Сказочник из соседней палаты

Внутри меня было холодно. Не так, как говорят о заледеневших сердцах жестоких убийц, насильников и прочих извращенцев, которые забыли о положительных эмоциях — Боже упаси! Я умел наслаждаться жизнью и умею до сих пор, а насилием никогда самолично не занимался. Чего ради пачкать свои руки в чужой крови? Где здесь интимность? Если люди должны умереть, они умрут. Все умирают. И если моё слово лишь приближает человека к тому, что произойдет неизбежно, то что же в этом такого особенного? Подумаешь. Нет, это не самое главное, к чему я стремился — я делал то, что умел, прокладывал свою дорогу, мог прослыть Чудовищем. Едва ли меня это оскорбляло. Наоборот, мне всегда нравился этот персонаж. Под его жуткой внешностью всегда хранится верность своей возлюбленной — единственному человеку, которого он способен назвать «особенным»… А я всегда любил сказки. И, чем больше в жизни сказочного, понятного, необычного — тем лучше, если даже мальчик из бедной семьи может надеть на себя корону, вне зависимости от того, как именно он эту корону получил. Ну, вы же понимаете. Я знал, что внутри меня цветут розы — опасные, но до того красивые, что я знал, что, кто бы ни сорвал этот цветок внутри моего сердца, это будет прекрасная, невероятная женщина, встретив которую, я изменю свою жизнь навсегда, вне зависимости от того, как долго мне останется жить. Я не ждал пленницы, не ждал незваного гостя и его коня, не собирался быть гостепреимным, но она пришла сама: нашла меня, попросила в подарок, словно я был её главной розой, и меня поднесли к ней на блюдечке с голубой каемочкой. И я удивлённо смотрел на неё, изучая каждый изгиб тела, которое никогда не видел прежде, и позволяя вовлечь себя в странную игру, в которую прежде не играл. Люди перестают верить мне, когда слышат, что некогда я был влюблен в прекрасную девушку… но это было, и я прекрасно это помню. У неё были черные волнистые волосы, голубые глаза и ум гениального биолога или химика, но, вместо научных прорывов и получения премий, она сидела в стеклянной коробке, куда её спрятал старший брат. Видимо, её он тоже считал Чудовищем и хотел наказать за что-то. Просто так. Майкрофт Холмс — тоже тот еще злодей, знаете ли, хотя и прикрывается маской ангела. Но я смотрел на свою Эвр и понимал, что это далеко не так. И что Шерлок, допустивший, чтобы его сестра настолько сошла с ума, тоже виноват в этом. Насколько, однако, всё просто? Только в сказках есть старые-добрые злодеи и те, кому мир беспрекословно сочувствует. Жаль. Я пустил её в свой замок. Предоставил лучшие покои. Она нежилась на перинах столь мягких, что простыни в её тюрьме, хотя и были привезены якобы заботливым старшим братцем, казались жёсткой соломой. Я готовил ей вкусные блюда, которых она никогда не попробовала бы в тюремной столовой, и пытался быть настолько гостепреимным, насколько только был способен. Я знал, что на мне нет никакого заклятия, знал, что девушка не обязана любить меня, чтобы я был прежним собой. Моим заклятием была жизнь, и она медленно заканчивалась, а я так и не узнал этого… самого сильного чувства, на которое только способен человеческий организм. Да-да, именно организм, а не сердце, и не пытайтесь переубедить меня в обратном. Я с детства знал, что это произойдёт. Знал, что будет девушка, которая полюбит Чудовище. Я вовсе этого не стыдился, даже наоборот; в этом ярлыке было что-то дьявольское, так что он сильно привлекал меня. И вот, стоило мне встретить «Белль», как оказалось, что я и не Чудовище вовсе. По крайней мере, не для неё. Она не могла судить слишком поверхностно, была слишком умна для этого… она знала, что старший брат, который всегда величал меня Главным Дьяволом всея Великобритании, причинил ей вреда куда больше, чем я. Всё было так относительно. Я помогал ей, чувствуя благодарность, которую Эвр безуспешно пыталась скрыть, и она никогда не называла меня Чудовищем. Слышала, чем я занимаюсь, и не убегала от меня. Если люди должны умереть, они умрут. Все умирают. И если моё слово лишь приближает человека к тому, что произойдет неизбежно, то что же в этом такого особенного? Я слушал всё, что она говорит, соглашался и чувствовал. Я чувствовал, что меня любит настоящая принцесса, даже если не может признать этого в полной мере. Днём она говорит о сантиментах, как о главной преграде умственной работе, а ночью возвращается в самолёт и плачет в подушку, думая, что я не замечаю. Она будит меня, но я ничего не говорю, лишь изображая пилота, и успокаивая её. В моих руках она спокойна, и я чувствую, что способен защитить свою Белль от волков и прочих чудищ. И я знаю, что она достаточно сильна, чтобы защитить себя самостоятельно. Она ведь хорошая, умная девочка. И знает, что то, что я сделаю, должно произойти. *** Тело моего Чудовища лежит распластанным на крыше больницы Святого Бартоломея. Внизу толпятся люди, которым нет до него дела, и я оглядываюсь по сторонам, надеясь, что никто меня не увидит. У нас есть около минуты, чтобы попрощаться; потом сюда наверняка нагрянут люди Майкрофта и заберут его, чтобы падение Шерлока выглядело более естественным. Интересно, что они сделают с телом , если найдут его? Он им нужен? Они знают, что случилось? Впрочем, какие вопросы, конечно, они знают. Он не дышит. Мои пальцы мокнут в крови, когда я приподнимаю его голову и заглядываю во всё еще горящие безумием карие глаза. — Джим, — зову я, но знаю, что он не отзовётся. — Это было великолепно. Вся твоя сцена. Всё прошло идеально, да? Ты так и хотел… Больно смотреть на его тело, слёзы текут сами по себе, и приходится сдерживать себя, чтобы окончательно не разреветься. В его любимой сказке Белль призналась бы Чудовищу в любви, и он бы ожил, превращаясь в Прекрасного Принца. Джим не верил, что сказки происходят в реальности, но... — Я люблю тебя. Может ли признание, в котором ты и сама не уверена, снять заклятие? Никогда мне не хотелось говорить, что между нами именно это — не любовь, скорее взаимовыгодное партнёрство, производимое как на биологическом, так и на реальном уровне. А всё остальное — это не более, чем шум за сценой; социальные ярлыки и ожидания, философия выживания, прикрытая неземными чувствами. Люди прячут низменное в возвышенном, чтобы не казаться глупыми и не сталкиваться с жизненными трудностями, но мы настолько выше этого, что даже жизнь в реальности, где нас никогда не оставят в покое, кажется чем-то неприятным. Впрочем, о чем речь, если нет и не было никакого заклятия? Была пуля, выпущенная Джимом в самого себя, и ничего кроме. — Я люблю тебя. Люблю, как детскую игрушку, как лучшего друга, как учителя, как своего принца, который вытащил меня из башни и так наслаждался этой ролью. Люблю, когда прижимаюсь лбом к спокойной груди, и когда его рубашка мокнет от моих слёз. Время кончается, а тоска нет, и я аккуратно кладу его тело, резко разворачиваясь и глядя по сторонам. Бежать по лестнице небезопасно; гораздо удобнее спрятаться где-то здесь и подождать, пока люди Майкрофта со всем разберутся… я убегаю от Джима, оставляю его позади и прячусь за огромной трубой, тут же строча смс-ку Морану. «Забери меня отсюда. Я сделала то, за чем пришла». «Он мёртв?» Я не успеваю ответить, потому что слышу неподалёку от себя чьи-то шаги. Задерживаю дыхание, надеясь, что меня не услышат, и прячу телефон в карман. *** — Кому пишешь? — Белль поднимает на меня испуганный взгляд голубых глаз, и в них я вижу не только скорбь и тоску, но и лопнувшие капилляры. Я чувствовал, что она плакала, я слышал, что она говорила. Это случилось. Едва ли она верила в это, но это случилось. — Как ты это сделал? — Эвр поднимается нерешительно, глядя на меня и почти дрожа. Я снимаю с себя пальто и укутываю её, надеясь, что так ей будет теплее. Оно, конечно, тоже промокло в крови, так заботливо выкаченной из меня несколько дней назад, но материал был прочный, и она укуталась в пальто, продолжая дрожать и закрывая глаза. Она жмурится, словно пытается прийти в себя, открыть глаза и понять, что меня нет. Вот только я никуда не исчезаю. И, открывая глаза, Эвр видит меня, и снова начинает беззвучно плакать. — Был бы только повод, — ответил я, поглаживая её плечи. — А способ найдётся. Любовь спасла Чудовище от вечного уродства. Любовь спасла Джима Мориарти от вечного, нескончаемого проигрыша. Он не будет проигравшим, пока Белль живёт в его замке. Розы в моём саду цветут. Зимние ветры не задувают. В моей душе наступило вечное лето.