Яков. Воспоминания.

***

      То дело запомнилось мне на всю жизнь, и вряд ли я когда-либо смогу его забыть. Никогда до этого дня мне не пришлось переживать такого ужаса. И никогда — такого счастья. Впрочем, если уж вспоминать, то лучше по порядку.       Известие о мертвеце, найденном в беседке сада адвоката Миронова, поступило в управление утром, едва я успел войти в кабинет. Также городовой передал мне лично записку от Виктора Миронова, в которой тот просил меня прибыть к ним как можно скорее, не медля ни минуты. Разумеется, труп в их саду в любом случае обязывал меня прибыть, а Виктора Ивановича смириться с моим присутствием. Но он счел необходимым известить меня о том, что мое отлучение от дома Мироновых он считает оконченным. По всей видимости, адвокат Миронов не считал себя вправе просить о помощи человека, которому отказал от дома. В других обстоятельствах подобное сообщение порадовало бы меня, но сейчас я лишь сильнее встревожился. И, как оказалось, не без оснований.       Когда мы прибыли, городовой проводил нас в беседку, где найдено было тело. Здесь нас ожидали Виктор и Петр Мироновы, бледные и чрезвычайно мрачные даже для такой ситуации. Виктор Иванович, не тратя времени на приветствия и вступления, подал мне письмо.       — Это лежало под его рукой, — сказал он, кивнув на труп.       Голос его слушался с трудом, и я как-то некстати вспомнил, что у адвоката Миронова больное сердце.       Я раскрыл письмо, прочел и похолодел.       «Анна, — гласило написанное, — Вы ошибка мироздания. Вас не должно быть. Живые не должны говорить с мертвыми. Это противно Формуле Создателя, описывающей всю вселенную. Формула не предусматривает Вашего существования. Ошибки надо исправлять. Я убью Вас, так же, как и этого отступника. Демиург».       Мне потребовалось некоторое время, чтобы овладеть собой и подавить панику. Я перечитал письмо еще раз, изо всех сил заставляя рассматривать его как улику и ничего более. Кажется, помогло.       — И вы, господа, ничего не слышали? — обратился я к братьям Мироновым, смотрящим на меня с ожиданием,       — Нет, ничего, — покачал головой Виктор Иванович.       Я еще раз внимательно оглядел тело, но ничего, не увиденного мной ранее не заметил.       — Карманы осмотрели? — спросил я Евграшина.       — Так точно, Ваше Высокоблагородие! — вытянулся передо мной городовой. — Ничего.       — Похоже, что приезжий, — сказал я, снова взглянув на покойника.       — Почему Вы так думаете? — спросил Петр Миронов.       — Человек явно не бедный, — пояснил я ход моих мыслей, — да и возраст такой, что он должен иметь семью и дело свое. Убит приблизительно вчера вечером, но заявлений на пропажу не поступало. Значит, выходит, что приезжий.       Мироновы слушали меня с напряженным вниманием, но комментировать мои выводы не стали, соглашаясь молчанием.       — Вы как напечатаете карточки, отдайте их Антону Андреичу, — велел я фотографу, — пусть найдет мне, где квартировал этот приезжий.       — Сейчас же займусь, — кивнул он.       Ну, на него можно положиться. Он работал у нас недавно, с тех пор, как я убедил Трегубова, что фотографией должен заниматься профессионал, а следователям и своей работы хватает, но успел зарекомендовать себя лучшим образом.       Евграшину я велел осмотреть сад на предмет орудия убийства. Плохо то, что я пока не представлял, что это могло быть. Уж больно рана странная. Доктор, разумеется, скажет точнее, но это будет позже. А ждать я не мог. Так что, пусть пока городовые ищут все подряд, а я посмотрю, что найдут.       В общем-то, я понимал, конечно, что действия мои несколько беспорядочны. Страх не отпускал меня ни на минуту, мешая работать. Изо всех сил я старался делать вид, что спокоен и уверен. Но это была игра на публику. На самом деле я был в ужасе, почти не мог думать от страха. И единственное, что мне сейчас хотелось сделать, так это схватить Анну в охапку и не выпускать. Только так я мог быть уверен, что она в безопасности.       Но, к сожалению, ничего подобного я позволить себе не мог. А значит, я просто должен найти того, кто ей угрожает, и обезвредить его — любым способом. А для этого мне требуется работать. И как можно быстрее. А еще взять себя в руки. Потому что я ничего не смогу, пока не начну думать.       И все же я должен был увидеть ее, просто убедиться в том, что она в порядке. И попытаться ее уговорить не противиться хотя бы в этот раз моим попыткам обеспечить ее безопасность. Поэтому, оставив братьев Мироновых наблюдать за работой полиции, я направился к дому, где на террасе стояла Анна. Она так и пробыла там все время, пока я работал. К беседке не подходила, но и не уходила в дом. Я знал, что она ждет меня, ждет, что я подойду к ней. Собственно, я все равно в данной ситуации был бы обязан с нею поговорить о деле. Но я шел к ней не для этого. И Анна меня не потому ждала, я точно это знал. Ей нужно было, чтобы я утешил и успокоил ее, чтобы защитил, как защищал всегда и от всего. Вот только справлюсь ли я на этот раз? Да справлюсь, разумеется, что за сомнения. Никому, ни одному мерзавцу на свете я не позволю прикоснуться к ней, причинить ей вред. А сейчас я все сделаю, чтобы утешить и успокоить ее, как бы ни было страшно мне самому.       — Анна Викторовна, — позвал я осторожно.       Она обернулся ко мне. На лице ее была растерянность, и страх в глазах. Но характер, так восхитивший меня когда-то, при самом первом нашем разговоре, остался при ней. Анна держала себя в руках крепко и не собиралась никак демонстрировать свой испуг. Меня всегда восхищало ее самообладание, я уважал ее за это безмерно.       — Вам знаком этот человек, убитый? — спросил я, решив, что лучше побыстрее закончить с деловыми расспросами.       — Нет, — ответила она. — Я его в первый раз вижу.       Лишь сдавленный голос выдавал, в каком потрясении она пребывает.       — Письмо адресовано Вам, — заметил я.       — Но это же не значит, что убит автор письма? — сказала Анна Викторовна, делая глоток чаю, чтобы справиться с волнением.       — Автор письма — убийца, — ответил я ей. — А Вы понимаете, о чем в нем идет речь?       — Не больше, чем Вы, — сказала она, бросая встревоженный взгляд на беседку, где по-прежнему сидел в кресле таинственный мертвец. — Мне показалось, что автор ученый, ведь речь о какой-то формуле идет.       — Судя по тексту, он фанатик, маньяк какой-то формулы, — произнес я очень осторожно, не зная, как одновременно предостеречь ее и не напугать еще сильнее. — Он называет убитого отступником. А может, он пришел, чтобы вас предупредить, а убийца не допустил этого?       Анна смотрела прямо перед собой, пытаясь согреть о чашку пальцы. Я даже глазами чувствовал, что ее руки похолодели от страха. Мне больше всего на свете хотелось сейчас согреть эти руки.       — Вам нужно уехать, — сказал я почти непроизвольно.       Я просто не смогу спокойно работать, если не буду уверен, что она в безопасности. Все мое существо требовало спрятать ее как можно дальше, чтобы ей ничего не грозило.       — Уехать? — удивилась Анна Викторовна. — Куда?       — Не знаю, — ответил я, — куда-нибудь к родственникам.       — Нет! — ответила она, в волнении поднимаясь со стула. — Если он меня здесь нашел, он меня может где угодно найти.       Боже мой, а ведь она права! Убийца может последовать за ней, а я останусь искать его в Затонске и не смогу ее защитить!       — Вероятно, Вы правы, — согласился я. — Но я вас прошу, не выходите из дома, и я приставлю к дому охрану.       — Да, — кивнула послушно Анна Викторовна, — спасибо.       Это было для меня, я увидел это в ее глазах. Анна понимала, как мне важно сейчас знать, что ей ничего не грозит. Именно поэтому и не стала спорить.       Но то, что она даже не попыталась возразить, возмутиться тем, что я, во имя ее безопасности, только что фактически посадил ее под домашний арест, говорило также и о том, как сильно ей страшно.       Что ж, единственное, что я мог и должен был сделать сейчас для нее, это как можно скорее поймать этого сумасшедшего маньяка. Так что я просто повернулся и отправился работать, даже не попрощавшись.       — Вот посмотрите, — приподнял доктор Милц простыню над покойным, — рваная рана, горло перерезано стеклом. Скорее всего, это так называемая «розочка». Кстати, в пользу этой версии, — добавил доктор, — говорит найденный мною в ране вот такой осколок.       Я внимательно рассмотрел маленький осколок стекла, протянутый мне доктором. Похоже на то, что орудием преступления была «розочка» из бутылки зеленого стекла. Ничего подобного близ тела найдено не было.       — Значит, убийца пришел на место преступления без инструмента и вынужден был импровизировать, — сказал я.       — Ну, похоже, так, — согласился доктор Милц.       — Ну, было бы абсурдно предположить, что он пришел туда с «розочкой», — продолжил я рассуждения, — то есть, у него под рукой была бутылка, и когда он решил убить, он сделал из нее «розочку».       Все вроде бы верно выстраивалось, кроме одного: письмо указывало на то, что убийство было спланировано. А «розочка» в качестве орудия убийства говорила прямо о противоположном.       — Но это спонтанное решение, — задумчиво произнес я.       — А это значит, что он пришел не убивать, — высказал предположение Александр Францевич.       — Ну, а зачем же он тогда пришел к дому Мироновых? — спросил я в растерянности, окончательно переставая понимать логику произошедшего.       — А я иначе поставлю вопрос, — строго сказал доктор Милц. — Зачем они оба туда пришли?       — К тому же, мы не нашли орудие убийства на месте преступления, — вздохнул я.       — Яков Платоныч, — сказал мне доктор, явно пытаясь меня утешить, — а может, Вы просто плохо искали?       Что ж, с ним нельзя не согласиться. Я сам вообще не искал. Искал Евграшин, но он тогда не знал, что именно ищет, и разбитую бутылку мог пропустить. Так что мне стоит отправиться обратно к Мироновым и попробовать поискать самому еще раз. Заодно буду уверен, что искал тщательно. И время убью. Заняться мне пока нечем, кроме как сидеть в управлении и строить необоснованные версии, пугая себя самого еще сильнее. В чем-то я даже завидовал Коробейникову, который бегал по городу, вызнавая личность убитого. Он хоть занят, и на сумасшедшие версии у него нет времени. Вот и мне следует чем-то заняться. И поиск орудия преступления вполне подойдет.       А еще, будучи у Мироновых, я имею шанс повидать Анну Викторовну. Может, ей будет не так страшно рядом со мной? Мне-то точно станет легче, если она будет рядом.       По пути меня нагнал Коробейников.       — Яков Платоныч, я все узнал, — выпалил он, пытаясь отдышаться после бега. — Убитый — Анненков Александр Васильевич, профессор математики.       — Вот как! — даже приостановился я, заинтересовавшись этими новостями. — Математики поспорили о мифической Формуле Создателя?       — Напрашивается вывод, — несколько неуверенно сказал Антон Андреич, — что убийца — математик?       — Никто другой не мог знать об этой Формуле, — пожал я плечами.       — Значит, надо искать математиков! — приободрился Коробейников, почувствовав почву под ногами.       — Ну так ищите, — велел я ему, — в меблированных комнатах, в гостиницы загляните и в дом терпимости. Никто не знает, чем математики шутят. Я у Мироновых.       Вернувшись на Царицынскую, я не стал беспокоить хозяев, а принялся за тщательные поиски в саду вокруг беседки. Впрочем, достаточно быстро я обнаружил, что один из обитателей дома проявляет к моим действиям любопытство. Петр Миронов наблюдал за моими поисками, почему-то старательно прячась за деревом.       — Да полноте, Петр Иваныч, — сказал ему я.       — Не помешаю? — смущенно спросил Миронов, перестав скрываться и подходя ближе.       — Нет, — вздохнул я.       — Вы что-то потеряли? — поинтересовался он, видя мои бесплодные поиски.       — Возможное орудие убийства, — ответил я ему.       — Ну, готов помочь в поисках, — сказал Петр Иванович, оглядываясь.       — Как угодно, — кивнул я ему.       Помощь мне, пожалуй, не помешает. Да и собеседник, наверное, тоже. Как, впрочем, и Петру Ивановичу. Вон он как подавлен. И даже, кажется, абсолютно трезв, что явно говорит о высшей степени обеспокоенности.       — Как Анна Викторовна? — спросил я его, зная точно, что в данном случае мой вопрос не вызовет возмущения.       Из всех старших Мироновых Петр Иванович был единственным, кто относился ко мне тепло и никогда не выступал против моих отношений с Анной.       — Держится, — ответил он со вздохом. — Вы же знаете, она эмоции лишний раз не проявляет.       — Я вас вот что попрошу, — сказал я, — Вы проследите, чтоб она из дому не выходила.       — А она уже ушла, — ответил Миронов.       — Куда? — не поверил я своим ушам.       — Ну, ее князь пригласил, — сообщил Петр Иванович. — Прошла садом, так что сторонний наблюдатель этого заметить никак не мог, а недоброжелатель будет думать, что она дома. А она тем временем совсем в другом месте, и, по-моему, это разумно.       — Князь придумал? — спросил я, сдерживая кипящие эмоции изо всех сил.       — Его идея, — согласно кивнул Петр Миронов.       Черт возьми, мне эта идея совершенно не нравилась. Но как я мог хоть кому-то объяснить, что в горящем доме безопаснее, чем рядом с Разумовским? Даже Анна не верила мне, когда речь заходила о князе. Вот и сейчас она предпочла его защиту, не доверившись оставленной мною охране.       — А удалось ли что-нибудь выяснить о личности убитого? — спросил Петр Иванович, отвлекая меня от неприятных размышлений.       — Профессор Петербургского университета, — ответил я.       — Что Вы говорите? — поразился Петр Иванович. — И как зовут?       — Анненков, — вздохнул я, — Александр Васильевич.       В какой-то степени это было разглашением материалов следствия. Но в данном случае я преследовал совершенно определенную цель. Мне вспомнилось, что Анна Викторовна всегда тоже первым делом выспрашивала у меня имя жертвы. Петр Миронов вроде бы тоже считается медиумом, хотя я был с самого начала нашего знакомства уверен, что он шарлатан. Но Анна наверняка хочет знать имя убитого. И поскольку я вряд ли увижу ее скоро, пока она остается в доме Разумовского, то буду надеяться, что Петр Иванович ей все передаст.       — Анненкова что-то не припоминаю, — задумчиво сказал Миронов, явно перебирая в голове своих знакомых из Петербурга.       При этом он наклонился и поднял горлышко от бутылки, намереваясь, кажется, забросить его куда-нибудь подальше.       — Петр Иваныч, подождите! — бросился я к нему.       Он замер со стекляшкой в руках, глядя на меня с недоумением. Я перенял у него горлышко, осмотрел внимательно. Да, типичная «розочка», какие часто используются в кабацких драках. И это наверняка наше орудие преступления, вон и кровь на стекле запеклась. Я принюхался. Алкоголем бутылка не пахла.       — Яков Платоныч, — сказал Миронов, явно гордясь своей находкой, — обращаю Ваше внимание, на то, что, вполне возможно, что именно этим предметом и было перерезано горло нашему профессору.       — Это греческий? — указал я ему на этикетку бутылки, не обращая внимания на его самодовольство.       — Это греческий, определенно и безо всяких сомнений, — согласился Петр Миронов. — Но я вот им не владею.       — Я тоже, — сказал я, упаковывая найденную улику и убирая ее в саквояж. — Благодарю за помощь, Петр Иванович.       — Всегда пожалуйста! — радушно улыбнулся Миронов-младший.       Славный он все-таки человек, искренний и добрый. Хоть и шарлатан, и порой без царя в голове. Но мне часто казалось, что свою искренность и детскую непосредственность Анна Викторовна унаследовала именно от него. Этим, наверное, и объяснялось то, что Петр Иванович был мне настолько симпатичен, что я прощал ему черты, которые в другом человеке вызвали бы у меня отторжение.       Доктор Милц, которому я принес свою, вернее, Петра Миронова находку, подошел к ее изучению со всей тщательностью. Долго осматривал, обнюхивал. Собирал пробы со стекла и с пробки и смешивал с различными веществами, пытаясь точно определить, что же было в этой бутылке до того, как она разбилась. Я молча ждал, стоя рядом, засунув руки в карманы, чтобы не видно было, что от нетерпения я уже кулаки сжимаю.       — Ну что там, доктор, — не выдержал я наконец. — Яд?       — Да нет, — задумчиво произнес Александр Францевич, — скорее наоборот. Очень похоже на отвар из трав, который используют при лечении больных почек.       — Да, кстати, — показал он мне снова орудие преступления, — этикетка на греческом языке — это бутылка из-под елея.       — Елея? — переспросил я. — Это же оливковое масло с добавками, его привозят в Россию из Греции.       — Правильно, — согласился Милц, — и используют в наших церквях во время богослужения.       Однако, какое у нас занятное орудие убийства: бутылка из-под церковного масла, заполненная лекарством. Можно ли найти что-либо более мирное? И нет ли в этом какого-либо знака, который можно прочитать, чтобы понять, о чем думал убийца.       Но в любом случае это ниточка к убийце. Ведь где-то он взял эту бутылку. А значит, можно найти, где.       Поблагодарив доктора Милца, я отправился в управление, но по дороге меня перехватил Коробейников, который как раз закончил свои совершенно безрезультатные поиски. Ни в приличных гостиницах, ни в меблирашках, ни даже в борделе не объявлялся ни один математик. Так что и здесь пока был тупик. Пытаясь вместе додуматься до чего-то путного, мы пошли по улице, привычно размышляя на ходу.       — Ну, допустим, некий маньяк, свихнувшийся на Формуле Создателя, прятался в саду у Мироновых, поджидал Анну Викторовну, — предположил я, — а здесь появился Анненков, и он убил его.       — А зачем поджидал? — встревоженно спросил Коробейников.       — Очевидно, чтобы предупредить Анну Викторовну об опасности, — ответил я.       — Но убийца — и без оружия? — недоумевал Антон Андреич.       — Ну, может он не хотел убивать его в тот день, — продолжил я строить предположения. — Хотел понаблюдать за Мироновыми, а здесь появился профессор.       — Безоружный, но с бутылочкой елея, — съязвил Коробейников. — Как-то это…       — А куда у нас поставляют елей? — спросил я его.       — В церкви и монастыри, — ответил Антон Андреич.       — Вот по церквям и пройдитесь, — велел я. — Надо узнать, кто разливает самодельное снадобье в бутылки из-под елея. А я в монастырь.       — В монастырях нередко находят приют странники, юродивые и прочие психически неустойчивые личности, — заметил мой помощник.       — Правильно мыслите, — похвалил я его.       И поймав извозчика, направился в монастырь.       В монастыре меня направили к келарю, отцу Артемию. Именно он, среди прочего, отвечал за прием и поселение паломников. Отец Артемий легко согласился ответить на мои вопросы, хоть я и не объяснял ему причину, по которой их задаю, а лишь представился.       — Каждому страждущему даем ночлег и пропитание, — сказал он в ответ на мой вопрос о паломниках.       — И сколько же у Вас постояльцев?       — Двадцать пять душ ночевали, — ответил отец Артемий, — но они все время меняются. Одни насовсем уходят, другие возвращаются на ночлег. Да и новые к вечеру подойдут.       — А как Вы их учитываете? — поинтересовался я.       — Как учитываем? — не понял он моего вопроса.       — Ну, может быть, есть какая-то книга учета постояльцев?       — Книга? — усмехнулся монах. — Да Господь с Вами. Никто и имен-то у них не спрашивает. Бог всех знает, все видит.       — Вне всякого сомнения, — согласился я несколько ошарашенно.       Мне, полицейскому, подобный порядок казался скорее хаосом и вызывал пугливое изумление.       — А скажите, — спросил я, не очень уже надеясь на ответ, — среди этих постояльцев часто сумасшедшие попадаются?       — Ну, это как посмотреть, — строго ответил отец Артемий, — кому сумасшедшие, а кому и Божьи люди.       — Ну, Божьи люди, — согласился я.       Как ни назови, важна лишь суть.       — Так все, почитай, — ответил монах.       Крайне содержательный разговор у нас получается. Отец Артемий будто бы на все вопросы мои отвечает, но в то же время я ведь абсолютно ничего у него так и не узнал.       — А никто из них не упоминал о Формуле Создателя? — спросил я уже от отчаяния.       Мне показалось в тот момент, что мой вопрос его насторожил. Но то, как он ответил, сбило меня с толку, и настороженность его я принял за гнев. О чем впоследствии сильно пожалел.       — Не слыхал такого, — строго ответил отец Артемий, — для Бога есть одна формула — молитва.       — Скажите, — я попробовал зайти с другой стороны, — а кто-нибудь из братьев, может быть, варит отвар для здоровья?       — Так как же, я варю, — охотно признал монах. — А что, и до полиции уже молва докатилась? А чем страдаете? — поинтересовался он у меня.       — Любопытство, — пожаловался я ему. — Частенько, знаете, сую нос в чужие дела. Может, есть у Вас какое средство от этой хвори?       — Молитва, сын мой, опять же молитва, — усмехнулся в усы монах. — А вот если, к примеру, почками страдаете…       Ну вот, наконец-то, и информация. Я уж и не надеялся.       — Скажите, а вчера кто-нибудь приходил за таким отваром? — спросил я его.       — Приходил вчера Божий человек, — подтвердил отец Артемий, — жаловался на почечные боли. Я дал отвар.       — В бутылке из-под елея? — спросил я, не веря самому себе.       Кажется, я все-таки нашел след убийцы!       — Ну да, — не стал отпираться монах, — Из Греции привозят. У нас много таких.       И он достал целую корзинку, наполненную пустыми бутылками, которые были явно родными сестрами той, ставшей орудием убийства.       — Прошлой ночью он здесь ночевал? — спросил я отца Артемия.       — Да вроде бы, — ответил он, — утром я его видел.       — Вечером придет?       — Да кто ж его знает?       — Помогите, отче, — решился я наконец, — окажите помощь следствию.       Стараясь не рассказать больше чем абсолютно необходимо, я объяснил отцу Артемию, что привело меня в монастырь. Рассказал про убийство и про разбитую бутылку из-под елея, единственную нашу к нему ниточку. Монах выслушал меня крайне серьезно и, хоть с некоторой неохотой, но помощь следствию оказать согласился. Вдвоем мы придумали приемлемый план, как спрятать моего наблюдателя от глаз преступника так, чтобы он мог при этом действовать, а не сидеть в засаде. Наблюдателем я сразу решил послать Коробейникова. У него были прекрасные способности к перевоплощению, и подобные маскарады доставляли ему радость. Кроме того, слишком важным делом была эта слежка, чтобы я мог поручить ее кому-либо, кроме моего самого доверенного помощника. Ну или разве что самому в засаду идти, но мне необходима полная свобода действий. Да и с подобным перевоплощением, боюсь, я бы не справился. Так что я немедля отправился в управление и велел Коробейникову лететь в монастырь и найти там отца Артемия. Монах обещал и с маскарадом помочь, и указать Антону Андреичу на того, кто покупал лекарство.       Между тем наступил вечер. Новых сведений по нашему делу так и не было, а заниматься чем-либо другим я был не в силах. Как не в силах был дольше строить бесплодные версии. Кроме того, меня буквально сжигало беспокойство за Анну Викторовну. Как она там, в доме Разумовского? Конечно, я знал, что Анна часто бывала у князя для того, чтобы общаться с Элис. Но совсем другое — оказаться запертой в его доме, не имея возможности оттуда уйти. При ее деятельной натуре домашнее заключение в любом случае трудно перенести. Уж лучше бы ей было оставаться дома, среди близких людей.       Ну и, желая быть уж совсем честным, вынужден признаться, что при мысли о том, что Анна общается с князем Разумовским, во мне просыпалась самая настоящая ревность, тем большая, что я всегда весьма болезненно реагировал на то, что Анна Викторовна не согласна была с моим мнением о князе. И вообще, находясь в состоянии непрерывного страха за нее, я нуждался в том, чтобы убедиться, что она в порядке. И — да, я просто соскучился. Я любил ее, нуждался в ней, хотел быть рядом, стремился к ней всем сердцем. И уже все меньше и меньше был способен себе в этом отказать.       Так что я покинул управление и направился к дому князя Разумовского. Сперва я даже пытался еще убедить себя в том, что просто иду к дому Мироновых. Ведь нужно же было проверить охрану, которую я сам же и выставил. Но, уже подходя к Царицынской, я перестал обманывать сам себя. Я пришел сюда, чтобы увидеться с Анной, и незачем придумывать какие-то еще причины.       Но это вовсе не значит, что я хотел видеть Разумовского. Так что я не стал заходить в дом, попросив лакея передать Анне Викторовне, что жду ее в саду. В ожидании я ходил туда–сюда перед входом, когда мне попалась на глаза клумба с цветами. Это был порыв, наверное. А может быть, мое ревнивое подсознание вспомнило поручика Шумского с его корзинкой. Но, как бы там ни было, я, не задумываясь, сорвал цветок. Обычный садовый цветок, да еще сорванный тайком с клумбы во дворе. Куда там ему до той корзинки! Сорвал — и сам тут же смутился своего жеста. Но было некогда идти на попятный — входная дверь уже отворилась, и на крыльцо вышла Анна Викторовна. Так что поздно было даже выбрасывать мою покражу, оставалось только спрятать руки за спиной.       Анна Викторовна вышла, явно взволнованная чем-то. Впрочем, что тут удивительного, в данной ситуации было бы странно, если бы она была спокойна.       — Яков Платоныч, Вы меня проведать? — спросила Анна, и я понял, что испугал ее своим визитом.       Полагаю, она решила, что у меня есть какие-то новости по делу и, возможно, боялась того, что эти новости окажутся неприятными. Мне следовало бы подумать об этом, довольно с нее уже треволнений, но я ни о чем не думал. Просто пришел, потому что истосковался, устал быть без нее. И вот — напугал.       — Простите, что потревожил, — вздохнул я.       — Ничего, — ответила Анна Викторовна с нежной улыбкой. — А почему Вы не войдете?       — Если честно, не хотел никого видеть, кроме вас, — ответил я с предельной искренностью. — Пришел проведать, как Вы.       — Хорошо, — успокоила она меня, — князь очень милый. И мои пришли меня навестить.       Я старательно напомнил себе, что давно зарекся спорить с нею на счет Разумовского. Когда-нибудь, когда я снова буду принадлежать самому себе и смогу наконец-то быть с нею откровенным, я расскажу ей все без утайки. Но это случится только тогда, когда в моих руках окажутся неопровержимые улики, в том числе и вины князя Разумовского. А до тех пор, пока мне нечем доказать свою правоту, я не допущу, чтобы князь стал причиной наших ссор.       Но все же мне было неприятно, что она решила укрыться у князя, предпочтя его моей защите. Неужели Анна Викторовна не верит, что я смог бы оберечь ее?       — А Вы действительно чувствуете себя здесь в безопасности? — спросил я, и сам услышал досаду, пробившуюся в моем голосе.       — Да знать бы, где она, эта безопасность, — вздохнула Анна.       — Это верно, — сказал я, думая в который раз о том, что сдерживало меня, не пускало к ней. И на том фоне неизвестный Демиург казался даже менее страшным. Простой убийца, пусть и фанатик. От него я легко смогу защитить ее. Но как мне защитить ее от тех, кто станет ей угрожать, пытаясь повлиять на меня, от тех, с кем я уже столько времени сражался, но пока что только проигрывал? Я не мог подвергнуть ее такой опасности. И не мог отказаться от нее. И казалось, сердце скоро не выдержит и разорвется от этой обреченности.       — А Вы выглядите усталым, — сказала вдруг Анна Викторовна с сочувствием.       — Наверное, да, — вздохнул я, и в самом деле ощущая смертельную усталость. — Весь день впустую.       Любой, кто нуждается в помощи и поддержке, может рассчитывать на сострадание Анны Мироновой. Разумеется, если я устал, мне просто необходима ее помощь! И Анна Викторовна тут же попыталась ее оказать, ну, хотя бы подав мне свежую идею.       — Знаете, что я думаю? — оживленно сказала она. — Я думаю, что Демиург, он такой же математик, как и Анненков.       — Вы тоже так думаете? — удивился я.       «Умная. Образованная. Красивая…» Самая удивительная и самая замечательная женщина во вселенной. Она не перестает меня удивлять. Снова мы с ней пришли к одному выводу. Вот только одного вывода мало.       — К сожалению, других математиков в городе не обнаружено, — вздохнул я.       — Завтра у князя будут два математика в гостях, из Петербурга и из Москвы, — поведала мне Анна Викторовна. — И, кстати, Анненкова ведь тоже князь пригласил!       Бог ты мой! Она и вправду помогла мне. То, что Анна Викторовна сообщила мне сейчас, было куда важнее, чем все сведения, которые мне удалось добыть за весь сегодняшний день. Но, в то же время, эти новости и встревожили меня чрезвычайно. Двое математиков, приезжающих к князю, были первыми подозреваемыми. И Анна будет с ними в одном доме? Ну нет, только не без меня! — Вот оно что, — сказал я обеспокоенно. — Я тоже завтра приду к князю, только Вы ему об этом не говорите. Пусть это для него будет сюрпризом.       — Ну опять Вы в чем-то князя подозреваете, — спросила Анна Викторовна с досадой.       — Вы из дома ночью не выходите, — попросил я, не желая снова говорить на сложную для нас тему.       — Хорошо, — с торжественной серьезностью пообещала Анна Викторовна, кивнув мне для полной убедительности.       Я не мог глаз отвести от нее, не мог насмотреться. Но разговор наш был окончен, и вот она повернулась, чтобы уйти.       Нет, пожалуйста, не сейчас! Я просто не могу снова не видеть ее.       И я осмелился — поймал ее руку и задержал в своей. Анна Викторовна обернулась ко мне с удивлением, но руки не отняла. Я коснулся губами ее пальцев, пытаясь каплей загасить пожар. И, все-таки решившись, чуть смущенно протянул ей несчастный цветок. Она взглянула на него с изумлением и взяла осторожно, будто он был хрустальный и мог рассыпаться. А потом взглянула мне в глаза.       Мы просто стояли молча и тонули в глазах друг друга, и где-то далеко-далеко, на грани сознания, снова шумел тот самый летний дождь.       А потом, как и должно было быть, мгновение, отпущенное нам, миновало. Никто не ворвался с криком, никто не вошел внезапно. Просто Анна Викторовна очень мягко забрала у меня свою руку, повернулась и пошла к дверям, одной рукой прижимая к груди красный цветок с клумбы.       Но, как бывало уже много-много раз, сделав пару шагов, она вдруг остановилась и вновь обернулась ко мне.       — Берегите себя, — попросила она меня ласково.       И я молча кивнул в ответ, чувствуя, как улыбаюсь счастливо, согретый ее нежностью, ее обо мне заботой.       Анна Викторовна повернулась и ушла в дом. А я пошел в управление.       Домой не пойду. Мало ли что произойдет ночью? Я должен быть готов.       Да и не усну я сегодня. Разве можно уснуть, если я иду по улице и улыбаюсь просто потому, что чувствую себя совершенно счастливым! И с чего я вообще взял, что устал? Нет, я вовсе не устал, просто мне ЕЕ не хватало.       А сейчас я сильнее всех на свете, и, кажется, у меня есть крылья.       Заснул я довольно быстро, хотя спать за рабочим столом было ужасно неудобно. Зато сны там снились чудесные.       Утром поступил вызов из дома князя Разумовского. Пропала Элис Лоуренс.       Вечером сиделка оставила ее в комнате, подготовив ко сну, а утром комната оказалась пуста. И как она ее покинула, было совершенно не понятно.       — Никаких следов взлома, — сказал я задумчиво, осмотрев окна, — и на дверях тоже.       — Я клянусь, в девять часов вечера она была в постели, — взволнованно сказала сиделка, — я проверила здесь все, как обычно: замки, окна, двери.       — Вчера вечером Вы дверь закрывали? — спросил я ее.       — Да, — ответила она, — как всегда.       — Как всегда? — переспросил я. — То есть, каждый вечер Вы проделываете одну и ту же операцию, отработанную до малейших мелочей и каждого движения?       — Это верно, — подтвердила сиделка. — Я могу хоть с закрытыми глазами, хоть во сне эти замки запирать.       — Вот-вот, во сне! — ухватился я за ее слова. — Может быть, все это вам просто приснилось?       — Как это? — не поняла она.       — Ну, витая в облаках, Вы прикрыли дверь, ушли, — пояснил я, — а подумали, что заперли замки. Вы же делаете это каждый день?       — Но ведь утром дверь была заперта! — возразила мне сиделка. — Я же не сумасшедшая?       — Ну, тогда я сумасшедший? — спросил я ее с раздражением. — Девушка исчезла из запертой комнаты!       — Я запирала! — со слезами в голосе воскликнула сиделка.       Вот только подтвердить этого никто не может. Так же, как некому подтвердить и тот факт, что утром дверь была заперта. Это только с ее слов известно. В этом случае Элис могла просто выйти и уйти из дома. Полагаю, что, если все так, мы быстро разыщем ее. Нужно будет послать предупреждение в больницу.       Собственно, не будь Элис Лоуренс той, кем была, на этой версии я бы и остановился. Но в данном случае следовало рассматривать и возможность похищения.       Я еще раз осмотрел комнату, прошел в ванну. За мной тут же последовали раздраженный князь и взволнованная Анна Викторовна. Она все время была здесь, еще до моего прихода, но ничем не пыталась привлечь моего внимания, видимо, боясь помешать мне работать. Я видел, что она расстроена до крайности, и надеялся, что смогу ее успокоить, как можно скорее обнаружив, куда же делась Элис.       — А у кого еще есть ключи? — спросил я.       — У доктора Милца и у меня, — ответил Разумовский, — больше ни у кого.       — Кто-то мог сделать копии?       В этот момент я заметил на полу в ванной крошечный пучок непонятных волос. Подняв его с пола, я осторожно упаковал эту единственную пока улику. Впрочем, возможно, это и не улика вовсе.       — Свои ключи я обычно храню в кабинете, в ящике, — поведал князь.       — А где они сейчас? — спросил я.       — Сейчас они здесь, — Разумовский в раздражении хлопнул по карману.       — Ясно, — сказал я ему, — думаю, у меня еще будут к Вам вопросы.       — В любое время, я к вашим услугам, — сдерживая раздражение, с предельной вежливостью ответил Кирилл Владимирович.       Мы покинули комнаты Элис. Анна Викторовна выходила последней, и я чуть задержался, желая с ней поговорить.       — Анна Викторовна, — обратился я к ней, — Вы ведь и раньше видели сны про Элис. Они даже помогли нам.       — Просто я обычно сны вижу только про м… — Анна прервалась, не в силах произнести страшное.       Голос ее дрожал, и слезы стояли в глазах.       — Нет-нет! Элис — она жива! — с горячностью продолжила говорить она, смахивая непокорную слезинку. — Я чувствую!       — Хорошо, — поспешил я ее успокоить, — хорошо, что она жива!       Но Анна, видимо, не в силах больше сдерживаться, вдруг разрыдалась, уткнувшись мне в плечо.       — Я ее найду! — пообещал ей я, пытаясь утешить, — я ее обязательно найду!       Но Анна Викторовна не слушала меня, плача горько и отчаянно, как обиженный ребенок. Я обнял ее, прижал к себе тихонечко, чуть баюкая, позволяя ей выплакаться. Ну что же мне сделать, что бы она не плакала?! У меня сердце сейчас разорвется, так она рыдает!       — Я найду ее, — снова произнес я. — Я Вам обещаю!       — Нет! Это я во всем виновата, — проговорила Анна сквозь слезы, подняв голову с моего плеча. — Это я! Из-за меня все!       — Да в чем Вы виноваты? — не мог понять я.       — Во всем, — ответила она, не прекращая плакать. — Я всем только зло приношу, даже бедной Элис!       — Да помилуйте, причем здесь Вы?! — изумился я.       — Я ошибка! — почти прошептала Анна Викторовна с отчаянием. — Меня не должно быть, понимаете?!       — Ну что за дикая идея? — спросил я как можно спокойнее, пытаясь и ей передать мою уверенность.       Я узнал фразу из письма Демиурга, разумеется. Тогда я не подумал, что Анна может всерьез проникнуться всеми этими бредовыми обвинениями, считая, что она испугалась просто за свою жизнь. Но ее страх и ее боль оказались глубже и сложнее. И когда я найду Демиурга, я заставлю его ответить за все, и за эти ее слезы тоже.       — Это он мне сказал, — сквозь слезы сказала Анна Викторовна. — Я не вписываюсь в Формулу Создателя, меня быть не должно!       — Ну кто Вам сказал? — возмутился я, нежно прижимая ее к себе.       — Этот Анненков! — пожаловалась Анна совсем по-детски. — Он такой гадкий, такой отвратительный!       И она снова с рыданиями спрятала лицо у меня на шее.       — Да не слушайте Вы его! — сказал я обнимая ее, прижимая к себе, утешая. — Вы самая-самая прекрасная и замечательная, лучшая часть этой вселенной. Вы всем нам нужны, — продолжал я, осторожно гладя ее по спине и борясь с желанием поцеловать локон на ее виске, — родителям, родным, мне…       Это вырвалось непроизвольно, потому что это и была самая что ни на есть правда. Истина, которую я так долго скрывал, что она, кажется, начала искать лазейки, чтобы просочиться наружу без моего ведома.       На мгновение я понадеялся, что за слезами Анна Викторовна не заметит вырвавшихся у меня слов. Но тут же почувствовал, что она замерла в моих объятиях и даже всхлипывать перестала.       — Что? — спросила она, заглядывая мне в глаза. — Что вы сейчас сказали?       — Что Вы всем нам нужны, — попытался я исправить свою оплошность.       — Нет! — настойчиво возразила Анна Викторовна. — Вы еще что-то сказали.       Я поднял руку и с нежной лаской поправил непокорный локон. Анна прикрыла глаза, не отстраняясь, и чуть подняла лицо. Губы ее были полуоткрыты. Она любила и ждала меня, и не оттолкнула бы, поцелуй я ее сейчас. Мне нужно было только чуть склонить голову — и стать абсолютно счастливым. И ее сделать счастливой, я знал это, чувствовал всем собой.       Вот только счастье наше не продлится долго в этом случае. И во имя любви к ней, я не имею права сделать этот шаг.       — Вы нужны всей вселенной, — сказал я, опуская руку.       Голубые глаза вновь наполнились слезами. Анна по-детски закусила губу и снова горько расплакалась. Только вот мои руки она теперь отстранила. Разумеется, не мне теперь ее утешать. Ведь это я заставил ее снова плакать.       Я сжал зубы так, что они едва не треснули, от злости на судьбу и на самого себя. Пойду-ка я Демиурга искать! Мне срочно требуется кого-нибудь убить, и он вполне подходит для этого!       Но вместо продолжения расследования смерти Анненкова, я решил сперва поговорить с доктором Милцем, у которого был еще один ключ от комнаты Элис. Доктор, проникнувшийся сочувствием к своей пациентке, был вне себя от известия о ее исчезновении.       — Ну вот куда? — вопрошал он меня, воздевая руки и в волнении расхаживая по кабинету. — Куда она могла деваться? Она же нездорова!       — Где Вы держите ключи от комнаты Элис? — спросил я устало.       — Они на связке, — ответил доктор, постепенно успокаиваясь.       — Кто-то мог сделать копии? — поинтересовался я.       — Нет, связка со мной всегда, — ответил Милц.       — Скажите, а в последнее время Вы не заметили ничего необычного в ее поведении?       — Самое необычное, — развел руками Александр Францевич, — это то, что она нездорова.       — Ну, в этом я не сомневаюсь, — успокоил я его. — Но не могла же она исчезнуть сама? Кто-то ей помог.       — Вы что? — возмутился доктор Милц. — Вы меня подозреваете? Полагаете, это я способствовал ее побегу?       — Так все-таки побегу? — зацепился я за это его слово.       Почему он не сказал «похищению»? Неужели Александр Францевич знал об Элис что-то, что заставляет его думать, что она могла именно сбежать? Это нужно запомнить. Но давить на Милца сейчас я не стану, незачем.       Позже я все равно узнаю все.       Отвечать на мой вопрос доктор явно не собирался, все еще пытаясь справиться с возмущением.       — Вы успокойтесь, доктор, — сказал я примирительно. — У вас есть микроскоп?       — Да, есть, — ответил он, доставая прибор из шкафа.       Осторожно поворачивая зеркальце, я попытался рассмотреть клочок волос, найденных мною в ванной комнате Элис. Но понять так ничего и не смог.       — Доктор, — позвал я его, — нужна ваша консультация. Я здесь по одному делу обнаружил пучок волос. Нужно разобраться. Не могу понять, кожа это или нет.       Доктор Милц склонился над микроскопом, рассматривая мою добычу.       — Нет, это не кожа, это клей, — ответил он, — это волосы, приклеенные к материи. По всей видимости, это из парика.       — Я так и думал, доктор, — сказал я ему. — Спасибо.       Итак, тот, кто увел Элис, был загримирован. Но при этом, это точно не был сам доктор, иначе он бы узнал часть своего парика. Вот знать бы еще, этот клочок является свидетельством борьбы или просто случайно отвалился. Скорее второе, как мне кажется, иначе я нашел бы больше частей. А, следовательно, можно предположить, что Элис пошла с похитителем добровольно. Или все-таки не с похитителем? Что если она и вправду сбежала от князя? Тогда искать ее следует чрезвычайно осторожно. Потому что я не хочу, чтобы она снова попала к Разумовскому, да и она сама, судя по всему, этого не хочет.       — Яков Платоныч, — обратился ко мне доктор Милц, — у меня к вам большая просьба. Вы, пожалуйста, меня держите в курсе, я имею в виду, по поводу исчезновения Элис.       — Конечно, — кивнул я ему.       В управлении я обнаружил, что дежурство Коробейникова в монастыре наконец-то принесло плоды. Отец Артемий указал ему паломника, покупавшего почечный настой, и Антон Андреич проследил за этим человеком до самого дома князя Разумовского. На крыльце и арестовал. И теперь паломник сидел передо мной на стуле, а Коробейников с радостью отклеивал накладную бороду, составлявшую вместе с монашеским облачением его маскарад.       — Не знаю я ничего, — твердил паломник. — Ничего не сделал.       Я разглядывал его с интересом. Дюжий детина явно простого роду. Такому на мельнице бы работать или в кузне. На математика он был ну никак не похож.       — Врешь! — возмутился Коробейников. — Келарь мне на тебя указал, как на того…       — На кого? — возмутился мужик. — Странники мы, из Нижнего пришли.       — Странники! — сердито сказал Антон Андреич. — За зельем приходил раньше?       — Ну приходил я вчера, а что? — не стал отпираться паломник. — Законом не запрещается.       — Кто послал? — спросил Коробейников, снимая, наконец, рясу и превращаясь в самого себя.       — А кто его знает? — ответил мужик. — Господин один подошел ко мне у монастыря вечером.       — Как он выглядел? — вмешался я в допрос.       — Обыкновенно, — допрашиваемый только плечами пожал. — Да я и не разглядел, говорю же, темно было. Он и сегодня велел бутылку принести в энтот самый дом, где меня захомутать изволили.       — Кому принести? — быстро спросил Коробейников.       — Да почем я знаю, — возмутился паломник. — Сказали, там знают, кому.       — Яков Платоныч, — повернулся ко мне побледневший Коробейников, — Анна Викторовна сейчас в доме у князя.       Спасибо, напомнил! Будто я сам не думал об этом каждую секунду. Тем более что раз бутылку с зельем приказали доставить именно туда, то и убийца наверняка находится там же.       — Поехали, — кивнул я ему, поднимаясь и проверяя револьвер.       По пути задержанного паломника я велел пока посадить в клетку. Вдруг понадобится потом. А еще потратил несколько минут, заставив Коробейникова возобновить маскарад, превратившись снова в монашка. У меня созрел один план, как кое-что проверить. И для этой цели его образ более чем подходил.       По дороге я рассказал Коробейникову, что ему нужно будет сделать. Заодно мы с ним придумали, как ему проникнуть в дом, если первая часть окажется неудачной. Я же намеревался войти совершенно открыто, воспользовавшись предложением Анны Викторовны посетить ее сеанс.       Коробейников пошел первым, я наблюдал за ним, укрывшись в тени. Он постучал и, выдав себя за посланца из монастыря, сказал, что ему велено передать лекарство. Поскольку назвать адресата он не мог, лакей отказался его впустить. Но бутылку все-таки взял. Жаль, я надеялся, что лакей спросит гостей, кому она предназначена, а то и позовет этого человека к дверям. Но не получилось — значит не получилось. На этот случай у нас второй план имеется. Антон Андреич, невзирая на рясу, лихо перемахнул через перила и отправился искать незапертое окно. Я проследил, поиски его увенчались успехом довольно быстро. Отлично, не придется прибегать к третьему плану, по которому окно ему открыл бы я сам, попав в дом. Мой помощник требовался мне внутри, на всякий случай.       Дождавшись, пока Коробейников скроется в окне и убедившись, что шум не поднялся, а стало быть, его не заметили, я отправился ко входу и попросил доложить князю о моем приходе. Разумовский не заставил себя долго ждать, выйдя буквально через несколько минут.       — Яков Платоныч, — изумился он, увидев меня.       — Прошу прощения за поздний визит, — сказал я ему.       — Нет, ничего, я Вам рад, — отмахнулся князь с улыбкой. — Уж не на заседание нашего клуба Вы пожаловали?       — Да нет, что Вы, — усмехнулся я, — хотел задать вам несколько вопросов по делу о пропаже Элис. Хотя Вы правы, это можно сделать позже. С удовольствием бы полюбопытствовал, что там происходит, на заседании вашего клуба, если это позволено.       — Помилуйте, мы же не тайное общество какое-нибудь, — снова улыбнулся мне Кирилл Владимирович, — Прошу!       — Благодарю, — ответил я ему, проходя в гостиную.       В гостиной был установлен круглый стол, накрытый к чаю. За столом сидел Петр Иванович, что-то вещающий, двое незнакомых мне мужчин и Анна Викторовна. Увидев меня, она вспыхнула от смущения и мягко мне улыбнулась.       Разумовский занял свое место за столом, жестом попросив Петра Ивановича не прерываться, а я устроился на диване у стены. С этого места мне было отлично видно всех сидящих, в том числе и обоих математиков. За ними мне и следовало наблюдать, но непослушные мои глаза могли смотреть только на Анну. Она, видимо, чувствовала мой взгляд, потому что зарделась еще сильнее и даже руку к щеке приложила бессознательным, но совершенно очаровательным жестом. Вспоминая наш с ней утренний диалог, я и сам был несколько смущен. И все же я был так сильно рад ее видеть, что едва мог это маскировать. Поэтому принудил себя отвести взгляд от Анны и принялся рассматривать остальных. Петр Иванович разливался соловьем и был явно в своей стихии. Князь умело скрывал скуку и то и дело поглядывал на Анну Викторовну. Похоже, он заметил ее волнение и гадал, в чем же дело. Ну или просто ему нравилось на нее смотреть. Я поспешил отвести от него взгляд, пока ревность — мое проклятие — не лишила меня способности мыслить. Следующим сидел один из математиков, человек типично университетской наружности. Всклокоченные, давно не стриженые волосы, круглые очки, недорогой сюртук. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке, но старался делать вид, что внимательно слушает Миронова, хоть и видно было, что лекция ему не слишком интересна. Сидевший следующим его коллега даже не пытался маскировать скуку. Был он похож скорее на купца, чем на ученого: крепко сбитый, с аккуратно подстриженными бородой и усами. Лицо его выражало откровенную насмешку над услышанным.       Наконец лекция Петра Ивановича закончилась, и слово взял князь Разумовский. Он объявил о том, что следующей частью заседания будет спиритический сеанс и, совершенно неожиданно, предложил вызвать дух профессора Анненкова.       Вот как! Мое внимание обострилось до предела. Должен признаться, сам я до такого не додумался, а ведь отличная идея. Спасибо, Кирилл Владимирович, удружили.       А вот Анне Викторовне это предложение по душе не пришлось. Она вся напряглась и даже глаза прикрыла в расстройстве. Я вспомнил, как сегодня утром она жаловалась мне на то, что дух Анненкова наговорил ей гадостей. Ну-ну! Пускай-ка посмеет повторить подобное в моем присутствии! Хоть он и дух, я не позволю ему ее обидеть!       Анна Викторовна осторожно оглянулась на меня. Я ответил ей успокаивающим взглядом. Кажется, мне удалось ее слегка приободрить.       — Профессора? — удивился тот математик, что с бородой. — Вы считаете, это возможно?       — Ну конечно! — сказал Разумовский. — Мы же здесь практикуем спиритизм.       — Анна Викторовна, — повернулся к ней князь, — если не прав, поправьте меня.       — Конечно, Вы правы, Кирилл Владимирович, — ответил Анна, но голос ее слегка дрогнул.       Петр Миронов, как я заметил, наблюдал за ней очень внимательно и с некоторой тревогой. В этот момент я в первый раз задумался, а так ли безопасно для Анны общение с духами, как она пытается представить. Да, она всегда бросается помогать, используя свой дар. Но сколько раз я был свидетелем того, как ей было после этого плохо, сколько раз ловил ее, падающую без чувств! Почему я раньше никогда не думал об этом, идиот?! Надо завтра же поговорить с доктором Милцем. Правда, кто я такой, чтобы обсуждать с врачом здоровье девушки? Да плевать! Доктор мой друг, он ответит мне. Обязательно с ним поговорю.       — Но Вы обещали нам встречу с великими математиками прошлого, — сказал тот гость, что с бородой.       — Собственно, ради этого мы и приехали, — вмешался тот, что был в очках.       — Разумеется, — вздохнул князь, — но в этих обстоятельствах я подумал, раз уж случилась эта ужасная трагедия, имеет смысл поговорить с профессором. Он мог бы открыть тайну своей гибели.       — Я действительно могу спросить его, — сказала Анна Викторовна.       — Нет-нет! — подскочил математик в очках. — Простите меня, я решительно против! Это как-то даже…       — Кощунственно, — спокойно подсказал его бородатый коллега. — Профессор наш учитель, и мы не хотели бы принимать участие в разного рода экспериментах над ним.       Итак, они оба против. То, что один владеет собой лучше другого, ни о чем не говорит. Я по-прежнему подозреваю обоих.       — Я понимаю вас, — успокоила гостей Анна Викторовна. — Мы можем вызвать любого другого математика из прошлого.       — Ну, как вам будет угодно, разумеется, — пожал плечами Разумовский. — Я приношу извинения, если задел ваши чувства.       — Ну что Вы, — ответил ему математик в очках, — просто это как-то непривычно, и с научной точки зрения это…       — Кого вы хотите, чтобы я вызвала, — прервала поток его извинений Анна Викторовна.       — Может, Гаусса? — предложил гость. — Иоганна?       — Иоганна Гаусса, — согласно кивнула Анна Викторовна. — Господа, я прошу вас взяться за руки.       Кто серьезно, а кто посмеиваясь, гости соединили руки. Теперь я наблюдал предельно внимательно. Уверен, Анна Викторовна приготовила для них какой-нибудь весьма провоцирующий спектакль. Дважды она устраивала подобное на моей памяти и оба раза оказывала мне неоценимую помощь. Сегодня она знала, что я приду, и наверняка подготовилась.       Анна оглянулась на меня, будто проверяя, здесь ли, смотрю ли. Я снова послал ей успокаивающий взгляд. Я не пропущу ни секунды. Она глубоко вздохнула, прикрыла глаза, и действо началось.       — Дух Иоганна Гаусса, явись! — позвала Анна Викторовна.       Все замерли, на ничего не происходило.       — Дух Иоганна Гаусса, явись! — повторила Анна уже настойчивей.       Петр Иванович смотрел на нее с тревогой. Разумовский не сводил с нее глаз, и во взгляде его читалось изумленное восхищение. Математики глядели иронично, они явно не верили.       — Дух…       Третий раз Анна договорить не успела, побледнела и упала лицом на стол. Я еле удержался, чтобы не кинуться к ней, но был остановлен неожиданно строгим взглядом Петра Миронова.       Но Анна Викторовна уже пришла в себя и подняла голову.       — Сборище идиотов, — чужим, низким голосом произнесла она, исподлобья оглядев сидящих за столом математиков. — Собрание дураков!       Я даже вперед подался, не веря своим глазам. Жесты, поза, манера говорить — все в ней изменилось мгновенно.       — Нет! — усмехнулась она, касаясь лица, будто поправляла усы. — Не придет Гаусс. Просил передать, что на вас он не потратит ни секунды своего времени, хотя в его распоряжении вечность.       Сделав над собой усилие, я отвел взгляд от Анны и принялся наблюдать за математиками. Оба они застыли, как два соляных столба, не веря собственным глазам.       — А вы, Демиург и Гений, — продолжила Анна Викторовна, — не математики вы! Жалкие фигляры!       Демиург и Гений? Это, видимо, о присутствующих. А кто из них кто? Кто из них Демиург, черт возьми?       — А Формула существует! — усмехнулась Анна, снова поправив несуществующие усы. — И здесь я нашел ее.       Это было все. Побледнев еще сильнее, Анна Викторовна снова упала на стол. На этот раз вскочили все, включая меня.       — Анна, — позвал Разумовский, осторожно коснувшись ее плеча.       Она пошевелилась, подняла голову, тяжело дыша. Лицо ее было растерянным и чрезвычайно бледным. Мой счет к князю пополнился еще одним пунктом. Ведь это он все затеял, он принудил ее. Усилием воли я заставил себя не отвлекаться. Сейчас не время, рядом убийца. Но кто из двоих?       — Что? — спросила Анна Викторовна испуганно. — Я говорила?       — Да! — ответил ей князь, не сводя с нее восхищенного взгляда. — Это потрясающе!       А вот математики с его восторгом явно были не согласны. Тот, что в очках, смотрел на Анну едва ли не с ужасом и спиной вперед отступал подальше. А после и вовсе выбежал за дверь. Решив, что в обществе дядюшки и Разумовского Анне Викторовне вряд ли что-то угрожает, я быстро вышел за ним.       Нагнал я его уже у гардеробной.       — Решили уйти, не попрощавшись? — спросил я, заступая ему дорогу.       — Простите, с кем имею честь? — спросил он.       — Штольман, начальник сыскного отделения полиции Затонска, — отрекомендовался я.       — А причем здесь полиция? — удивился он и представился наконец: — Профессор Обручев. Я, как чувствовал, не хотел сюда ехать. Спиритизм этот! Князь пообещал пожертвовать солидную сумму нашему факультету, и Анненкову тоже.       — А чего же Вы испугались? — спросил я его.       — Я? — ответил он. — Помилуйте, чего мне бояться?       — Господин Обручев, вы слышали вопрос? — обратился я к нему с резкостью в голосе. — Почему Вы сбежали из гостиной?       — Я не сбежал, — принялся отпираться математик. — Просто душно. И этот голос!       — Узнали голос профессора? — спросил я.       — Да, — перепугано кивнул Обручев.       — А кто второй гость, — поинтересовался я, — он тоже ученый?       — Куликов? — усмехнулся математик. — Он тоже ученик Анненкова, его любимец и ассистент. Профессор называл его Гений, не без доли иронии, разумеется.       — А как он вас называл? — спросил я, уже зная ответ.       — Демиург, — чуть смущаясь, но тем не менее с гордостью ответил Обручев. — Он всегда подтрунивал над нами, хотя ценил очень высоко.       — Записка была подписана «Демиург», — сообщил я ему.       — Какая еще записка? — не понял Обручев.       Внезапно наверху раздались крики и шум бегущих шагов.       — Здесь стойте! — приказал я Обручеву, так и не придя ко мнению, мог ли он быть убийцей, или его подставили, и бросился на шум.       В большую гостиную мы вбежали одновременно с Петром Мироновым.       — Кто кричал? — спросил я Анну Викторовну, стоящую у стола с растерянным, все еще бледным лицом.       — Коробейников, — сказала она испуганно и тут же поправилась, — то есть, Куликов. Туда побежали.       Я кинулся в указанном Анной направлении, оставив ее на попечение дядюшки. Коробейникова я обнаружил на ступенях крыльца. Он стоял с револьверов в руке и оглядывался в недоумении.       — Где он? — спросил я.       — Кажется, туда побежал, — указал револьвером направление Антон Андреич.       Я бросился бегом, Коробейников не отставал. Но все же мы опоздали. На лужайке лежало тело профессора Обручева. Он был безнадежно мертв, горло перерезано. Ну я же велел ему оставаться в доме!       Поднявшись на ноги, я оглянулся в ярости. Впереди, в тумане, кто-то быстро уходил прочь.       — Стой! — крикнул Коробейников, увидевший то же, что и я. — Стрелять буду!       Человек остановился, повернулся, поднимая руки. Как я и ожидал, это был Куликов. Гений.       Мы с Коробейниковым приволокли его в дом Разумовского, не слишком при этом церемонясь. Князь, потрясенный новым убийством, совершенным, к тому же, в его доме, не возражал, когда я превратил малую гостиную в допросную, и немедленно отправил слугу в управление с моей запиской. Нам с помощником для обследования места преступления требовалась помощь и инструменты. В ожидании подмоги я приступил к допросу. Куликов отвечал охотно, хоть и не собирался признавать свою вину, и выказывал сильное возмущение.       — Да вы представьте только, — возбужденно говорил он, — из-за угла на меня выскакивает монах с револьвером!       — Вы пытались ударить Анну Викторовну канделябром, — ответил ему Коробейников.       — Он пытался! — повернулся Антон Андреич ко мне, будто боялся, что я ему не поверю.       Я верил. Вот только нервы у Коробейникова в тот момент сдали, он бросился на защиту секундой раньше, чем было нужно. Поэтому и доказать нападение невозможно теперь. Но я не винил его. Я, скорее всего, просто сразу бы выстрелил и кричать не стал.       — Да чушь! — возмутился Куликов. — У меня и в мыслях такого не было.       — И что? — спросил я его. — Вы так испугались, что решили бежать?       — Я плохо понимал, что происходит, — ответил он. — И вообще решил уйти. Заблудился в темноте, не мог найти выхода. И вдруг вы!       — Вы видели профессора Обручева? — спросил я его.       — Нет, — ответил Куликов.       — Записка, которую мы нашли возле Анненкова, была подписана «Демиург», — сказал ему Антон Андреич. — Что Вы об этом знаете?       — Господи, это старая история, — рассмеялся Куликов. — Демиург — это прозвище Обручева. Но он никак не мог быть убийцей профессора Анненкова. Это чушь!       — Почему? — поинтересовался я. — Они ведь ссорились по поводу Формулы Создателя.       То есть, разумеется, не мог. Его самого убил тот же убийца. Но мне хотелось знать, почему так считает господин Куликов. И его мнение насчет пресловутой Формулы заодно.       — В свое время мы все перессорились из-за этой Формулы, — рассказал Куликов. — У каждого свое решение. С учеными такое бывает.       — Ну, а как же Вы оказались здесь, в Затонске? — продолжил я расспросы.       — Я ассистент профессора Анненкова, — пояснил Куликов обстоятельно. — Его сиятельство пригласил сюда нас обоих. Профессор приехал пораньше. Ну, а я только здесь узнал о том, что профессора убили. Профессор Анненков одно время был увлечен вычислениями этой мифической формулы, — продолжил свой рассказ Куликов. — И нас привлек, троих студентов.       — Позвольте, а кто же третий? — насторожился я.       — Был еще один, — поведал Куликов, — профессор называл его Счетовод. Но он бросил университет на последнем курсе.       — А где он теперь, не знаете? — спросил я его.       — Не знаю, — ответил математик. — Но кто-то мне сказал, что он ушел в монастырь.       — Антон Андреич, — повернулся я к Коробейникову, но он уже поднялся со стула.       — Я в монастырь, — сказал он, выходя.       — Однако все это не снимает с Вас подозрения, — сообщил я Куликову, когда Коробейников ушел.       — Да, — кивнул он.       — Вы принимаете средство от почек? — спросил я.       — От почек? — удивился математик. — Нет. У Обручева были проблемы с почками, еще с юности.       — Ну, да, только опровергнуть он это уже не сможет, — усмехнулся я. — Вы арестованы по подозрению в убийстве. За мной следуйте.       — Как? — изумился Куликов и повернулся к Разумовскому, видимо ожидая от него помощи.       Князь лишь молча развел руками, показывая, что не в его силах что-либо изменить. Лишенный и этой поддержки, Куликов пошел, не возражая, и я передал его уже прибывшим городовым, приказав отвезти в управление и посадить в камеру. Самому мне еще нужно было осмотреть место убийства Обручева. На всю ночь работы хватит, скорее всего.       Едва я вышел на крыльцо, как меня окликнула Анна Викторовна.       — Яков Платоныч, — позвала она взволнованно. — Я хотела вам сказать, был еще третий, Счетовод. Гений, Демиург и Счетовод.       — Я приму это к сведению, — ответил я, невольно улыбаясь привычности фразы.       Раньше я каждый раз спрашивал ее, откуда ей известно то, что она рассказывает. Теперь вот новый, но не менее постоянный ответ. Нужно будет придумать что-то иное. Это ее обижает, я помню. И я сейчас не стану говорить ей, что Куликов уже сообщил нам про Счетовода. Не хочу, чтобы она решила, что ее помощь бесполезна. Она не бесполезна, она драгоценна для меня. Ее помощь, ее забота. Я же вижу, как она устала, расстроена и напугана. Но все равно говорила со своими духами и теперь догнала меня, чтобы сообщить, что узнала, в надежде помочь. И от ее заботы, ее неравнодушия у меня уже привычно согрелась душа.       — Вам лучше побыстрее вернуться домой, — сказал я ей. — Не стоит дальше оставаться у князя.       — Да, вы правы, — сказала Анна Викторовна и, предваряя еще одну мою привычную фразу, продолжила: — Вы не беспокойтесь, меня дядя проводит.       — Будьте осторожны, — попросил я.       И с усилием заставив себя оторвать от нее взгляд, шагнул с крыльца в ночь. Меня ожидало место преступления. Работа превыше всего. Ну, или, по крайней мере, прежде всего. Чертова работа!       Мы с городовыми осмотрели и сфотографировали все, что могли, на месте убийства Обручева, но было понятно, что потребуется еще один, повторный осмотр завтра, при свете дня. Так что, велев отправить тело в мертвецкую, я отправился в управление. Коробейников из монастыря еще не вернулся, и, в нервном ожидании, я машинально раскладывал пасьянсы и пытался осмыслить все происшедшее за последние сутки. Что-то было в этом деле странное, не укладывающееся в общую схему.       Итак, что мы имеем? Ясно уже, что убил не Демиург. Демиург-Обручев сам мертв, причем убит точно так же, как и Анненков. Следовательно, убивая Анненкова, убийца попытался прикрыться его прозвищем, оставив то письмо. Но это вовсе не похоже на фанатика. Больше похоже на человека, спланировавшего преступление заранее и пытающегося отвести от себя подозрения, пустить следствие по ложному пути.       Но тогда причем тут Анна Викторовна? Она не знала никого из этих математиков. Так почему именно на нее направил свой гнев убийца? Значит, все-таки пресловутая Формула виновата? Анна жаловалась на дух Анненкова, который тоже говорил про Формулу. Жаль, духов нельзя убить! Будто ей и без его нападок мало расстройства. Сердце сжимается при воспоминании о том, как она плакала.       Нельзя сейчас об этом думать. Позже, все позже. Сейчас только о деле. Первый и главный подозреваемый для меня по-прежнему Куликов. Вот только доцент на фанатика вовсе не похож. Я же помню, как он рассказывал про эту самую Формулу. Как про ошибку юности, без тени уважения. Или такой актер хороший? Не знаю.       Но Коробейников сказал, что Куликов пытался напасть на Анну Викторовну, и я верю, что ему не показалось. Но зачем? Зачем Куликову убивать Анну, если он не фанатик? Или я все же не прав, подозревая его? А виноват третий, Счетовод? Предположительно, это отец Артемий. Я беседовал с ним, и он тогда не сказал мне о своем математическом прошлом.       Но все равно, хоть режь меня, не похож он на фанатика какой-то Формулы создателя. На монаха он похож! Но зато он имеет непосредственное отношение к бутылкам из-под елея. А если не из-за формулы, тогда зачем? Монаху вроде незачем. А Куликову? А это еще узнавать нужно. Мало данных, слишком мало! Ничего, сейчас мой помощник привезет отца Артемия, и, будем надеяться, информации станет больше.       И все же, доцент мне подозрительнее, чем монах.       В этот момент дверь наконец-то открылась, прерывая мои бесплодные размышления, и в кабинет ввалился запыхавшийся Коробейников.       — Скрылся! — сказал он. — Нет его в монастыре. Говорят, поехал на пасеку за мед расплатиться и не вернулся.       — Да что же Вы, Антон Андреич, прошляпили! — сказал я с досадою.       — Да кто ж знал-то, — принялся расстроенно оправдываться Коробейников.       Неужели я ошибся? Если монах сбежал, стало быть, он виновен. Ничего не понимаю!       — С утра езжайте на пасеку. И в розыск объявите, — велел я помощнику. — Ну, а сейчас отдыхайте, идите спать.       — Да куда уж спать-то! — ответил он, пристраивая шляпу на вешалку. — Через два часа рассвет.       Я только вздохнул. Ночь и в самом деле была на исходе. Как и силы. Я могу обходиться без сна, когда это нужно, но способность мыслить от усталости снижается. Так что нужно отдохнуть хоть как-то. Вот только уйти из управления я не в состоянии. Видимо, от усталости, но мне начало казаться, что стоит мне оказаться вне досягаемости, как случится что-то страшное. Лучше уж остаться здесь, где я в любую минуту узнаю новости и смогу действовать. Но и поспать тоже нужно, хотя бы пару часов, иначе я вовсе перестану соображать. Да и Коробейникову отдохнуть нужно, хоть немного. Так что я решил, что клетка для этого вполне подойдет. Там, по крайней мере, можно лечь, хоть и без удобств. Да зачем они, удобства? Я бы сейчас и на булыжниках уснул уже.       Разбудил меня Евграшин, сообщивший, что ко мне кто-то пришел. Я сел на скамейке, судорожно пытаясь отогнать сон. На верхней полке зашевелился, просыпаясь, Коробейников. В управлении было совсем тихо, стало быть, еще очень рано. Сколько я спал? Час, два? Неважно, все равно нужно вставать.       — Кто пришел? — спросил я Евграшина, изо всех сил стараясь проснуться окончательно.       — Монах какой-то, — ответил городовой.       Сонное мое состояние развеялось практически мгновенно.       — Доброе утро, — произнес отец Артемий, подходя ближе. — Извините, что разбудил. Я был на пасеке. Под утро вернулся, и мне сказали, что Вы меня искали.       Ага, отлично. Монах не сбежал и сам пришел, искать не нужно. А что нужно? А чаю выпить, срочно. И монаха допросить. Но сперва чаю. Лучше бы кофе, да где ж его взять?       Отец Артемий с пониманием отнесся к необходимости подождать немного, пока я умоюсь и приведу себя в порядок. И от чая не отказался. Так что беседовали мы весьма миролюбиво, хоть он и являлся нынче первым подозреваемым.       — Почему же Вы скрыли от меня свое университетское прошлое? — спросил я его.       — Помилуйте, — ответил монах, — Вы пришли ко мне совсем с другими вопросами.       — Нет, я упоминал о Формуле Мироздания, — возразил я ему, — но Вы промолчали.       — А зачем мне было влезать? — спросил отец Артемий. — Я хочу забыть этот грех и не хочу, чтобы о нем знали в обители.       Грех, вот как? Однако такой взгляд мне в голову не приходил. Что если монах посчитал Анненкова, увеченного Формулой, грешником, заслуживающим немедленной смерти, и, узнав о его приезде, воспользовался случаем и убил? А затем и Обручева, по той же причине? И Анну Викторовну он вполне мог хотеть убить, просто потому, что она может беседовать с мертвыми. Я давно знал о весьма неоднозначном отношении людей к ее дару. Для монаха медиум, вполне возможно, просто-таки исчадье ада.       — Скажите, а где Вы были третьего дня ночью, — спросил я его.       — Так в монастыре, — удивился он, — где ж мне быть?       — Кто может подтвердить?       — Да почти все, — ответил монах. — Служба у нас была, Всенощная.       Алиби? Ну, это еще проверить нужно.       — Скажите, — продолжил я расспросы, — а господин Обручев приходил к Вам за снадобьем?       — Нет, — покачал головой отец Артемий, — Ни Обручев, ни Анненков, никто ко мне не приходил из прежних знакомцев.       — И Вы не знали, что они в городе? — спросил я, не слишком скрывая свое недоверие к его словам.       — Нет, — твердо ответил келарь, — я давно ни с кем из них связи не поддерживаю.       — Куликова сюда давайте, — велел я Коробейникову.       Без очной ставки нам тут не обойтись. Надеюсь, сведя вместе этих двоих, я смогу что-то прояснить.       — Да, мы были студентами профессора, — подтвердил доцент Куликов, с изумлением разглядывая отца Артемия, сидящего перед ним. — А потом он куда-то исчез с четвертого курса.       — В Бога я уверовал, — сказал ему монах, — и другой путь себе избрал в жизни.       — И что же? — ехидно поинтересовался у него Куликов. — Совсем забросил Формулу?       — Да, нет, грешен, — вздохнул отец Артемий, — иногда коротаю время за вычислениями. И, кажется, приблизился к решению. Слаб человек. Трудно унять страсти свои.       Вот как! А я-то решил, что он считает Формулу ересью. А оказывается, все с точностью до наоборот. И, что особенно вызывает настороженность, в голосе его прозвучала сейчас отчетливо самая настоящая ревность. Так может быть, в этом причина всех бед? Ведь каждый из математиков считал правым себя. И отец Артемий, судя по всему, не исключение. И, если Формула является его страстью, он мог и убить ради нее.       Судя по всему, Куликову в голову пришли подобные же мысли.       — Нашел решение? — произнес он гневно. — И поэтому ты убил учителя и сокурсника?       — Бог с тобой, брат, — ответил келарь, — никого я не убивал!       — Так вы не встречались после университета? — спросил я их обоих, пытаясь переменой темы предотвратить конфликт. Оба покачали головой отрицательно.       — Я ничего не знал о том, — заявил Куликов, — что наш Счетовод здесь, в монастыре. Я не заказывал никакого снадобья. Я приехал вчера, профессор был убит до моего приезда. Мой билет из Петербурга у Вас. Да, я занимался вычислениями, — продолжал он все более возмущенно, — но я никогда не был знаком с госпожой Мироновой. И, само собой, уж не имел бредовых идей о том, что она ошибка мироздания.       — Вы не волнуйтесь так, — сказал разошедшемуся математику Коробейников.       — Ну что ж, — сказал я Куликову, — у меня нет причин вас задерживать.       — И на том спасибо, — сердито ответил он, поднимаясь. — Надеюсь, вы найдете убийцу.       — Непременно, — пообещал я ему.       — Из города пока не уезжайте, — велел доценту Коробейников.       — То есть как это? — развернулся он ко мне. — Мне надо быть в Петербурге.       — Город не покидать, — подтвердил я строго.       — А Вам придется остаться, — сказал я отцу Артемию, — Ваше алиби будем проверять. Если оно подтвердится, тогда и отпустим.       Монах не стал ни спорить, ни возмущаться. Попросил лишь позволения послать весточку в монастырь, что задерживается. Его спокойное достоинство импонировало мне чрезвычайно. И, даже не смотря на то, что многое сейчас указывало на него, я не мог отделаться от мысли, что вряд ли он окажется виновным.       Не успел дежурный увести келаря, как в наш кабинет быстрым шагом вошел полицмейстер.       — Это кого повели? — осведомился он.       — Подозреваемый по нашему делу, — пояснил я.       — Монах? — удивился Трегубов.       — Монах, — согласился я. — Бывший математик.       — Черт знает что! — сказал Николай Васильевич с возмущением. — Совсем народ распустился. То они монахи, прости Господи, то они математики. Никакого порядку, поэтому и убийства! Ну что, уличили монаха-то?       — Никак нет, — ответил Коробейников. — Пока нет.       — Рано делать выводы, — добавил я. — Мы разбираемся.       — Разбирайтесь скорее! — раздраженно велел полицмейстер. — А то преступления сыплются на нашу голову, как из рога изобилия. К тому же, эта англичанка! Куда она могла деться?       — Антон Андреич, — сказал я Коробейникову, — Вы поезжайте в монастырь, проверьте показания келаря.       Мой помощник кивнул и быстро вышел.       — Да, по поводу Элис Лоуренс, — сказал я Трегубову, когда мы остались с ним вдвоем. — Я хотел попросить у вас санкции на обыск в доме князя.       — Но вы уже осматривали комнату сбежавшей, — не понял меня полицмейстер.       — Я хотел бы обыскать весь дом, — ответил я ему.       — Зачем это? — изумился Николай Васильевич.       — Есть подозрение, что сам князь замешан в исчезновении этой девушки, — пояснил я ему. — Не исключено, что ее просто перепрятали в какое-то другое место. В тайное место в этом доме.       — Эко вас повело! — сказал Трегубов, и я понял, что сейчас он мне откажет. — Яков Платоныч, романы читаете?       — Напротив, — попробовал я еще раз его убедить. — Читал дело о задержании полковника Лоуренса здесь в Затонске десять лет назад. И князь был замешан. Его тогда подозревали.       — Да что Вы! — наклонился ко мне полицмейстер, приглушив голос. — Это дело секретное. Князь проходит свидетелем, и все тут! И не надо упоминать его имя всуе!       — Элис тогда была шифровальщицей полковника Лоуренса, — продолжил я пытаться, хоть и без всякой надежды на успех. — И через столько лет князь забрал ее к себе в дом, спрятал, а теперь, я думаю, он хочет сделать так, чтобы никто никогда не узнал.       — Молчать! — шепотом заорал на меня Трегубов. — Молчать! Молчать, и все тут, я Вам приказываю! Что Вы себе там надумали, что Вы накрутили все? — возмущенно продолжил он уже в полный голос. — Давайте-ка лучше разберитесь с этими вашими математиками! И так Петербургские газеты пишут, что в Затонске погиб светило Российской науки. Мне уже из департамента полиции запросы по телеграфу шлют!       Он уже направился к двери, но тут же снова повернулся ко мне.       — Яков Платоныч, я прошу Вас, выкиньте эту чушь из головы! — сказал полицмейстер предельно взволнованно. — Забудьте, забудьте это!       Он ушел, а я с досадой покачал головой. Князь вне подозрений, и все тут. Без доказательств, железных и неубиваемых, никто мне не позволит даже прикоснуться к нему. А я не могу добыть доказательства именно потому, что Разумовского обороняет его статус. Заколдованный круг получается, или, вернее, колесо для белки. И белка эта — я.       Но я все равно найду их, эти доказательства. И Элис Лоуренс найду тоже. А пока что нужно еще раз осмотреть место преступления. Вчера в темноте мы так и не нашли орудие убийства.       Мы уже битый час пытались разыскать что-либо в зарослях крапивы на месте преступления, когда я, оглянувшись, увидел Анну, наблюдающую за нами с балюстрады.       — Анна Викторовна! — обратился я к ней, подходя ближе. — Ну я же просил вас не выходить из дома!       — Ну, я же подумала, что мне уже ничего не грозит! — улыбнулась она мне. — К тому же, мне послание было. И, кажется, не я причина всех этих преступлений.       — А что же? — поинтересовался я.       — Что-то гораздо более приземленное, — ответила она.       Видно было, что Анну Викторовну чрезвычайно радует возможность того, что убийства произошли не из-за нее. Это я мог понять. Вот чего я совершенно понять не мог, так это ее беспечности. Потому что, какова бы ни была причина, убийца все еще на свободе. И вполне может захотеть ее убить просто для того, чтобы утвердить нас в версии о формуле. Ну неужели Анна не понимает, что я не могу работать спокойно, зная, что она пренебрегает своей безопасностью?       — Яков Платоныч, — отвлек меня от разговора Евграшин, протягивающий мне горлышко разбитой бутылки зеленого стекла. Точно такой же, как и раньше. Убийца придерживается сценария.       — Яков Платоныч, я не буду вам мешать, — сказала Анна Викторовна, видя, что я занят. — Но имейте в виду, что Формула здесь ни при чем.       В этот момент подбежал Коробейников.       — Не было никакой Всенощной в монастыре, — выпалил он.       — Как не было? — поразился я.       — То есть, была, — уточнил Антон Андреич, — но днем ранее.       — То есть, у монаха нет алиби ни по одному из преступлений, — задумчиво произнес я. — Соврал мне божий человек.       Коробейников тем временем взял из моих рук найденное орудие преступления и внимательно его осмотрел.       — Это бутылка, которую я принес, — сказал он с уверенностью.       — Откуда Вы это знаете? — спросил я его.       — Я отметину сделал, — пояснил Антон Андреич. — Вот, гвоздем.       И он показал мне приметную царапину на сургуче, которым было запечатано горлышко бутылки. Ну какой он все-таки молодец! Я ведь и не подумал, что бутылку стоит пометить, а он вот сообразил.       Но что же получается? Если это та самая бутылка, то значит, убийца вышел с нею из дома Разумовского. Но келаря в доме не было. Или был? Мог, в принципе, тайно проникнуть. Коробейников же пролез. Но у монаха этих бутылок воз с тележкой. Если бы он шел убивать, то прихватил бы с собой, не стал бы по дому искать. Слишком сложно.       — То есть убийца взял бутылку из дома? — озвучил я свои мысли. — Монах был в доме?       — Но его никто не видел, — напомнил мне Антон Андреич. — А Куликов был в доме и вполне мог взять бутылку.       Точно, вот Куликов мог. И в доме он был, и задержали мы его неподалеку от места, где был убит Обручев. И на Анну он пытался напасть.       — Езжайте на вокзал, опросите там, — велел я Коробейникову. — Может быть, кто-нибудь помнит математиков Куликова и Анненкова.       — Вы полагаете, что они могли приехать вместе, да? — догадался Коробейников.       — Возможно, — подтвердил я. — В управлении увидимся.       Сам же я решил побеседовать с Разумовским. Вчера я не стал его расспрашивать, не до того было. Но все приехавшие математики были его гостями, и он мог что-то о них знать.       — Скажите, — спросил я князя, когда меня проводили в его кабинет, и мы покончили с ритуалом приветствий, — а профессор Куликов и Анненков, они из Петербурга приехали вместе?       — Понятия не имею, — ответил Кирилл Владимирович, подавая мне чашку чаю. — Они должны были прийти на собрание вместе, а вот как они приехали, я не знаю.       — И где же вы взяли этих математиков? — поинтересовался я, делая глоток ароматного напитка.       — Я познакомился с Анненковым на приеме в честь юбилея университета, — ответил Разумовский, — и пообещал сделать пожертвование на факультет математики.       Вот оно! Я всем собой ощутил, что напал на след.       — Благородно, — ответил я князю. — Сделали?       — Разумеется! — усмехнулся он. — Недели две назад приезжал Куликов и забрал эти деньги.       Очередная лавина понимания лишила меня дара речи секунд на десять. Господи, как просто! И никакой мифической формулы.       — Если не секрет, какую сумму? — спросил я.       — Не секрет, — ответил Разумовский. — Пятьдесят тысяч рублей.       — Ого! — оценил я весомость пожертвования. Убивают за суммы, гораздо меньшие. А тут такие деньги, такой соблазн.       — То есть, — продолжил я выяснение обстоятельств, — профессор Куликов приехал к Вам, забрал деньги. А расписку он оставил?       — Нет, — ответил князь. — Ну зачем мне расписка! Я же подарил, пожертвовал эти деньги.       — А профессор Анненков, — спросил я, — он как-то известил Вас о получении этих денег?       — Нет, — ответил Кирилл Владимирович. — Я не получил от него ни письма, ни телеграммы.       — Странно.       — Честно говоря, и мне показалось это странным, — заметил Разумовский, — но я подумал, что мы поговорим с ним об этом при личной встрече.       — Да, — вздохнул я, поднимаясь. — Только вот встреча не состоялась.       Теперь мне все было понятно, ясно как день. Сегодня утром я выпустил из управления убийцу. Надеюсь, мы сможем отыскать его быстро. А еще нужно подумать, как доказать его вину, потому что пока что доказательств у нас ничтожно мало, если не сказать, нет вовсе.       Вернувшись в управление, я застал Антона Андреича в кабинете.       — Они приехали вместе, — поторопился он сообщить мне новости, едва я показался на пороге. — Анненков и Куликов приехали вместе. Тот билет, что он нам предъявил, фикция. Он купил его заранее. Их опознал проводник. Они ссорились там, ругались в купе.       — Куликова надо арестовать немедленно, — сказал я. — Где он остановился в Затонске?       — В меблированных комнатах, разумеется, — ответил Коробейников, быстро надевая сюртук.       — Наряд туда и наряд на вокзал, — велел я.       И тут же остановился, пораженный внезапной мыслью. И страхом, пришедшим вместе с ней.       — Нет, — сказал я Коробейникову, проверяя револьвер, — он не уедет, пока Анна Викторовна жива!       Антон Андреич молча достал оружие из ящика стола и сунул в карман.       — Быстро! — велел я ему. — К Мироновым!       Мы успели. Анна Викторовна, к счастью, находилась дома. Коробейников, в отличие от меня обладающий правом входа, попросил ее выйти в сад для разговора со мной. То, что я замыслил, было чрезвычайно рискованно и пугало меня безмерно. Но никакого иного выхода я не видел. Ни доказать факт кражи денег, ни обвинить его в убийствах у меня не было возможности. Единственное, что я имел против него, это то, что он приехал в Затонск раньше, чем мне сказал. Да еще купленный заранее билет. Достаточно для подозрения, но недостаточно для доказательства. Чтобы обвинить Куликова, его следовало брать с поличным. Все внутри меня протестовало против этого плана. Все, кроме абсолютной уверенности в том, что убийца не должен быть безнаказанным. Кроме того, если я не докажу вину Куликова, не обезврежу его, Анна Викторовна не будет в безопасности. Так что лучше я сам все устрою, контролируя каждый шаг, каждую мелочь. Только так я могу быть уверен в том, что она не пострадает.       Разумеется, Анна согласилась сразу, как только выслушала мой план. Я и не сомневался в ее согласии. Я три раза повторил ей, насколько это опасно, и что она может отказаться, пока она, в конце концов, не объяснила мне достаточно твердо, что намерена участвовать во что бы то ни стало.       Я видел, что ей тоже страшно. Очень страшно. Но понимал, что она не отступится и сделает все, как надо. Я сам продумал все до мелочей, подстраховав каждую точку, мимо которой Анна Викторовна должна пройти, пока ведет преступника за собой. Десять раз повторил Анне, что она должна делать и чего не должна. Я бы и сто повторил, но она, видя мое состояние, принялась меня утешать, и мне пришлось спрятать свой страх поглубже. Не хватало еще, чтобы она видела, как я боюсь за нее. Ей и так страшно!       И вот, наконец, все было готово. Мы заняли свое место в засаде. Мне было бы проще, если бы я мог сопровождать Анну на всем протяжении пути, но это было рискованно, Куликов мог узнать меня.       Наконец, Коробейников, который находился там, откуда ему было видно улицу, отсемафорил мне, что они показались. Я сделал шаг в тень. Еще пара минут, и под арку вбежала перепуганная Анна Викторовна. Она споткнулась и упала, и я чуть не бросился к ней на помощь, лишь немыслимым усилием воли заставив себя оставаться на месте. Куликов с «розочкой» в руке схватил поднимающуюся Анну и отбросил к стене в шаге от меня.       — Не двигайся! — крикнул я, прицеливаясь и выходя на свет. Это Вы ошибка мироздания! — сказал я ему, отпихивая его от Анны прямо в руки Коробейникова и городовых. — Но виселица это исправит.       Я продолжал держать его под прицелом, а в левую мою руку двумя руками вцепилась Анна Викторовна. Я почувствовал, как она вся дрожит, и коротко взглянул ей в глаза, пытаясь взглядом сказать, что все закончилось, и я рядом, а значит, ей больше нечего бояться. В ее глазах еще плескался страх, но, как мне показалось, она слегка расслабилась. Хоть и не собиралась пока меня отпускать. Что ж, я был совсем не против.       Чуть позже в управлении я допрашивал Куликова. Откладывать этот допрос я не хотел ни за что. Это дело, доставившее мне столько кошмарных минут, должно было быть закончено как можно скорее.       Анна Викторовна к моменту прибытия в управление уже совсем успокоилась и теперь сидела на своем привычном месте у окна, с кружкой чаю в руках. А вот меня наоборот начало трясти по-настоящему только сейчас. Последними словами я ругал себя за то, что подверг ее опасности, и мое ставшее вдруг неукротимым воображение подсовывало мне картины провала, одну красочней другой. Я понимал, разумеется, что дело здесь просто в пережитом мною потрясении, да еще, пожалуй, в недостатке сна за последние трое суток. Но все же я был немыслимо рад, что Анна сидит фактически напротив меня, и я могу совсем незаметно переводить на нее взгляд, снова и снова убеждаясь в том, что она жива и в порядке.       Куликов, сидевший перед моим столом, вел себя вызывающе, даже нагло.       — А с чего мне перед вами исповедоваться? — спросил он, когда я посоветовал ему рассказать все самому. — Не хочу.       — Как вам угодно, — ответил я ему. — Я вам сам расскажу. Профессор Анненков договорился с князем Разумовским о пожертвовании в пользу факультета. Вы участвовали в переговорах, поэтому знали об этом все. Приехав сюда в Затонск от имени профессора, вы получили пятьдесят тысяч рублей и присвоили их себе. Но что дальше? Пока вы об этом думали, князь пригласил вас и Анненкова к себе в гости, и вы знали, как только Анненков встретится с князем, вы будете разоблачены.       Куликов слушал меня с ироничной улыбкой, но это была бравада. На что он надеется? Его нападение на Анну Викторовну бесспорно, и уже одного этого достаточно для каторги. А учитывая все остальные обстоятельства, а так же то, что он снова попытался использовать то же оружие, мне не сложно будет доказать его причастность к двум убийствам. Так что он был обречен, и признание его не было мне необходимо.       - И вам пришел хитрый план, — продолжал я рассказ. — Приехав сюда в Затонск, вы пригласили профессора в дом к Мироновым для предварительного знакомства. И убили его в их саду.       — Далее, чтобы замести следы, — вмешался Антон Андреич, — Вы вспомнили старую историю о вычислении Формулы Создателя и подставили своих однокурсников, Демиурга и Счетовода.       — К тому же вы знали, — продолжил я. — что у Обручева с юности болезнь почек.       — Но мне одно непонятно, — спросил Куликова Коробейников, — как вы узнали, что Счетовод здесь, в монастыре?       — Антон Андреич, это уже не важно, — остановил я своего горячащегося помощника.       — Но зачем? — вдруг тихо спросила Анна Викторовна. — Зачем нужно было убивать Обручева?       — Я думаю, он тоже что-то знал о пожертвовании и мог проговориться князю, — ответил я ей, видя, что Куликов продолжает молчать.       — А я? — спросила Анна. — Меня-то за что?       И вот тут он заговорил наконец. Видно, слишком сильно было его потрясение тогда, на сеансе, чтобы промолчать в ответ на этот вопрос.       — Вы меня убедили! — сказал Куликов. — Я поверил в то, что вы можете спросить у Анненкова.       — Неужто просто денег захотелось? — спросил я его.       Начав говорить, остановиться Куликов уже не мог.       — Вы знаете, захотелось! — ответил он с вызовом. — Захотелось! Я всю ночь тогда вез деньги в поезде. Я открывал саквояж поминутно и смотрел на них. На деньги! Я никогда не видел столько сразу денег!       Он замолчал. Мы тоже молчали. Нечего было больше сказать. Я посмотрел на Анну Викторовну. Она взирала на Куликова с немыслимым отвращением. Я полностью разделял ее чувства. Жизнь человеческая бесценна, ее не измеришь деньгами. А сидящий перед нами мерзавец ради денег убил двоих и не собирался останавливаться. Он заслужил все, что его ждет, и я рад, что поймал его. Вот для этого я работаю, чтобы подобных мразей становилось меньше. И верю, что когда-нибудь станет.       Допрос был окончен, остались формальности, которые я переложил на Коробейникова. Анна Викторовна собралась уходить, и я вышел проводить ее. Подал ей руку, помогая спуститься с крыльца, да так и не отпустил. Не мог отпустить. Хоть я и успокоился слегка за время допроса Куликова, но эмоции мои все еще кипели, и нервы были на взводе.       — Это что получается? — сказала Анна, когда мы вышли во двор. — Что я была ошибкой вселенной, чувствовала себя важной персоной, а дело-то, как обычно, в деньгах?       — В деньгах, Анна Викторовна, — согласился я с ней, думая вовсе о другом. — Я вот что хотел…       — Я прошу вас! — перебила меня Анна. — Пожалуйста, только Вы сейчас ничего высокопарного не говорите.       — Хорошо, — согласился я. — Я просто хотел сказать… Но хорошо, не буду.       Что-то у меня сегодня со словами беда. Совсем беда. Их вовсе, кажется, не осталось, кроме нескольких — тех, что никак нельзя произносить. И которые рвались наружу, причиняя мне боль.       — А скажите, я хотела бы узнать, — спросила Анна Викторовна, — у Вас ведь эти дни не было возможности заниматься делом Элис?       — Нет, я спал всего два часа за трое суток, — попытался оправдаться я, зная, как ей важно то, о чем она спрашивает. — Думал о вашей безопасности.       Я хотел пошутить своей последней фразой, но и шутка не удалась. Может, потому что это и была не шутка, а может, потому, что я вспомнил, о чем еще думал за эти трое суток, и от охвативших меня эмоций даже голова закружилась.       — Спасибо, я очень Вам благодарна, — поблагодарила меня Анна. — Но скажите, вот сейчас у Вас есть же ведь возможность заниматься этим делом?       — Да, я сделаю все возможное, — пообещал я ей.       — Сделаете, я знаю, — ответила она. — Спасибо.       Что-то снова шло не так, и мы оба ощущали неловкость ситуации.       — Ну что же, — сказала Анна Викторовна, смущенно отводя глаза. — Опасности больше нет…       — Нет, — подтвердил я, не сводя с нее глаз.       — Можно меня не провожать? — она взглянула на меня с какой-то непонятной мне неуверенностью.       Сейчас она уйдет, а я останусь. Как всегда. Я больше не могу, как всегда! Я не хочу, чтобы она уходила. Я не хочу не знать, когда увижу ее в следующий раз. Я должен ее задержать, хоть ненадолго, хоть на минуту. Или напроситься в провожатые. Я просто не в состоянии расстаться с нею сейчас!       — Вы простите меня, Аня, но опасности, они будто ходят за Вами по пятам, — постарался я объяснить ей необходимость того, чтобы я проводил ее. — И я стал к этому привыкать.       — Аня? — с изумлением в голосе переспросила она. — Неожиданно…       С радостным изумлением, и мне это не показалось.       А я и не заметил, как сосредоточившись на попытке ее задержать, произнес ее имя так, как отваживался произносить лишь мысленно, да и то редко. А еще во сне. Но я старался не вспоминать те сны.       — Вы меня простите, пожалуйста, — сказала Анна Викторовна смущенно. — Я столько Вам мучений доставляю, Яков Платоныч…       — Да нет-нет! — перебил я ее.       Будь что будет. Я не могу больше молчать. Я никогда и никому не говорил ничего подобного, я не знаю, как это делается, и мне безумно страшно, но я должен сказать ей правду, пока эта правда не разорвала мне сердце.       — Вы можете смеяться надо мной, — произнес я, мучительно подбирая слова, — но я просто человек другого уклада, и мне… Мне сложно понять, как Вам это удается, но Вы…       Анна Викторовна смотрела на меня широко распахнутыми в изумлении глазами и молчала. Но почему-то от ее взгляда мне стало легче и проще. Она ведь всегда меня понимала, что бы я ни говорил ей. Может быть, и теперь она поймет то, что так трудно и путано я пытаюсь ей сказать.       — Ни на мгновение я не сомневаюсь, что… — сказал я, не отрывая взгляда от ее глаз. — Вы слышите меня?       Она кивнула молча, не отводя взгляда.       — Что моя жизнь без Вас была бы иной! — произнес я, так и не решившись вымолвить ТОГО слова.       — Иной? — тихо переспросила Анна.       — Она была бы пуста, — выдохнул я истину.       Мы стояли и смотрели друг на друга, не в силах отвести глаз. Здесь, посреди двора полицейского участка это было все, что мы могли позволить себе. Я чувствовал, как стало свободнее на душе. И больше не было страшно. Голубые глаза напротив меня ласкали теплом, нежностью и любовью. И обещанием огромного, просто-таки безграничного счастья.       А потом мы вдруг смутились, оба одновременно. И скомкано попрощались. Я не стал удерживать ее. Я и сам хотел сейчас побыть один и обдумать, прочувствовать все, что случилось.       У нас еще будет время все обсудить. Море, океан времени. Вся жизнь.