***
Несколько следующих дней я провел в размышлениях. Боль, увиденная мною в глазах Анны, терзала меня. Меньше всего я хотел для нее страданий. Но как я мог что-то изменить? Отказаться от задания Варфоломеева было невозможно ни под каким предлогом. Это был мой долг, и я обязан был его исполнить. Свои чувства я был способен подчинить, понимая, что передо мной стоит задача в сотни раз более важная, чем мои личные переживания. Но Анна ничем не заслужила страданий, причиняемых мной. Я не имел права открыться ей, рассказав всю правду. Не мог и солгать. Я вообще не мог ей лгать. Ситуация была мучительной для нас обоих, но абсолютно безвыходной. Измучившись этими размышлениями, я принял решение просто оставить все как есть. Полагаю, это не было лучшим выходом. Но я просто не видел другого. Оставалось лишь надеяться, что ситуация повернется, и у меня появятся иные возможности. Так что я запретил себе размышлять на эту тему и с новой силой накинулся на работу, изрядно мною заброшенную за эти дни, надеясь, что дела, как обычно, позволят мне забыться. В целом, так и получилось, если бы можно было работать круглые сутки. Потому что каждую ночь, раз за разом, я видел дождь в дверном проеме и голубые глаза, полные боли и любви. Учитывая мое состояние и жадность, с которой я набрасывался на любое дело, известие об очередном убийстве было воспринято мной едва ли не как подарок судьбы. В своем доме был найден мертвым фотограф Голубев. Прибыв на место преступления, мы с Коробейниковым обнаружили хозяина лежащим на полу в своем кабинете с проломленной головой. Рядом лежала гирька, испачканная в крови, поясняя, как именно фотограф оказался в таком положении. К сожалению, рассказать, почему он в нем оказался и с чьей помощью, гирька не могла. Это нам придется узнавать самим. — Череп проломлен, орудие убийства тут же, — констатировал я увиденное. — Думаю, произошло все это часов двенадцать — четырнадцать назад. — Эта гиря, судя по всему, использовалась как пресс для фотографий, — сказал Коробейников, рассматривая орудие преступления через увеличительное стекло. — Отправьте ее и тело доктору Милцу, — велел я, продолжая осмотр комнаты. — Похоже, что-то искали, — произнес Антон Андреич, глядя, как я перебираю разбросанные по столу фотографии, — но нашли или нет, это вопрос. — Я одного понять не могу, — поделился я с ним своим недоумением, — столько нечетких фотографий, как он этим на жизнь зарабатывал? — Дело в том, — пояснил мой всезнающий помощник, — что его специальность — групповые фотографии с духами умерших родственников. Вот к примеру, взгляните, — сказал он, подавая мне фотографию, снятую со стены. — Извольте видеть, семейная пара. Вполне четкое изображение, но за их спинами два размытых силуэта. — Духи? — удивился я. — Совершенно верно! — хитро усмехнулся Коробейников, подавая мне еще одну фотокарточку. — А вот те же самые духи, но фото сделано при их жизни. — Это что ж получается, — уточнил я, — Голубев просил клиентов приносить прижизненные фотографии родственников, а после этого делал копии и впечатывал нечеткие, но узнаваемые силуэты в фотографии клиентов? — Именно так, — подтвердил Антон Андреич. — А ради чего? — удивился я. — Деньги! — ответил Коробейников. — Разумеется, ради денег. На обывателя эти фотографии производили колоссальное впечатление. Вообще-то, подобные действия совершенно однозначно квалифицируются, как мошенничество. Вот нам и первый возможный мотив в этом деле. Но поистине странно встретить подобный вид мошенничества в патриархальном Затонске. Здесь как-то ожидаешь более традиционных развлечений. — Я знаю, — сказал я с некоторым недоумением, — спиритическая фотография в Европе сейчас в моде, но… — Совершенно верно, — согласился Антон Андреич, — он и прибыл из Европы, полгода назад. Расклеил по всему городу афиши. Я сам, признаться, хотел зайти к нему, — добавил Коробейников несколько смущенно. — Пройти курс обучения? — съязвил я. — Вроде того, — вздохнул Антон Андреич, — мне было любопытно, как именно он одурачивает своих клиентов. Так сказать, углубиться в его мастерство. — Видно, кто-то из одураченных его и посетил, — сказал я ему. — Надеюсь, что дальше предпринимать, объяснять не нужно? — Само собой, — кивнул Коробейников. Он принялся перебирать фотокарточки и искать записи о клиентах фотографа, а я тем временем продолжил осмотр квартиры. Здесь и в самом деле что-то искали. Все было перевернуто вверх дном. Ящики выдвинуты, вещи разбросаны. По наличию некоторых предметов гардероба, валяющихся в спальне, я предположил, что убиенный фотограф жил не один. Вот только непонятно тогда, где же дама, с ним проживавшая. Она появилась спустя краткое время. Лет двадцати пяти, довольно миловидная и несколько перепуганная. Вошла в комнату и остановилась, в растерянности глядя по сторонам. — А что случилось? — спросила девушка, глядя на нас с Коробейниковым со страхом. — А Вы, собственно, кто? — поинтересовался я, не торопясь вводить ее в курс дела. — Я здесь живу, — ответила незнакомка. — Меня зовут Глафира Кузяева. — Сегодня ночью господина Голубева убили ударом гири по голове, — сказал я ей, не пытаясь смягчить известие. В конце концов, она пока что главная подозреваемая. Глафира побледнела весьма натурально, пошатнулась. Сострадательный Коробейников быстро подставил стул и помог ей сесть. — Вы кем ему приходитесь? — спросил он ее мягко. — Я жена, — пролепетала барышня, — гражданская, мы не венчаны были. Кажется, она и в самом деле не знала о смерти фотографа и теперь потрясена. Но тогда, где же она была, если ни о чем не знала? — Я сожалею, — сказал я ей, смягчив тон. — А Вы сами где были этой ночью? — В гостинице, — ответила Глафира. — Мы поссорились вчера. — По какой причине? — насторожился я. — Из-за чего произошла ссора? — перевел для нее мои слова Коробейников, видя, что она не торопиться отвечать. Я покосился на него с некоторым неудовольствием. Антон Андреич всегда был рыцарем и готов был защищать всех прекрасных дам, попадавшихся на его пути, не разбираясь, насколько они достойны защиты. Но в данном случае я видел, что он сочувствует госпоже Кузяевой как-то слишком сильно даже для себя. А ведь она пока что подозреваемая. Впрочем, мягкость моего помощника и в самом деле помогла нам получить ответ. — Он сказал, что хочет позвать другую вместо меня! — поведала ему Глафира с некоторой обидой. — Сказал, что она справится лучше. — В каком смысле? — не понял я. — Мы занимались фотографиями с духами, если Вы еще не поняли, — ответила девушка. — Я вызывала духов, а Миша их фотографировал. — То есть, вызывали духов? — уточнил изумленный Коробейников. — Хотите сказать, что Вы медиум? — Да, — ответила Глафира без тени сомнения. — А вчера он заявил мне, что хочет позвать медиума с именем. Чтобы о деле поговорить. Мне сделалось несколько тревожно. В Затонске не так уж много медиумов. Неужели Анну Викторовну как-то коснулась эта история? — И это после всего того, что я для него сделала, понимаете? — возмущенно продолжала Глафира. — Ведь это я надоумила его фотографировать духов, и дело пошло! — Неужели? — поощрил ее Антон Андреич к дальнейшему рассказу. — И этот медиум с именем, он что, согласился? Как видно, нас с Коробейниковым встревожило одно и то же. — Нет, конечно, — ответила Кузяева язвительно. — Отказала она ему сразу. Но он как-то уговорил ее прийти для разговора. — Так она пришла? — уточнил я нетерпеливо. — Я не знаю, — ответила Глафира. — Я ушла и ночевала в гостинице. Позвольте мне уйти, — прошептала она со слезами на глазах. — Конечно, — ответил ей сострадательный Антон Андреич, бросая на меня умоляющий взгляд. — Вам нужно успокоиться, — кивнул я, соглашаясь. — А как имя этого известного медиума? — на всякий случай уточнил я, хоть и был уже уверен в ответе. — Анна Миронова, — подтвердила мои опасения Глафира. — Странно было бы услышать что-то иное, — пробормотал я недовольно. Снова Анна Викторовна оказывается замешанной в убийство из-за своих духов. Надеюсь, история с инженером Буссе не повторится, и мне не придется снимать с нее подозрения. — Антон Андреич! — раздраженно окликнул я своего помощника, все еще уставившегося на дверь, за которой скрылась Глафира. — Делом займитесь. Ищите на снимках что-то необычное, непонятное. Оставив Коробейникова перебирать фотокарточки, я вернулся в управление, намереваясь заняться прочими делами, связанными с убийством фотографа. Следовало бы, разумеется, навестить Анну Викторовну, чтобы выяснить точно, была ли она у Голубева, и во сколько. Но я решил это отложить. Во-первых, в доме Мироновых меня по-прежнему не принимали, а во-вторых, уверен, раз уж барышня Миронова имеет касательство к этому убийству, она появится в моем кабинете сама, и весьма скоро. Следует только подождать. А пока я займусь прочими делами. Но заняться делами у меня не получилось. Едва я зашел в кабинет, как меня позвал наш полицмейстер. — Яков Платоныч! — Николай Васильевич мне радостно улыбался, что редко предвещало приятные известия. — Как успехи? — Дело ясное, — сообщил я ему, — этот фотограф был убит ударом по голове гирей, место преступления осмотрели, а тело отправили доктору Милцу. — Какое варварство! — вздохнул Трегубов. — А что, он действительно духов фотографировал? — Ну что вы! — поразился я доверчивости нашего полицмейстера. — Ну, обман чистой воды! — Ну как же! — возразил он мне. — Публика верила. — Публика всегда верит, — ответил я с неудовольствием, — верит вопреки очевидности. — Может быть, нам к Анне Викторовне обратиться? — предложил Николай Васильевич. — Вы что, шутите? — не поверил я своим ушам. Ну, когда я слышал подобное от Коробейникова, я уже не удивлялся. Даже наш материалист доктор Милц, помнится, предлагал мне подобное. Но полицмейстер, должностное лицо! — Нет, ну она у нас специалист по духам, — ответил Трегубов на полном серьезе, будто и не понимая моего изумления. Лучше всего прозвучало это «у нас». Медиум Анна Миронова, внештатный сотрудник полицейского управления, специалист по духам. Может, господин полицмейстер и жалование ей выплачивать станет?! — Да полноте! — сказал я ему досадливо. — Это фокус фотографической техники! — Ну, ладно, справимся своими силами, — недовольно вздохнул Трегубов, поняв, что привлекать барышню Миронову я не намерен. — Тут вот еще что: заявление поступило о пропаже помещицы Спиридоновой, двадцати пяти лет. Уехала вчера верхом на прогулку и не вернулась. Я уже послал команду прошерстить лес, а Вы поезжайте в поместье. — Я? — возмущение мое вспыхнуло, как солома. — Да мне б с фотографом разобраться! — Яков Платоныч! — строго сказал мне полковник Трегубов, поднимаясь. — Если бы я был начальником небесной канцелярии, я бы распорядился, чтобы все происшествия в Затонске совершались после раскрытия нами предыдущих. А пока что я, всего лишь навсего, начальник губернской полиции. Так что поезжайте, голубчик. Там дети остались. — Дети? — встревожился я. — Сколько лет? — Семнадцать, брат и сестра, — ответил Николай Васильевич. — Поговорите с ними. — А матери двадцать пять? — уточнил я недоуменно. — Мачеха, — пояснил Трегубов и решительно покинул мой кабинет, показывая, что разговор окончен. Что ж, господин надворный советник, собирайтесь и поезжайте, куда приказано. В конце концов, полицмейстер является Вашим прямым начальством, как он только что Вам напомнил. Да и нет причин для раздражения, если честно. Помнится, в Петербурге и по пять дел одновременно вели и справлялись. А тут в Затонске уже и два много стало? Обленились Вы, господин Штольман, размякли. Принимайтесь за работу и не жалуйтесь. Усадьба помещика Спиридонова располагалась за городом, но совсем недалеко от Затонска. Двор был пуст совершенно, ни одного человека не видно. Я постучал в дверь дома, но никто не спешил мне навстречу. Куда же они все подевались? Потянув осторожно дверь на себя, я выяснил, что она не заперта. Что ж, попробую отыскать хоть кого живого. В прихожей тоже было пусто, но из гостиной доносились голоса. Я прислушался. — А потом Париж! — произнес молодой мужской голос. — Париж! — восторженно вторил ему женский, не менее молодой. — Остановимся в лучшей гостинице. — На Монмартре, — согласился молодой человек. — Говорят, там живут художники и поэты, — сказала барышня. — И много маленьких кафе. — Да-да! — впечатлился юноша. — Мы будем гулять и пить кофе и шампанское. — Я буду писать картины на Монмартре, — продолжила мечтать барышня, — как настоящий художник. — И Иван будет с нами, — добавил юноша. — Прошу прощения, — прервал я их мечтания, входя в комнату. — Я стучал. — Что Вам угодно? — спросил молодой человек, поднимаясь мне навстречу. — Я следователь, — представился я, — Штольман Яков Платонович. — Вы из полиции? — уточнил юноша. — Так точно, — ответил я ему. — А Вы? — Константин Спиридонов, — представился он. — А это моя сестра Виктория Спиридонова. — Вы сегодня сделали заявление в полицию, — сказал я им, — о пропаже госпожи Спиридоновой. — Да, мы… — смутился он и, вспомнив о вежливости, произнес: — Прошу садиться. — Благодарю, — ответил я, усаживаясь в кресло. — Так что случилось? — Наша мачеха пропала, — сообщил Костя, — Елена Константиновна Спиридонова. Вчера уехала верхом на прогулку и не вернулась. — А почему же заявили только сегодня? — удивился я. — Мы думали, — вступила в разговор Виктория, — она по обыкновению поехала к кому-нибудь из соседей и осталась на ночь. — Такое уже случалось, — добавил ее брат, — просто с утра Алмаз вернулся один и мы решили пойти в полицию. Судя по всему, пропавшая Спиридонова не отличалась строгим поведением. А еще, как мне кажется, любви у нее с приемными детьми не получилось. — Верно решили, — одобрил я. — А в доме кроме Вас кто-нибудь есть? — Нет, — ответил Константин, — конюх и горничная, они приходящие, и со вчерашнего утра их не было. Я покосился на стол, в изобилии заставленный чайной посудой. Похоже, брат с сестрой, воспользовавшись отсутствием мачехи, приглашали гостей. — Мы посуду не убираем, — пояснила Вика, проследив мой взгляд, — горничная придет. Значит, с гостями я промахнулся. Это просто гора посуды, оставленная братом с сестрой. Можно посочувствовать горничной. Однако, какое странное воспитание. Так ведь и с голоду недолго помереть, если горничная заболеет, скажем. — А Ваши родители? — спросил я их. — Матушка умерла давно, — потупился Костя, — а батюшка женился на Елене Константиновне, но год назад тоже умер. — Сочувствую, — сказал я ему. — Так что ж получается, Елена Константиновна теперь Ваш опекун? — Совершенно верно, — кивнул Костя. — Вы не переживайте раньше времени, — попытался утешить я их, поднимаясь. — Мы уже ее разыскиваем, в городе, в окрестностях, в соседних поместьях. Может быть, действительно задержалась где. Найдем и окажем помощь. Брат и сестра переглянулись встревоженно. Что-то в реакции этих детишек меня настораживало. Казалось, они куда больше беспокоятся о том, что я найду их мачеху, нежели наоборот. — Невольно услышал Ваш разговор, — сказал я им, когда мы вышли на крыльцо, — путешествовать собираетесь? — Пустяки, — улыбнулся Костя, — это просто фантазии. — Уверен, Ваши картины понравятся на Монмартре, — улыбнулся я Виктории, внимательно наблюдая за реакцией обоих. — Каждый художник мечтает о Париже, — вернула она мне улыбку. — А кто такой Иван? — спросил я их. Вот теперь я отчетливо видел их напряжение, даже испуг. — Какой Иван? — нервно спросил Костя. — Ну, Вы же его с собой хотели в Париж брать? — сказал я с непринужденностью в голосе. — А, это мой приятель из гимназии, Кунгуров, — ответил Костя как бы небрежно. — Мы друзья. В этот момент, прерывая нашу беседу, к крыльцу подъехал конный городовой. Я поспешил подойти к нему ближе, догадываясь уже, какие новости он принес. — Мы нашли ее в овраге, мертвой, — сказал он мне тихо. — Какие-то новости? — встревожено спросил Константин. Повременю я пока с сообщением. Сперва нужно выяснить, как погибла Спиридонова. Вполне возможно, что смерть ее вовсе не криминальная, и тогда все мои подозрения не оправданы. А может быть, и наоборот. — Если что-то новое обнаружим, сразу сообщим, — заверил я его, садясь в экипаж. Тело Елены Спиридоновой было найдено на дне оврага, по краю которого проходила дорога. Видимо, помещица ехала вдоль кромки и упала с лошади. Или нет? Я внимательно осмотрел следы от падения тела, пока спускался. И кое-что вызвало у меня сомнения. У тела Спиридоновой, лежащего на земле, меня ожидали городовые и доктор Милц. — День добрый, доктор, — приветствовал я его. — Ну что? — Ну, мне лично все очевидно, — ответил Александр Францевич, — у нее сломана шея, глубокая рана на голове. Кровь уже запеклась. По всей видимости, она упала с лошади где-то вон там. Он указал на кромку оврага, где проходила дорога. — Да, картина ясная, — задумчиво сказал я, — следы падения по всему склону, упала с лошади и скатилась в овраг. Вот только одна странность. Рана ведь на голове серьезная? — Ну, вы ж сами видите, — ответил доктор, — глубокая и проникающая. — Значит, она должна была крепко удариться обо что-то, — продолжил я свою мысль. — Ну, так это вполне очевидно, — с недоумением ответил доктор Милц. — Там же и камни, и корни деревьев. — Да странность в том, что открытая рана должна кровоточить, — пояснил я, — а на пути падения тела следов крови нет. Да и здесь крови нет. — То есть, вы хотите сказать, — уточнил доктор, — что она была уже мертва? — Ее где-то убили в другом месте, — ответил я, — а сюда привезли и бросили в овраг. — Значит, возможно, шея была сломлена во время падения уже мертвого тела, — задумчиво произнес Александр Францевич. — Скажите, доктор, — спросил я его, — а возможно определить разницу во времени между пробитым черепом и сломанной шеей? — Теоретически это возможно, — ответил доктор все также задумчиво, — но для этого разница должна быть очень большой. — Попробуйте, — попросил я его. Итак, Елена Спиридонова все-таки была убита. И теперь мне следовало сообщить об этом Косте и Вике. Константина я нашел в гостиной. Он пил чай за по-прежнему неприбранным столом. Ну, хоть чаю себе согреть они способны, видимо. — Господин Штольман, — поднялся он мне навстречу встревожено. — Что-нибудь известно? — Должен сообщить Вам печальное известие, — сказал я. — Ваша мачеха, Елена Константиновна, погибла. — Не может быть! — Константин старался выглядеть потрясенным и расстроенным, но получалось не слишком хорошо. Видимо, и вправду сильно недолюбливал покойную. — Как? — спросил он меня. — Предположительно, упала с лошади, — ответил я, не вдаваясь в подробности. — А Вы вспомните, в котором часу она уехала вчера на прогулку? — В двенадцать, — уверенно ответил он. — Как обычно. — Точно заметили время? — поинтересовался я. — Да, — ответил Костя. — Просто мы ждали фотографа на двенадцать, поэтому я запомнил. — Фотографа? — насторожился я. — Мы заказали на дом фотографа Голубева, — пояснил он. — Господина Голубева, фотографирующего духов умерших? Вот так совпадение! Впрочем, мое мнение о совпадениях всегда было неизменным. Просто похоже, что два этих дела окажутся связаны между собой. — Да, я понимаю, это сомнительно, — сказал юноша, неверно поняв мое изумление, — но многие отзываются с похвалой, и мы решили попробовать сфотографироваться с родителями. — А Вы знаете, — спросил я его, — что господин Голубев был убит сегодня ночью? — Нет, — ответил он с испугом и удивлением. — У Вашей мачехи были недоброжелатели? — поинтересовался я. — Насколько мне известно, нет, — ответил Костя, — а почему Вы спрашиваете? — Предположительно она тоже была убита. — Убита? — изумился юноша. — Да, — ответил я ему. — Я должен осмотреть ее комнату. — Извольте, — поднялся он. Осмотр комнаты покойной Спиридоновой не дал мне практически ничего. Если Елена и была на самом деле убита, то явно не здесь. Зато в ее комоде обнаружились в большом количестве письма от некоего Мясникова. — Всеволод Мясников, — пояснил Костя в ответ на мой вопрос. — Это приятель Елены, сын заводчика Мясникова. Судя по тому, как юноша смутился, одним приятельством дело не ограничилось. — Любовник ее, что ли? — уточнил я. — Ну, да, — кивнул он смущенно, — они тут поссорились на днях, кричали друг на друга. — Что кричали? — спросил я. — Не прислушивался, — опустил глаза Костя. — Письма я изымаю, — сообщил я ему. — Где, говорите, можно найти Вашу сестру? — У пруда, — ответил он, — это вниз по тропинке, я Вас провожу. — Да нет, спасибо, — отказался я от его помощи, — я сам найду. Что-то мне подсказывает, что брат и сестра что-то знают о смерти мачехи. И в этом случае лучше беседовать с ними по очереди. Викторию Спиридонову я обнаружил там, где и сказал ее брат. Устроившись на берегу пруда с мольбертом, она работала над пейзажем. На мой дилетантский взгляд, задатки у нее были весьма неплохие. — Я к вам с недоброй вестью, Виктория, — сказал я, спустившись по тропинке к пруду, — Елена Константиновна умерла. — Упала с лошади? — спросила она. — По всей видимости, так, — ответил я ей, — но обстоятельства мы выясняем. — Я почувствовала это, еще когда городовой приехал, — сказала Вика, возвращаясь к работе. — Мне кажется, — осторожно спросил я ее, — или обстоятельства смерти мачехи Вас не сильно расстраивают. — Умерла посторонняя женщина, которую отец привел в наш дом, — пояснила она мне, продолжая рисовать. — Конечно, это печально. — Вы ненавидели ее? — спросил я. — Нет, — усмехнулась девушка. — Таких сильных чувств эта особа не заслуживала. — Есть подозрение, что ее убили, — сообщил я ей. — Убили? — удивилась Вика. — Кому это нужно? — Вопрос правильный, — усмехнулся я. — На самом деле, кому это нужно? — Это ее любовник, Мясников, — предложила версию барышня, — они пару дней назад так ругались! И он, кажется, кричал, что убьет ее. Однако сестра определенно выражается конкретнее брата, во всех отношениях. — А причина? — поинтересовался я. — Она объявила, что бросает его, — ответила Вика. — Они очень громко кричали, я все слышала. — А кто же станет теперь Вашим опекуном? — поинтересовался я у нее. — Дядя, — ответила Виктория, — Дмитрий Спиридонов. — Вашему дяде нужно поскорее приехать сюда, к вам, — сказал я ей. — Брат уже послал за ним, — сказала Вика, снова возвращаясь к рисованию. Однако, быстро. А учитывая, что о смерти мачехи Константин узнал только что, от меня, так и вовсе странно. Зачем бы посылать за дядей, когда о смерти Елены Константиновны было еще не известно? Возвращаясь от Спиридоновых, я проезжал неподалеку от дома Мироновых и, к радости своей, увидел Анну Викторовну, идущую по дорожке мне навстречу. Притормозив экипаж, я выпрыгнул, обрадовавшись этой подвернувшейся возможности с нею поговорить. — Анна Викторовна, — приветствовал ее я, — день добрый. Садитесь, подвезу. — Спасибо, — ответила Анна прохладно, — недалеко, сама дойду. Кажется, она была рада меня видеть гораздо меньше, чем я ее. Если не сказать, не рада вовсе. Интересно, в чем я виноват на этот раз? — Видимо, к князю? — спросил я ее, пытаясь пойти рядом. — Видимо, к Элис! — ответила она колко. — Я вот что Вас хотел спросить, — сказал я, останавливая ее, осторожно коснувшись ее руки. — Вы что думаете об этом фотографе, Голубеве? — Жулик! — резко охарактеризовала убитого фотографа Анна. — И сейчас жульничает. Представляете, меня обвиняет! — А в тот вечер, когда Вы были у него, он не говорил, что ждет кого-то? — продолжил я расспросы. — Очень коротко мы с ним побеседовали, — ответила Анна Викторовна. — Я пришла, увидела эти его фотографии с духами, тут же поняла, что это обман, ну и сказала, что не хочу с ним работать. Как-то так получилось, что в процессе разговора мы снова начали двигаться в сторону поместья князя. Сейчас мы дойдем до ворот, и я буду вынужден оставить ее. — А когда уходили, — спросил я, заступая Анне дорогу, и вынуждая ее остановиться, — рядом с домом Вы никого не заметили? — Нет, — ответила она, — уже было пусто на улицах. Разговор был окончен, и следовало прощаться. Но я просто не мог заставить себя расстаться с ней. Я скучал без нее все эти дни, тосковал и видел во сне. Ночь за ночью мне снилось одно и то же — ее ожидающий, вопрошающий взгляд на фоне дождя. Я измучился без нее и теперь искал предлог, чтобы задержать хоть на минуту. — Как Вы, Анна Викторовна? — спросил я первое, что пришло в голову. — Как я что? — холодно, даже несколько разгневанно спросила она в ответ. — Как Вы… — я смущенно пожал плечами. Ее холодность удивляла и где-то даже пугала меня, но я все равно продолжал пытаться. — А, как я? — спросила она с легкой насмешкой. — Как обычно. — Как Элис? — нашел я еще одну тему для разговора. — Хорошо ей у князя, — вздохнула Анна и двинулась дальше по дорожке. Я видел, что Анна Викторовна отлично понимает, что я тяну время, мучительно выискивая вопросы. Видел, как в ее глазах начинают плясать веселые чертики. Обычно они появлялись, когда мне случалось неосторожно проявить свою ревность. Видимо, и нынешнее мое поведение было сочтено глупым и достойным осмеяния. Ну, раз уж меня все равно ждет наказание, терять мне уже нечего. И понимая, что веду себя, как влюбленный дурак, и к тому же выдаю себя с головой, я вновь заступил ей дорогу. — Я не видел Вас давно, — сказал я с неуверенной улыбкой. — И что? — спросила Анна Викторовна насмешливо. Увы, ситуация была недвусмысленная. Следовало либо объясняться, либо… Черт, либо не вести себя так! А я не мог ни того, ни другого. Подождав несколько секунд и поняв, что ничего, кроме растерянно-виноватой улыбки она от меня не добьется, Анна вдруг неожиданно подняла руки, сдвинула мою шляпу набок и слегка ударила по ней пальчиками. Блеснула насмешливой улыбкой и пошла по дорожке, всем своим видом показывая, что догонять ее еще раз не стоит. Я поправил шляпу и посмотрел ей вслед, поймав себя на том, что улыбаюсь. Улыбаюсь просто от того, что она не оскорбилась, не обиделась в этот раз на то, что я снова промолчал. Мы не поссорились, и это сейчас было самым главным, это радовало меня. А насмешки я переживу, ей Богу! Лишь бы она поняла меня, лишь бы согласилась дать мне время.***
Вернувшись в Затонск, я заехал сперва на квартиру Голубева, надеясь застать там Антона Андреича, но нашел там лишь Глафиру, ожесточенно оттирающую кровавое пятно на полу. — А где Коробейников? — спросил я ее. — Ушел с полчаса назад, — ответила Глафира, глядя на меня настороженно. — Скажите, — спросил я ее, — Вы ведь были на съемке в доме Спиридоновых? — Да, — ответила она, — вчера. — В котором часу? — Нас вызвали к двенадцати, — сказала Глафира, — и мы пришли вовремя. — Хозяйка дома была? — поинтересовался я. — Не знаю, — ответила госпожа Кузяева. — Мы фотографировали молодых Спиридоновых и их умерших родителей. — А снимки остались? Она подошла к столу и протянула мне фотокарточку: — Михаил проявил и отпечатал сразу, как мы вернулись от Спиридоновых. Я посмотрел на фотографию. Костя и Вика стояли рядом в своей гостиной. Ничего необычного я не заметил. — Спиридоновы молоды, образованны, — задумчиво спросил я Глафиру. — Как же они поверили в эти ваши фотографии? — Фотографии не больший обман, — язвительно сказала Кузяева, — чем спиритическое дознание госпожи Мироновой. Ох уж мне этот Ребушинский. Благодаря, в первую очередь, ему, весь Затонск считает, что я использую в расследованиях помощь медиума. Хотя, если вспомнить утренний разговор с полицмейстером, то весь Затонск, включая мое непосредственное начальство, еще и считает это само собой разумеющимся. Исключение составляю я и родители Анны Викторовны. Так что, не вступая в нелепые споры с шарлатанкой, я отправился в управление, повидать своего помощника. Коробейников, как я и надеялся, ожидал меня в кабинете управления. Я быстро рассказал ему о деле Спиридоновой и о том, как оно неожиданно оказалось связанным с убийством фотографа. — Голубев снимал молодых Спиридоновых, — излагал общую картину мой помощник, проверяя, не упустил ли он чего в моем рассказе, — и их мачеха была убита. Позднее сам Голубев тоже был убит. Вам не кажется, что это загадка? Настоящая загадка! — Я Вам больше скажу, — ответил я задумчиво, — это какая-то тайна. — Я был в гостинице, — сообщил мне Коробейников, — Глафира действительно провела там ночь. Она пришла в девять вечера и ушла в десять утра. Судя по тому, что Антон Андреич по собственной инициативе бросился проверять алиби Кузяевой, он проникся к ней крайним сочувствием, а возможно, и более сильными эмоциями. — Это кто Вам сказал, портье? — спросил я его строго. — А Вы не думаете, что в гостинице есть черный ход, который никто не контролирует? — Зачем Глафире было убивать Голубева? — продолжил Коробейников свою защиту. — У них было совместное дело, они вместе жили душа в душу. Я думаю, что это беспочвенно. — Но что-то случилось, — ответил я задумчиво, — и я чувствую, что молодые Спиридоновы к этому причастны. Вот письма Мясникова к Спиридоновой, — я отдал Антону Андреичу пачку конвертов. — Упреки, угрозы… У них был бурный роман, вот Вам и ниточка. Надо вызвать его к нам на беседу. В дверь постучали, и дежурящий сегодня Евграшин ввел незнакомого мне господина. Выражение лица визитера говорило о высшей степени возмущения. — Дмитрий Спиридонов, — представился он, осматривая меня с ног до головы, будто оценивая противника перед дракой, — дядя Виктории и Константина. — Очень хорошо, — ответил я ему, делая вид, что не замечаю его настроя. — Я как раз к Вам собирался. — Я требую объяснений, — высокомерно заявил Спиридонов, — по какому праву Вы допрашивали моих несовершеннолетних племянников? — Насколько я знаю, — сказал я строго, — Вы не являетесь их опекуном. — Достаточно того, что я их дядя! — сказал он, едва сдерживая гнев. — Особые обстоятельства, — пояснил я ему, — произошло убийство. — Убийство? — удивился Спиридонов. — Как убийство? Мне сказали, она упала с лошади. — Ну, некоторые улики указывают нам на насильственный характер смерти, — отделался я общей фразой, не желая посвящать его в подробности расследования. Спиридонов без приглашения опустился на стул. — Я так и думал, — произнес он. — Рано или поздно кто-то должен был это сделать. Дрянь она редкостная. Я всегда говорил об этом брату. — Вы знаете некоего Мясникова? — спросил я его. — Это ее любовник, — ответил Спиридонов. — Откуда Вам это известно? — Это известно половине города, — фыркнул он, — а я узнал от племянников. — Ну, и что Вы можете о нем сказать? — поинтересовался я. — Ничего! — вернулся к прежней враждебности Спиридонов. — С какой стати я должен о нем говорить? — Ну, а сами Вы где были вчера с полудня до двух часов дня? — спросил я его. — Я был на охоте, — ответил он с вызовом. — Кто может подтвердить? — Только моя собака. — Шутить изволите, — усмехнулся я. — Оставьте моих племянников в покое, — со значительностью произнес Спиридонов, поднимаясь, — или будете иметь дело со мной. Это он зря. Если у меня нет настроения драться с ним прямо сейчас, это не значит, что я слабее. — Господин Спиридонов, — окликнул я его официальным тоном, когда он уже взялся за ручку двери. — Да? — повернулся он ко мне. — До свидания, — демонстративно-вежливо произнес я с легким сарказмом в голосе. — Будьте здоровы, — язвительно ответил он и вышел за дверь. — Каков гусь! — возмутился Коробейников, когда за Спиридоновым закрылась дверь. — Я одного не понимаю, — задумчиво сказал я ему, — он всегда такой, или это бравада после психологического потрясения? — Думаете, это он убил? — спросил Антон Андреич. — Или он что-то знает, — предположил я. — Я тряхну его завтра хорошенько. А Вы доставьте мне любовника Спиридоновой, Мясникова. Отдыхайте, на сегодня закончим. Коробейников кивнул мне с благодарностью и стал быстро собираться. Судя по торопливости, у него были на вечер какие-то планы.***
Следующим утром Коробейников доставил в управление Мясникова, как я ему и приказывал. Я объяснил господину Мясникову, по какому поводу он к нам приглашен, и предъявил ему письма с угрозами в адрес Елены Спиридоновой. — Это же мои письма! — возмутился он. — Откуда… Как Вы осмелились? — Спиридонову убили, — пояснил я ему. — Ваши письма полны упреков и угроз. Есть свидетели, которые слышали, как во время ссоры Вы угрожали убить ее. — И кто же эти свидетели? — спросил он с вызовом. — Двойняшки? Да им нельзя доверять. Они ж настолько ненавидели Елену, что сами могли убить ее! — За что же они ее ненавидели? — спросил я его. — А ненавидели с самого первого момента появления в доме, — с горячностью рассказал Мясников, — а в особенности с момента смерти отца. Они почему-то решили, что это Елена его отравила. — И откуда же Вам это известно? — поинтересовался я. — Я случайно подслушал их разговор, когда был у Елены. — Где Вы были третьего дня с двенадцати до двух часов? — задал я ему дежурный вопрос. — Да не помню я! — Потрудитесь вспомнить, — строго сказал ему Коробейников. — Кажется дома, — вздохнул Мясников, — спал с похмелья. — Кто может это подтвердить? Он пожал плечами: — Никто. — Послушайте, — после минутной задумчивости произнес Мясников, — но подозревать меня — это глупость, я любил Елену. — Зачем тогда угрожали? — спросил Антон Андреич. — Вы знаете, бывают в отношениях такие моменты… — вновь повысил голос Мясников. — Из Ваших писем известно, — перебил я его, — что она бросила Вас. — Ну да, — согласился он. — Да! Обезумел, угрожал. Но это глупость, это фигура речи! Двойняшки со своим дружком, вот кто ее ненавидел. — Что за дружок? — насторожился я. — Есть у них некто Кунгуров, — ответил Мясников, — приятель Кости, и за Викой волочится. Он постоянно в доме Лены крутился, чем ее раздражал. — Когда Вы видели ее в последний раз? — спросил я его. — В последний раз… Боже, как это тяжко осознавать, — сказал Мясников. И вдруг прокричал сквозь слезы: — Я убил? Да я бы сам умер, лишь бы она жила! Антон Андреич налил ему воды. А я размышлял. Криками, слезами и прочим театром меня не удивишь, но интуиция подсказывала мне, что Мясников и впрямь невиновен. Та же интуиция, которая заставляла меня с подозрением отнестись к Косте и Вике, а также этому Кунгурову, их приятелю. — Пил я все это время, — сказал Мясников, взяв себя в руки, — даже не помню толком, где меня носило. — А все-таки, — спросил Коробейников, — когда Вы видели ее в последний раз? — Да вот тогда же, когда поссорились, — ответил он, — у нее дома, пять дней назад. Я наконец принял решение, в который раз доверившись своей интуиции. — Вы свободны, — сообщил я Мясникову, — возможно, еще вызову. — Странный человек, — задумчиво сказал мой помощник, глядя ему вслед. — Как топор, можно избу построить, а можно и человека убить. Что-то с ним не так. Выйдя к экипажу, я увидел Анну, идущую в сторону управления. — Анна Викторовна, — окликнул я ее. — Вы ко мне? — Нет, к Коробейникову! — рассмеялась она. — Ну, конечно, к Вам. Видимо, мир духов решил снабдить нас новой информацией. А мне вдруг безмерно захотелось, чтобы Анна пришла ко мне просто так, не по делу, не из-за духов. Просто потому, что захотела меня увидеть. — Я просто видела очень странный сон… — сказала Анна Викторовна, не замечая моего взгляда. — Ну разумеется, — вырвалось у меня, — не Коробейникову же сны рассказывать. — Да как угодно! — обиделась Анна. — Пожалуй, действительно Коробейникову расскажу. Потому что он и выслушает, и примет к сведению по делу фотографа. — Ну, простите! — остановил я ее. — Я Вас слушаю. Анна Викторовна посмотрела мне в глаза очень внимательно, но увидев искреннее мое внимание, сменила гнев на милость и даже подарила мне мимолетную улыбку. — Я видела, — сказала она, — приоткрытую дверцу, как будто бы это дверца шкафа. И оттуда торчит кисть женской руки. Очень так странно торчит, снизу, как если бы эта женщина лежала в шкафу. — Но я не понимаю, причем здесь фотограф, — спросил я ее. — Ну, как причем? — изумилась Анна Викторовна. — Это же он мне все показал. Я убеждена, что это как-то связано с этими его фотокарточками. — Спасибо, — поблагодарил я ее, — я учту. — Что Вы учтете? — со вздохом спросила Анна. — Ну почему Вы всегда говорите: «Я учту» и никогда ничего не учитываете? — Я на самом деле очень ценю Вашу помощь, — попытался убедить ее я. — Вы можете мне поверить. Это, кстати, была чистая правда. Не могу вспомнить, когда это началось, но с некоторых пор я стал замечать, что на самом деле воспринимаю сведения, полученные от Анны Викторовны наравне со всеми остальными, полученными иным путем. Видимо, количество совпадений переросло, наконец, в качество, и мой мозг принял считать достоверным то, что столь часто таковым оказывалось. Это не означало ни в коей мере, что я поверил в духов или в спиритизм. Я просто поверил ей, поверил в то, что она на самом деле может что-то узнать. Вот как бы это еще Анне объяснить, потому что, судя по сердито-недоверчивому выражению лица, мои слова ее нисколько не убедили. — Да? — произнесла она, с сомнением. — Хорошо. Желаю удачи. Она поправила локон, вызвав этим у меня бурю эмоций, и повернулась, собираясь уйти. — Анна Викторовна, — остановил я ее, не в силах сейчас расстаться, — а Голубев не показал Вам, что случилось у Спиридоновых? — Только шкаф, — ответила она. — А кто это — Спиридоновы? — Его последние клиенты, — рассказал я. — Хорошо, я спрошу у него, — с готовностью ответила Анна Викторовна. — Спасибо, — ответил я, радуясь ее желанию помочь и тому, что будет повод снова ее увидеть. — Я буду признателен. Анна сделала шаг, пытаясь продолжить путь, а я — шаг к пролетке. В результате мы неловко столкнулись, и смутились оба безмерно. Я отступил в сторону, уступая Анне Викторовне дорогу, и она быстро пошла прочь. Все-таки надо что-то с этим делать, нужно поговорить, хоть как-то, пока это напряжение не стало очевидным для окружающих. Нужно, необходимо что-то придумать, и как можно скорее. Но тут от мыслей меня отвлек Коробейников, прибежавший бегом и явно принесший какие-то важные сведения. — Яков Платоныч, — сказал он, едва переводя дух, — Голубев, как только проявил карточки Спиридоновых, тут же отправился к ним. — Я так и думал! — сказал я, имея в виду, что оба дела взаимосвязаны. — Но вот что он увидел на тех фотографиях? — Не могу знать, — ответил Антон Андреич. — Кунгурова мне найдите, — велел я ему, — приятеля двойняшек. Сам же я отправился к доктору Милцу в надежде получить от него какие-то новые сведения по делу Спиридоновой. — Ну, что я Вам скажу, Вы были правы, — сообщил мне доктор, едва я появился в дверях. — Смерть действительно наступила в результате сильнейшего удара в затылок. Ну, а перелом шеи, как мы с Вами и ожидали, был уже позже, ну, примерно, часа через четыре. — То есть, ее убили в полдень, — уточнил я, — а в овраг бросили через четыре часа. — Именно так, — согласился Александр Францевич, — откровенно говоря, Яков Платоныч, непростую Вы мне дали задачку. Ну, я имею в виду, разницу во времени определить. — И как же Вам это удалось? — спросил я, понимая, что доктору будет приятен мой интерес. — А вот все дело в том, что при переломе позвоночного столба у живого человека всегда произойдет внутреннее кровоизлияние, — с гордостью пояснил он. — Чего, соответственно, не случится у человека мертвого. — Браво, доктор, — улыбнулся я ему. — Вам нужно статью в научное издание писать. — Я непременно этим займусь, — скромно усмехнулся Александр Францевич, — как только появится больше свободного времени. — Спасибо, — от души поблагодарил я его, — Вы мне очень помогли. — Я Вас всегда жду у себя в гостях, — радушно ответил мне доктор Милц, поправляя простыню на трупе Спиридоновой. Странный, все-таки, у врачей юмор порой. От доктора я направился прямиком к Спиридоновым. Нужно было еще раз поговорить с двойняшками о визите фотографа. Да и про этого их Кунгурова расспросить поподробнее. На крыльце усадьбы с графинчиком водки удобно расположился заботливый дядюшка Дмитрий Спиридонов. — А, господин сыщик, — приветствовал он меня, — с чем пожаловали? — Да все с тем же, — ответил я ему. — Надеюсь, вспомнили, кто может подтвердить Ваше алиби, кроме собаки? — Вот, — указал он на графинчик, — сижу, вспоминаю. — Смотрите, — покачал я головой, — воля Ваша. — Ну, зачем мне нужно было убивать эту дрянь? — спросил он меня. — Ну, вот Вы сами на вопрос и ответили, — сказал я ему. — Ладно, — вздохнул, сдаваясь, Спиридонов. — Меня видел лесник, верстах в десяти от места ее смерти. Пахомов его фамилия. — Я ведь проверю, — предупредил я его. — Проверьте, — согласился Спиридонов. — Хотел поговорить с Вашими племянниками, — сказал я. — Где они? — О чем? — Да все о том же, об убийстве их мачехи. — Послушайте, — начал снова раздражаться Спиридонов, — я настоятельно рекомендую Вам поискать убийцу где-нибудь в другом месте. — Мне когда Ваши рекомендации потребуются, — ответил я резко, — я Вас в управление вызову. Так где племянники? — У пруда, бабочек ловят, — недовольно ответил Спиридонов, вновь обращаясь к графинчику. Оставив его заливать свой гнев, я отправился на поиски двойняшек. Дядюшка не пошутил, Вика и Костя и в самом деле ловили бабочек у пруда. Завидев меня, они прервали свое занятие. — День добрый, молодые люди, — приветствовал я их. — Господин полицейский, — спросила меня Вика, — а Вы не видите махаона? Он опять ускользнул от нас. В ее беспечном тоне сильно чувствовалась нарочитость. Да и брат ее выглядел напряженным. Видимо, мой визит весьма их встревожил. — Махаон, рода хвостоносцев, семейства парусников, — пояснил Костя. — Я бабочек коллекционирую. — Увлекательное, наверное, занятие, — одобрил я вежливо. Сам я никогда не собирал коллекций и, признаться, не видел в этом проку. Хоть и знал, по долгу службы, что для истинных коллекционеров их увлечение скорее является пламенной всепоглощающей страстью. — Интересно, — резко поменял я тему разговора, — а почему же Вы решили, что именно мачеха отравила Вашего отца? — А с чего Вы взяли, что мы так решили? — спросил он встревожено. — Вы можете не отпираться, я точно это знаю, — ответил я ему. — То есть, у Вас были какие-то основания подозревать ее в этом? — Ей это было выгодно, — ответил юноша, — отец сразу после свадьбы заболел и через год умер, а она стала распоряжаться его состоянием. — До Вашего совершеннолетия, — уточнил я. — То есть теоретически у Вас был мотив желать ее смерти. — Ваше предположение звучит нелепо! — возмутился он. — Значит, по-вашему, мачеха уехала в двенадцать часов верхом, — продолжил я давить на него, — а вы целый день были дома? — Именно так, — ответил он. — А где был Ваш друг, Кунгуров? — задал я следующий вопрос. — Он уехал в Петербург на неделю, — ответил Костя. — А что? — Ну, говорят, он часто бывал у Вас дома, — пояснил я свой интерес. — Да, мы часто проводили время вместе, — ответил он раздраженно. — Когда он уехал? — Четыре дня назад, еще до всего этого, если Вам это интересно. — Интересно, благодарю, — ответил я. — Я поговорю с Вашей сестрой. — Я позову, — рванулся он, видимо, не желая, чтобы я разговаривал с Викой наедине. — Не нужно, — остановил я его строго. Костя послушался, хоть и весьма неохотно. Хотя я и не понимал пока, каким образом, но после этого разговора с ним я окончательно уверился в том, что он причастен к смерти мачехи. Да и сестра его, скорее всего, тоже. — А Вы коллекционируете бабочек? — все с той же наигранной беспечностью спросила меня Вика, когда я подошел к ней. — Мне кажется, сыщик должен иметь какое-то хобби, вроде этого. — Чем же Вам мачеха помешала? — спросил я ее напрямик. — Что? — замерла она. — Кто первый ударил ее по голове, — усилил я давление, — Вы или Ваш брат? — Вы с ума сошли? — спросила Вика испуганно. — Я сейчас пожалуюсь дяде, и он подаст на Вас в суд. — Зачем Кунгуров уехал в Петербург? — продолжил я расспросы, не обращая внимания на ее эмоции. — Узнать условия поступления в университет. — Когда это было? — спросил я. Вика посмотрела мне за плечо. Я оглянулся. Костя стоял в двух шагах, и на лице его ясно читалось, что он готов полезть со мной в драку, вот только понимает, что не осилит. — Четыре дня назад, — выпалила Вика, опасаясь, видимо, что брат натворит глупостей. — И больше я Вам ничего не скажу без дяди и адвоката. — А у меня больше и нет вопросов, — ответил я ей. Я и в самом деле узнал все, что хотел. Я приехал сюда лишь затем, чтобы поговорить с ними еще раз и проверить свои ощущения. Моя интуиция по-прежнему уверяла меня в том, что двойняшки замешаны в смерти Елены Спиридоновой. И Кунгуров их этот, скорее всего, тоже. Так что осталось лишь найти доказательства. А они, как мне кажется, спрятаны где-то в деле фотографа. В его фотографиях, если быть точным. Так что нужно возвращаться в управление и выяснить, что удалось найти Коробейникову. Антон Андреич сидел за своим столом, заваленным фотографиями, и вид имел совершенно измученный. Когда я вошел, он поднял на меня покрасневшие и совершенно несчастные глаза и устало потянулся, разминая затекшую спину. — Ну что там Кунгуров? — спросил я его. — Уехал еще до событий, куда — неизвестно, — устало ответил Коробейников. — В Петербург, — сообщил я ему полученные от двойняшек новости. — Да что с Вами, Антон Андреич? Он и в самом деле выглядел совершенно больным. Простудился, что ли, посреди лета? — Я сломал себе все глаза и тронулся умом, — ответил он, обиженно глядя на фотографии на столе. — Но что-то должно быть в этой фотографии? — Должно, — заверил я его, беря фотокарточку и лупу, — обязательно должно. Фотография была мне знакома: Вика и Костя стоят на фоне стены, рядом картина, угол шкафа… Шкафа?! Картина сложилась, обрушив на меня лавину понимания. — Я раньше не обращал внимания, — задумчиво произнес я, давая время мыслям выстроиться по порядку, — что на фоне портретов в доме Спиридоновых шкаф. — Шкаф? — удивился Коробейников, заглядывая мне через плечо. — Ну да, действительно, шкаф, картина, стулья. Ничего необычного. — А это все снимки? — спросил я его, перебирая карточки на столе. — Да, я привез все, что там было, — ответил Коробейников. — А негодные? — То есть, не получившиеся? — уточнил Антон Андреич. — Да называйте как хотите, — резко сказал я, перебирая фотографии одну за другой. На всех створки шкафа были закрыты. Но должна быть и другая! Та, что показал Анне дух фотографа, та, из-за которой Голубев помчался к Спиридоновым. И наконец, та, из-за которой его убили. Вот что искал убийца в квартире фотографа. И, как мне кажется, не нашел. Потому что, как и Коробейников, не додумался поискать в корзине с негодными карточками. Лучшее место, чтобы спрятать снимок — среди других снимков, только таких, которые никто не будет смотреть. — Я не обращал на них внимания, — смущенно произнес Антон Андреич, еще не понимая, что на меня нашло, но уже чувствуя, что провинился. — Я не знал, что искать. — Ну, теперь знаете, — сказал я ему. — Поезжайте к Глафире и найдите мне все негодные снимки из дома Спиридоновых. — Лечу, — подхватился Коробейников, не попросив даже объяснить, зачем мне это понадобилось. Ну, а мне, пожалуй, стоило вернуться в дом Спиридоновых, чтобы допросить двойняшек более предметно, уже зная, о чем спрашивать. Но отправился я туда не сразу. Дорога к Спиридоновым проходила мимо дома Мироновых, и я не смог устоять перед искушением увидеть Анну Викторовну, тем более, имея для этого повод. Должен же я был убедиться, что шкаф в ее сне был тот самый? Анна пила чай в беседке, и я невольно залюбовался ею, пока шел через поляну. Она выглядела воплощением нежности и покоя, уютно устроившись в кресле с книгой и чашкой чаю. А я вдруг почувствовал робость и неуверенность. Не стоило, наверное, вот так врываться нежданным. — Анна Викторовна, — улыбнулся я ей, — день добрый. Надеюсь, не прогоните? — Что-то случилось? — спросила Анна, откладывая книгу. — В управлении вы говорили, что видели руку в шкафу, — пояснил я свое неожиданное появление. — Вот здесь, на карточке, это не тот шкаф? Я передал ей снимок, сделанный в доме Спиридоновых. Она взяла его, взглянула внимательно. — Да, это тот самый шкаф, — сказала она. — Только дверца закрыта. Это у Спиридоновых? Я молча кивнул, забирая у нее фотографию. — Почему-то мне кажется, что Вы и сами уже все поняли про шкаф, — напряженно сказала Анна Викторовна, не глядя на меня. — Зачем Вы приехали? Потому что был повод. Потому что хотел видеть ее. Потому что не могу без нее жить. Анна смотрела на меня тем самым выжидающим взглядом, который снился мне ночь за ночью. Смотрела и ждала ответа. И я должен был ответить хоть что-то, потому что просто не мог больше молчать. И боялся молчать дольше, боялся потерять ее, потерять надежду. — Поверьте, если бы я мог хоть что-то изменить! — сказал я горько, отходя к перилам беседки, чтобы она не видела боли, исказившей сейчас мое лицо. — О чем Вы? — мягко спросила Анна Викторовна. — Да все не так! — сказал я со вздохом, сожалея уже, что позволил себе начать этот разговор, не имея возможности его закончить. — Но сейчас я бессилен. — Ну что ж, — ответила Анна, поднимаясь и подходя ко мне ближе, — если Вы бессильны, тогда, может быть, не стоит об этом тревожиться? Мы стояли совсем рядом, соприкасаясь плечами. Я повернул голову, чтобы посмотреть на нее, она обернулась ко мне, и наши взгляды встретились. И несколько мгновений говорили только наши глаза, а весь прочий мир куда-то исчез. Ее глаза снова рассказали мне о ее любви, о том, как больно ей от того, что я вновь отталкиваю ее. И вдвойне больно от того, что она не может понять, почему. А я постарался рассказать ей лишь взглядом о том, что я тоже люблю ее, так люблю, что она стала для меня всем на свете. И мне тоже больно, что я должен молчать. Но так надо. А потом Анна Викторовна отвела взгляд, и мир вернулся. Мы еще немного постояли молча рядом. А потом я, все также молча, не прощаясь, пошел к экипажу. У самой калитки я обернулся. Анна стояла на том же месте, не обернувшись мне вслед. Только плечи ее чуть поникли и, кажется, вздрагивали. Приехав в усадьбу Спиридоновых, я с удивлением обнаружил, что входная дверь распахнута настежь. Это настораживало. Только теперь я сообразил, что отправился к Спиридоновым в наемном экипаже и даже городового с собой не взял. Так что я сунул извозчику монету сверх платы и попросил его прислать сюда кого-нибудь из полиции. Не то чтобы я ожидал, что детишки окажут мне серьезное сопротивление, но ведь есть еще их несдержанный дядюшка. Да и вообще, неспокойно мне было как-то. Я осторожно вошел в дом и окликнул хозяев. Ответом мне была полная тишина. Куда они все подевались? Не в Париж же сбежали, в самом деле? Дверь одной из комнат вдруг распахнулась, как от внезапного сквозняка. Так бывает иногда, когда в комнате открывают окно. Достав на всякий случай револьвер, я осторожно заглянул в комнату. Она была пуста, и окно оказалось и в самом деле распахнутым настежь. Судя по знакомому мне уже графинчику, комната принадлежала Дмитрию Спиридонову, который только что покинул ее через окно, услышав мой голос. Внезапно в коридоре послышались шаги, а затем голос Кости произнес: — Слушай, успокойся, у него нет никаких улик, одни догадки. — Думаешь, он отвяжется? — спросила Вика. — Ну конечно, — утешил ее брат, — все хорошо будет, как раньше. — Что же теперь будет? — спросила она со страхом. — Все обойдется, — продолжил утешать ее Костя, — этот фараон ничего не знает. Нет у него доказательств. — Да он все знает! — продолжала переживать девушка. — Он же прямо меня спросил, кто из нас ударил ее по голове. Мне надоело подслушивать и я уронил нож, лежащий на столе, постаравшись сделать это так, чтобы он загремел погромче. А сам опустился на стул и стал ждать их появления. Ждать долго не пришлось, через минуту Вика радостно вбежала в комнату и резко остановилась, глядя на меня с испугом. — Что Вы здесь делаете? — спросила она. Костя отстал от сестры лишь на мгновение. — Вы? — спросил он изумленно. — А кого Вы ждали? — поинтересовался я. Они не ответили, потупившись. Приказав им следовать за мной, я направился в гостиную и распахнул шкаф. Он был абсолютно пуст и явно тщательно вымыт. — Почему шкаф пустой? — спросил я двойняшек, с ужасом следящих за моими действиями. — Вы не имеете права здесь находиться и допрашивать нас без дяди, — заявил Костя. — А где он, Ваш дядя? — поинтересовался я. — Его нет дома, — с вызовом ответил юноша. — Он только что сбежал от меня через окно из дома, — сообщил я ему. — Почему? — Вам показалось, — потупился Костя. — Его нет дома. — Советую Вам говорить правду, — обратился я к обоим одновременно. — Убийство расследуем. Я повторяюсь, что было в этом шкафу? — Одежда, — с вызовом сказала Вика, — моль завелась, и ее убрали. — И хорошенько вымыли пол, — добавил я с долей сарказма в голосе. — Я больше Вам ничего не скажу, — выпалила она. И добавила, обращаясь к брату: — И ты молчи! — На одной из фотографий господина Голубева видно, — рассказал я им, — что из этого шкафа торчит кисть женской руки. — Покажите! — дерзко ответил Костя. — Фотография в отделении, — ответил я, — когда придет время, увидите. Надеюсь только, что Коробейников и впрямь найдет снимок там, где я предполагал. Иначе мне будет весьма нелегко что-либо доказать. — Это что-то из Эдгара По, — воодушевленная смелостью брата улыбнулась Вика. — А Вы читали Эдгара По? — Читал, — ответил я, игнорируя ее браваду. — Вы задержаны по подозрению в двух убийствах. Они переглянулись с испугом, только теперь, видимо, понимая, что я не отстану, и все это очень серьезно. — В двух? — спросил Костя. — В двух, — подтвердил я, — господин Голубев шантажировал Вас, поэтому Вы убили его вечером того же дня. — Без дяди мы никуда не поедем, — заявил он мне. Я вздохнул. Их упрямство начинало меня утомлять. — Собирайтесь, — велел я, — или мне городовых позвать? Они собрались довольно быстро. Но едва мы вышли на крыльцо, как прозвучал выстрел, и я услышал, как пуля свистнула мимо моей головы. Быстро загнав двойняшек обратно в дом, я встал за колонной и навскидку выстрелил примерно туда, откуда, как мне показалось, стреляли. На звук выстрела из-за угла неожиданно выбежал Коробейников, уже с приготовленным револьвером в руке. — Кто стрелял, Яков Платоныч? — спросил он, пристраиваясь за колонну с другой стороны. — Не знаю, кто стрелял, — ответил я ему, направляясь к лесу. Судя по тому, что больше выстрелов не было, либо у убийцы был всего лишь один патрон, либо он передумал и теперь улепетывал через лес. И следовало поторопиться, если мы хотим его поймать. В лесу и в самом деле кто-то был и пытался сбежать. Но мы с Коробейниковым были быстрее, а кроме того, нас было двое. Так что Антон Андреич отвлек внимание беглеца, а я просто подошел к нему тихонечко и навел на него револьвер. — Кто такой? — спросил я задержанного. Судя по тому, что он вряд ли был сильно старше Кости и Вики, это и был тот самый Иван, который якобы пребывал в Петербурге. — Кунгуров, — ответил он, глядя на направленное на него оружие с некоторым ужасом. Как в меня стрелять, так он не испугался! При обыске оружия у Кунгурова не оказалось, а искать револьвер по лесу мне не хотелось. Позже городовых отправлю. Мы препроводили задержанного на крыльцо, где уже ждали двойняшки. — Вот он, Ваш друг Кунгуров, — сказал я им. Кунгуров поднялся на крыльцо и встал рядом с Викой. Она немедленно взяла его за руку. — Яков Платоныч, — привлек мое внимание Коробейников, протягивая мне фотокарточку. — Нашел, рука в шкафу. Я взглянул на снимок. Да, все именно так, как и описывала Анна Викторовна. Дверца шкафа чуть приоткрыта, и из него высовывается кисть женской руки. Вот и доказательство, которого мне так не хватало. Приехав в управление, я принялся за допрос троицы юнцов. Допрашивать приходилось по очереди, а учитывая их упрямство, процедура получилась долгая и утомительная. Все как один отрицали свою причастность к убийству Елены, а Кунгуров заодно отрицал и то, что он в меня стрелял. Утверждал, что в лесу был кто-то еще, кого он не видел. Кстати, выяснилось, что через окно из дома убежал именно Иван. А где же тогда Дмитрий Спиридонов? Почему он до сих пор не стоит на пороге моего кабинета, с адвокатом? Отчаявшись чего-то добиться от этой троицы, я отправил их ночевать в камеры, и сам направился домой, отпустив Коробейникова. Долгий день, полный переживаний и выстрелов, меня изрядно утомил. А ведь еще ночь впереди. И сны.***
Утром следующего дня господин Трегубов поинтересовался, как движется расследование. Я объяснил ему суть дела и показал фотографию с рукой. — А Вы уверены, — спросил Николай Васильевич, разглядывая фотографию через лупу, — что это рука не какой-нибудь фотографический фокус. — Уверен, что впечатать руку с такой точностью в готовую фотографию практически невозможно, — ответил я ему. — Ну, Вам виднее, — согласился с моим авторитетом полицмейстер, — однако, признаний нет. — Нет, — сказал я, — но под тяжестью улик они сломаются. Собственно, я был уверен, что ночь, проведенная в камере, окажет должное воздействие, и сегодня упрямство моих подозреваемых значительно уменьшится. — А зачем же Кунгуров тогда стрелял в Вас? — спросил Трегубов. — Да я вообще не думаю, что это был Кунгуров, — изложил я выводы, сделанные мной ночью. — Нам нужно еще раз осмотреть место преступления. — Ну что ж, — вздохнул полицмейстер, — работайте. В этот момент дверь отворилась, и вошел припозднившийся Коробейников. — Доброе утро, господа! — радостно приветствовал он нас, сияя, как начищенный самовар. — Доброе утро! — Да нет, — накинулся на него Трегубов, — уж добрый день, господин Коробейников. Поздновато являетесь на службу! Моего помощника нужно было срочно спасать, и я немедленно перебил полицмейстера: — Нет-нет! Антон Андреич выполнял мое поручение. — Ну, это меняет дело, — немедленно успокоился Николай Васильевич, — работайте! И быстрым шагом покинул кабинет. — Благодарю, — с чувством сказал мне Коробейников. И снова улыбнулся. — Вы наследство получили или в лотерею выиграли? — поинтересовался я происхождением его столь радужного настроения. — Нет, нисколько! — воссиял улыбкой мой помощник. — Всего-навсего люблю свою работу! Но ярко вспыхнувшие уши рассказали мне об истинной причине его радости. Ох, и я даже догадывался, как эту радость зовут. Ну, тут я помочь ничем не могу, Антону Андреичу предстоит грустный урок. Впрочем, все проходят через подобное. И все выживают. — Тогда поехали, — сказал я ему. Приехав к дому Спиридоновых, мы определили по следу от пули, откуда примерно в меня стреляли, и отправились в лес поискать следы. Нынче, будучи в более спокойном состоянии и не отвлеченные Кунгуровым, мы довольно быстро нашли место, с которого был произведен выстрел. Там лежала гильза от охотничьего ружья. Там же обнаружилась и кровь. Стало быть, я все же попал в стрелка и ранил его, причем, судя по обилию крови, достаточно серьезно. Мы прошли по кровавому следу. Он закончился неподалеку, на месте, где земля была изрыта конскими копытами. Похоже, что пока мы гонялись по лесу за Кунгуровым, раненый мною стрелок сел на лошадь и был таков. В лесу нам делать было больше нечего, и мы вернулись в дом, надеясь обнаружить там какие-нибудь улики. — Сюда двойняшки спрятали тело Спиридоновой, — сказал я, показывая Коробейникову шкаф — И было у них на это всего несколько секунд, так как в дверях уже стоял фотограф с женой. — Фотографа отменить они уже не могли, — задумчиво произнес Антон Андреич. — Кого-то из них посетила блестящая идея, — продолжил я рассуждать, — использовать фотографа, как алиби. Они точно знали, что время будет установлено, и оно совпадет со временем фотографирования. — А Кунгуров отсутствует на фотографии, — продолжил мою мысль Коробейников, — следовательно, алиби у него нет. — Но по их легенде он уехал в Петербург, — сказал я, — только прятали они его здесь. — Но ведь он вполне мог убить Спиридонову, — предположил Антон Андреич. — Получается так, — вздохнул я. — Неясно одно, — сказал мой помощник, — кто стрелял в Вас. — Ну, я не знаю, — ответил я резко, раздражённый уже бесконечными неувязками этого дела. — Раненого нужно искать. Я не удивлюсь, если им окажется дядюшка двойняшек. Хлопнула входная дверь, кто-то зашел в дом. Мы с Коробейниковым, достав оружие, встали по обе стороны двери. Дверь медленно отворилась, и в комнату осторожно заглянула Анна Викторовна. Я аж вздрогнул! Что она здесь делает? Меня тут чуть не пристрелили вчера, между прочим! Увидев направленный на нее пистолет Коробейникова, Анна вскрикнула в испуге. — Анна Викторовна! — спросил я ее, стараясь, чтоб мой голос все-таки не прозвучал сердито. — Ну, Вы здесь зачем? — Я пригласил Анну Викторовну, — вступился Антон Андреич, не позволяя ей ответить. — Пригласили? — уж с ним я сдерживаться не собирался. — Пригласил, — подтвердил Коробейников. — Я считаю, что она может нам помочь. — А Вы не считаете, — спросил я сдавленным от ярости голосом, — что Вы подвергаете ее опасности? — Подождите, — вмешалась Анна, — я сама вызвалась помочь. Скажите мне только имя убитой. — Елена Спиридонова, — ответил я резко, еще не справившись с эмоциями. — Елена Спиридонова, — послушно повторила Анна Викторовна. — А можно я побуду здесь несколько минут одна? — Разумеется, — ответил Коробейников, хотя вопрос был адресован вовсе не ему. Что-то он много стал себе позволять в последнее время. То, что он со мной спорит, я воспринимаю даже с одобрением, как признак его растущей самостоятельности. Но действовать через мою голову я ему не позволю. Да еще как действовать! Он что, забыл, что тут вооруженный убийца в лесу? Как он посмел подвергнуть Анну такой опасности?! Как он вообще посмел договариваться с ней, не поставив меня в известность?! Мы вышли на крыльцо. Антон Андреич посматривал на меня с опаской, ожидая разноса. Ну нет, только не сейчас. За этот проступок я, дорогой мой помощник, сполна выдам Вам позже, когда рядом не будет сердобольных защитниц, готовых меня остановить. А пока помучайтесь-ка неизвестностью, тоже отличное для Вас наказание! — Спиридонов в меня стрелял, — сказал я ему, — и он ранен. В больницах нужно искать. — И необходимо проверить частных врачей, — добавил Коробейников, — Наверняка он к кому-то обращался. — Вот этим позже и займитесь, — велел я ему. Внезапно дверь распахнулась, и на крыльцо выбежала насмерть перепуганная Анна Викторовна. — Там кто-то есть, — сказала она, показывая вглубь коридора. — Я что-то слышала. Мы с Коробейниковым бросились в дом, на бегу выхватывая револьверы. Осматривая комнату за комнатой, мы довольно быстро нашли ту, в которой спрятался Спиридонов. — Спиридонов, полиция, — крикнул я, — без глупостей. Он не ответил, и я решил рискнуть и войти. Дмитрий Спиридонов сидел на кровати, и с первого взгляда было видно, что глупостей от него ожидать не приходится. Он и сидел-то с трудом, привалившись к подушке. Вся постель была в крови. Рану на животе он прижимал рукой, и видно было, что она причиняет ему невыносимую боль. Если бы он попал к врачу сразу после ранения, его наверняка бы спасли. А теперь, я ясно это видел, шансы его были не велики. — Сдаюсь, — сказал он, тяжело дыша, — врач мне нужен. — Это вы убили Голубева? — спросил я его. Он молчал, только стонал. — Да можете не отвечать, — сказал я ему, — Ваш племянник во всем признался, он за все и ответит. — Да, это я, — выдавил Спиридонов, — Костя пришел ко мне и стал просить денег, серьезную сумму. Я начал расспрашивать его, и он все мне рассказал. — И поэтому Вы вечером пришли к фотографу домой, — продолжил я, — и убили его. — Да, — сказал он снова, — это я. Я пришел просто поговорить. А он стал вести себя вызывающе. И опять начал шантажировать. — Врача сюда везите, — велел я Коробейникову. — Может быть, его в больницу? — предложил он. — Можем не довезти, — сказал я. — Врача сюда, пусть он здесь решает. Коробейников вышел едва не бегом. Я присел рядом со Спиридоновым, рассмотрел подробнее, куда он ранен. Дела были явно плохи, очень. Видимо, началось заражение. Да и крови он потерял преизрядно. — Рана нешуточная, — сказал я ему встревожено. — Да, — согласился он, трудно дыша. — Вы зачем в меня стреляли? — спросил я. — Смотрю, Вы племянников выводите, — проговорил он с трудом. — А у меня ружье под рукой, с охоты вернулся. Вот и подумал: вот и решение всех вопросов. — Если бы я имел привычку решать так вопросы, я бы должен был бы Вас сейчас подушкой придушить? — спросил я с досадою. У него почти нет шансов. И скорее всего, он умрет. А его смерть останется на моей совести. И совершенно не важно, хотел ли я убивать его. Даже то неважно, что, обратись он к врачу вчера, и, скорее всего, остался бы жив. Он умрет, и я буду помнить его, как еще одного человека, убитого мной. Это не встревожит мой сон, но помнить я буду. А ведь все могло быть иначе, приди он в управление с заявлением о том, что Голубев его шантажирует. Но он хотел помочь племяннику избежать наказания за убийство мачехи. И поэтому убил Голубева. И сам теперь умрет. А Костя все равно ответит за убийство Елены. Все еще досадуя на несовершенство мироздания, позволяющее существовать людской глупости, я вышел на крыльцо посмотреть, не вернулся ли Коробейников. И остановился в изумлении. На крылечке, подперев подбородок рукой, сидела Анна Викторовна и любовалась погожим днем. А я почему-то думал, что она вернулась в город вместе с моим помощником. А она сидит здесь, будто ждет чего-то. Мне хотелось думать, что меня. И вся досада от несовершенства мироздания немедленно покинула меня при виде этой спокойной и такой уютной картины. Я осторожно присел с ней рядом на ступеньку. Анна не пошевелилась, даже головы в мою сторону не повернула, делая вид, что вовсе меня не замечает. Снова сердится? — Искали его по всему городу, а он, оказывается, здесь, — сказал я, чтобы хоть как-то начать разговор, не позволяя повиснуть неловкому молчанию. — Это он убил Голубева. — А я видела какую-то даму, — ответила Анна Викторовна. — Она кричала на девушку, и за ту вступился юноша. Он толкнул даму, и она головой ударилась. Ну, вот и окончательная ясность в этой истории. — Почему же они это скрыли, идиоты молодые?! — сказал я с досадой. Снова глупость, приведшая к страшным последствиям. Всего лишь человеческая глупость, а люди умерли. — Я не знаю, — покачала головой Анна Викторовна в ответ на этот мой риторический вопрос. — Можно, я домой пойду? — спросила она меня, будто в моей власти было ее удерживать. — Я здесь закончу и Вас провожу, — ответил я, раз уж мне предоставили выбор. — Ладно, сама дойду, — вздохнула Анна и, подперев щеку ладошкой, вновь залюбовалась пейзажем. Уйти, между тем, она даже не попыталась. И не казалась мне ни обиженной, ни рассерженной. Было очень хорошо, приятно и спокойно сидеть вот так рядышком на крылечке и любоваться природой. Я осторожно пересел ближе, так, чтобы мы соприкасались плечами. Стало еще уютнее. Анна не отодвинулась, продолжая смотреть вдаль. — Анна Викторовна, — сказал я тихо, — я Вам когда-нибудь все объясню. Она взглянула на меня, и в ее взгляде я не увидел обиды, лишь легкую досаду, может быть. — Ну, это Вы мне уже говорили, — вздохнула она и снова перевела взгляд на красоты природы. И снова не попыталась ни отодвинуться, ни уйти. Я усмехнулся про себя. Кажется, лучше всего нам удаются разговоры без слов. Так мы, по крайней мере, не ссоримся. Так мы и просидели рядышком на крыльце, наслаждаясь молчанием и покоем, пока не вернулся Коробейников, привезший доктора, и не поднялась суета. Вернувшись в управление, я приказал привести ко мне всех троих молодых идиотов, содержавшихся у нас. И, даже не пытаясь спрашивать, сам рассказал им, как было дело. А заодно рассказал, что их ждет теперь в результате их глупых поступков. — Что же Вы наделали? Зачем? — спрашивал я их в гневе. — Вы же невиновны! То есть, Вы были невиновны до того момента, пока не устроили все это. Ну объясните мне, зачем?! — А кто бы нам поверил, что все это было случайно? — спросил Костя. — Я! Я бы Вам поверил! — Да Вы первый нас подозревали, — сказала Вика. — Когда отец умер, мы пошли к Вам в полицию, — рассказал ее брат. — Мы приходили, потому что думали, что это мачеха его отравила. Полицмейстер сказал нам идти восвояси и оставить эти фантазии. И тут она убита. — Это я ее убил, нечаянно, — вступил в разговор молчавший дотоле Кунгуров. — Она так ужасно кричала. Я ведь всего лишь хотел защитить Вику от нее. — У нас была всего одна минута на размышления, — добавил Костя, — фотограф был уже на крыльце, и я подумал, что это хорошая возможность для алиби. — А фотографа мы не трогали, — продолжил он. — Да, он пришел с фотографией, и я обещал ему денег. — И бросились за деньгами к дяде? — спросил я. — А к кому еще? — спросил Костя. — Он обещал… — Нет! — воскликнула Вика, уже осознавшая, к чему я веду. — Этого не может быть! — Он пообещал Вам деньги, — сказал я, — а вечером пошел к фотографу, и… — Нет, дядя не мог! — перебил меня Костя испуганно. — Мог, — огорчил я его. Последовала пауза. Видимо, ребята осознавали, что натворили, во всей полноте. Я не вмешивался, давая им время подумать. — Господин следователь, — обратился вдруг ко мне Костя, — мы с Иваном возьмем всю вину на себя. Но, пожалуйста, отпустите Вику. Кунгуров кивнул, подтверждая, что согласен с этим решением. Я задумался. В этой истории и так довольно пострадавших. Двое мертвы, еще один, скорее всего, умрет тоже. И у этих молодых людей жизнь будет сломана. В моих силах позволить им спасти хоть что-то. Я не стану мешать. — Евграшин, — позвал я, — проводи барышню. Вика вышла в сопровождении городового, а Костя и Иван смотрели на меня с ожиданием. — Это возможно, но все зависит от Вас, — очень серьезно сказал я им. — Ваши показания должны быть убедительны и согласованны. — Запишите в протоколе, — произнес Кунгуров решительно, — это я толкнул Елену. — А потом мы вдвоем отвезли ее в овраг, — не менее решительно прибавил Костя, — но только вдвоем. Что ж, так тому и быть. Я позволю этим юношам исправить хоть что-то, скрыв часть правды от всех на свете. И Бог мне судья. Но даже и при таком раскладе, при подписанном чистосердечном признании им придется очень нелегко на суде. Хороший адвокат мог бы помочь, и такой адвокат был мне известен. Но обратиться к Виктору Миронову напрямую я не мог. Да и боялся я, грешным делом, что из-за враждебности ко мне он откажется от этого дела. Поэтому я послал Анне Викторовне записку с просьбой о встрече в парке, рассчитывая, что она донесет до отца мою просьбу так, чтобы он не мог отказать. И — да, я осознавал, что пользуюсь этим поводом, ища предлог для еще одной встречи с ней. Но и отказать себе в этом не мог. Сегодняшний день был сырым и туманным и вовсе не напоминал вчерашний, солнечный, когда мы сидели в молчании на крыльце. И Анна Викторовна в строгом платье, в шляпке с элегантной вуалью, была сегодня совсем иной. Прекрасной, женственной, неприступной. Впрочем, ее улыбка говорила, что она рада видеть меня сегодня. — Анна Викторовна, — поднялся я ей навстречу. — Спасибо, что нашли время. Она протянула мне руку, и я с нежностью коснулся губами ее запястья. Бог ты мой, как же она прекрасна! — У Вас что-то важное? — спросила Анна, и я понял, что снова просто молчу, любуясь ею. — У меня, собственно, дело к Вашему батюшке, — сказал я ей. — Я, по известным Вам причинам, не могу непосредственно к нему обратиться, поэтому прошу помочь. Анна Викторовна отошла и даже отвернулась от меня, будто смущенная моими словами. Я сделал шаг к ней, пытаясь заглянуть в лицо. Что ее так смутило? — Да, — кивнула Анна, вновь обернувшись ко мне. Она была явно взволнованна и смущена, а я не понимал, в чем дело. Поэтому, чтобы не смущать ее еще сильнее, постарался побыстрее перейти к делу. — Спиридоновым нужен адвокат, — сказал я, — хороший адвокат. Я сам бы предложил это дело Виктору Ивановичу, если бы не ссора. Так что посодействуйте. — Да, — кивнула Анна Викторовна, улыбаясь какой-то странной, будто разочарованной улыбкой, — конечно, я передам ему Вашу просьбу, и думаю, что он возьмется за это дело. — Благодарю, — ответил я. — Так Вы Спиридоновым сочувствуете? — спросила Анна с насмешкой в голосе. — Признаться честно, да, — ответил я, не понимая, почему это показалось ей забавным. — Молодые люди и вся жизнь впереди, а здесь такое дело… Девушку особенно жалко. — Ах, Вам девушку жалко? — сказала Анна Викторовна с иронией. — Но как же, она же врала, она же скрывала улики, препятствовала следствию! Она виновна! — Нелепый, трагический случай, — попытался объяснить я, — испугалась, растерялась. — Хотела избежать наказания, — продолжила за меня Анна. — Вижу, Вы сегодня необычно суровы, — сказал я изумленно. — Зато Вы непривычно прекраснодушны, — ответила Анна Викторовна с возмущением и обидой в голосе. — Нет, Вы мне скажите, а с чего вдруг такое покровительство молодым девушкам? И почему меня Вы так не баловали? — Это несправедливо, — сказал я ей. — Ну чем? — спросила Анна со слезами в голосе, делая шаг мне навстречу. — Ну чем она заслужила такое покровительство? — Да почему Вы сегодня так воинственны? — спросил я с изумлением. Анна Викторовна посмотрела на меня пристально. Видно было, что ей очень хочется мне что-то сказать, и вряд ли ее речь будет дружелюбной. Чем-то мое заступничество за Спиридоновых рассердило ее не на шутку. Но все же она не стала продолжать ссору и лишь прикусила губы, чтобы, по-видимому, не дать вырваться словам. Повернулась, собираясь уйти, но, как обычно, сделав три шага, остановилась. — Вашу просьбу я отцу конечно же передам, — сказала Анна совсем другим тоном, уже полностью овладев собой. Вот теперь все. Она повернулась и быстро пошла по аллее прочь от меня, даже не попрощавшись. — До свидания, Анна Викторовна, — произнес я тихо, задумчиво глядя ей вслед. Она уходила, не оглядываясь, самая прекрасная, самая любимая и самая непонятная женщина на свете. Я снова обидел ее, кажется. И снова не понял, чем именно. Но глядя ей вслед, я дал себе слово, что обязательно, во что бы то ни стало, я научусь ее понимать, чтобы никогда и ни чем не обижать больше. И возможно, со временем мы даже научимся разговаривать не только об убийствах и не ссориться при этом. Все возможно, было бы желание. А уж его у меня достаточно.