Сказочник из соседней палаты

Ангст, Songfic Twenty One Pilots — Cancer Twenty One Pilots — Truce Halsey — Colors (Stripped)

Эвр вырывает катетер быстро, больно и мучительно: Джим хочет удержать возглас, но не может. Он сам просил уменьшить долю обезболивающих. Он сам виноват, и, всё-таки, терпеть это сложно. Даже ему. — Извини, — сразу же оговаривается девушка и строит виноватую физиономию. Он бы убил её прямо здесь, убил за эту боль, что чувствует внутри, позабыв обо всей своей философии жизни и смерти. Он бы сделал это, если бы знал, что в его боли можно обвинить Эвр… но это несправедливо, и он отводит от неё взгляд, игнорируя её извинения. — Ненавижу, — произносит он через зубы, сдавливая пальцы Эвр. — Я должен был умереть сам. Никто не может забрать меня, Эвр, никто! Если бы только он мог в последний раз сбежать из больницы и посмотреть на Шерлока, увидеть его тупой взгляд и снова убедиться, что великий детектив в тупике, это было бы для него лучшим лекарством. Но это было не так: Шерлок смог просчитать почти каждый его шаг. Если бы только он мог переставлять ноги и, как и прежде, гулять по Лондону, как по Нью-Йорку, подпевая братьям Гиббам; но нет, ему приходится сохранять свои силы для одного, последнего акта, в котором он должен быть великолепен. И он отказывается от обезболивающих, лишь бы они не туманили его сознание. Боль выедает мозг, черной дырой расплываясь в его груди и пожирая окружающий мир. Он сжимает пальцы Эвр так сильно, что почти слышит хруст её костей. Выпускает её руку и бессильно смотрит в потолок. Чувствует на себе её взгляд — она пытается сострадать ему, но у неё ничего не выходит. Джим в этом и не нуждается. Сострадание — это лишняя трата времени и нервных сокращений, которые нужны для пробуждения эмоций. И хорошо, что Эвр это понимает. — Ах, вот ты где, — в палату заходит Китти: женщина, которую он хотел бы видеть в последнюю очередь. Джим собирается с силами, чтобы продолжать игру: он знает, что именно это нужно ему сейчас, чтобы глупая рыжая женщина не раскрыла его преждевременно. Эвр начинает неловко переминаться с ноги на ногу: ей тоже не нравится этот посетитель. — Всё хорошо, Китти, — говорит он совсем тихо, надеясь, что она не станет пытаться разговорить его. — Меня просто перевели в другую палату. — В этом крыле гораздо выше качество обслуживания, — говорит Эвр, понимая, как тяжело ему вертеть языком, даже если он никогда в этом не признается. Рак съедает его изнутри, выедает всё его сознание, как спрятанный в яблоке червь. Он пускает серебристую дымку ему в глаза. Джим чувствует благодарность, хотя и не знает, как её выразить. Он благодарен, что Эвр бросила Шерринфорд ради его последних дней. У неё на это нет никаких причин, кроме, разве что, скуки… И всё равно, она здесь, защищает его от назойливой прессы, как самый верный пёс. Спасибо, Эвр Холмс. Слова, которые я никогда не смогу произнести, чтобы не пробудить в тебе чувств. А они в тебе есть, девочка моя, я знаю. Китти, впрочем, это не убеждает: она смотрит на него и шепчет, думая, что медсестра ничего не слышит: — Рич, у меня нет таких денег… — на что Джим выпучивает глаза и выпячивает нижнюю губу, как ребёнок, не получивший подарок на день рождения. Эвр может понять его эмоции, но Китти только морщится: она не привыкла, чтобы бесхребетный Ричард Брук начинал капризничать. — Это не проблема, мисс О’Райли. За Ричарда хорошо заплатили. — Надеюсь, не Шерлок Холмс? — говорит она одними губами, и Джим начинает трясти головой, всё так же надувая губы. — Государственная программа по защите свидетелей, — говорит Эвр, почти обижаясь, что на неё не обращают внимания. — Мисс О’Райли, мне очень жаль, но вам придётся подождать снаружи. Мне нужно переставить капельницу. — Нельзя сделать этого при ней? — страдальчески спрашивает Джим и тянет руку к Китти, на что та кусает губы и соединяет свои пальцы с его. — Нет, мистер Брук. Мне очень жаль. Китти вздыхает и, продолжая держать Джима за руку, наклоняется к нему и оставляет короткий поцелуй на его лбу. Он закрывает глаза и улыбается, отпуская её от себя, и не открывает их вплоть до момента, как она выходит из палаты. — Она просто хуже всех, — отвечает Джим своим голосом, жмурясь и поднимая руки к лицу. Эвр невесело усмехается, опуская жалюзи и оставаясь с ним один на один. — Всё ради Шерлока, не так ли? — спрашивает она, прекрасно зная, какой услышит ответ. Джим кивает и говорит сквозь ладони: — Выключи свет, Эвр. Она так и делает. У Джима Мориарти хватает странностей, и она привыкла к каждой из них; тем более, что в последнее время они достигли своего предела. Его безумие умножалось на количество метастазов в лёгких, и он мог обмякнуть, как переспевший фрукт, а мог сжимать пальцы в кулаках, оставляя царапины на ладонях. Сейчас он был спокоен и, кажется, принял свою смерть. В кои-то веки он спокоен. Эвр возвращается к кровати, садится у изголовья, а он берёт её руку и тянет к себе, прижимая к щеке. — Полежишь со мной? — просьба звучит таким тоном, словно он и не болен, и всего лишь просит передать ему соль. Девушка отвечает с усмешкой: — Замёрз? — А если и так? Ты не хочешь? — она качает головой, поражаясь тому, насколько легко ему склонить её к чему-то, и ложится рядом, несмело кладя голову ему на плечо. Одно лишнее движение — и ему будет больно. Гораздо больнее, чем от неосторожно вырванного катетера. И он сознательно рискует этим, прекрасно зная, что боль и смерть — это не самое страшное, что может произойти в жизни. Он не боялся ни этого, ни чего-то другого. Жизнь потеряла краски так давно, что страхи и желания смешались, превращаясь в одно плоское поле серого цвета. Эвр была похожа на голубую волну, которая скачет по этой однотонной скуке, бежит от кровавой рваной ленты, которая преследует её и хочет убить. Но Эвр убегает, скачет по его сознанию и смеётся, напоминая ему тот день, когда умер Карл Пауэрс. Ох, старые эмоции и мысли — это так сентиментально. И даже от горящих внутренностей можно отгородиться, если Эвр достаточно близко. Если в тёмной палате не будет слышно ничего, кроме её дыхания и мерно бьющегося сердца. Она живой человек, она останется здесь после него, как единственная последовательница, как ученица, которой он гордится. — Ты — единственная часть моей жизни, которая нужна мне не из-за Шерлока. — Ну, вообще-то… — Нет, — он перебивает её, и Эвр даже в темноте видит, как в зрачках играют почти счастливые блики. — Просто ты отомстишь за меня, моя девочка в самолёте. Отомстишь за то, что они решили, будто обыграли меня. Уничтожили. Удивительно, они даже не знают, как давно я уничтожен. Джим любил улыбаться, говоря об этом, словно рассказывал очередную сказку. Эвр иногда было жутко от этого, но большую часть времени она разделяла его позицию: смерть не играет никакого значения, даже если ты воюешь с кем-то. Важно лишь то, как ты уходишь из игры. Поэтому она ничуть не удивляется, когда Джим крепко сжимает её пальцы и, наклонившись к ней, шепчет, продолжая стискивать зубы: — И сегодня ты поможешь мне сбежать. Пора, моя славная соратница, пора завершить эту игру. Сегодня я умираю, а через несколько лет возвращаюсь… в твоём лице, — иногда ей казалось, что эта задумка ему тоже не нравилась. Раньше он не мог допустить мысли, что кто-то, кроме него, будет заканчивать эту игру, но теперь другого выхода не оставалось. Даже Бах, когда умирал, заставил сына закончить одно из своих произведений. Джим постоянно говорил ей об этом. Наверное, хотел, чтобы она запомнила, чтобы не подвела его. А Эвр и понятия не имела, как может подвести единственного друга — почти наставника, открывшего ей слишком много граней её собственного характера, пусть даже он бы и умер. Она выключает все охранные системы и выводит его на крышу. Джим в последний раз одевается в свою любимую одежду: он заранее попросил её привезти костюм, белую рубашку, черный галстук и пальто на драповой подкладке. Все вещи давным-давно висели в его шкафу, на вешалке, ждали своего часа: какой бы ни оказалась сцена действия. Эвр ценила его любовь к декорациям. Даже слишком. Джим вдыхает свежий воздух, и последние унции морфия выветриваются из его крови. Сейчас придёт боль, Джим. Почему ты её не чувствуешь? — Наконец-то, я свободен! — он разводит руками и обводит ими лондонские крыши. — Я смотрю на покорившийся мне город и прощаюсь с ним. Природа сама избавляет тебя от твоей раковой опухоли, славный Лондон. Она избавляет от неё и Шерлока Холмса. Притворщица. Жизнь так грязно играет. Эвр, я же прав? — он подзывает её к себе и кладет руку ей на плечи. — Вот оно: всё, что могло бы достаться тебе. Если бы ты согласилась, конечно. Эвр пожимает плечами, пряча свою руку под его пальто. Он понимает, что ей холодно, и прижимает ближе к себе. — Ты хочешь, чтобы я была здесь? — вдруг спрашивает она, как всегда удивляя его своими вопросами. — Ты хочешь это видеть? — Эвр качает головой. — Я хочу посмотреть снизу. — О, выбираешь самоубийство Шерлока вместо моего, — он невесело ухмыляется. — Отличный выбор, Эвр. Просто отличный. Она не отвечает, продолжая наблюдать за лондонскими крышами. Где-то далеко играют огни, но она не обращает на них внимания. На часах 6 утра, и где-то внизу начинают гудеть первые машины. Мир просыпается, а Мориарти медленно засыпает, утекая отсюда, как давно этого хотел. Ну и что, что ему приходится делать это так скоро? Едва ли он рассчитывал дожить хотя бы до 40 даже в свои 35. — Я рад, что всё закончится вот так, — озвучивает он её мысли. — Жизнь не может победить меня. Она не знает, что у меня туз в рукаве: я не боюсь смерти. Эвр трётся макушкой об его щёку, закрыв глаза, и пытается запомнить каждую его деталь, как мелодию на нотном стане. Подожди, не умирай, я не успела дослушать тебя, не успела тебя воспроизвести. Ей хватило и одного раза, чтобы запомнить его полностью. Но отпускать всё равно не хотелось. Ни в какую. И чем дольше она спокойна, тем лучше она способна его запомнить. Возможно, так же спокоен был и он, когда нажал на курок. В 10-30 в больнице поднимается паника: из палаты пропал пациент. Китти О’Райли, чуть ли не ночевавшая в зале ожидания, почти теряет сознание. В 10-45 Эвр помогает Себастьяну дотащить тело Джима до машины. В 11-45 они кладут тело в заранее выкопанную яму на заднем дворе дома Джима и начинают засыпать его землей. В 12-04 Себастьян пытается вызвать Эвр на откровенный разговор, стоя над свежей могилой. Он хочет рассказать ей всё, что знал про Джима, и услышать от неё то же самое. И Эвр, и Себастьян хотят вспомнить, кого потеряли, и получить последнюю порцию эндорфинов от одного факта его существования. Они оба расстроены его смерти, только чувствуют по-разному. Себастьян привык терять боевых товарищей, а Эвр чувствует себя так, будто потеряла важный актив и лучшего друга. И скорбит по нему, даже если не хочет себе в этом признаться, даже если попросту не знает, как назвать щемящее чувство в грудной клетке. Возможно, рак начал съедать и её, и смерть могла сделать всё проще, но Джим оставил её за себя. «Отомсти за меня», просил он. Разве могла Эвр поступить иначе? Она стоит над его захоронением, и чувствует ответственность. О нет, теперь она точно не может умереть. И только Джим не чувствует ничего. Ничего, кроме холода земли и щекотки могильных червей.