Дневник филлорийских королей

      Она говорила, что ее вдохновляет солнце-круг, пестрые воздушные змеи, своими хвостами рассекающие небо, и карусели-лошади, намагниченные золотыми искрами до самых ржавых шестеренок внутри — его Джулс была особенной смесью страстной любви и радости; искренней и верящей каждой клеточкой своего гибкого тела в чудо волшебницей.       На самом же деле именно Пенни считал ее необыкновенно-радужной, с ангельским ореолом шоколадных волос-лоз, обвивающих хрупкие плечи, но Уикер ведь только плоть и кровь; кости хрустящие да горящие раскаленным медом глаза. Его Джулия — перфекционистически идеальная, светлая, как июньский день, благословленная магией столь тихой, что воздушные замки шепотом строить могла. Его, Адиёди, Джулия — тенью прошлого исписанная по смуглым рукам; такая безумно любимая и такая безмолвно мёртвая, что слезы от многочасового плача иссохли и иссякли раз и навсегда.       Насовсем.       Навечно.       Как и сказочная лесная фея ушла.       Пенни теперь в отчаяние следует в другую петлю за ирреальной, такой непохоже-похожей, стопроцентно чужой Джулией Уикер с клеймом-номером 40 где-то на оливковом лбу; вдруг вселенная все же сжалится над одичалым парнишкой-потеряшкой.       А там, в Брейкбиллсе, катившемся под хвост великим Богам, люди дефектные; смотрят удивленными глазищами, словно увидели ходячего мертвеца, не меньше, и дыхание срывают к черту «зачем ты его притащила, а? нам не нужен китайский заменитель на начальной стадии магического рака! утащи его туда, где отрыла, идиотка!». Уикер же закрывает нового Пенни отчего-то собственной спиной, прямой-прямой, напряженной, говорит что-то спокойно в ответ, но Адиёди не слушает — скользит мысленно по разумам вокруг, агрессивным, маниакально-взвинченным, готовым разорвать на льняные клочки живого мяса острыми ногтями и одновременно таким разбитым, надколотыми. Изнеможденно-влюбленным.       — Ты его любила, да? Другого меня.       — Пошел нахрен. — Кэди скалится, как хищный зверек, загнанный охотником в угол, когда путешественник подходит ближе; у Орлафф-Диаз в голове мудацкая трагикомедия с бэд-эндом в конце и загноившиеся раны в тех местах, где ее Пенни целовал, — Это не твоя Джулс, — ядовито выплевывает брюнетка, — Поверь, у местной Уикер наманикюренные руки по логти в крови, а под кроватью у нее можно найти разлагающиеся трупы.       Адиёди, наверное, верит; Адиёди, быть может, верить не хочет и поэтому наблюдает украдкой, сворованной у одного из членов этой храброй братии, за копией девушки, однажды укравшей его черствое песчаное сердце. А у Джулии под толщей колдовства в самых темных закоулках сверкающего силой сознания действительно томится тьма, разъедающая постепенно ткани. Пенни касается ее легонько, лишь краешком желания задевает граненый контур, и электричество резко прошибает его энергией насквозь аж, проходит через все имеющиеся астральные тела и отбрасывает разом назад, домой, в свою петлю, к шестипалому Зверю в объятия.       Здешняя Джулия алой струйкой из носа, соленым железом по губам разливается, как только мужчина глаза разлепляет от удара ее же извне. Девушка, кажется, оборачивается мгновенно, — ты под моей защитой; я тебя привела — а Пенни видит трясину печали на шероховатом дне угольных зрачков, что со слезой выходит, стоит ей Рейнарда хоть микро-картинкой в памяти воскресить, мимоходом потрогать пули. Эту Джулию Адиёди жалко до дрожи в коленках и треска крошившихся бедренных косточек; он бы ее спрятал от сети людской, отпустил бы птицей — лети, ты не для клеток, не для борьбы. Нашел бы для Уикер — и покой, и Эдем, и Рай; разбился насмерть, но чтоб сороковая была свободна.       — Я не она. — шепчет волшебница, оказываясь в крепком кольце мужских рук; Пенни сжимает ее тонкую в горсти, знает всю навыворот, на просвет, на каждое слово, сорвавшиеся с губ ведь.       — Я знаю.       И в воздухе совпадением до мелочей, — вот родинки те и рубцы тоже под волосами на шее — до совершенного абсолюта они — ничья и ничей — могут вновь обрестись в новом мире.       Если Пенни-23-Адиёди — заросший вьюнком пустырь, ожидающий, когда же его сожгут, то Джулия-40-Уикер — пожар, разгорающийся на его теплых ладонях.       Пламя вспыхнет от малейшей искры.