Songfic. И большущая AU, хотя из названия, наверное, и так понятно. Fall Out Boy — Uma Thurman Halsey — Gasoline David Bowie — Moss Garden
Учитель, воспитай ученика, Чтоб было у кого потом учиться.
Каждый раз, когда в комнате раздавался лязг стали, Эвр закрывала глаза и наслаждалась этими звуками. Для неё они превращались в настоящую музыку, и, ожидая своей очереди, она выстраивала целые мелодии, которые играли в её голове и помогали двигаться по правильной траектории. Нота скакала туда же, куда нужно было нанести удар, а басовая партия всегда отражала попытки противника пробить брешь в её броне. Катаны пели, и эти звуки складывались в целые симфонии, и Эвр запоминала их песни с первого раза, на занятиях нередко накладывая их на мифологические сюжеты. Учителя рассказывали про древних мастеров, она закрывала глаза и представляла основателя школы в самых разных обстоятельствах, какие только казались ей подходящими. Хотя она и не знала, как выглядел Иидзаса Тёисай Иэнао, и большую часть времени забывала его имя, он мог лежать на цветочном лугу, прогуливаться по улочкам японских деревень или вешать таблички у самой школы, если Эвр знала, что сегодня большинству школьников придётся сдавать экзамен. Однако её фантазии, как правило, быстро прерывались одним из преподавателей, которые предпочитали говорить, а не показывать. Джеймс Мориарти. У него был диплом, который японцы звали кёси мэнкё: он позволял ему преподавать, но до практики его не допускали. В итоге, Джеймс Мориарти, ранее бывший то ли актёром, то ли историком (то ли и тем, и другим), читал Историю Боевых Искусств. Ему, кажется, это очень нравилось: рассказывая легенды о японских мастерах, он явно наслаждался собой и тем вниманием, которое к себе притягивал. Его родным языком был английский, как и у Эвр — и, судя по тому, что раз в год он обязательно приходил во всём зеленом, приехал он из Ирландии. Она была бы и рада подружиться с ним, поговорить на родном языке, вот только большую часть времени ей казалось, что он её недолюбливает. Ибо, каждый раз, когда она закрывала глаза на его занятиях, он подходил к ней и беззастенчиво шаркал ногами, кашлял и всячески пытался привлечь к себе её внимание. Выходило довольно редко: сказки он рассказывал замечательные, но без музыки они теряли весь свой смысл. — Наслаждаетесь моим голосом, мисс Холмс? — спрашивал он по-японски, лишь обращения проговаривая на английском языке. Слыша родную речь, Эвр всегда открывала глаза. Ей хотелось ответить также на английском, но, чтобы не оскорблять других японцев, которые учились с ней в одной группе, всегда отвечала на чужом языке: — Вы знаете, а ведь Симпати Накай мог стать отличным воином, если бы не был отравлен, — и, поднимая глаза, всегда сталкивалась с заинтересованным взглядом. Мориарти, казалось, никогда не ожидал от неё ничего особенного, но на каждый ответ разочарованно вздыхал. Вот и сейчас он, игнорируя других учеников, сел на колени рядом с ней и, продолжая держать зрительный контакт, стал объяснять, медленно и чётко проговаривая слова: — Он бы и сам принял такое решение, когда понял, что подвёл своего сэнсэя, — он повернул голову, не отводя от Эвр испытующего взгляда. — Смерть не может быть чем-то позорным, если ты подводишь своё дело. — Позор — это очень растяжимое понятие, — не меняясь в лице, отвечала ему та. — Для одного сэнсея это может быть позором, для другого — настоящим геройством и честью. Харакири, которое большинство считает верхом благородства, может стать попыткой не рассматривать других вариантов, — она подняла брови, видя его интерес и лёгкое недоумение. — Стереотипизация и сохранение традиций — это не всегда благо, ведь даже вы приехали из Ирландии обучать японцев боевым искусствам — и вы думаете, что Иидзаса Тёисай Иэнао одобрил бы это? Каждый раз, когда у неё получалось правильно произносить чье-то японское имя, он удивлялся и словно записывал одно очко на её счёт. Но и проигрывать ему вовсе не нравилось. Каждое столкновение продолжалось по вполне накатанному плану, которому уже никто не удивлялся: Мориарти начинал злиться, наклонялся к Эвр всё ближе и ближе, как будто сам того не осознавая, тянулся к ней, пока она говорила, и застывал на расстоянии нескольких сантиметров. Конечно же, он не мог её недолюбливать. Она была слишком умна для этого, слишком очаровательна… Вся группа наблюдала за ним с нескрываемым интересом; мужчины начинали перешёптываться, а девушки, судя по всему, завидовали Эвр. В конце концов, окружавшие их японцы вниманием к девушкам не отличались. Наверное, при взгляде на мужчину из другой страны, они начинали невольно сравнивать своих земляков и обаятельного ирландца, и Джеймс Мориарти всегда выходил победителем. Эвр это даже не удивляло: она и сама невольно на него засматривалась. Хотя и просила себя этого не делать. — Какое счастье, что Великий Мастер мёртв, и не может остановить меня, — не скрывая улыбки, проговорил Мориарти, беззастенчиво глядя на губы Эвр. Будь она помладше, она бы даже этого не заметила. Но ей давно было не 17 лет, и, глядя на мужчину, она могла сказать, что было на его уме; особенно когда признаки были столь явными, и он нёс всякую околесицу — Джеймс Мориарти постоянно нёс околесицу, но с улыбкой говорить о смерти основателя самой известной школы боевых искусств в Японии мог только помешанный. Поэтому, не стесняясь других учеников, Эвр приподнялась и, наклонившись к его уху, произнесла тихо, стараясь, чтобы никто не услышал: — Как думаешь, сколько женщин у него было? Больше, чем у тебя? Мориарти пытался сохранять адекватное, хладнокровное лицо, но она чувствовала, что у него ничего не получается. Она возвращалась в исходную позицию и слышала, как он нервно сглатывает; и видела, как на его лбу выскакивает едва заметная испарина. Сколько в нём хранилось страсти, которой никто не видел? Что бы он мог с ней сделать, дай он волю своим истинным желаниям, и не держи он себя взаперти? Этого она не знала, но хотела узнать. И ненавидела каждого японца, чьи комплексы и стереотипы про отношения между мужчиной и женщиной не позволяли им скрыться в раздевалке и сорвать друг с друга тесные кимоно, и изучать друг друга — каждый сантиметр, каждый участок тела. За три года обучения Эвр прогоняла эту мысль как минимум 30 раз: наваждение случалось раз в месяц, иногда — чаще. Иногда Мориарти попросту не обращал на неё внимания, а в другие дни она думала совсем о другом. А всё из-за того, что заканчивались их разговоры одним и тем же: — Меня за это могут изгнать, — произносил он тихо, забывая про японцев и переходя на чистый английский. Эвр обожала слушать его характерный акцент, который испарялся в бесчисленных гласных и звонких звуках чужого языка, и смаковала каждую букву, как лакомую креветку в остром соусе. — Тебя изгонят только за то, что ты говоришь по-английски перед кучей японцев, которые хотят послушать историю кэндзюцу на своём родном языке, — так же тихо отвечала она, продолжая ловить на себе завистливые взгляды одногруппниц. Ими она тоже наслаждалась: обводя комнату взглядом, она собирала с десяток ошарашенных глаз, которые наблюдали за происходящим так, словно находились в первом ряду на цирковом представлении, и дрессировщик вот-вот должен был засунуть голову в пасть ко льву. Наконец, собрав полный мешок, она возвращала эти взгляды Мориарти. — Так почему бы не сделать это изгнание запоминающимся? Ей всегда казалось, что еще чуть-чуть, и он наклонится к ней на радость японцев и на радость самой Эвр, но этого никогда не происходило. Мориарти делал лёгкие движения вперёд, иногда даже касался её лба, но потом разочарованно вздыхал и резко поднимался, и всё оставшееся занятие гордо игнорировал Эвр, пряча свои эмоции. Проходило две недели, и они пытались снова, так что их столкновения стали своеобразным развлечением для всех других учеников. О, Джеймс Мориарти, даже не думай, что одного тебя это всё дико разочаровывает. Удивлённые взгляды и перешёптывания за несколько лет стали для Эвр обычным явлением. Началось всё с того, что одно появление в школе англичанки почему-то все сочли резонансным, хотя и раньше здесь появлялись ученики из других стран. Несмотря на это, японцы продолжали смотреть на неё с удивлением. Она прекрасно справлялась как с синаем, так и с катаной, хотя принимать участие в межранговых соревнованиях всё-таки отказывалась, ибо не хотела зарабатывать кучу синяков. Больше всего Эвр нравилось метать лезвия: делала она это с грациозностью чуть ли не большей, чем у большинства местных самураев — или тех, кто пытался ими быть. Японцев — как преподавателей, так и учеников — это не могло не удивлять. А еще она не расставалась с любимой скрипкой, каждый вечер наигрывая то, что запомнила за день. Иногда она играла у себя в комнате, иногда, когда была хорошая погода, выходила на улицу и играла в центральном саду камней, который располагался на переднем дворе школы. Эвр выбирала разные места: могла сесть на валун, а могла на землю, рядом с озером. Но, когда она была спиной к школьной веранде, она не видела ничего, кроме воды, камней, цветов, кувшинок и своей скрипки. Мориарти врал, когда говорил, что натыкается на неё совсем случайно. На самом деле, за два года, в которые Эвр выходила играть к саду, он как минимум 15 раз остался незамеченным. Он ведь, на самом деле, тоже очень любил музыку; прожив в Японии 10 лет, Джеймс уже устал от этнических завываний флейты и легких гитарных мелодий на заднем плане: они никогда не вырывались вперёд, словно жались от скромности, присущей всем местным жителям. Но Эвр и её чудесная игра на скрипке, каждый день новая мелодия — это было что-то необычное. Глоток свежего воздуха, которого могло хватить, от силы, на месяц. Ладно, на полгода. Но, когда прошло уже три, и он несколько раз чуть не опозорил себя перед всеми (хотя и ненавидел себя за то, что приходится это делать), Мориарти стало понятно: нет, так просто его этот свежий ветер не отпустит. Ну, а когда Эвр замечала, что у неё появился слушатель, она волей-неволей начинала бросать на него взгляды. Случалось это тогда, когда у неё не получалось усидеть на месте, и она начинала расхаживать вокруг главного валуна, а Джеймсу было некуда спрятаться. Он и не прятался, потому что в кои-то веки не стеснялся выражать своей заинтересованности и даже восхищения. Эвр никогда не удивлялась, видя его, словно знала, что он может прийти, или прогуливаться перед сном — и «случайно» на неё наткнуться. Она верила в его версию. Просто чтобы не создавать себе лишних иллюзий. Увидев его в первый раз, Эвр долго продолжала играть на скрипке, но, когда прекратила, не удержалась от вопроса: — Наслаждаетесь моей музыкой, мистер Мориарти? — она даже не поворачивалась к нему, спрашивая об этом, но уже знала, какой услышит ответ. — Честно? — он выпятил губу, как часто делал, рассказывая очередную легенду. — Я не узнал автора. — Я и есть автор, — почти презрительно произнесла она, бросая взгляд через плечо. — Неужели я не похожа на композитора? — Вы — первый композитор, которого я встречаю, — Мориарти развёл руками и, недолго думая, спустился с веранды и уселся на деревянную скамью. — Могу лишь сказать, насколько ваша музыка… точна, — он помолчал, подбирая нужное слово, но Эвр не торопилась к нему поворачиваться. Вместо этого она повернулась к маленькому озеру, и, снова укладывая скрипку на плечо, продолжила играть. Ей, кажется, было всё равно, что здесь был Мориарти, либо она и вовсе хотела от него избавиться. Но он не уходил; он наслаждался её музыкой… и, по какой-то причине, ей самой. Наконец, когда мелодия вновь прекратилась, Эвр, продолжая смотреть на озерцо, спросила: — Почему вы здесь? — Гуляю перед сном, — пожал Мориарти плечами, на что девушка усмехнулась и переспросила: — Я имею в виду Японию, а не сад, — она обернулась, и на её лице заиграла улыбка. — В саду нравится всем, это несложный вопрос. — Я хочу достичь нирваны, — бросил Мориарти, закидывая ноги на скамью и ложась на неё спиной. — О, вы разочаровались в жизни, — скорее утвердительно произнесла Эвр, чем спросила. — Сложная жизнь в Ирландии? Джеймс поднял голову и скорчил непонимающее лицо. Он чувствовал себя так, будто пришёл на приём к психотерапевту, чего не делал уже 15 лет. — Почему тебе это интересно? Ты сама почему здесь? — Постигла высшее умственное развитие и решила узнать, как «гармония» достигается через боевые искусства. И через буддизм, — она усмехнулась и посмотрела на золотую статую Будды, стоявшую справа от неё. — Гляжу я на вас и понимаю, что нирваны нельзя достичь за 10 лет жизни с японцами… Вы ведь 10 лет здесь живёте, да? Ох, давно Джеймс Мориарти не встречал таких умниц, которые видели бы его насквозь. Они почти никогда ему не нравились. От них всегда только одни проблемы. Да-да, проблемы. — Да, — не скрывая подозрительного тона, произнёс он. — И вы не в нирване, — она обернулась, и Мориарти увидел широкую улыбку, которая сверкала злорадством. — Зато попали в паутину японских стереотипов. Мужчина, который не может проявлять знаки внимания к девушке. Вы знаете, что они говорят обо мне? Что женщина из Англии не может держать катану правильно, — она сделала вид, что ахнула, и снова усмехнулась, — а я им говорю: а вы посмотрите на Уму Турман! Ведь она — то, что надо, правда? — Милочка, Ума Турман, вообще-то, из Америки, — не скрывая сарказма, ответил Джеймс, поднимаясь со скамьи. Эвр подошла и села рядом. — А нирвана достигается лишь после смерти. — Вы хотите смерти? — спросила она, поднимая ноги на скамью и усаживаясь в позу лотоса. О, как мило. — Хотел, — признался Джеймс. — Но, оказывается, мало приехать в Японию и податься в школу боевых искусств. Смерть нужно заслужить. Или заклеймить себя позором. — О, у вас есть такой прекрасный шанс, — её голос был тихим, вкрадчивым, словно она пыталась подчинить его себе. Как кобра. Мориарти противился желанию повернуть на неё голову: он прекрасно знал, чем это закончится. — Вас еще не спрашивают, почему вы не познали сюдо? — Я тебя умоляю, — Мориарти скривился. Даже если Эвр пыталась подчинить его себе, только что она пресекла всё на корню. — Это так скучно. И то, что ты делаешь — тоже скучно. Ты сидишь в позе лотоса, словно пытаешься связаться с космосом, — он выпятил ладони и поднял их к ушам, ужасаясь всей чепухе, что он слышал в своей жизни. — А кто сказал, что космосу есть до тебя дело? А еще над нами цветет сакура, — он хотел плюнуть; и сделал бы это, если бы не уважал тех, кто укладывал камни, — и это так банально… самый скучный японский сюжет! Остаётся лишь добавить самурайскую маску и древнюю легенду о мече с уникальными способностями. А сюдо… как и отношения с женщинами, это… — он наконец-то взглянул на Эвр и поразился тому, насколько заинтересованной она казалась. Ни на одном из его занятий она не смотрела на него так, как сейчас. И почему это он решил сказать это? Потому ли, что Эвр ведёт себя как психотерапевт, или потому что он наконец-то говорит по-английски? А может, запахи камелии и гвоздики, растущие поблизости — это вовсе не то, что он думает, а ядовитые зловония, которыми она пытается отравить его? — Скучно. Расскажешь, как ты пишешь свою музыку? — Она приходит ко мне из космоса, — она попыталась улыбнуться и пожала плечами, на что Мориарти закатил глаза. — Я не знаю. Я просто прихожу сюда после тренировок и… играю, — Эвр подняла скрипку и положила её на плечо, не отводя от Джеймса взгляда. — Хотите, сыграю то, что приходит ко мне в голову, когда я смотрю на вас? Мориарти ухмыльнулся и поднял брови, не ожидая ничего особенного, и отвернулся. Уже через несколько секунд смычок коснулся струны, и заиграла знакомая ему музыка. Он резко развернулся к девушке и не удержался от грубого: — Какого хрена? Bee Gees?! — она заулыбалась, но играть не прекратила. — Да откуда ты узнала? — У вас татуировка на запястье, — произнесла Эвр, не отрывая смычка от струн. — Вы каждый день замазываете её тональным кремом. Но я всё равно заметила. Зачем сделали? Вы не похожи на сентиментального человека, — она подняла брови и опустила скрипку. — Вам не свойственно сохранять воспоминания о чем-то любимом. Хотели прочувствовать боль? Заглушить воспоминания? — Ты что, психотерапевт? — весело усмехнулся Мориарти. Всё-таки, с татуировкой она поймала его довольно ловко. Хотя и весьма неожиданно. — В Великобритании я была биологом, — задумчиво проговорила девушка, вертя головой. — Но, приехав в Японию, я чувствую себя семихвостой лисой. Помните, вы нам рассказывали? Джеймс засмеялся еще больше: он прекрасно помнил всю японскую мифологию, о которой рассказывал, и прекрасно знал, что семихвостые лисы могут преследовать мужчину, превращаясь в прекрасных девушек, совращать их и тащить их к Инари — богине злаковых растений. Он не верил в подобную чепуху, но, всё же, не хотел оказаться в следующей жизни (если она есть, конечно) рожью или пшеницей. Он бы хотел прожить её так, чтобы к 40 годам у него всё еще остались источники кайфа. А не так, как сейчас, когда единственный кайф — это заинтересованная девушка, которая открыто намекает на то, что пытается его совратить. Впрочем, он бы и сам не возражал, если бы не подобие самурайского кодекса и святая уверенность в том, что совращать своих учениц — это не по канону. Учеников почему-то можно, а вот насчёт учениц почему-то никто не был уверен. И, всё же… — Что ты будешь делать, когда завершишь обучение? — спросил он, пытаясь уйти в сторону от разговоров о мифологии. — Вернёшься в Великобританию? — Да, пожалуй, — она кивнула, осматривая свою скрипку. — Я написала много произведений, пока была здесь. Думаю, с течением времени напишу еще больше, — она перевела на Джеймса взгляд. — И про вас тоже напишу. Вы будете одиноким ирландцем, который заблудился в японских лесах, куда он забрёл от скуки… — она ахнула, снова кладя скрипку на плечо. Не отрывая от него глаз, Эвр коснулась смычка и заиграла. Это была новая мелодия, и Мориарти видел это по тому, как сосредоточенно девушка играла: словно пытаясь запомнить каждую ноту. Она не замечала его заинтересованных глаз, изредка бросая на него косые взгляды, как художник на натурщика. А Мориарти наслаждался и ей, и её музыкой, и снова неосознанно тянулся вперёд. И, стоило смычку задрожать на одной ноте, стоило ей затянуться, как акробату на леске, как он понял, что подобрался слишком близко, и что от Эвр его отделяют несколько каких-то сантиметров. И что в ней было особенного? Он и раньше встречал англичанок. Некоторые из них были даже красивее Эвр Холмс, но… не умнее. И глаз у них таких не было, и волос, которые она прятала в хвост. Его давно никто так не тянул к себе... а, может, никто просто не был семихвостой лисой. Да кем бы они ни были, они сейчас не здесь, а Эвр здесь, и он может… — Ты знаешь, что на этой скамье нельзя сидеть с ногами? — вдруг спросила девушка, выводя его из некой прострации. Джеймс зажмурился и опустил голову, а потом сказал, продолжая ухмыляться: — Хорошо, что мастер Ясусада не видит. — О, это точно, — прошептала она, поднимая на Джеймса взгляд. Ну всё. Сейчас или никогда. Она уже намекает. Или он целует её и узнает, наконец, что в ней такого интересного, или жалеет об этом до окончания её учёбы, если не своей жизни. А Эвр просто испытывает его. Он — один из её ценнейших экспонатов, один из интереснейших людей, которых она встречала. И он — её учитель. Чему он может её научить, кроме глупых сказок и легенд? Он любит их, но не любит свою жизнь, не видит сказки в ней, хотя живёт среди буддистов, и не может познать гармонии и всех таинств жизни... О, может, он просто не хочет этого. Но, если бы только он подался вперёд и прикоснулся к ней губами, тогда, возможно, многое встало бы на свои места, и связь с космосом была бы установлена, но… — Мастер Мориарти! — вдруг раздался чей-то японский говор. Джеймс тут же отпрянул от Эвр, словно и не сидел с ней вовсе, и заоборачивался, увидев, что за кустами стоит садовник, ухаживающий за камнями. — Вы так поздно не спите? У вас всё хорошо? — Всё в порядке, Даичи Амида! — крикнул Мориарти в надежде, что садовник уйдёт, но тот даже не думал об этом: он довольно быстро преодолел разделявшее их расстояние, быстро пройдясь по песчаной дорожке, и, увидев на скамейке Эвр, очень удивился, на что Джеймс тут же поспешил добавить: — Вот, мисс Холмс, полюбуйтесь, это наш садовник. — Я слышал, как вы играете! — заявил тот. — Это волшебно. Действительно волшебно. Мне кажется, сакура цветёт от одной только вашей игры, — он заулыбался так широко, что его глаза стали еще уже, и Эвр покосилась на Мориарти в надежде, что тот не засмеётся. Манеры поведения у Даичи всё-таки были очень смешными. — Мне жаль, но я пора ходить, — произнесла она на ломаном японском и, обернувшись к Джеймсу, сказала: — Спасибо за урок еще раз, мастер Мориарти, — она поклонилась и, забрав скрипку, засеменила обратно в жилой дом. Мориарти так долго провожал её взглядом, что садовник, отличавшийся сообразительным умом и недюжинным интересом к любовным романам, решил, что у мастера Мориарти завязался роман с его ученицей, и с тех пор, куда бы Джеймс ни пошёл, его повсюду преследовали разговоры об Эвр Холмс. Как будто мало ему было смотреть на неё на каждом занятии — рассказывать ей свои истории и знать, что поделиться ими лично у него не получится. А время всё шло и шло, сакура цвела и отцветала, падал снег, а о том, каких успехов добивается Эвр Холмс, многие говорили с неприкрытым восхищением. Никто и не знал, в чем её секрет — кроме него. Запоминать, как поют мечи, чтобы дома отрепетировать мелодию. Это так просто, так эстетично и так красиво. И так мастерски. Наконец, когда наступило четвертое лето её обучения, Эвр изучила буквально каждую мелодию, которую школа была готова ей предложить. Тэнсин Сёдэн Катори Синто-рю выпускала одаренного ученика, который в совершенстве овладел всеми боевыми навыками и философией буддизма — тем самым, чего Джеймс так и не смог понять. Ради неё одной устроили целую церемонию, которую он не смог посетить — и сам не знал, почему. Возможно, ему просто казалось, что он что-то упустил; что Эвр уедет обратно в Великобританию, а он так и останется здесь с неразгаданной загадкой своей судьбы, того, зачем он пришёл в этот мир, и кто будет улыбаться ему, когда он попадёт в круг Сансары и увидит вокруг кучу вспышек, совокупляющихся тел и всего, что включает в себя загробная жизнь. Он так и сидел в обучающей комнате, облокотившись на стену, когда бамбуковая дверь отъехала в сторону, и на пороге появилась Эвр в красном дорожном плаще из атласа. — О, ты уже собралась уезжать? — спрашивает он, даже не поднимая на неё взгляда. Эвр осматривает себя, словно пытаясь в этом убедиться, и кивает. — Здорово. Как тебе церемония награждения? — Весьма банально, — подняв брови, говорит она и начинает стягивать плащ. О, на ней белая хлопковая футболка и джинсы — гражданская одежда, которую Мориарти давным-давно не видел на девушках. Она оставляет верхнюю одежду у двери и подходит к Мориарти: ему скучно, но Эвр берёт его за руки и заставляет подняться. Джеймс неохотно встаёт на ноги, и они оказываются на расстоянии вытянутой руки. — Но я хотела прийти, чтобы сказать вам спасибо. За ваши легенды и сказки. — Да ты ведь их терпеть не можешь! — он хлопнул себя по лбу, размыкая замок из рук и снова отворачиваясь к стене. Какая-то лиса смотрит на него с оконного витража, ухмыляется и будто подмигивает, издевается над ним. И почему всем так хочется над ним шутить? — А теперь говоришь за них «спасибо»? Да ты и рада, наверное, что избавилась от такого учителя, как я! — На самом деле, да, — твёрдо произносит она, перебивая Мориарти. Смысл этих слов до него доходит не сразу; но лишь вспомнив, как она на него смотрела тогда, в их единственный раз, когда они смогли нормально пообщаться, Джеймс оборачивается и тут же ловит Эвр в объятия: она валит его на пол, словно пытается убить, и он уворачивается, думая, что сейчас получит удар, но, вместо этого, чувствует, как она прикасается губами к его щеке и слегка надкусывает кожу: достаточно больно для того, чтобы заставить его закричать, но он настолько привык к боли после многочисленных тренировок (хотя кусали его обычно лезвия, а не женщины), что вместо крика стиснул зубы и проговорил: — Ну, и чему же я тебя научил? — Реинкарнации, — пронзительных глаз Эвр почти не было видно за копной чёрных волос, которые она так долго прятала в хвост, и Мориарти не смог устоять: он убрал волосы с её лица, зарываясь в них и чувствуя всю мягкость. О, она моет волосы чайным спреем: байховый черный чай продаётся только в Великобритании, это одна из его любимых марок, и он дышит родным запахом, даже не понимая, в чём дело: то ли в девушке, на которую смотрит, то ли в её шампуне. — Серьёзно? — это звучит смешно, и Мориарти начинает хохотать, но Эвр не разделяет его радости. Вместо того, чтобы засмеяться следом, она снова наклоняется к его лицу и проводит языком за ухом, и шепчет, заставляя мурашки бежать по телу: — Помнишь, ты говорил, что тебя могут за это изгнать? — Всё еще могут, — усмехается Джеймс, продолжая гладить её волосы. Ах, как они пахнут! Ах, какие мягкие — совсем как чайные листья. Раньше он пил чай ровно в пять, нарезая туда ломтик лимона и глядя на Вестминстерское Аббатство. О, это было так давно и, кажется, уже неправда… — Ты больше не мой учитель, — голос Эвр продолжает звучать всё соблазнительней, и она заставляет его выгнуть шею, лишь бы поддаться её поцелуям, — и мы можем делать всё, что угодно. Реинкарнация есть, Джеймс Мориарти, — Эвр поднимает голову и оставляет короткий поцелуй на его лбу, а потом кладёт ладони на его щёки и большими пальцами поглаживает его веки. — И ты станешь другим. Кем ты хочешь быть? — Твоим, — срывается с его губ прежде, чем он успевает подумать, и Эвр, явно обескураженная таким ответом, вновь вжимает его в пол и прикусывает кожу на шее, но ему вовсе не больно: наоборот, он подтягивает её выше на себя, забираясь под футболку, находит её губы и впивается в них, кусая и чувствуя солоноватый привкус её крови во рту. О, он никогда не думал, что способен на такое сумасшествие — кусать человека, пить его кровь! Не здесь, в царстве покоя и гармонии, где из-за каждого угла течёт родниковая вода — но какое ему дело до родниковой воды, когда спокойствие — это не то, чего он искал, а благоухающая сакура не сравнится с буйными кустарниками черного чая? Он стягивает с неё футболку и заставляет перекатиться: теперь Эвр снизу, и в одном только её взгляде Джеймс видит торжество. О, ты свалила меня, славная семихвостая лисица, и сейчас утащишь меня в поля, где я буду расти и однажды стану хлебом… На одно мгновение он задумывается об этом, а уже в следующий момент опускается к её телу и начинает оставлять влажные длинные дорожки на её шее, слышит едва слышимые стоны и чувствует, как собственное дыхание сбивается. — Первым делом, — произносит Мориарти, наконец-то отрываясь от кожи Эвр и пытаясь отдышаться, — пойдём в ИКЕЮ. — Чего? — непонимающе переспрашивает девушка, откровенно не понимая, чего ради прерывать ласки ради какой-то нелепой фразы. — Неужели непонятно? — Джеймс морщит лоб и тянет: — Мы пойдем в мебельный магази-и-и-и-и-ин, потому что я, — он наклоняется к Эвр и шепчет прямо ей на ухо: — Я не привык заниматься сексом на бамбуковом полу, — после чего хватает её запястья и чувствует, как они покрываются гусиной кожей. Теперь он тоже играет по незаконным правилам. — Мы ведь вернёмся в Великобританию, правда, лисица с семью хвостами?