Дневник филлорийских королей

      Марго медленно крошится золотистыми кусочками никсовского хайлайтера по загорелым рукам, когда Элиот шот очередной запрокидывает в себя, колючими губами прихватывая стекло хрусталя. У него под глазами — уставшие марианские впадины, синеющие ежесекундно от нехватки здорового сна. Вог говорит, — хрипло, натяжно, затуманено — что в момент, когда веки тяжело смыкаются, возникает багрово-яркая вспышка и такая же кислотно-алая кровь, струящаяся по дрожащим мужским ладоням. Элиоту от этого чувства хочется блевать кусочками искрящийся радуги и нещадно поглощать алкоголь, потому что «как раньше» больше не будет. Марго же кажется, что помочь она ничем не может, кроме того, как вытирать родное лицо, на коленях стоя возле сливного бочка.       Элиота Вога по правде рвет не радугой, а частичками любви к мальчику-Майку, выкрашенными Зверем в цвет любимой винной помады Хэнсон.       Мужчину ломает, судорогой бьет, хаос мироздания впечатывая в нутро — на корке пьяного зрачка проступает лед. Марго выворачивает только от одной мысли, что все происходящее — ее идиотская вина, а не того блонди-паренька. Хэнсон тянется к Вогу обыденно и привычно, чтобы обнять, потому что больше не знает, что сделать, но резко с осыпающейся тушью отталкивается, словно минус на минус находит.       — Почему мы перестали быть друзьями, Эл? — у девушки внутри плещется послевкусие зелья и эмоции, граничившие с нескончаемой истерикой; она скулит у ног его, как бездомная дворняжка, трясется от бессилия и готовится упасть, если ее не поймают.       — Мы лучшие друзья. — Вог чеканит фразу, будто заученную вечность назад, закуривает с щелчком пальцев сигарету и не смотрит на Марго совершенно. Жалкая-жалкая девочка с трясущейся губой и мокрыми ресницами; копия самого Элиота, живущего под хрупкими ребрами, которому больно постоянно, если приглядеться получше.       Хэнсон смотрит так, что одно неверное движение и конец — губительная смесь ненависти и любви, разлитая по ней волшебными коктейлями и его, Эла, духами. Девушка сжимает кулаки, впиваясь сильно в кожу, пытается уцепиться зрачками за воговские зрачки цвета бутылочного стекла, ведь он — дом; место, изученное до дыр и трещин; то, что всегда поможет, если хочется головой о стену. Но мужчина отворачивается, подставляя сутулую спину, и в девичьем нутре что-то разбивается, как пудровые тени о кафель ванной:       — Ты можешь быть честным со мной хотя бы пять секунд? — шепчут, с криком в подъязычье спрятанным, иссохшие губы.       Лед трескается со звуком взрыва тысячи атомных бомб — Майка белоснежным лейкопластырем не вернешь, не воскресишь томным взмахом черных ресниц, не восстановишь по частям, как старую тетушкину вазу; его попросту нет, потому что именно Марго облажалась. Конкретно обожаемая Бэмби накосячила, и Вог теперь никогда не сможет смыть с рук кровь единственного, кто полюбил мужчину такого, каков он есть без прикрас и масок.       — Честным? Пожалуй, нет. — Элиот стряхивает пепел взмахом указательного в разряженном воздухе, а девушка рядом всхлипывает, пальцами за пиджак цепляясь, мол, пожалуйста, Эл; волшебник дергается от Хэнсон, как от чумы. — Он любил меня, Марго. А теперь он мертв. Я остался совершенно один, но абсолютно всем плевать.       Раненые золотые птички разлетаются в клочья, если их посильнее ударить в грудину — волшебница чувствует себя разорванной, грязной и преданной. Болючая растрепанная душа из тонких пальцев падает непривычно быстро и ударяется о мысы дизайнерских ботинок.       — Я тебя любила, чертов ты придурок. Я! Всегда! — выть хочется в голос, обматерить, кожу с себя содрать острыми ногтями, но Марго неестественно выпрямляется, собирается по осколочкам и, гордо вскинув голову, уходит, покрываясь крупной дрожью.       Девушка вернется; обязательно вскоре вернется, потому что Вог — тот, кого Хэнсон никогда не разлюбит; априори не сможет, ведь он — часть ее мира; он врос в нее неоново-синими подводками и магией, вцепившейся накрепко в вены.       Элиот — это сверкающее сердце, скрытое за лакированными костями. Ему всего лишь нужно время, чтобы подлатать себя самому; безумно мало. И, благо, у Марго есть время всего мира, чтобы подождать.