговорить. Смерть графини Уваровой была внезапной и загадочной, а без точного медицинского заключения я даже не мог определиться пока, была ли она естественной, или это убийство. Должен же Виктор Иванович понимать, насколько важно определить точно, от чего скончалась графиня. — Но скорее всего, мы имеем дело с убийством, — принялся убеждать я его. — Нам нужно определить причину смерти! — Сожалею, Яков Платоныч! — развел руками Миронов. — Бред какой-то! — раздраженно сказал я. — Ну, бред — не бред, — строго произнес Виктор Иванович, — а такова воля усопшей. — Скажите, а компаньонка Улла указана в завещании? — спросил я его. — Слушайте, Яков Платоныч! — усмехнулся Миронов моей попытке добыть закрытые сведения. — Ну вы же понимаете, что я пока не имею права оглашать содержание завещания. М-да, заставить Виктора Ивановича нарушить профессиональный долг мне не удастся. Он к своей работе относится со всей серьезностью, потому и является лучшим адвокатом в Затонске. Вот только как мне сейчас не ко времени и его принципиальность, и это завещание, чтоб его! — Позвольте откланяться, — произнес я, старательно скрывая раздражение, — должен предупредить доктора Милца, он уже готовит вскрытие. Он не знает воли усопшей. — Не смею Вас более задерживать, — поклонился Виктор Иванович. Едва я вышел в коридор, как на меня налетела Анна Викторовна. Видимо, она очень торопилась, опоздав к началу такого интересного расследования, и едва ли не бежала бегом. Какая неловкость, право. Я-то не против ее участия, а вот папенька сейчас возмутится. Он и так долго был со мной холоден после той истории с Гроховским, и в дом к Мироновым мне по-прежнему путь был заказан. Если Виктор Иванович сейчас поймет, что я поощряю Анну Викторовну к участию в делах полиции, будет скандал. И даже если Виктор Иванович и не заподозрит моего согласия, все равно папенька будет крайне недоволен тем, что дочь снова пытается участвовать в расследовании. Так что нужно немедленно барышню выручать. — День добрый, — обратился я к Анне Викторовне, — как я понимаю, Вы к папе? Не буду Вам мешать. Анна поняла меня с полуслова и одарила отца широкой, пусть и не слишком искренней улыбкой. Он ответил ей в точности такой же. Нужно мне и вправду уходить побыстрее. Отец с дочерью сами разберутся. Учитывая то, что мне нужно было срочно ехать к доктору Милцу, я не успевал закончить допрос Уллы. Так что я велел городовому доставить ее в управление. Я все равно собирался ее задерживать. Она пока что основная подозреваемая в этом деле. О чем я ей и сообщил, зайдя в ее комнату, где она дожидалась продолжения допроса. — Графиня была готова на все, чтобы избавиться от своей болезни — ответила мне Улла. — Что ей пришло сегодня в голову, я не знаю. — Госпожа Тонкуте, — обратился я к ней по метрическому имени, — вынужден Вас арестовать до выяснения обстоятельств. Городовой проводит Вас в управление. Книжку можете с собой забрать, — добавил я, заметив, как она обеими руками прижимает к груди свой трактат. И тут в комнату буквально ворвалась Анна Викторовна. Она была возмущена, глаза сверкали. — У Вас есть основания, позвольте полюбопытствовать? — с вызовом обратилась она ко мне. Ну нет, такого тона по отношению к себе я не допущу ни от кого. Я позволяю ей играть в сыщиков и участвовать в моих делах, но главный, тем не менее, я. И диктовать мне, что делать, я никому не позволю. — Анна Викторовна, — сказал я ей непреклонно, — здесь я решаю, кого арестовывать, и на каком основании. Уводи, — кивнул я городовому, стоящему рядом с Уллой. Гадалка пошла к дверям, но, не пройдя и трех шагов, вдруг покачнулась, будто бы у нее закружилась голова. Ну разумеется! Она заметила поддержку Анны Викторовны и теперь устраивает театр, вызывая к себе сочувствие. Разумеется, с Анной такой прием сработал. — Вам плохо? — бросилась она к Улле. — Терпимо, — ответила та. — Мне просто как-то нехорошо после этой ночи. — И Вы, конечно же, сразу же принялись за охоту на ведьм! — язвительно заявила мне Анна, едва мы остались в комнате вдвоем. — Для Вас, материалиста, это обычное дело! И она говорит мне это после того, как я мирился с ее духами и даже действовал по их указке?! Явная несправедливость такого обвинения вызвала у меня вполне обоснованный гнев. — Я был готов к Вашему участию, — сказал я ей, сдерживаясь изо всех сил, — но при таком тоне и чтении морали — увольте. И резко повернувшись, я поторопился уйти, чтобы в сердцах не наговорить лишнего. Да мне и нужно было торопиться. Если доктор Милц, весьма расторопный в делах, приступит к вскрытию, я окажусь виновен в нарушении воли усопшей, что грозит мне серьезными неприятностями. В мертвецкой я, к удивлению своему, кроме доктора Милца застал еще одного его коллегу. Александр Францевич представил мне его как доктора Клизубова. Клизубов оказался лечащим врачом графини Уваровой из Петербурга. Он приехал только сегодня и, узнав, что пациентка его скончалась, последовал за ней в мертвецкую. С Александром Францевичем они были знакомы ранее, еще в Петербурге. И как мне показалось, друг друга они недолюбливали. — А позвольте поинтересоваться, милейший, — обратился господин Клизубов к доктору Милцу, продолжая, видимо, разговор, начавшийся до моего появления, — Вы какие лекарства назначали Уваровой? Мне весьма не понравился высокомерный тон, которым был задан этот вопрос. Да и вообще доктор Клизубов мне не нравился. Напыщенный и самодовольный, он, на мой взгляд, вел себя по отношению к доктору Милцу просто-таки бестактно. — Я считал, что графиня принимает слишком много опиума, — с достоинством ответил доктор Милц, — поэтому рекомендовал ей бром, ну и плюс настойку рвотного ореха. — Какое смелое решение, надо сказать! — наигранно восхитился Клизубов. — Передовое! — Хочу Вам напомнить, — спокойно ответил ему Милц, — что это передовое, как Вы изволите выражаться, решение, оно хорошо известно и неоднократно описывалось во многих медицинских журналах. — А Вы знаете, что влияние брома на организм до конца не изучено, — возразил Клизубов, — и бром может вызвать отравление? — То есть, вы хотите сказать, — напряженно спросил его доктор Милц, — что это я отравил графиню? — Ну, зачем отравил? — пошел на попятный его собеседник, поняв, видимо, что хватил лишку в своих высказываниях. — Графиня могла сама принять недопустимую дозу. — Господа, прекратите, — вмешался я в надежде предотвратить скандал, — Вы лучше расскажите мне, что насчет узора в височной области. — Это, вполне возможно, следы лопнувших сосудов, — заявил доктор Клизубов, — а сильные рвоты, вызванные лекарствами доктора Милца, могли привести к кровоизлиянию мозга. — Что Вы такое несете? — возмутился Александр Францевич. — Может быть, вы еще скажете, — поспешил я снова вступиться за него, — что доктор Милц виноват в том, что графиня была найдена мертвой, лежащей ничком на столе? — А знаете, — выдвинул очередную медицинскую версию Клизубов, — у графини, возможно, было временное помешательство, вызванное превышением дозы опия, а также шаманством ее компаньонки. — Вы с ней знакомы? — заинтересовался я. — Улла? — спросил он. — Да! Это типичная приживалка. И я даже не удивлюсь, если ее имя будет обнаружено в завещании. Судя по тону, доктор Клизубов и сам был бы не прочь обнаружить свое имя в завещании покойной графини, так что Улла его, видимо, возмущала и как возможная конкурентка. А конкуренции, судя по нападкам на доктора Милца, господин Клизубов не переносил в любом ее проявлении. — А давайте сделаем трепанацию черепа, — воодушевленно предложил доктор Клизубов, — и тогда, возможно, мы обнаружим следы механического воздействия на мозг. — К сожалению, — поспешил огорчить его я, — мы не можем этого сделать, потому что графиня запретила тревожить свое дворянское тело. — Ну, по крайней мере, детальный внешний осмотр мы можем провести? — спросил Клизубов. — Да, конечно, — согласился я. — Этим и займемся. Доктор? — я взглянул на Александра Францевича, который даже не пошевелился при моих словах и вообще сидел с видом крайне расстроенным, даже подавленным. — Яков Платоныч, — с достоинством обратился ко мне Милц, поднимаясь, — я полагаю, что после столь серьезных обвинений в свой адрес со стороны господина Клизубова, я просто не имею права принимать участие в дальнейшем расследовании. Более того, я полагаю, что должен быть отстранен, как возможный подозреваемый. — Ну какой Вы подозреваемый, Александр Францевич! — возмутился я. — Никто Вас отстранять не собирается. А доктора Клизубова мы привлечем как эксперта, если не возражаете. Довольный Клизубов расплылся в улыбке. Я бы и вовсе его выгнал с удовольствием, но тогда он, с его желанием обвинить доктора Милца, может начать мутить воду. А это мне было не нужно. Я ни минуты не сомневался ни в квалификации нашего доктора, ни в его невиновности, и не хотел, чтобы он подвергался дополнительным нападкам. Уж лучше еще немного потерпеть этого надутого спесивца, чем после разбираться с неприятностями, которые он может устроить. Доктор Милц нехотя согласился. Видно было, что профессиональное самолюбие его крайне уязвлено сентенциями Клизубова, но чувство собственного достоинства помогало ему держаться в рамках профессионализма. Так что они совместно приступили к тщательному осмотру тела графини. — Ну, что скажете, господа? — поинтересовался я, когда осмотр был завершен. — Ну, на теле и голове никаких следов насилия не обнаружено, — ответил доктор Клизубов. — Блестящие выводы, господин Клизубов, — съязвил доктор Милц, установивший это еще в доме графини. — А что касается природы капиллярных узоров, — продолжал Клизубов, демонстративно не обращая внимания на реплику коллеги, — я думаю, что это последствия периферической иррадиации приступа мигрени. Ну, или химического воздействия. — А вот я полагаю, — ответил ему доктор Милц, — что природу данного физиологического явления установить сейчас просто невозможно. — Господа, — обратился я к ним обоим, уже раздраженный до крайности этими бесконечными препирательствами, — но сам факт смерти мы можем считать безусловным и однозначным? — Определенно, — со всей серьезностью кивнул доктор Клизубов. Александр Францевич просто молча накрыл тело простыней. Он мой сарказм вообще всегда игнорировал. Оставив докторов далее препираться в мертвецкой, я направился в управление, где меня ожидал Коробейников. Он не участвовал утром в осмотре дома Уваровой, поскольку наш полицмейстер отослал его по каким-то делам управления, но, пока я мирил враждующих докторов, успел просмотреть фотографии и прочитать рапорты, составленные на месте преступления. Так что был уже вполне в курсе дела и даже версию свою составить успел. — А что если это ритуальное убийство? — возбужденно говорил мне мой помощник. — Я читал о таких. Как и обычно, из всех возможных вариантов Антон Андреич выбрал тот, что наиболее близок к мистике. Неисправим. — И каков смысл данного ритуала, по-Вашему? — спросил я его. — Не знаю, — ответил Коробейников, — но может, это какая-то секта решила принести графиню в жертву. Теперь еще и секта! Ну просто неуемное воображение у моего помощника. — Пытались вызвать духа, а украли драгоценности? — спросил я его с неприкрытым сарказмом. — Яков Платоныч! — продолжал настаивать на своем Коробейников. — Драгоценности мог присвоить кто-нибудь другой. А что Анна Викторовна? Она, я знаю, была там. Она не говорила с вами? При воспоминании о моей утренней ссоре с Анной, я снова почувствовал злость и обиду. — Отчего же! — резко ответил я Антону Андреичу. — Побеседовала со мной основательно. — Да? — удивился Коробейников, не заметивший, кажется, моего дурного расположения духа. — А о чем именно? Я взглянул на него так, что мое настроение и нежелание обсуждать данную тему мгновенно стали для него очевидны. Смущенно извинившись, Антон Андреич немедленно отправился за свой стол и молча принялся за дела. Не успел я выпить чаю и успокоиться, как моя выдержка снова подверглась испытанию. Господин Трегубов, наш полицмейстер, явился к нам в кабинет с распоряжением провести следственный эксперимент по вызыванию духа графини Уваровой госпожой Тонкуте. Я возмутился было, но Николай Васильевич был непреклонен, сказав, что мы просто обязаны дать подозреваемой шанс объяснить свои действия. Впрочем, когда выяснилось, что на сеансе настаивал адвокат Миронов, мне стало понятно, откуда дует ветер. Лишенная возможности влиять на меня, Анна Викторовна продолжила пытаться защитить Уллу, использовав папеньку. И как она его уговорила только на такое! Уж тут точно без волшебства не обошлось. Впрочем, название этого волшебства мне известно. Просто адвокат Миронов любит дочь до самозабвения и балует, как может. И видит Бог, я его не только понимаю, но где-то даже ему завидую. Мое утреннее раздражение нападками Анны Викторовны уже улеглось, и теперь, по зрелому размышлению, я понимал, чем они были вызваны. Анна, которую и саму многие называли ведьмой и обвиняли Бог знает в чем, просто увидела в Улле подругу по несчастью. Немного обидно мне было, конечно, что Анна Викторовна решила, что я могу быть столь же необъективен. Но, в конце концов, я же Уллу арестовал, вот она и рассердилась. А я, вместо того, чтобы поговорить с ней по человечески и утешить, пообещав, что буду предельно объективен, в ответ обиделся, да еще и запретил участвовать в расследовании. Так что, пусть будет эксперимент, я не возражаю. Времени потерянного жаль только очень, поскольку я абсолютно уверен, что затея провальная. Затея и в самом деле провалилась. Улла Тонкуте некоторое время изображала перед нами что-то весьма странное, видимо, вызов духов. Но довольно быстро сдалась и прекратила. — Не могу, — сказала она, бессильно опуская руки. — У меня не хватает энергии. К тому же этема графини требует оставить ее в покое. — Но Вы ее видели? — спросил я, скрывая иронию. — Дух, то есть, этему графини? — Видела, — ответила Улла, — но очень смутно. — Ну, может тогда слышали? — продолжил я спрашивать. — И она назвала Вам причину смерти Уваровой? < — Причина смерти всегда одна! — высокомерно ответила мне духовидица. — Воля Элиля! Господин Клизубов, который присутствовал, так как увязался за приглашенным мною доктором Милцем, фыркнул презрительно. — Вы своим шаманством довели графиню до сердечного приступа, — сказал он Улле. — Аура графини нуждалась в очистке! — с вызовом ответила она ему. — Но это чушь! — рассмеялся Клизубов. — Это же полная чушь, это шаманство. Вы задурили ей голову своим мистицизмом. Воля Элиля! И Клизубов в возмущении воздел руки, призывая небеса в свидетели подобного абсурда. — Берегитесь бросать обвинения, — чуть ли не со злобой ответила ему Улла. — Вы навлекаете на себя бедствия. Высшие силы накажут Вас! — Почему я должен слушать всю эту ахинею, я не понимаю! — возмутился доктор Милц. — Послушайте, вот давайте мы сейчас с Вами остановимся, потому что голова раскалывается. Я должен капли принять. — От Ваших капель, — переключилась на него Улла, — у графини зачастую случались приступы и рвота с кровью. — Вы это о чем? — спросил ее Александр Францевич. — О том, что сама видела, — ответила ему Улла с вызовом. И повернулась ко мне: — Спросите у служанки, она все подтвердит. — Ну, вообще-то, такое возможно, — встрял Клизубов, хотя его мнения никто и не спрашивал. Вот только еще одного медицинского спора мне не хватало сегодня для полноты картины. Так что, не позволив господам врачам вновь вступить в пререкания, я поблагодарил их обоих за участие в эксперименте и велел отвести госпожу Тонкуте в камеру. Когда я покинул кабинет, меня окликнул наш полицмейстер. — Яков Платоныч, — сказал Николай Васильевич с твердостью, — совершенно очевидна причастность этой шарлатанки к смерти графини Уваровой. Убийство произошло во время совершения оккультного ритуала. Итак, мне только что сообщили, какое направление расследования устраивает мое начальство. Терпеть не могу подобных указаний, просто в бешенство прихожу, когда мне пытаются приказывать, кого я должен обвинять, а кого не должен. — Не так все просто, Николай Васильевич, — попытался объяснить я. — Достаточно сложностей, гаданий, предсказаний, — перебил меня Трегубов. — Закрывайте дело. И так мы излишне возбуждаем городскую общественность. — Но ведь нет неоспоримых доказательств вины подозреваемой, — возмутился я. — Так найдите их, голубчик, найдите! — обманчиво-мягким голосом велел мне полицмейстер. — К тому же Улла подтвердила предположение доктора Клизубова о негативном воздействии лекарств, которые были выписаны доктором Милцем, — сказал я, пытаясь выиграть себе немного времени для расследования. Я, несомненно, был уверен, что лечение доктора Милца было абсолютно безвредно. Но, ради спокойствия самого Александра Францевича, чувствовал себя обязанным это доказать. — Ну, Вы поймите, — принялся убеждать меня Николай Васильевич, — она с радостью скинет свою вину на кого угодно. Но кому нам больше верить, известному доктору или неизвестной шарлатанке? — Да я согласен, — сказал я, порадовавшись про себя, что господин полицмейстер поддерживает мое мнение о невиновности доктора Милца. — Но любой факт требует доказательств. Мы уже собрали все лекарства из дома графини и отослали их на экспертизу в Петербург. — Прекрасно! — похвалил Николай Васильевич действия следственного отделения. — Оперативно! — Давайте дождемся результатов, — попросил я его, — ну, тогда и будем делать какие-то действия. — Яков Платоныч! — произнес Трегубов со значением. — Неизвестность напрягает. Не тяните, голубчик! Я вздохнул с некоторым облегчением, глядя ему вслед. Сколько-то времени я себе выговорил, немедленного прекращения дела от меня уже не требуют. Но и долго тянуть с раскрытием мне никто не позволит, так что следует поторопиться, насколько это возможно. Выйдя из управления, я увидел Анну Викторовну, меряющую шагами двор. Видимо, войти она не решалась, помня о моем запрете на ее участие в этом деле, вот и ждала на улице, пока выйдет кто-нибудь, кто будет в курсе затеянного ею эксперимента. Я почувствовал укол совести. Кажется, я слишком сильно напугал ее утром, если она даже в коридор войти боится. — Анна Викторовна! — окликнул я ее с улыбкой. — Пытаетесь помочь Улле связаться с никому не видимым духом? Зря стараетесь, не слышит она его. Эксперимент не удался. Мое дружелюбие, судя по всему, было снова принято за насмешку. — Торжествуете? — спросила Анна с упреком. — Да нет, — ответил я, — если честно, я и не ожидал от нее никаких чудес. — Зато, наверное, очень ждете, что она всю вину на себя возьмет, да? — спросила она с вызовом. Подобное заявление было бы несправедливым для меня в любом случае. А после того, как я только что спорил со своим начальством, отказываясь закрыть дело, обвинив Уллу, слышать подобное было обидно вдвойне. — Я никогда не упекал никого за решетку, только ради того, чтобы дело закрыть, — ответил я ей со всей возможной холодностью. — Честь имею. Пусть думает обо мне что хочет. А мне работать надо. И времени у меня крайне мало. Я отправился к дому графини Уваровой в надежде наткнуться хоть на какую-то подсказку. Заодно мне требовалось поговорить с городовым Синельниковым, охранявшим дом, потому что сегодня утром я дал ему особое задание. Я стоял у дома, разглядывая его в задумчивости, когда позади послышался щелчок курка, и голос городового произнес: — А ну, замри, шельма, не то стрелять буду! — Тихо, Синельников! — окоротил его я. — Ты чего разорался-то? — Яков Платоныч, извиняйте, — смутился Синельников, пряча револьвер, — не признал. — А я думал, ты где-нибудь прикорнул в укромном месте, — поддел я городового. После того случая, когда Синельников проспал убийство инженера Буссе, да еще пытался оговорить Анну, я хотел его уволить. Но Трегубов, к моему удивлению, воспротивился, сказав, что штат у нас и так маленький, а кадры брать неоткуда. И велел перевоспитывать негодяя прямо на службе, разрешив в способах и средствах не стесняться. Синельников за свой проступок тогда отсидел аж десять суток, и с тех пор старался быть образцовым служакой. Но я все равно при каждом удобном случае напоминал ему о прошлом, показывая, что ничего не забыл. Пусть лучше старается! — Да как можно! — смутился городовой. — Вы ж наказали за домом присмотреть. Я порядок знаю! — Ну что, рассказывай, — велел я ему, — что там со служанкой? Получилось? Утром, уходя из дома Уваровой к доктору Милцу, я велел Синельникову потихонечку проследить за служанкой графини. Допросить девушку как следует у меня тогда не хватило времени, а ведь она тоже была подозреваемой. — Все в лучшем виде, — доложил Синельников, — как она из дому вышла, я за ней пацана шустрого отправил. Он и проследил. — Ну и где она была, — спросил я, — что делала? — Вначале по базару походила, продукты покупала, — ответил городовой. — Ну, а потом к ювелиру Селиванову зашла. — К ювелиру, значит, — задумчиво произнес я. — А по какой такой надобности? — Не могу знать, — ответил Синельников. — Но, по словам парнишки, пробыла она там довольно долго. — Вот что, — сказал я Синельникову, подавая ему мелкую монетку. — Ты передай это парнишке, пусть он за ней завтра походит. — А может, ее арестовать? — предложил городовой от пущего рвения. — За что? — спросил я его. Синельников смутился снова, пожал плечами. — Ну ладно, — успокоил я его, — подождем пока, может, выведет куда. — Не извольте беспокоиться, Яков Платонович! — выдохнул Синельников с облегчением, видя, что я собираюсь уходить. — Все сделаем! Вернувшись в управление, я занялся анализом финансовых документов графини Уваровой в совокупности с попытками вычислить предполагаемых наследников покойной, раз уж Виктор Иванович отказался сообщить мне имена наследников действительных. Но вскоре это мое занятие было прервано самым неожиданным образом. В мой кабинет явился доктор Милц в сопровождении Виктора Миронова и потребовал, не больше, не меньше, чтобы я немедленно заключил его под стражу. Не сразу удалось мне разобраться в этих весьма эмоционально высказанных требованиях. Оказалось, что наш доктор, оскорбленный подозрениями господина Клизубова, счел сам себя подозреваемым и решил, что я из хорошего отношения делаю ему поблажку, оставляя на свободе. Вот и пришел требовать справедливости, заручившись помощью адвоката. Виктор Иванович посматривал на меня виновато. Я уже понял, что он пытался отговорить Александра Францевича, да не справился. — Мы на Вашей стороне, доктор! — продолжал он спорить с упрямцем. — И если понадобиться, не дай Бог, конечно, я готов защищать Ваши интересы в суде совершенно бескорыстно. — Виктор Иванович, — с достоинством сказал ему доктор Милц, — я Вам очень благодарен. Это крайне великодушно с Вашей стороны. — Это недоразумение, доктор, — вступил я в разговор, — и я говорю Вам, это выяснится все в ближайшие дни. — Яков Платоныч, — возразил мне Александр Францевич упрямо, — я, как подозреваемый, обязан быть немедленно арестован и помещен под стражу. — Ну какое арестован, какая стража! — возмутился я. — Вы что несете! — Любой подозреваемый, в конце концов, может скрыться! — продолжал настаивать доктор. — Улики уничтожить, помешать ведению следствия, в конце концов! — А вот это оставьте мне! — ответил я ему, уже не скрывая раздражения. — Я хочу, чтобы моя невиновность была доказана с соблюдением всех правил и процедур, — волновался Милц. — Можете в этом не сомневаться, доктор, — заверил Виктор Иванович. — Только в этом случае, — не слушал его Александр Францевич, — моя репутация может быть восстановлена. — Будьте уверены, — пообещал я ему устало, — я найду настоящего убийцу. А сейчас, господа, прошу прощения, — сказал я им обоим, — должен идти. Выйдя из кабинета, мы оказались свидетелями весьма забавной картины. Анна Викторовна, пришедшая, видимо, в участок вместе с отцом, а потому отважившаяся зайти внутрь, заступила дорогу Антону Андреичу, загнав того в угол, и в чем-то очень эмоционально его убеждала. Мой помощник стоял со смущенным и несчастным лицом, явно борясь и с ней, и с самим собой. С одной стороны, он прекрасно помнил мои слова о том, что еще одна авантюра, подобная той, что была во время дела Мореля, и я его уволю без жалости. И Антон Андреич отлично понимал, что я не шутил тогда. А с другой стороны, отказать Анне Викторовне в чем-либо во всем полицейском участке удавалось только мне, да и то, признаться, не всякий раз. Так что вышли мы как раз вовремя, чтобы спасти моего помощника от увольнения. — Анна Викторовна, — окликнул я ее строго. Даже со спины было заметно, как она напряглась от неожиданности. И замерла на мгновение, раздумывая, видимо, как бы половчее выкрутиться из сложившейся ситуации. — Да! — повернулась она к нам, сияя улыбкой. Эту улыбку я сегодня уже видел, утром, когда она пыталась убедить отца в том, что вовсе не собирается вмешиваться в расследование, а в доме графини и вовсе случайно оказалась. — Мне кажется, — спросил я ее со строгостью, — или Вы подстрекаете моего помощника на очередную авантюру? И я взглянул на Виктора Ивановича, намекая тому, что далее с этой ситуацией разбираться будет он. — Я просто просила Антона Андреича помочь мне, — подчеркнуто-непринужденно ответила Анна Викторовна, не переставая лучезарно улыбаться, — в одном личном деле. — Анна! — строго произнес мрачный, как грозовая туча, адвокат Миронов. — Ей Богу, не веди себя, как ребенок! — Коробейников, — занялся я своею частью воспитуемых, — делами займитесь! Антон Андреич с виноватым видом прошмыгнул мимо нас в кабинет. Бедняга! Собственно, он-то пока ни в чем виноват не был. А досталось обоим! Из управления я направился побеседовать с ювелиром Селивановым, тем самым, которого посещала служанка покойной графини Уваровой. Нужно же было выяснить, что понадобилось у ювелира девушке, чье материальное положение абсолютно не предполагало посещения подобных мест. Оказалось, что Селиванов не только общался со служанкой, но и был доверенным ювелиром самой графини и все ее драгоценности знал отлично. Служанка же, с его слов, принесла с собой брошь, принадлежащую графине. — Вещь ценная, старинная, — рассказывал ювелир, передавая мне изображение броши. — Она хотела узнать ей цену. — А до этого Вы ее видели? — спросил я, разглядывая рисунок. — Служанку-то? — не понял ювелир. — Да нет, брошь. — Конечно, — ответил он. — Покойная показывала мне все свои сокровища, каждую вещь. Тоже ценой интересовалась. — Неужто продавать собиралась? — заинтересовался я. По моим сведениям, материальное положение графини Уваровой было весьма стабильным. И продавать драгоценности ей могло понадобиться только в одном случае — для быстрого получения крупной суммы. Обычно, подобное происходит в случае шантажа. — Да, кое-что, — подтвердил Селиванов, — столичным ювелирам не доверяла и правильно делала. Обманут! — А служанка объяснила, откуда у нее брошь графини? — спросил я. — Объяснила, — рассказал ювелир. — Сказала, что вещь принадлежит ей по наследству, и в завещании графини о том сказано. — А откуда же ей знать завещание? — поинтересовался я. Я-то точно знал, что оглашение завещания еще не производилось. — Так графиня ей вроде бы сама сказала, — пояснил ювелир. — Я полагаю, графиня боялась умереть в одиночестве и потому обещала своей служанке эту ценную брошь в наследство, чтобы та не сбежала. — А сколько, интересно, стоят все драгоценности графини? — спросил я его. — Ну, хотя бы примерно? Селиванов усмехнулся и, написав на листе бумаги цифру, показал мне. Сумма была с большим количеством нулей. Если графиню убили ради кражи драгоценностей, то это меня больше не удивляет. За такую сумму — странно, что раньше не убили. — А что же она такие ценности в доме держала, практически на виду? — спросил я Селиванова. — Зачем же на виду? — удивился он. — Шкатулка обычно в моем сейфе хранилась. Графиня брала ее время от времени, когда на какой прием собиралась, как и в этот раз. Итак, некто точно знал, что Уварова забрала драгоценности у ювелира. И именно в этот день убил графиню и забрал шкатулку. И, учитывая, что брошь из шкатулки оказалась у служанки, она, одна или с подельником, это, как видно, и провернула. Что ж, как ни странно, а прав был Синельников, нужно арестовывать служанку. Горничную мы застали в доме Уваровой. Брошь она отдала сразу, как только увидела рисунок и узнала, что я беседовал с ювелиром. Но по поводу остальных драгоценностей заявила, что понятия не имеет, куда они пропали. Обыск в ее комнате ничего не дал. — Где шкатулка находилась в день смерти графини? — спросил я ее. — Здесь — показала девушка на комод в комнате графини, — во втором ящике. Собственно, она и раньше это утверждала, еще когда сообщила нам, что драгоценности пропали. — А как же брошь оказалась у тебя? — поинтересовался я. — Мне ее графиня завещала! — упрямо повторила горничная. — И где остальные драгоценности? — Не знаю, — продолжала упорствовать она. — Днем они были на месте, здесь. Ну, перед смертью. А потом пропали! — А как же брошь не пропала? — спросил я ее. — Ну я ее тайком взяла! — заплакала горничная. — Чтобы ночью полюбоваться. Она все одно моей будет! — Твоей она будет тогда, когда огласят завещание, если таковой пункт имеется, — пояснил я ей. — А взяла ты ее при жизни графини, значит, украла. — Да не крала я ее! — рыдала служанка. — Я б ее вернула назад! Я только полюбоваться взяла. — Где шкатулка? — продолжал давить я на нее. — Я не знаю! Видно было, что ничего другого она сейчас не скажет. Пусть посидит в камере, подумает. Может, решит и правду рассказать. Глупо, конечно, едва украв драгоценности, бежать с ними к ювелиру, да еще к тому, который их опознать сможет. Но и девица, сразу видно, особым умом не блещет. Хотя, как мне кажется, она не одна все это проделала. Должен быть у нее сообщник, у него и шкатулка теперь. Вечером того же дня я очень хорошо понял, чем будут заканчиваться мои обиды и моя принципиальность в отношении Анны Викторовны. Срочно поступил весьма сумбурный вызов от Синельникова в дом графини, больше похожий, пожалуй, на крик о помощи. По прибытии на место мне не сразу удалось разобраться в произошедшем. Но постепенно я понял, что произошло, и в который раз ужаснулся. Анна Викторовна, лишенная мною возможности принимать участие в официальном расследовании, а также не получившая возможности подбить на свои авантюры Коробейникова, ангажировала в качестве подельника доктора Клизубова. Видимо, он остался единственным в городе, кто еще не знал, что месть моя за подобные выходки будет страшна. В общем, вдвоем они отправились поздно вечером в дом графини и прошли туда, легко миновав заслон в лице Синельникова. И, видит Бог, я намерен еще разобраться, как именно им это удалось. Потому что не они двое его миновали. Следом за ними, как я понял, с намерением оберегать племянницу, проник Петр Миронов. А еще в доме оказался некто, которого никто толком не разглядел, и который сбил Петра Ивановича с ног, скрывшись из дома. Расстроенный этим фактом, Миронов решил утешиться привычным ему способом, но из доступного алкоголя нашел лишь початую бутылку вина в комнате Уллы. Бокала этого вина хватило, чтобы лишить Петра Ивановича чувств. На этом месте доктора Клизубова, наконец-то, посетила светлая идея, что подобными вещами должна заниматься полиция, и он позвал городового. Ну, а тот, вне себя от паники, вызвал уже меня. Я даже обругать их не смог толком, в таком был бешенстве. Хоть и понимал в глубине души, что в чем-то и сам виноват. Обиделся, как девица, и перестал контролировать ситуацию. А ведь знал прекрасно, что Анну Викторовну простым запретом не остановить. Хорошо, что этот неизвестный, прятавшийся в доме, напал на Петра Миронова, а не на нее. Так что я не стал даже пытаться объяснить им что-то, отправив дядюшку с племянницей домой, справедливо полагая, что в данном случае могу смело переложить воспитательный процесс на плечи адвоката Миронова. Сам же я, подробно расспросив Клизубова и прихватив бутылку с остатками вина, вернулся в управление. Охрану дома графини я усилил еще одним городовым. А то мало ли кто еще пожалует. Утром следующего дня я рассказывал эту историю Коробейникову. Надеюсь, он понимал при этом, что на месте доктора Клизубова должен был оказаться именно он. Но Антона Андреича, как и обычно, интересовали совсем другие материи. Ему было до крайности любопытно, успела ли Анна поговорить с духом графини и что она смогла узнать. — С самой Анной Викторовной я не беседовал, — ответил я ему, — а про свои приключения они мне рассказать не посмели. — А если бы Петр Иванович вина не хлебнул, то… — протянул Коробейников примирительно, принюхиваясь к бутылке. — То тогда бы мы имели совершенно другой коленкор, — ответил я ему, отбирая бутылку. Кто его знает, что там намешано? Вдруг оно и на вдыхании действует? — Предположим, что этот Шато Лафит действительно презентовала графиня, — принялся строить версии Антон Андреич. — В таком случае, быть может, его привезли из Петербурга? — Да, — вздохнул я, скорее своим мыслям, чем соглашаясь с помощником. — Вот что, Антон Андреич, вы вызовите компаньонку Уваровой, нужно ей принести наши извинения. — А это еще зачем? — изумился он. — Ну, она ведь говорила тогда, что плохо себя чувствует, — ответил я ему, — а я ей не поверил. — А нечего по астралам было шастать и графине мозги пудрить! — неожиданно непримиримо отозвался Коробейников. Любопытно, однако, чем ему-то так Улла не угодила? — Думаете, за это ей и вино такое досталось? — усмехнулся я. — Кто знает, — философски вздохнул Антон Андреич, пристально разглядывая бутылку. Пока мой помощник ходил в камеру за госпожой Уллой, я еще раз рассмотрел через увеличительное стекло и бутылку, и пробку. Старания мои увенчались успехом: на пробке я обнаружил тончайший сквозной прокол, будто ее насквозь проткнули иглой. Например, иглой от шприца? Но тут меня отвлек от расследования совершенно неожиданный визитер. Дежурный доложил, что меня хочет видеть егерь Ермолай. С тех самых пор, когда я попросил его, еще весной, присматривать за усадьбой, в которой жил господин Браун, Ермолай Алексеич регулярно присылал мне записки, в которых описывал перемещения англичанина. И хотя ничего нового, по сути, он мне так и не сообщил, я все равно был ему очень благодарен. Но сегодня Ермолай пришел сам, что могло означать, что у него значительные новости, которые он не решился доверить посыльному. Разумеется, я приказал его немедленно впустить. Он вошел, чуть смущаясь, не вдруг отдав дежурному неразлучную свою винтовку. Я вышел из-за стола, приветствуя его рукопожатием. — Ну, здравствуй, Ермолай Алексеич, — сказал я. — Что нового? — Да есть кое-что, — ответил он, присаживаясь, — сказывают, в лесу объявился какой-то ядовитый туман. — Это что еще за туман? — насторожился я, мигом вспомнив рассказ Анны Викторовны об их с Ниной приключениях в лесу. Они тогда тоже попали в какой-то туман и чудом смогли из него вырваться. — Говорят, появляется он в низинах, на некоторое время, — рассказывал Ермолай, — особливо, когда с полигона ветер дует. И солдаты при этом рядом. Зверь дохнуть стал от этого тумана, птица. Люди стали болеть. А еще говорят, вместе с солдатами видели англичанина, Брауна, за которым Вы меня шпионить заставили. — Ну так уж и шпионить! — возразил я. — Ну, а как же это называется, Яков Платоныч? — спросил егерь. — Я Вас прошу, ну не по мне эта должность! Ну что в нем особенного, в этом Брауне? Ну ездит к нему какая-то дамочка, но Вы и сами прекрасно об этом знаете! — Да знаю, — отмахнулся я. — Яков Платоныч! Ну избавьте меня от этой повинности! — попросил Ермолай Алексеич. — Ну Христом Богом молю! — Ну что с тобой поделать, Ермолай! — согласился я со вздохом. — Будь по-твоему. Ты и так для нас много сделал. Егерь ушел, рассыпаясь в благодарностях. Уж больно ему филерская служба не по нутру пришлась. Некрасивая это работа, многим она не по душе. Вот только без нее никак пока не обойтись. И кто-то должен делать ее, иначе всем будет очень плохо. Он ушел, а я снова задумался о тумане, который появлялся в лесу. Раньше я считал, что Анна с Ниной просто надышались каким-то болотным газом. Но после рассказа Ермолая я задумался, не был ли этот газ вовсе не болотным, а вовсе даже искусственным. Если химик Браун разрабатывает какое-то оружие, вроде тумана, способного отравить врага, выведя его из строя, то вполне понятна и секретность вокруг него, и пристальный интерес к нему Разумовского. Судя по тому, что князь активно побуждает Нежинскую общаться с Брауном, он тоже не знает точно, чем занят химик. Но очень хочет узнать. И мне ни в коем случае нельзя ослаблять внимания, чтобы не пропустить тот момент, когда ему это удастся. Коробейников привел Уллу, которой я принес официальные извинения и позволил ей покинуть управление, запретив, впрочем, уезжать из города до окончания расследования. Она поблагодарила меня несколько высокомерно, но без грубости. Затем я отчитался Трегубову, пожелавшему узнать, как движется расследование, а заодно послал за доктором Милцем, чье авторитетное мнение насчет вещества в вине было мне необходимо. Узнав о найденной броши и арестованной служанке Николай Васильевич пришел в крайне благодушное настроение и даже не стал возражать, когда попросил время для экспертизы вещества в вине. Меня, если сказать по правде, это вино чрезвычайно смущало. Не вязалась очевидная глупость служанки с отравленным вином, ну, никак. Хотя, возможно, ее сообщник был гораздо умнее ее. В ожидании доктора Милца я вышел из кабинета посмотреть, не пришли ли ответы на отправленные мною запросы, и с изумлением обнаружил Александра Францевича, скромно сидящего в приемной, прижав к груди узелок с вещами. — Доктор! — кинулся я к нему. — А почему здесь, в коридоре? С вещами?! — Я доставлен сюда городовым по приказу господина Трегубова, — подавлено ответил мне доктор Милц. — Я полагаю, что я арестован по обвинению в убийстве. — Какой еще арест? — поразился я. — Это что, Вам городовой сказал? — Нет, не городовой, — сокрушенно покачал головой Милц. — Но для чего б меня еще сюда привели, как не для ареста? Господи ты Боже мой! Я послал за доктором городового в присутствии Трегубова, решив, что это будет внимательнее, да и быстрее, чем вызвать его запиской. Мне и в голову не могло прийти, что Александр Францевич, переживающий из-за обвинений Клизубова, сделает такие выводы! Да лучше б я сам за ним съездил! — Дорогой мой доктор! Ну что Вы такое говорите! — я уж и не знал, как его успокоить, право. — Мы вызвали Вас в управление, чтобы Вы, как эксперт, помогли нам разобраться с этой бутылкой, которую мы нашли у Уллы Тонкуте. — О! Александр Францевич! — подошел к нам вышедший из своего кабинета полицмейстер. — Приветствую Вас! Рад видеть! Рассчитываем, очень рассчитываем на Вашу помощь. Яков Платоныч уже изложил суть вопроса? — Так точно, — ответил я. — Дело серьезное, приступайте! — велел Николай Васильевич. — Убийство графини может вызвать серьезный общественный резонанс. К тому же, мне не нравится этот городской доктор, ох, как не нравится! — Я его знаю еще со студенческих лет, — взволнованно произнес доктор Милц, поверивший, кажется, наконец, что арест ему не угрожает. — Он, надо сказать, и тогда мне завидовал. Одним словом, мерзавец он. Нужно было хорошо знать нашего доктора, чтобы понимать, что подобное резкое суждение, тем более о коллеге, он мог высказать только будучи абсолютно выбитым из равновесия. — А что это Вы с вещами? — поинтересовался полицмейстер, заметив узелок в руках доктора Милца. — Это мои вещи, — пояснил я, перенимая у доктора узелок. Незачем ко всем его расстройствам добавлять еще и смущение. Позже вечером я отправился в гостиницу, чтобы поговорить с Ниной. Она, как и графиня Уварова, прибыла из Петербурга. И вращались они там в одних кругах. Так что я мог вполне рассчитывать на порцию светских сплетен, которые, как знать, могут натолкнуть меня на свежие версии. — Жаль Уварову, — сказала Нина, изящно поднося к губам чашку с чаем, — экстравагантная была особа. Я знала ее по Петербургу. Кто бы мог подумать, что она окажется здесь? — А ее компаньонка, Улла, — спросил я, — она не демонстрировала тебе свои магические способности? — Ты же знаешь, что я не верю, — ответила Нина Аркадьевна. — И я не верю, — сказал я ей. — Так было? — Ну, читала она какие-то предсказания, по какой-то книге, — с легким раздражением ответила Нежинская. — Значит, тебе не понравилось, — усмехнулся я. — Иначе бы ты похвасталась. — Значит, ты меня совсем не знаешь, — ответила Нина с легкой обидой в голосе. — Иначе ты бы не добирался так издалека, чтобы задать мне важный вопрос про Уварову. Что ж, госпожа Нежинская, если Вы хотите, я могу говорить и прямо. — У графини был любовник? — спросил я ее. — Вот! — рассмеялась Нежинская. — С этого и надо было начинать. Сплетни, пересказанные мне Ниной Аркадьевной, не то чтобы озадачивали, но наводили на размышления. Потому что любовником графини Уваровой оказался господин Клизубов. Сам он об этом не упоминал, что, впрочем, само по себе не давало повода подозревать его в чем-либо. Сдержанность в подобных темах приветствуется, хоть я и не люблю, когда какие-либо сведения оказываются скрытыми от следствия. Но вот что действительно настораживало, так это то, что Клизубов ну ни в малейшей степени не был похож на перенесшего потерю. Я вспомнил, как он вместе с доктором Милцем осматривал тело графини в мертвецкой. Голову могу дать на отсечение, что в его действиях присутствовал лишь научный интерес, а тело бывшей любовницы не вызвало у него ни сожаления, ни смущения. Даже если допустить, что их связь была для него скорее источником материальных благ, все равно подобная реакция ненормальна. Но доктор Клизубов прибыл в город на следующий день после смерти графини. Вот только знаем мы об этом лишь с его слов. Не было у меня причин подозревать его, а стало быть, и проверять его рассказ было незачем. А вот теперь, пожалуй, проверю. Вернувшись в управление, я обнаружил нового задержанного. Парень крестьянской наружности пришел туда сам и, не объясняя своих действий, попытался пройти мимо дежурного. Дежурил сегодня все тот же Синельников, у которого силы всегда было больше, чем ума, и результатом оказалась драка. Впоследствии выяснилось, что парень и не мог ничего объяснить, потому как немой. Впрочем, личность его удалось установить очень быстро. Он оказался братом служанки графини. Самое, кстати, время побеседовать с нею еще раз. — Братец твой тихий какой-то, — спросил я, когда дежурный привел ее в кабинет, — не разговаривает, что ли? — Да он с рождения не разговаривает, — ответила она. — А чего тогда городового толкнул? — Да за мной, небось, пришел, — вздохнула горничная. — Не может он без меня. — Понятно, — сказал я,.— Ну, тогда давай за обоих и рассказывай. — Отец сгинул когда-то, мать померла, — принялась она излагать свою историю. — Вдвоем мы тогда с братом, с Матвеем остались. А брат тогда совсем еще малой был. Вот нас Белые Голуби и приютили. — Скопцы? — ахнул Коробейников. — Они называют себя Белые Голуби, — строго поправила его горничная. — Деревня богатая, жили сытно. — Ну да, скопцы, — пояснил для меня Антон Андреич. — Своего потомства у них нет и быть не может, по определенным причинам, вот они и рады сиротам. — Не обижали, заботились, — вступилась за скопцов девушка, явно благодарная им за сытое свое детство. Оно и понятно, кто знает, как бы сложилась их с братом жизнь, не попадись им эти Голуби. Вот только обычаи в этой секте уж больно изуверские. — И что дальше? — поторопил я ее рассказ. — Когда пришла пора убеления, я сбежала, — потупилась горничная, — а Матвей остался. — Значит, посвящение он прошел, — спросил я, старательно сохраняя невозмутимость. — Еле выжил, — кивнула она со вздохом, — а меня даже рядом не было. В кабинет заглянул Евграшин. — Яков Платоныч, — сказал он с некоторым замешательством, — к Вам тут… Что, интересно смутило нашего бравого городового? Ну, сейчас глянем. В коридоре меня ожидала Анна Викторовна. Что это она тут? Почему в кабинет не зашла? Случилось что-то? — Яков Платоныч! — кинулась она ко мне, едва я оказался в коридоре. — Простите, пожалуйста! Я не должна была так с Вами разговаривать! Ничего не случилось, слава Богу. Просто Анна Викторовна узнала, что я отпустил Уллу. И, со свойственной ей порывистостью, решила немедленно искупить несправедливость, проявленную ко мне. И разумеется, это нужно было сделать немедленно, чтобы я и минуты лишней не оставался обиженным. — Я понимаю, — улыбнулся я ей, — думали, я хочу отыграться на Улле за шарлатанов всех мастей? Я не обижен на Вас. Она улыбнулась мне робко, будто не веря, что я так быстро и просто ее простил. От этой робости, от ее доверчивого взгляда меня снова затопила невыразимая нежность. Мы смотрели друг на друга, молчали и улыбались. Но пауза начала затягиваться, и это меня смущало. Если сейчас не прервать эту паузу, я вполне могу… В общем, не время и не место, и вообще, у меня допрос не окончен. — Что-то еще хотели сказать? — спросил я ее. — Нет, — снова улыбнулась Анна, — по делу мне Вам больше нечего сообщить. — Ну, тогда я, с Вашего позволения, должен идти, — сказал я, в некотором смущении оглядываясь на дверь. Уходить не хотелось. Хотелось узнать, вот прямо сейчас, что Анна Викторовна могла сообщить мне «не по делу». — Конечно, — потупилась Анна. И вдруг, резко повернувшись, бросилась к дверям едва ли не бегом. Кажется, я снова что-то сделал не так. Может, стоило все-таки спросить про это самое «не по делу»? Я развернулся, и пошел в кабинет. Нужно все-таки закончить этот допрос. Только вот как на нем теперь сосредоточиться? — Продолжайте, — велел я горничной, вернувшись в кабинет. — Я сбежала, скиталась, пока меня графиня не подобрала, — продолжила девушка свой рассказ. — Она мне даже документ справила. — А брат? — спросил я ее. — Брат зачем явился-то? — Назад меня зовет, — ответила она. — Графиня-то померла, чего мне тут… — Значит, брат графиню убил, чтобы сестру забрать, — демонстративно изложил я Коробейникову, чтобы слегка припугнуть девушку. — И драгоценности заодно. Как я и ожидал, за брата она перепугалась безмерно. — Да Вы что! Не убивал он! — закричала она. — Он и мухи не обидит. — А где шкатулка с украшениями? — снова спросил я ее, надеясь, что теперь, перепуганная, она все мне расскажет. — Брошь-то все равно будет моей, — снова завела она. — А где все остальное, я и знать не знаю. — Это я уже слышал! — жестко ответил я. — А братец твой? — А Матвей появился уже после смерти госпожи! — нашлась девушка. Коробейников поставил перед ней бутылку из комнаты Уллы. — В это вино, — сказал он, — вино графини, было добавлено снотворное. Не Вы ли с братцем? — Да откуда у нас микстура-то такая?! — чуть не плача спросила горничная. Что ж, как ни крути, а похоже, она говорит правду. И никаких сообщников у нее нет, вообще никого нет, кроме убогого Матвея. А значит, шкатулку взял кто-то другой. Тот, у кого хватило бы ума, тот, кто имел доступ к снотворному и шприцам, тот, кому графиня доверяла… Мои подозрения обретали все более конкретную форму. Отправив горничную до поры в камеру, я попытался обдумать все, что узнал. Но сосредоточиться никак не удавалось. Перед глазами все время вставало лицо Анны Викторовны, ее ожидающий, вопрошающий взгляд. Каких слов ждала она от меня? Чего я не сказал? Чем обидел ее снова? — Вполне может быть такое, — ворвался в мои размышления голос Коробейникова, как всегда строящего версии, — что брат этой служанки, Матвей, совершил ритуальное убийство. — Антон Андреич, ну что Вы, ей Богу! — не удержал я раздражения из-за утомивших меня уже сложносочиненных версий моего помощника. — Ну зачем ему это? — Чтобы старейшины секты приняли сестру, сбежавшую когда-то, обратно, — обосновал он. — И как же он ее убил? — спросил я с ехидством. — Не знаю, — развел руками Коробейников. — Задушил, отравил, напугал до смерти! — И перед этим подсыпал снотворное в бутылку? — усмехнулся я. — Уж больно мудрено для простолюдина. — А что если его кто-то научил? — не сдавался Коробейников. — Или руководил им, — задумчиво продолжил я его мысль. — В доме шприцы были? — Да, — ответил Антон Андреич, — разные. — Служанка случайно обмолвилась, — припомнил я, — что доктор Клизубов научил ее делать уколы. — Намекаете, что графиню могли убить смертельной инъекцией? — восхитился Коробейников. — Да дело не в этом, — сказал я, показывая ему пробку. — Пробка пробита, видите? Какой-то раствор был введен шприцем в бутылку. Разумеется, вино такого качества могло быть привезено из Петербурга. Но оно могло быть куплено и в Затонске. Поэтому я отправил Коробейникова в винную лавку, самую дорогую в городе, с наказом узнать об этой бутылке все, что можно. Мои подозрения уже превратились уверенность, но теперь мне необходимы были доказательства. Графиня отдала Улле вино накануне своей смерти. И если я узнаю, кто и когда его купил, то я найду и доказательства, и, вполне возможно, даже свидетеля. Мои ожидания полностью оправдались. Антон Андреич вернулся очень быстро и привез с собой виноторговца. Тот очень хорошо запомнил человека, купившего у него бутылку Шато Лафита как раз накануне смерти графини Уваровой. Это было тем проще, что вино оказалось чрезвычайно дорогим, и покупали его крайне редко. К нашему счастью, виноторговец обладал прекрасной памятью на лица и подробно описал покупателя. Теперь у меня были и доказательства. Осталось лишь арестовать убийцу. Я послал Коробейникова распорядиться об экипаже, а сам, поблагодарив любезного свидетеля, начал быстро собираться. Как часто бывало в таких случаях, меня вдруг охватила тревога. Мне казалось, что следует торопиться, что нужно взять убийцу как можно скорее. Иначе он снова убьет. Но едва я вышел из кабинета, как мне навстречу бросилась Анна Викторовна. — Яков Платоныч, — воскликнула она, — я знаю, кто он! Я уже тоже это знал. А еще я знал, что он опасен. Так что сегодня я не возьму ее с собой. Я просто боюсь за нее и не смогу сосредоточиться, если мне нужно будет думать еще и о ее безопасности. Решение пришло мгновенно. Не лучшее решение в моей жизни, но на другое просто не было времени. Она рассердится, конечно. Но я это переживу. А вот если с ней что-нибудь случится, я не переживу точно. — Анна Викторовна, Вы как нельзя кстати, — ответил я ей. — Вы убийцу задерживать? — спросила она взволнованно. — Я с Вами! Эта ее фраза все решила окончательно. Если у меня и были малейшие сомнения, то и они исчезли. — Да, — ответил я ей. — Мы сейчас поедем. Вы подождите меня в кабинете, мне нужно забрать предписание на арест. — Хорошо, — кивнула Анна и, не ожидая от меня коварства, доверчиво вошла в кабинет. Я закрыл за ней дверь и повернул ключ в замке. Ключ я отдал Евграшину, велев ни под каким видом не выпускать госпожу Миронову до моего появления. Приду и сам выпущу. И приму все громы и молнии, которые обрушаться на мою голову. Но сейчас я буду просто работать, не оглядываясь, не опасаясь за нее. А потом… Потом я смешаю небо с землей, лишь бы получить ее прощение. Но это будет после. Сперва я надеялся обнаружить Клизубова в больнице. Но там мне сказали, что доктор Клизубов заходил, но ушел через некоторое время в сопровождении доктора Милца. Моя тревога начала приобретать реальные черты. Клизубов ненавидит Милца, да и Александр Францевич его не переносит. Куда они могли отправиться вместе? Собственно, Клизубову в Затонске вообще практически некуда податься, кроме дома графини Уваровой. Туда мы и направились. Несмотря на все наши поиски, их не оказалось и там. Но где же еще тогда искать? Городовые продолжали обшаривать дом, а я вышел на крыльцо и попытался сообразить, куда мог еще отправиться доктор Клизубов в незнакомом ему Затонске. И тут мои размышления были прерваны самым неожиданным образом. На подъездной дорожке показался несущийся экипаж, в котором, придерживая шляпку одной рукой, сидела Анна Викторовна. Я не поверил своим глазам. Этого не могло быть, но она уже соскочила с экипажа, не дожидаясь, пока он остановится, и бегом поднималась по ступеням. — Евграшина убью! — мелькнула мысль в моей голове, да и пропала тут же. — Ну что? — запыхавшись от быстрого бега, но от этого не менее задиристо спросила Анна. — Преуспели в поисках? — Дом пуст, — не стал я скрывать своего поражения. — А в больнице сказали, что доктор Милц ушел с Клизубовым. — Подвал ищите! — сказала Анна Викторовна. — Клизубов говорил про подвал. И сама бросилась в дом, искать. Я рванулся за ней. Снова я свалял дурака. Нужно было хотя бы расспросить ее, прежде чем запирать. Подвал нашелся довольно быстро, но едва я открыл в него дверь, как услышал выстрел. На ходу доставая револьвер, я почти скатился по неудобной винтовой лесенке. Картина, представшая передо мной, поражала. Посреди подвала стояло кресло, наводящее на мысли о средневековой инквизиции. К креслу ремнями был привязан доктор Милц, во рту у него был кляп, а к голове подсоединены какие-то странные металлические предметы. Каким-то шестым чувством я понял, что это и есть то самое устройство, от которого погибла графиня Уварова. Я бросился к Александру Францевичу, торопясь отсоединить его от этой страшной машины как можно скорее, боясь, что она все-таки может сработать. Краем глаза я отметил, что Клизубов лежит на полу и вряд ли жив, а в углу на полу сидит, сжавшись, Улла Тонкуте. К ней сразу бросилась Анна Викторовна, спустившаяся в подвал, разумеется, сразу за мной. Полагаю, городовые вежливо пропустили ее вперед и даже придержали дверь! Ох, я до них доберусь чуть позже! Я закончил наконец отвязывать доктора и передал его городовому, чтоб тот помог ему выбраться наружу. Не нужно, чтобы он и лишней минуты оставался рядом с этим страшным агрегатом! Доктор был явно потрясен всем случившимся и даже слегка пошатывался на ходу, но, кажется, не пострадал. Убедившись, что с Александром Францевичем все в порядке, я повернулся к Улле, которой уже помогала встать Анна Викторовна. Судя по тому, с каким ужасом она смотрела на мертвого Клизубова, именно она его застрелила. — И откуда же у Вас пистолет? — спросил я, поднимая оружие с пола. — Уварова держала в доме на всякий случай, — ответила Улла, не отводя взгляда от мертвого тела. — И как же Вы оказались здесь? — продолжил я расспросы. Анна Викторовна взглянула на меня недовольно и заботливо помогла Улле сесть. Ей казалось, видимо, что я мучаю несчастную женщину, перенесшую сильное потрясение. Только вот я видел, что госпожа Тонкуте нервничает куда слабее, чем хочет показать. И этот театр, вкупе с самим ее присутствием в этом подвале, порождал у меня массу вопросов, на которые я хотел получить ответ, и незамедлительно. — Я услышала шорох в подвале, — принялась рассказывать Улла. — Я спустилась и увидела, что он делает с этим человеком. Он на меня набросился. — А почему же он хотел убить Вас? — спросил я ее. — Я не знаю, — вздохнула гадалка. — Может, он потерял рассудок? — Яков Платоныч, — окликнул меня городовой, осматривавший комнату, — взгляните. В руках у него была пропавшая шкатулка графини Уваровой, полная драгоценностей. Я посмотрел, как играют камни в свете лампы. Потом перевел взгляд на Уллу. Она разительно изменилась. Исчезла несчастная испуганная женщина, которая представала передо мной лишь минуту назад. Сейчас она смотрела лишь на шкатулку, и на лице ее были только жадность и злость. Анна Викторовна тоже заметила это преображение. И отступила на шаг. Отдав все нужные распоряжения насчет вещественных доказательств и тела Клизубова, велев отправить Уллу Тонкуте в управление, а также проследив, чтобы туда отвезли и доктора Милца, которого я попросил подождать в моем кабинете, я вышел на улицу. Меня ждала гроза и буря, и я не собирался от нее бегать. Анна стояла у балюстрады крыльца. Я подошел к ней, и она тут же повернулась ко мне лицом, готовая к бою. Ох, что сейчас начнется, и вообразить страшно! Глаза ее из небесно-голубых стали синими, потемнев от гнева, щеки пылали. Она была так дивно хороша, что я мог думать лишь о том, насколько хочу ее поцеловать. Ну, и еще — самым краешком сознания, — о том, что мне ни в коем случае нельзя улыбнуться. Потому что если только посмею — не быть мне живу! — Запереть меня в кабинете! — дрожащим от гнева голосом произнесла Анна Викторовна. — Это бестактно! Маленький кулачок толкнул меня в грудь. Счастье, что у нее веера при себе не оказалось. Я отчаянно боролся с желанием поймать ее руку и перецеловать каждый пальчик. — Это унизительно! — еще один толчок, легкий, как ласка. Я все-таки не уследил за собой, и непослушная рука потянулась поправить выбившийся завиток волос на ее виске: — Анна Викторовна! — Что Вы себе позволяете! — она гневно отвела мою руку, не позволив дотронуться до упрямого локона. — Вы последнее время все время границы переходите! — Мне это часто говорят в последнее время, — согласился я. — Да мне плевать, что Вам говорят! — чуть не выкрикнула Анна. Кажется, она заплачет сейчас. Если заплачет, я ее поцелую. И гори оно все синим пламенем! — Вы просто… — голос ее уже дрожал совсем. — Просто пользуетесь… — Чем? — перебил я ее. — Тем, что я вам верила, — ответила она резко. — Но больше — нет! Я опустил голову. Невольно вспомнилось, как доверчиво пошла она за мной в кабинет, не ожидая ни подвоха, ни коварства. А я ее обманул. — Ради Вашей безопасности, — попробовал оправдаться я. — Да я слышать больше не могу про мою безопасность! — ответила Анна Викторовна сердито. — Все ради моей безопасности, все! А если меня надо будет в тюрьму посадить ради моей безопасности? А вот если бы я и в самом деле запер ее не в кабинете, а в камере, она бы не выбралась! Экая соблазнительная мысль, однако. И — да, посажу, если будет надо. Я все сделаю ради ее безопасности. Потому что от одной мысли о том, что с нею может что-либо случиться, меня охватывает такой страх, что хочется схватить ее и спрятать за тысячу замков. Потому что я просто не смогу жить, если с ней что-нибудь случится. Анна снова подошла совсем близко, и маленький кулачок еще раз толкнул меня прямо напротив сердца. А потом она повернулась и ушла, все еще пылающая гневом. Она так и не заплакала. А я так и не поцеловал. И даже ничего не сказал. Но я уже отчетливо понимал, что надолго моей силы воли не хватит. Поздно вечером в моем кабинете мы с доктором Милцем лечили нервы старым проверенным способом. — Гроза для Клизубова была очень кстати, — рассуждал доктор, разливая по рюмкам коньяк, — за шумом дождя, грома, ничего не было слышно. — И чтобы Улла не узнала о его посещении и не помешала сеансу, — продолжил я его мысль, — он и передал через графиню ей бутылку вина с этим зельем. — А может, графиня сама ей в чай что-то плеснула, — предположил Александр Францевич. — Ну, например, опий. — Может быть, — согласился я с ним. — Сдается мне, — сказал я, наполняя рюмки по новой, — что брат служанки был в доме той ночью и мог что-то видеть. — Понимаете, Яков Платонович, — сказал Милц, — для Клизубова было очень важно, чтобы все это выглядело как преднамеренное убийство, а вовсе не как несчастный случай. — Зачем? — не понял я. — Для того, чтобы произвести судебное вскрытие тела, и убедиться в действии своей убийственной машины? — Вот-вот, именно, — подтвердил доктор. — Одержимость. Vita sine litteris mors est. — Жизнь без науки — смерть, — перевел я. — Еще б немного, и я сам стал бы жертвой этой науки, — со вздохом сказал доктор Милц. — Ваше здоровье, Александр Францевич, — улыбнулся я ему.***
На следующий день произошло оглашение завещания покойной графини Уваровой. К моему удивлению, графиня и в самом деле отписала драгоценную брошь своей горничной. Так что девушка с братом, отпущенные мною еще вчера, были теперь людьми вполне обеспеченными. Им не придется больше возвращаться к сектантам, чтобы как-то прожить. Основное же свое состояние графиня завещала Медицинской Академии Санкт-Петербургского университета, в результате чего Виктор Иванович Миронов уже некоторое время спорил с господином Трегубовым. Николай Васильевич настаивал, что драгоценности являются вещественными доказательствами, а Виктор Иванович беспокоился за их сохранность. Сам же ларец лежал в сейфе, в кабинете полицмейстера, до того времени, как ему придется фигурировать в суде в качестве основной улики. Придя в управление после обеда, я увидел Анну Викторовну, сидевшую на стуле с корзиной на коленях. После того, как она ушла тогда, рассерженная и обиженная, мы еще не виделись. Неужели на этот раз наша ссора не продлиться долго? — Анна Викторовна, — приветствовал я ее, — рад Вас видеть. Вы ко мне? — Нет, не к Вам, — ответила Анна, — к госпоже Тонкуте. Улла Тонкуте была арестована и содержалась под стражей в ожидании суда. Ей вменялось убийство доктора Клизубова и, учитывая показания доктора Милца, смягчающих обстоятельств было немного. — Николай Васильевич Трегубов дал разрешение на посещение и передачу, — пояснила Анна Викторовна. — Ну, что Вы так смотрите? — спросила меня Анна, поняв, что я ничего ей не отвечаю. — Ну кто-то должен позаботиться о бедной Улле. Она ведь не закоренелая преступница, просто жертва обстоятельств. — Ну, это еще неизвестно, как там все было, — предостерег ее я. Все в мире могло меняться, кроме одного: Анна Викторовна Миронова всегда находила в людях светлые стороны. Я очень бы не хотел, чтобы однажды ей пришлось испытать боль разочарования. — Да известно! — махнула рукой Анна. — Мы уже поговорили с Клизубовым, он мне в подробностях рассказал, как его Улла убила. Моя непослушная улыбка все-таки меня победила. Анна Миронова и ее духи. Интересно, с каких пор это сочетание стало для меня символом мира и покоя в моей жизни? Она не говорит со мной о духах, если сердится. А значит, сейчас у нас мир. — И между прочим, он действительно кинулся первый! — продолжала Анна Викторовна, игнорируя мою улыбку. — И если бы не Улла, он бы успел включить свой этот дьявольский аппарат, и тогда бы доктор… — Ну, раз Вы не ко мне, — прервал я ее, не желая вспоминать тот подвал, — не смею Вас задерживать. Лучше уйти сейчас. Пока все хорошо, пока мы снова не поссорились. Потому что я не умею любить весь мир, как Анна Викторовна. Вчера я едва не потерял друга. Я точно знаю от доктора Милца, что он остался в живых лишь благодаря жадности Уллы Тонкуте, попытавшейся отнять у Клизубова драгоценности графини. А вот освободить его она и не пыталась даже. И если бы ей удалось завладеть шкатулкой, то она бросила бы доктора на растерзание Клизубову и его аппарату и даже не обернулась. Нет, сочувствовать Улле я не мог. Поэтому предпочел уйти в кабинет, оставив Анну Викторовну дожидаться в коридоре. И так уж получилось, что в тот момент, когда она уходила из управления, я снова оказался в коридоре. Клянусь, это не было намеренным. Ну, осознанным-то уж точно не было. Просто разбирая почту, переданную мне дежурным, я обнаружил, что один из конвертов оказался вскрыт. И вышел из кабинета, чтобы выяснить, кто осмелился вскрывать почту, адресованную сыскному отделению. Синельников, дежуривший сегодня, невнятно оправдывался, пытаясь, как обычно, прикинуться невиновным, когда в коридоре появилась Анна Викторовна, закончившая, видимо, свой визит к Улле. Мы не обменялись ни словом. Анна Викторовна прошла к двери и вдруг оглянулась в последний момент, почувствовав, видимо, что я смотрю на нее. И снова я увидел в ее глазах вопрос и ожидание, которых не мог или просто боялся понять. До этой самой минуты. Может быть, дождь в дверном проеме за ее спиной что-то нашептал мне, но я вдруг увидел, как плачет ее сердце, и услышал, что говорят мне ее глаза. «Я люблю Вас, — говорили эти удивительные, чистые как небо глаза, — я так сильно и так давно Вас люблю! Я же вижу, я небезразлична Вам. Почему Вы снова отталкиваете меня? Скажите мне, умоляю! Неужели Вы не видите, как мне больно? Я ведь уже не могу без Вас!» Я стоял, будто громом пораженный, не в силах пошевельнуться, боясь отвести глаза. Я любил ее безмерно, до боли. В любую секунду я готов был отдать жизнь за нее. И моя жизнь давно стала без нее невыносимой. Но все же я не потерял рассудок настолько, чтобы подвергнуть ее опасности. Моя любовь, если о ней прознают мои враги, была опасна для нее. До тех пор, пока я не завершу поручение полковника Варфоломеева, я вынужден ждать и молчать. Просто потому, что не принадлежу себе до того времени. Но любовь, светившаяся в ее взгляде, давала мне надежду. И придет обязательно то время, когда я навсегда изгоню боль из этих удивительных глаз. Я небо смешаю с землей, но сделаю все, чтобы она была счастлива. «Вы только подождите, Анна Викторовна, — попросил я одними глазами. — Умоляю Вас, дайте мне время!» Анна Викторовна вздохнула тихонечко и быстро вышла за дверь. А я продолжал стоять и смотреть на дождь.