Телин

      В заливе Злого Волка продолжал бушевать шторм, но Доктор не спешил уйти с пляжа в тёплую и уютную ТАРДИС. Как ни странно, здесь, где он дважды потерял Розу Тайлер — девушку, которая вывела его из «штопора» и напомнила, что жизнь продолжается после любой войны, — как-то лучше и трезвее думалось. Тем более что с коконом опять ничего не вышло, да и новости, принесённые НКВДшником, не радовали, особенно про детей. Он сказал правду насчёт этих малышей, его интересовало только их возвращение на правильную сторону мироздания и не более того, ведь сколько далека ни перевоспитывай, а он всё равно на тебя сквозь прицел смотрит, и старушка ТМД тому прямое доказательство. Уж сколько раз приходилось её с того света вытаскивать и по кусочкам собирать, а как была агрессивной и коварной лгуньей, прицеливающейся в спину, так и осталась. Но с другой стороны, ещё были Гердан и Судиин.       Сильный порыв ветра чуть не вырвал зонт из рук, заставив Доктора чертыхнуться и поплотнее запахнуть пиджак, но не выдернув из потока воспоминаний. Да и забудешь ли далеков, посмевших влюбиться? Полный караул и тараканья паника на Скаро — прототипы будущих ракшасов, пошедшие на поводу у новообретённого инстинкта размножения, привязавшиеся друг к другу и этим поколебавшие все каноны даледианского общества. Далеки, целующиеся в тихом уголке парка и играющие на лазерной арфе. Хм, на арфе… Если ТМД сказала правду, то это из-за них учёные и прекратили экспериментировать с прототипами. А ведь Судиин забеременела. Что, если… Что, если ТМД опять соврала? Что, если проект свернули из-за ребёнка? Что такого могло родиться у двух прототипов человекообразных далеков, что перечницы, не моргнув глазом и не дёрнув бластером, закрыли сложный эксперимент, съевший десятки лет и массу ресурсов? Чего они могли так испугаться? И с чем столкнулись ракшасы, если Контролёр Времени явно выделил естественно рождённых детей? И почему их отрыв от Империи означал их потерю? Ведь детей, если они живы, можно вернуть родителям. Что-то тут было очень и очень нечисто, но что именно, Доктор понять не мог, потому что ему не хватало информации — и это было самым волнующим и интригующим. С далеками из люфта определённо происходило что-то необыкновенное, Как можно было выпустить их из виду на целых пятьсот лет?       А с другой стороны, как за ними приследишь? Барьер пересечь — это не на сто лет вперёд-назад метнуться. Надо искать пробой вроде того, что использовали криллитане. А раз им пришлось тащиться в весьма далёкие пространственные и темпоральные координаты, значит, ничего ближе в Местной группе галактик не нашлось — вернее, учитывая, из какого времени прилетела оперативная группа, речь шла даже не о МГ, а об эллиптической галактике, получившейся при её слиянии, так называемом Великом Звёздном Острове. А ещё было крайне интересно, каким образом криллитане сумели себя защитить от эффекта соединения с люфтом. Неужели Котёл Времени был настолько мощной и продуманной штукой, чтобы даже в неумелых руках искусственно «распараллелил» то, что при других условиях должно было соединиться в одно целое? Тогда все галлифрейские устройства по управлению временем — детский лепет по сравнению с древней технологией, и понятно, почему Небесный Комитет встревожен. Доктор не очень-то хотел действовать заодно со старыми знакомыми, но у него не было вариантов. А готовность Нарвина поспособствовать в вопросе Милли напрягала ещё больше — как бы потом в НКВД не предъявили счёт и не потребовали решить парочку десятков кризисов того же уровня, что и сейчас.       Хотя какая разница — всё равно ведь прибегут, если начнётся серьёзная заваруха в пространстве и времени…       Ветер снова попытался отнять зонт и вывернул его, окатив всё вокруг ледяными брызгами. Похоже, пора было сворачиваться со сложными мыслями, прекращать мерить шагами стылый норвежский пляж и возвращаться домой, в ТАРДИС, а то можно было и насморк схватить. Доктор в последний раз окинул взглядом побережье и пошёл к синей будке — чинить расправу над подслушивавшей спутницей. Честно говоря, он хотел это сделать, как только спровадил НКВДшника, но сначала отвлёкся на К-9, потом на кокон, с которым даже галлифрейская телепатия не смогла справиться, а потом забыл, что собирался кое-кого оттаскать за уши, и вышел проветрить перегруженную голову. Да и Мелизинда, умница, сразу на глаза не показалась. Но теперь-то, наверное, она вылезла из засады — или он не понял характер своей помощницы.       Дверь приветственно скрипнула, когда её привычно толкнули, а потом так же привычно потянули за ручку. Лицо овеяло теплом и запахом книг. Поскорее закрыв за собой створку, он поставил зонт в стойку и хорошенько вытер ноги — грязь в корабле, конечно, исчезала сама собой, и спасибо за это старушке, но зачем добавлять ей работы по уборке? Доктор ещё не забыл, как пренебрегал вытиранием ног на протяжении многих регенераций, и однажды у ТАРДИС лопнуло терпение на этот счёт. Она просто вернула весь хлам и всю пыль за несколько тысяч лет на место. Корабль в один миг зарос грязью — в буквальном смысле слова, — и пришлось вымыть все полы и протереть все поверхности вручную, на что ушёл почти месяц. Бросить процесс не получилось, хотя наводить порядок смертельно надоело уже через два часа — грязная машина времени принципиально не впускала хозяина в консольную и подсовывала вёдра с водой и тряпки, пока он не убрал все остальные помещения. С тех пор Доктор почти никогда не забывал вытирать ноги о половичок, не раскидывал фантики и банановые шкурки где попало и требовал того же от спутников.       Откуда-то из глубин корабля доносилось пение. Не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто тут поёт по поводу и без повода — в музыкальном отношении мисс Дженион была настоящей валлийкой и жить не могла без того, чтобы не петь, ежечасно, ежеминутно, то громко, то тихо, но всегда под настроение. На этот раз мелодия показалась Доктору незнакомой. По ритму, какая-то баллада двадцать первого века. Учитывая музыкальные вкусы Мелизинды и французский язык, на котором она пыталась петь, неумело грассируя и постоянно путая неудобопроизносимые окончания -en и -in, можно было предположить, что это опять какая-то песенка её любимой попсовой певицы из Бретани.       — J’ai gardé le silence et le secret de ma naissance, tu ne sais rien de mon existence. Mes mystères te fascinent, je ne suis pas ce que tu vois, pas que tu crois. Surnaturelle*...       Хм, что-то эти слова напоминают. «Я хранила молчание и секрет своего рождения, ты ничего не знаешь о моей сущности. Мои тайны волнуют тебя, ведь я не то, что ты видишь, и не то, чему ты веришь — сверхъестественная». Как-то странно смысл песни перекликался с вопросами, заданными Нарвину по поводу спутницы. Но нет, Мелизинда никак не могла подслушать разговор с НКВДшником, это просто совпадение.       Доктор тихо пошёл на голос, прислушиваясь к словам песни.       — Tu veux lire dans mon âme, mais notre union sera rompue, si dans mon bain tu me vois nue, — ага, вот теперь становится понятнее. — Mon regard est mortel, maudit, si tu brises le charme, je redeviens serpent, surnaturelle… — ну точно: «Ты хочешь прочесть мою душу, но наш союз распадается, едва ты видишь меня в ванне обнажённой. Я готова убивать взглядом и проклинаю тебя — как только ты разрушил заклятье, я снова стала сверхъестественной змеёй». Предание о Мелузине, драконше-оборотне, на современный лад и от первого лица. Той, чьё имя носила его ассистентка.       Доктор тяжело вздохнул и пошёл на кухню, откуда доносился голос и уже был различим плеск воды в раковине. Понятно, ребёнок занялся общественно-полезным делом и опять устроил, как он сам выражается, «убор и помойку» — то есть сбор грязной посуды по ТАРДИС и её мытьё.       — Мелизинда, у тебя вырастут очень большие уши, — стараясь не улыбаться, сообщил он с порога в первую же паузу, бессовестно перебив песню. — Как у слона. И такой же длинный нос — потому что у любопытных врунов всегда вырастает длинный нос.       — Да, мсье Паганель, — покладисто кивнула девушка, с самым что ни на есть кротким видом протирая тарелку из-под блинов. К-9 стоял около её ноги и с любопытством наблюдал за процессом, ведь ни одна знакомая ему женщина не занималась таким интересным делом, как временное утопление тарелок в горячей воде, да и вообще, на Галлифрее процесс мытья посуды давно был автоматизирован. — Поэтому ваш нос такой длинный, не правда ли?       Доктор не выдержал и засмеялся:       — Мой пример должен бы тебя научить. Не повторяй моих ошибок.       Мелизинда опять кротко кивнула, ставя тарелку в шкаф:       — Как скажете. Только впредь, когда вы с вашими приятелями решите перемыть мне кости, сделайте это так, чтобы я слышала или не догадалась, хорошо? Ненавижу, когда обо мне сплетничают за моей спиной.       Она всё-таки поняла?!       — А я не люблю, когда подслушивают, — проворчал Доктор для порядку. На самом деле, он был только рад, что его ассистентка слышала разговор с Нарвином, ведь это избавляло от необходимости лишний раз что-то пересказывать. Но то, что она сообразила, о чём он говорил с НКВДшником потом, когда ушёл его провожать… Порой мисс Дженион всё-таки была чересчур сообразительной.       — Тогда надо было чётче формулировать ваше желание, — огрызнулась Мелизинда уже почти всерьёз.       — Ну ладно, ладно, признаю́, я не прогнал тебя, чтобы не играть в испорченный телефон. А не оставил в консольной потому, что не хотел лишнего внимания Нарвина к твоей персоне, — Доктор запустил ладонь в волосы и досадливо поскрёб затылок. — Он опасен. Как, впрочем, и сама организация. Обещай, что никогда не поверишь людям в чёрно-белой форме или их союзникам. Никогда. Что бы они тебе ни наплели. Чем бы они тебя ни шантажировали. Не верь ни единому их слову. Обещаешь?       Мелизинда подчёркнуто флегматично закрыла посудный шкафчик:       — Хорошо. Но как тогда мне вам верить, если сейчас вы заодно с этими… архангелами?       — Э, — озадачился Доктор, поставленный в тупик таким буквальным толкованием своих слов. Как ни крути, а он действительно сорок минут назад заключил союз с НКВД.       — Неважно, — Мелизинда тоже посерьёзнела. — Я поняла, что вы хотите мне сказать.       Впрочем, холодок из её голоса не исчез, словно она ждала чего-то ещё. Доктор помялся и, наконец сообразив, промямлил:       — Извини, что… обсуждал тебя с ним. Просто… э-э-э…       — Со мной что-то очень непросто, — припечатала Мелизинда, снимая фартук. — Доктор, я ж не дурочка и, типа, заметила, как вы на меня глядите, когда думаете, что я на вас не гляжу. Только вы нафиг забываете подсчитать отражающие поверхности вокруг нас. И прям бесит, что вы это ваше «непросто» обсудили не со мной, а с тем, кому не доверяете. Потому что это значит, что мне вы доверяете ещё меньше. Обидно, чёрт возьми.       Ох. Следовало учитывать, что если земное дитя наблюдательно, то оно наблюдательно во всём без исключения. Неужели он так открыто показывал свои мысли на лице, что даже земная девочка могла что-то заподозрить? Да ещё сделала неверные выводы.       — Ты меня не так поняла.       — Все так говорят, — отвернулась Мелизинда, — перед тем, как начать высасывать из пальца оправдания. А они мне нужны, как рыбке зонтик.       — Не поверишь, но я не собирался оправдываться, — наигранно обиделся Доктор. Он уже понял, где допустил ошибку в общении, и не собирался терять доверие спутницы. — Я просто предлагаю спокойно и открыто обо всём поговорить, без домыслов и лишних эмоций. Как ты на это смотришь?       Мелизинда обдумала предложение о мирных переговорах и всё-таки кивнула:       — Хорошо.       — Тогда айда в консольную, — и он быстро вымелся из кухни, чтобы немного собраться с мыслями, хотя бы капельку. И хорошо, если получится, потому что Мелизинда сразу пошла следом, он по шагам услышал. Правда, с ней ехал К-9, а значит, подъём по лестнице у неё займёт чуть больше времени — надо же будет втащить на ручках десять кило железа и микросхем. Ну, или они пойдут на спиральную галерею в библиотеке, это ещё дольше, а значит, и мысли станут упорядоченней.       Доктор гремел ботинками по ступенькам, а в голове у него навязчиво крутилась та французская песенка, что Мелизинда распевала пять минут назад. Как бы всё не кончилось так же плохо, как в легенде, шепнула интуиция. Может, не стоит провоцировать дракона? Но любопытство уже проснулось и пело в другое ухо, что рано или поздно трудный разговор всё равно должен состояться. И лучше пусть это случится рано, чем поздно, и в спокойной обстановке, чем в самый неподходящий момент.       Доктор даже успел показать скрещённые на удачу пальцы своему отражению в маленьком зеркале, утонувшем между книжными стеллажами в консольной, прежде чем Мелизинда втащила К-9 по медной лестнице.       — Между прочим, — возмущённо пропыхтела она, — это ж ваш пёс, а ношу его на ручках почему-то я.       — Хозяин часто забывает о моих проблемах с лестницами, — услужливо поддакнул подлый робот.       — Как не стыдно! Бедный пёсик, — Мелизинда опустила его на пол и почесала промеж ушек-локаторов.       — К-9, посовестись, ты же не далек, — Доктор укоризненно ткнул пальцем в механическую собаку. — И ты наверняка успел уточнить у ТАРДИС её новую планировку и найти все удобные спуски и лифты. Мелизинда, не верь этому металлическому врунишке: он просто любит ездить на руках и садиться на шею, особенно молодым девушкам.       — Хозяин! Я запрограммирован на честность, — быстро возразил К-9.       — Только пользуешься ей очень странно, — усмехнулся Доктор.       — Я запрограммирован подстраиваться под поведение хозяев — под вас и под хозяйку Роману, и копирую вашу манеру обращаться с фактами, — парировал робот.       — Я учту, — голос Мелизинды сделался чудовищно ехидным.       Доктор испустил громкий стон, запустив пальцы в кудрявую шевелюру:       — Ты плохого от Квинты набрался!..       — Так родители в разводе своим детям говорят, — ещё ехиднее заметила Мелизинда, чем вызвала у него повторный стон, погромче и поартистичнее.       — Неверно, — быстро закрутил ушками К-9, — старый хозяин и хозяйка Романа просто дружат и никогда не были женаты.       Мелизинда присела на корточки перед роботом и доверительно прошептала:       — Для того, чтобы делать детей, не нужен штамп в паспорте.       К-9 ужасно сконфузился и подался назад, не зная, как объяснить непонятливой мисс, в чём она не права. В его прямой машинной логике не помещались сложные ассоциативные цепочки, а последнее утверждение Мелизинды само по себе было совершенно правильным. Робот наверняка чуял, что «мисс», с его точки зрения, допустила в рассуждениях ошибку, но уловить то, что сам он никак не может являться ребёнком своих хозяев, для него, похоже, оказалось слишком сложно. Так что механический пёс откатил в сторонку подумать в тишине и спокойствии.       Доктор, прекрасно понявший, что девочка нечаянно засадила К-9 в логическую яму на ближайшие полчаса, хохотнул и кивнул на диван. Разговор мог выйти как короткий, так и долгий, и наверняка тяжёлый, так что разрядка юмором с робопсом пришлась очень кстати.       — Ну так вот, — начал он, как только устроился поудобнее, — насчёт всего такого… Когда мы с тобой встретились, на тебе был артронный отпечаток. Ну, то есть он и сейчас никуда не делся, но у него уже есть объяснение. А вот откуда он на тебе взялся до нашего знакомства, это интересный вопрос.       — Артр… чё? — Мелизинда не притворялась, она действительно впервые слышала про артронную энергию. Сам Доктор при ней в такие глубины устройства Времени не пускался, а на Земле 2019 года такому в колледжах не учат. Пришлось объяснять:       — В Вихре Времени есть что-то вроде проникающей радиации. В небольших дозах она не вредит живым организмам, даже наоборот, идёт на пользу. Каждый, кто совершал темпоральное путешествие хотя бы раз в жизни, фонит артронной энергией. А я умею это чувствовать, как и положено любому Повелителю Времени. По тебе видно, что ты раньше не сталкивалась с темпоральными путешествиями, ты не смогла бы так долго притворяться. Но вместе с тем ты носишь на себе артронный отпечаток и неосознанно ведёшь себя так, словно не новичок в ТАРДИС. Я было подумал, что ты дружила с кем-то из Повелителей, а потом Небесный Комитет стёр тебе память. Такое уже случалось с некоторыми людьми, — по мере рассказа глаза Мелизинды делались всё больше, но Доктора прорвало на честность, и останавливать себя он уже не хотел. — Однако Нарвин утверждает, что с тобой они не работали. И время-шремя в данном случае ни при чём, тут действует саморегуляция Сети. Если бы ты когда-нибудь столкнулась с НКВД, ты была бы вплетена непосредственно в историю Галлифрея, а значит, не смогла бы встретиться с его прошлым или будущим, только с настоящим и в правильном порядке событий. Центры Сети Времени защищены от подобного вмешательства самой своей структурой.       На самом деле Доктор знал, почему его внезапно понесло. Обыкновенно он не пускался в пространные объяснения, особенно в качестве оправдания, и лишь коротко отмазывался от спутников — хочешь, мол, верь, а не хочешь — не верь, и как правило, им приходилось верить. Но с Мелизиндой привычная схема его бы подвела. Эта девушка удивительным образом ему доверилась сразу и безоговорочно, признав лидером и никогда не задаваясь причинами того, что они вдвоём делают или что он ей поручает сделать. Как она заявила в первый же час знакомства — «вы сами скажете всё, что считаете нужным». Все её вопросы в основном касались терминологии, или же она уточняла порядок действий. Лишь пару раз она заартачилась, когда поручение каким-то образом спорило с её собственным моральным кодексом — тут приходилось или объяснять, очень подробно и непременно логично, зачем это нужно, или всё делать самому. Но в целом её уровень доверия был такой, что скажи бы ей Доктор пойти и нажать «вон ту красную кнопочку», она пошла бы и нажала, даже не читая разъясняющей надписи «самоуничтожение по факту включения» — и это сразу, с первых минут общения. Ещё ни один спутник так себя не вёл. Даже Эйс, на которую всегда можно было в полной мере положиться, поначалу не была такой доверчивой. И это поневоле вынуждало говорить правду — насколько Мелизинда была послушной, настолько же было ясно, что как только её достанет враньё в вопросах, которые для неё важны, она молча развернётся и уйдёт. Потому что, как бы она ни слушалась того, кого признавала старшим, она не была внутренне сломленной и всегда действовала обдуманно и по собственному желанию, а не потому, что её приучил слепо и безоговорочно подчиняться папа-майор.       И вот сейчас просто было нужно взять и сказать Мелизинде всё, о чём Доктор размышлял уже две недели. Потому что она не устроит истерику, это не в её характере, и совершенно точно постарается помочь.       Длинная речь и впрямь заставила её задуматься.       — То есть, если выжать главное — вы считаете, что я до встречи с вами болталась с другим Повелителем Времени, только потом мне отшибло память, — заключила она.       Доктор кивнул и добавил:       — Нарвин предположил другой вариант, который мне сразу в голову почему-то не пришёл.       Мелизинда вопросительно поглядела в ответ. Доктор набрался храбрости и продолжил:       — Скажи, а у тебя дома нет каких-нибудь странных часов? Ну, таких, которые вроде не на виду и вроде даже не работают, ими не пользуются, но и не выкидывают…       — А? То есть, да, — дёрнула плечом спутница. — У нас есть прадедушкины напольные, антикварные, такая, типа, здоровая бандура ростом с сервант, только сломанная. Папа всё собирается в починку их отвезти, но они тяжеленные, надо грузчиков нанимать. Поэтому воз и ныне там.       Ёшки-матрёшки! Внутри у Доктора что-то громко икнуло и стукнулось о дно желудка — наверное, оба сердца. То, что описала Мелизинда, было очень внезапно и очень неприятно. Сложно забыть, чья ТАРДИС любит маскироваться под коричневые напольные часы. Но… Нет, нет, нет. Мастер никогда не бросил бы свою лукавую машину времени на Земле.       Или… Или бросил бы ради очередной многоходовочки? Мисси шлялась без корабля, пользовалась манипулятором Вихря, и, учитывая события Великой Войны Времени, наивно полагать, что транспорт стоит под арестом на Галлифрее. Ох, только не говорите, что Мелизинда имеет какое-то родственное отношение к старому приятелю! Соображалка вполне подходит под наследственную, Мастер умеет думать головой, когда ему надо. И он никогда не был противником смешанных браков, бедняжка Люси тому прямое доказательство. Эх, глянуть бы на эти часы, чтобы быть точно уверенным, что это не старушка «Лолита» замаскировалась с какой-то хитрой целью!..       И ещё одно. Мастер уже один раз подсунул ему идеальную спутницу. Что мешало повторить попытку? Клару даже если захочешь, не забудешь — придёт и напомнит. Медвежья услуга старого товарища, спасибо ему, блин, большое. А ведь Мелизинда тоже была идеальной — нет, не командиршей, которая воображает себя вторым Доктором и пытается тянуть любое одеяло на себя, но ассистентом — внимательная, вдумчивая, с хорошей памятью (правда, пока ещё не очень тренированной), способная морально поддержать именно тогда, когда это нужно, и отрезвляюще подколоть, когда это необходимо, правильная и послушная ровно настолько, чтобы не сделаться занудной или скучной, трезвомыслящая, со здоровым скепсисом, находчивостью и, главное, молчаливым согласием на вторую роль. Как там в старом присловье — два англичанина образуют клуб, два шотландца — королевский двор, два ирландца — революционный заговор, а два валлийца — хор. Мелизинда была идеальным хористом и поэтому отлично вписалась на ТАРДИС, где традиционно звучал только один солист, требующий постоянной подпевки.       Слишком идеальная. Словно её кто-то нарочно подсунул.       — Мсье Паганель, иногда вы совершенно не хотите убирать мысли дальше лица, — заявила Мелизинда, скептически глядя на Доктора. — Колитесь, типа, чё там у вас.       — Ну… Э-э-э… Один мой знакомый маскировал ТАРДИС под напольные часы. А карманных у тебя нет, таких же, неиспользуемых?       — Почему вообще важны часы? — даже сейчас в её словах чувствовалась не попытка возразить, а желание лучше понять, чего от неё добиваются.       Доктор размял пальцы — получилось немного нервно, но иначе мысли в голове не складывались. В кои-то веки он не знал, с чего начать и как вообще подобрать слова. Впрочем, они никогда не подбирались, если ему приходилось озвучивать не самую приятную правду. Врать и отмазываться всегда было проще.       — Понимаешь… У Повелителей Времени есть технология, позволяющая маскироваться под других живых существ. То есть полностью менять организм и память. А истинная сущность прячется в контейнер, выглядящий, как карманные часы. Быть может, ты… — он прочистил горло, — в общем, это объяснило бы и артронный отпечаток, и твою подсознательную психологическую адаптированность к ТАРДИС.       Мелизинда отвела глаза:       — И то, что я приёмная.       Доктор не сразу понял, что она сказала. Потом до него дошло.       — Подожди. Ты — что?..       Мелизинда молча дёрнула плечом, показывая, что тема для неё неприятна. А Доктор перевёл дух — как минимум, отменялась версия с происхождением от Мастера, и это не могло не радовать. Зато гипотеза Нарвина сразу получила лишнюю гирьку на весы.       — Я пару раз пользовался Аркой, — продолжил он, уводя разговор в сторону. — Могу гарантировать, что воспоминания полностью не блокируются. Они возвращаются, как странные сны или навязчивые фантазии, или проскакивающие через блок обрывки знаний, или какие-то другие странности. У тебя нет никаких таких грёз или повторяющихся снов?       Мелизинда словно с лица почернела, и в первый раз за разговор Доктор поймал себя на вполне серьёзных опасениях — если Нарвин прав, то последствия у затеи могут оказаться страшными. Без часов снять блок до конца невозможно, а остановить полупереход Повелителя Времени обратно из человеческой формы, честно говоря, нечем. Нуль-комнату он в очередной раз спалил и до сих пор не восстановил. Получится ли дотащить ребёнка до Галлифрея, если что-то пойдёт наперекосяк? Ведь, судя по лицу, что-то она видит.       — Дыра, — тихо, с привычно-затаённым страхом призналась Мелизинда.       — Дыра?..       Она кивнула и почти беззвучно заговорила:       — Ну, типа, все ребята в Кардиффе знают про Дыру, где пропадают люди и откуда лезет всякая дрянь, — а у самой глаза опущены и руки стиснули коленки с такой силой, что костяшки побелели. — Нельзя выходить из дома после заката, если в воздухе пахнет озоном без грозы — тени утащат в коллекторы и сожрут. И даже днём лучше не шататься по тихим переулочкам и возле заброшенных домов. Говорят, некоторые люди из Дыры вернулись, но изуродованные и с мозгами набекрень. Поэтому их держат в спецдурке, на закрытой военной базе, далеко в океане. А с тем, что из Дыры лезет, разбирается армия и особое подразделение полиции, — вот верно, что дети всё знают, прячь или не прячь от них информацию. — А ещё говорят, что те, кто попадал в Дыру или оказывался рядом, видел ослепительный свет, белый-белый и пожирающий душу. Я, типа, всегда придуривалась, что эту байду даже слушать-то смешно, но на самом деле знаю, что Дыра есть по-настоящему и ей занимается папин отряд, а то полицейское подразделение нифига не полицейское, а личное королевино, ну, «Торчвуд». Мне, конечно, никто ничего не рассказывал, но можно просто внимательно слушать и складывать факты, чтобы самой до всего дойти, — она помолчала, тиская и растирая пальцы, и потом ещё тише продолжила: — Только Дыра снаружи не так страшна, как Дыра внутри. Сколько её ни рисуй, ни анализируй с психологом, ни сочиняй про неё историй, а её ничем не наполнить. Она постоянно возвращается и мозг выносит. Мои родители — в смысле, типа, кровные — вышвырнули меня из жизни, потому что я инвалид. А потом был свет, такой, как ребята говорили — белый и выпивающий. Он всё сожрал, всё моё прошлое. Я ничего не помню из раннего детства — кто я и откуда, где раньше жила, как меня по-настоящему зовут. Папа с мамой, бабушка, оба дедушки, все их друзья приняли меня, хотя я не такая, как они, и помогли мне реабилитироваться и вылечиться. Но даже им не наполнить Дыру. Я… простите, я не хотела об этом говорить. Зачем вам, типа, мои проблемы…       Доктор вдруг понял, что Мелизинда едва сдерживает слёзы. Первым порывом было уткнуть её в себя, дать отреветься, но он успел вовремя остановиться — лишь спокойно положил руку поверх её ладошки. Иначе могла быть и диаметрально противоположная реакция, Мелизинда с тем же успехом могла не расплакаться, а отшатнуться и замкнуться.       — Пока мы вместе путешествуем, я за тебя отвечаю. А значит, твои проблемы — это и мои проблемы тоже, — твёрдо сказал он, пока в голове бешеным галопом прыгали гипотезы одна другой чумнее. Провал в Кардиффский рифт? Ребёнок из рифта? Это тоже могло оставить артронный след на Мелизинде, да ещё какой. Но если есть точка «Б», где девочку нашли, то где-то была и точка «А», откуда она исчезла. Все брошенные дети в той или иной мере мучаются комплексом вины — «я была плохая, и поэтому родители от меня отказались», хотя всем, кроме них самих, понятно, что всё не так было. А ещё, учитывая экстраординарную ситуацию, забытые события детства могли перепутаться из-за шока. Возможно, родители вовсе не отказывались от дочери, просто потерянный ребёнок нашёл хоть какое-то объяснение тому, что с ним произошло, и за него уцепился. — Мелизинда, я просто хочу помочь. Веришь? В конце концов, я же Доктор.       Против этого аргумента обычно никто не мог устоять. Никто, кроме мисс Дженион. Она подняла потемневшие глаза — или это её личико так сильно побледнело, что они начали казаться чёрными? — и с мрачным сарказмом заявила:       — Или вам попросту любопытно, кто я такая, и вы не отвянете, пока не докопаетесь.       Возражать было бы глупо, даже если бы это было неправдой. Но к сожалению, во многом дела обстояли именно так, как сказала Мелизинда — Доктору было очень интересно. Поэтому он честно согласился:       — И это тоже. Но всё-таки есть же разница между пустым любопытством и реальным желанием помочь, не так ли?       — Ну тогда я вам скажу, что я не землянин, — всё с тем же выражением лица и голоса выдавила девушка. — Мне об этом никто никогда не говорил, но я же знаю, что у меня другое расположение внутренних органов, по-другому работает мозг, мне не подходит кровь никакой группы и приходится регулярно сдавать свою собственную, типа, на всякий случай. Я даже рожать от землян не могу, ДНК другая. А ещё я до десяти лет слепая была, как котёнок, и у меня иногда на нервяке приступы случаются вроде эпилептических. Так что, если я вдруг грохнусь, как бревно, а потом размякну, как лужа, не пугайтесь — само пройдёт через пять секунд…       Её ладошки, и так напряжённые, сделались совсем каменными, и даже личико стянулось в жёсткую маску, став по-недоброму старше. Мелизинда говорила словно бы не собеседнику, а самой себе, лишний раз била себя словами. Интересно, а она вообще когда-нибудь говорила об этом вслух?       — И что, — уточнил Доктор спокойно, — я теперь вроде как должен вскочить и убежать от тебя с криками ужаса? Ты, кажется, забыла, что я тоже не землянин, и ты от меня с воплями не бегала. Какая разница, где сердце, а где печень? Важно то, что вот тут, — он выразительно постучал пальцем ей по лбу, — а тут всё очень замечательно. Ты — это не лёгкие и не позвоночник. Ты — это Мелизинда Дженион, девятнадцать лет, играет на арфе, любит яблоки и жареный порей, ненавидит срезанные цветы, увлекается фотографией, замечательно поёт, заразительно смеётся, всегда держит в кармане иголку с ниткой, никогда не теряет присутствие духа и прячет под языком сто тысяч отрезвляющих вопросов. Ты — это ты. Ты хороша такой, какая есть, и другой не надо.       Да, добавил он мысленно, а ещё теперь совершенно очевидно, что ты, девочка со средневековым именем, не с Галлифрея. И слава имбирным пряникам за это.       Видимо, речь, произнесённая спокойным и уверенным голосом, возымела слабое целительное действие — плечи девушки опустились, а в глазах что-то протаяло. Но ни слёз, ни дрожащих губ не появилось, и это немного пугало. Доктору показалось, что спутница вовсе не хочет выплакать боль — а боль там была немалая. Ох, дела. Он всё-таки приткнул Мелизинду к себе, приобняв за плечи. Она не воспротивилась, но и не расслабилась. Доктор помолчал, выдерживая паузу, и всё-таки решился заговорить:       — Послушай, если ты действительно пролетела через Кардиффский рифт — я имею в виду твою «дыру», — то неудивительно, что у тебя каша в голове. Это сложная штука в пространстве и времени, вроде медленно двигающейся складки: одной стороной она сфокусирована на городе, а другой открывается по случайным координатам. Твои родные папа и мама вовсе не обязательно от тебя отказались на самом деле. Ты с тем же успехом могла совершенно случайно попасть в разлом — пока гуляла или спала в детской кроватке. Но пролёт через время и пространство без защиты очень плохо сказывается на организме. Сколько тебе лет было, когда ты очутилась в Кардиффе?       — Около трёх, — призналась Милли. — Наверное. Так сказали врачи, которые меня нашли.       — Врачи?..       — Бригада «скорой» из U.N.I.T.       Ага, ситуация всё яснее. Выходит, старые вояки, у которых одна извилина, и та от пилотки, впрямь сильно изменились, спасибо титаническим усилиям Кейт Стюарт. Раньше инопланетного ребёнка сдали бы в закрытую лабораторию на опыты, а теперь ему позволили адаптироваться к жизни на Земле. Да, из-под надзора не выпустили — в конце концов, папа-майор в красном берете с крылышками наводит на вполне конкретные мысли. Но и на препараты не порезали, дали шанс прижиться на чужой планете. Интересно, сколько U.N.I.T. бодался с «Торчвудом» за ребёнка из другого мира? Рифт в первую очередь епархия Джека. Вероятно, ему не захотелось головной боли с малышом в шоковом состоянии, ведь Харкнесс в некоторых вопросах совершеннейший разгильдяй… Да и дата — 2003 год, очередные идеологические тёрки между «Торчвудом-3» и «Торчвудом-1». Вот бессмертный Джек и подложил свинью начальству, не стал напрягаться и уступил девочку из рифта соседней организации, и всем это пошло только на пользу.       Тихая возня под рукой непрозрачно намекнула, что Мелизинде неуютно от близкого соседства. Доктору пришлось отодвинуться, восстановив дистанцию.       — Мне кажется, твои проблемы со здоровьем вызваны падением в рифт, — осторожно предположил он. — Ветра времени коснулись тебя и всё перемешали в памяти и в организме. Но ты была ребёнком и проще приспосабливалась, поэтому то, что других сводит с ума и заставляет страдать физически, тебя лишь слегка задело. Считай, тебе повезло.       — И чё? — мрачно поглядела на него Мелизинда.       — Глупый ребёнок, ты в машине времени, — опять постучал ей по лбу Доктор. — Неужели тебе самой не интересно, откуда ты началась?       Мелизинда вздрогнула, и по её лицу пробежала вся гамма чувств, с которыми она не смогла совладать — испуг, сменившийся надеждой, потом неимоверной злостью и опять испугом.       — Я не уверена, — она напряжённо сжала кулаки, — что на самом деле хочу это знать.       — Как и почему ты попала в рифт? Как тебя зовут? А если родители до сих пор тебя ищут? Не так просто вернуть ребёнка домой, особенно если твоя родная планета тоже не освоила дальний космос.       — Опять, типа, кровь на анализы цедить, — закатила глаза к потолку Мелизинда, и сразу стало ясно, что это согласие. Всё-таки Доктор ещё не все знания по психологии выветрил в Вихре, что-то в мозгу осело и по сиротам. Спутница просто не могла устоять перед таким соблазном, как возможность выяснить своё прошлое, восстановить память о пропавшем младенчестве.       — Кровь-то зачем?       — А как тогда узнать, с какой я планеты?       — Пф-ф-ф! — Доктор насмешливо откинулся на спинку дивана и закинул руки за голову. — В космосе столько планет и рас, что всех их даже Повелители Времени не знают. Мы сделаем проще. Если ты пересекла Вихрь, от тебя в нём остался пробой. Такая тоненькая ниточка времени, лично твоя и ничья больше. ТАРДИС может её найти. А я могу вас с ней соединить. Что скажешь?       — Я… мне нужно подумать, — Мелизинда встала с дивана и направилась к выходу из машины времени, словно бушующий снаружи шторм мог как-то ей помочь в принятии решения.       — Зонт возьми, — напомнил Доктор на всякий случай. — Там дождь.       В ответ донеслось только невнятное «угу». Стукнула дверь, порыв холодного ветра скользнул по ногам. Доктор пристроил голову на спинку дивана и принялся играть в гляделки с потолком. Всё вышло так, как он и рассчитывал: ребёнку потребовалось всего две недели, чтобы дозреть и рассказать о себе правду. И хотя гипотезы, которые за это время сложились — спутница со стёртой памятью или галлифрейка под действием Арки хамелеона — оказались ошибочными, в целом он теперь знал о своей ассистентке гораздо больше. Кстати, долг платежом красен, не забыть бы ей что-нибудь о себе разболтать между делом, или девочку постепенно начнёт напрягать разница в информации друг о друге. Но сейчас ей нужна помощь, хоть она об этом и не просила. Мистическую «дыру» в душе, на которую она пожаловалась, можно наполнить только одним — знанием о потерянной части жизни, о настоящей семье. Это не только у неё так, это синдром всех детей, осиротевших в раннем детстве и ничего не знающих о своих корнях. Тот самый случай, когда худая правда априори лучше неведения. И Мелизинда захочет её узнать. Сейчас, немного проветрит голову, чтобы стряхнуть нервное напряжение, и скажет «да».       Зажужжал знакомый движок, и в поле зрения появился К-9.       — Хозяин, — сказал он, — я могу помочь? Мисс Милли позитивно реагирует на моё присутствие…       — К-9, ты очень поможешь, если не будешь вмешиваться, что бы ни произошло, — ответил Доктор, почесав его промеж локаторов. — Понял? Вот умный, хороший пёсик. Что бы ни произошло, не вмешивайся, пока я тебя не позову. А сейчас иди-ка вон туда, в уголок, — и он показал на противоположную сторону консольной. Впрочем, диван оттуда хорошо проглядывался, так что робопёс будет в курсе всех событий.       Хлопнула дверь — пожалуй, даже слишком быстро. Доктор скосил глаза. Немного мокрая и посиневшая ассистентка обхватила себя руками и громко сообщила, стуча зубами и топая ногами по половичку:       — Ну там и холод-д-дрыга!       Доктор широко улыбнулся и не ответил. Мелизинда отряхнула воду с волос — зонт она упрямо не взяла — и вернулась обратно на диван. Но чёрного переезда на лице у неё уже не было, только бодрая заинтересованность:       — Ладно. Какой у нас, типа, план действий?       Доктор сразу же выпрямился, щёлкнув пальцами:       — Если долгим путём, то через анализ твоей хронолинии сканером. А если ты не боишься мне довериться, то можно быстро, через гипноз.       — Ха! — фыркнула Мелизинда. — Пробовали меня через гипноз брать. Я, типа, туда не загоняюсь. Доктор Эндрюс — это мой психолог — говорил, что у меня очень высокая подсознательная сопротивляемость, и если я даже умом хочу поддаться, то внутри всё равно фиг расслабляюсь. Чем больше меня пытаются загипнотизировать, тем бесполезнее. Не поверите, я даже однажды заснула. Эндрюс что-то там зудит, а я вдруг такой громкий всхрап выдаю… Вроде это тоже была защита. Так что поехали долгим путём.       Доктор снисходительно выслушал рассказ о потугах земного специалиста и фыркнул ровно так же, как ассистентка:       — Ха! Знаю я земные методы гипноза, это только на жертв зомбоящика работает — им всё равно, кто мозги полоскает, телевизор, реклама или психолог. Мой народ владеет некоторыми мнемотехниками на совсем другом уровне, чем земляне. И, в конце концов, попытка не пытка.       — Ладно, — покладисто отозвалась Мелизинда. — Давайте попробуем.       Но её лёгкий тон не смог его обмануть: во взгляде помощницы появилось что-то напряжённое, словно земной врач был прав и Мелизинда подсознательно сопротивлялась любому вторжению в её душу. Словно она что-то старалась запечатать, закрыть и никому не позволить этого коснуться.       Или не позволить этому чему-то вырваться наружу.       То самое, что она не могла выплакать несколько минут назад.       Доктор сам не понял, откуда в нём возникла такая уверенность, но это так и было, он это просто видел. Что-то было в его помощнице странное, то, что он в ней угадал в первый же день знакомства и что до сих пор не мог сформулировать. И где-то внутри, даже не разумом, а сердцем, Мелизинда тоже это знала и интуитивно, до чёртиков, боялась. Дело не в её инопланетном происхождении и не в «дыре», а в этом, так сказать, неосознанном знании о какой-то маленькой детали, которую галлифреец всё никак не мог уловить. К Милли-трезвой и Милли-пьяной прибавилась Милли-на-пороховой-бочке — ну, или Милли-канатаходец, оба сравнения верны, учитывая подсознательную реакцию спутницы.       А это значило, что никакие маятники для гипноза здесь не помогут, придётся пойти напролом и воспользоваться простым телепатическим контактом.       — Ну, — нарочито бодро улыбнулся Доктор, — рискнём?       — Рискнём, — с такой же притворной бодростью кивнула Мелизинда.       Интуиция в последний раз тихо ойкнула и шепнула: отойди и не лезь. Но любопытство тут же наподдало ей локтем и напомнило, что лучше сделать и жалеть, чем жалеть, что не сделал. Мир словно стянулся в какой-то узел, прямо здесь, прямо сейчас. Доктор чувствовал, что ввязывается во что-то нехорошее, что события вдруг разворачиваются куда-то не туда и не так, но остановить себя уже не смог и мягко коснулся пальцами висков Мелизинды.       Слишком идеальная, чтобы быть настоящей.       Слишком настоящая, чтобы быть древней богиней.       Слишком богиня, чтобы обернуться чудовищем.       Слишком чудовище, чтобы быть идеалом.       Что же она такое на самом деле?       — Расслабься и считай вслух в обратном порядке, начиная с девятнадцати.       — Вы думаете, это поможет? — голос Мелизинды прозвучал очень неуверенно.       — Ты мне доверяешь?       — Да.       — Тогда просто считай.       — Я… Хорошо. Девятнадцать…       Девятнадцать.       Говорила же, к чёрту эти тортики со свечками, но всё равно приятно. Эйлин, поставившая под самый нос густо политую шоколадом пироженку с парафиновой свечой-цифрой «19», заразительно смеётся. Майкл, гитарист, весело подталкивает в плечо: давай, мол, задувай. Джереми снимает на сотовый всё происходящее под звуки настраиваемых инструментов: следующая группа уже пришла на репетиционную базу и с интересом поглядывает на весёлую компанию в углу. Набрать полную грудь воздуха и выдуть на несчастную свечку… И шмякнуться носом в мягкий крем! Майкл, свинья! Эйлин, зараза! В две руки, с двух сторон, да ещё растёрли! Джереми ржёт, как конь, и, естественно, выложит безобразие на ютуб, к гадалке не ходи. Вырваться из рук приятелей и как есть, с физиономией в креме и шоколаде, кинуться отнимать телефон: ну постой, гад, руки по самые ноги тебе бы оторвать!.. Хохот, беготня и едва не растоптанная коробка с настоящим тортом, заготовленным друзьями для поздравления. Тортом, в котором уже не будут купать…       Восемнадцать.       Белые лилии. Такие мокрые, холодные и свежие под сползшим с гор прохладным дождём. Тучи натянуло со Сноудона — его белую макушку обычно видно на горизонте, но сегодня там лишь мгла. Хорошо, что заморосило — не так видно слёзы. Как сильно, до тошноты, пахнут цветы… Ненавистные срезанные цветы. Век бы по такому поводу их в руках не держать. Ветер треплет чёрные платья и пиджаки, но капли редкие, поэтому никто пока не открывает зонтов. Урна с прахом опускается в могилу. Как всё происходящее банально — даже плачущая природа, словно кадр из фильма. И как бы хотелось отрешиться от происходящего, превратить его в эпизод на экране кинотеатра, вот только всё по правде, и от этого никуда не убежать — или принять, или сойти с ума. Поэтому лучше плакать. Сегодня это все поймут.       Бабушка, милая. Спасибо за всё. Знай, что ты любима и будешь любима всегда.       Прощай.       Семнадцать.       Колледж в Риле, сонное царство. Как тут мало народу, не сравнить с Кардиффом. Посмотреть бы новую серию «Королевской академии», коль скоро «Винксы» испортились до безобразия… В любом кардиффском учебном заведении можно было втихаря включить смарт под партой и скрасить скучную лекцию, но здесь этот номер не пройдёт — все на виду. Да ещё математичка постоянно придирается, мол, так даже в университетах не решают. Какая разница, как решать и сколько переменных вводить, если ответ верен? И мало ли какой способ упрощённей — важно, какой правильней и универсальней. Алгебра, геометрия — это всё слишком просто и всегда было просто. А школьная физика выглядит такой же бестолковой, как слепой котёнок, выползший из корзинки и тыкающийся мордочкой куда попало. Такое ощущение, что народ тут никогда Хокинга не открывал. И это так скучно… Мир цветных фантазий, льющихся с экрана смартфона, куда привлекательнее. Вот такого ей самой точно не выдумать, да и этим скучным училкам-мучилкам тоже, у них фантазии ещё меньше (хотя, казалось бы, куда уж меньше).       Рот раздирается зевотой. Скорее бы звонок…       Шестнадцать.       Книжный год. То есть таким он будет, наверное, назван в учебниках истории. После серии мощных вспышек на солнце вышла из строя добрая половина электроники по всей планете. Интернет восстановили только недавно, и только по кабелю, а сотовая связь до сих пор не работает, люди в транспорте и на улицах утыкаются не в смартфоны, а по старинке, в книги. Человечество вдруг вспомнило, где в автобусе окно, какого цвета листва на деревьях и что ночью бывают звёзды. Папа шутит, что мир ушёл в девяностые годы прошлого века. Ему месяцы после катастрофы тяжело даются — здоровье уже не очень, пора бы в отставку. Он должен был уйти ещё до Рождества, но пока тянется этот проклятый электронный кризис, кто ж его отпустит. Да отец и сам не уйдёт, у него же долг и клятва. Пусть U.N.I.T. создан для борьбы с инопланетной угрозой, но в экстренных ситуациях он годится и как военная полиция. А то сколько было беспорядков в первые недели, пока лежало вообще всё, вплоть до телеграфа — страшно сказать. Самолёты, метеопрогнозы, телевидение — это всё просто умерло за два дня, пылавших полярным сиянием даже на экваторе. Весь мир накрыло глухой тишиной, как легендарными российскими «Хибинами», осталась только самая примитивная почта в конвертах с марками, морем ползущая до адресата, автомобили без системы навигации да подзабытые книги на полках. И жизнь начала налаживаться только тогда, когда все немного свыклись с уже непривычным отсутствием дальней связи и голубых экранов, когда википедию заменили толковые словари, когда наконец люди вспомнили, что можно встречаться взглядами и друг другу улыбаться — просто так. Когда всем вдруг стало понятно, что те, кто рядом, важнее тех, кто далеко. И как здорово всё это ловить на матрицу новенького «Пентакса», непонятно откуда притащенного отцом в день её рождения. Рабочая электроника — это сейчас такая редкость! Старая почти вся спеклась, новую не производят — все силы брошены на восстановление аппаратуры первостепенной важности, такой, как электроника для больниц и спутники связи и навигации.       Говорят, к концу года восстановят сотовую связь и вай-фай. Ужасно. Все снова уткнутся в экранчики и заснут хайтэковским сном наяву. Ми-ир, сделай снова те вспышки на солнце!..       Гм. «Книжный год». Доктор подавил желание прочистить горло. Он-то знал, что на самом деле послужило причинами к появлению этого «книжного» года, более того, был непосредственным участником событий**. Но, даже если Мелизинда сейчас уловит его воспоминание за яркий хвостик, в этом нет ничего страшного…       Пятнадцать.       «Ллио, заверните всю электронику с процессорами в фольгу и спустите в подвал. Что не получится — стиральную машину там, или плиту, — хотя бы просто прикройте фольгой слоя в три-четыре. Возьмите все документы, воду и продукты на четверо суток, отключите электричество и газ, заприте дверь и сами тоже укройтесь в подвале. Так надо. Скажи всё то же самое соседям. Приеду, как только смогу».       Отцов звонок — как гром среди ясного неба, но раз надо, значит, надо. Папа зря не скажет. Поэтому приходится гонять туда-сюда с мансарды до подвала с кучей барахла в руках. Компьютер, ноуты, телефоны, электронные часы, телевизор и DVD-плеер, да что там говорить, процессоры есть даже в продвинутых зубных щётках!.. Мать побежала стучать во все двери вдоль улицы, а по радио как раз дают оповещение, всем по возможности укрыться и не высовываться — идёт какая-то солнечная супервспышка и мощнейшая магнитная буря. Хотя это странно: обычно солнечные бури чувствуются загодя, даже раньше, чем о них сообщают метеорологи. Вот, например, та история с лесом за одну ночь — было понятно ещё за неделю, что будет что-то плохое. А тут в небесах всё прямо идеально спокойно. Что-то тут не так. Однако есть вещи, про которые лучше не спрашивать, о которых лучше вообще не говорить, и это явно одна из них. Отец наверняка знает, что происходит на самом деле, но не ответит.       Что-то напряжённое витает в воздухе. Что-то плохое. И что-то… смутно, очень смутно знакомое. Словно забытый сон. Словно дежавю…       Да, наверное, она всё-таки уловила его воспоминание. Потом спрашивать будет. Но каким образом Мелизинда заранее знает о солнечных бурях? Электромагнетизм?...       Четырнадцать.       Скакалка, мороженое, всего четыре приступа за месяц. Год ни о чём, вот только умер дедушка, а на похороны не взяли — побоялись за здоровье. Почему люди такие хрупкие? Почему они умирают? Их легко любить — но ещё легче ненавидеть за их слабость. Привяжешься, а они тебя бросают, уходя навсегда в могилы.       Говорят, мёртвые воскреснут в царствии небесном. Но это же просто суеверие, в которое логически поверить слишком сложно. Гораздо проще никого не любить. Но, как и в математике, самый простой путь не обязательно правильный. Ну-ка, кто тут ищет лёгких путей? Никто. Идти на поводу у первого порыва — самый плохой и самый нелогичный вариант. А надо быть логичной. Логика — наше всё и наше ого-го!       Прости, дедушка. Слишком нелегко смириться с твоей смертью — и фактом смерти вообще. Но это же естественно, правда? Люди просто недолговечны. Никакие врачи не могут отремонтировать старость. Поэтому надо всё просто принять так, как есть. И тихо поплакать в подушку под шелест странного чёрного дождя за окном…       Взрослые вернутся с кладбища лишь вечером, задумчивые и молчаливые. Отец тихо приподнимет одеяло, под которым было так удобно весь день прятать голову, обнимет и тихо, но твёрдо скажет: «Ты в безопасности».       Наверное, что-то случилось. Но если папа сказал, что всё в порядке, значит, всё хорошо. Можно прижаться к нему всем телом, спрятать нос в пиджаке и тихо спросить: «Вы же будете со мной долго-долго?»…       О, да. Что-то случилось, и это что-то звали Мисси. А Мелизинде повезло пропустить инцидент с воскрешением мертвецов — наревелась и заснула, пока другие спасали мир.       И если совсем честно, то как-то странно ловить отголоски своей собственной линии времени в чужой, хотя это было совершенно предсказуемо.       Тринадцать.       Запрет на участие в математической олимпиаде — «не высовывайся». Радужные крылышки «Винкс» везде, где только можно — на стенках комнаты, на школьных причиндалах, даже на руках татушки-переводилки с неунывающей Стеллой. Надо навестить ребят в школе для слепых. А потом Рил. Синий Рил. Синий. Глубокий синий. Синий, синий, вибрирующий синий. Синие волны… Почему это звучит так знакомо?       Кажется, кто-то забыл основной приказ забыть. Всё. Ничего синего. Забыла сейчас же.       Теплее. Теплее…       Двенадцать.       Синие волны океана, густые и прохладные. Блеск ветряков на горизонте. Это никогда не надоест, просто не может надоесть. Тело научилось держаться на воде без спасательных кругов, плавать и нырять. Бабушка считает, что это очень полезно и очень нужно для укрепления здоровья, хотя и не разрешает заплывать на глубину.       Нырок. Если открыть глаза над самым дном и приглядеться, то можно увидеть зазевавшихся мальков или хитрого крабишку. А потом медленно всплыть, воображая себя космонавтом в невесомости. Это потрясающе расслабляет и позволяет отрешиться от всех бурных эмоций, которые так и не получается контролировать.       Вчера на пляж выбросило дельфина, взрослые стаскивали его на брезенте в воду: опасались, что рядом стая, и она последует за сородичем. У дельфинов не принято бросать своих. И это, кстати, очень правильно. Как там, в диснеевском мультике: «охана значит "семья", а в семье никого не бросят и никого не забудут».       Никого…       Но почему забыли её? Та, неизвестная, стёртая ярким светом семья — не семья?!       Самоконтроль летит к чёрту.       Ненависть!!!       А это уже обжигает. Какая пламенная, жёсткая злость, и как через год она переплавится в тёплую грусть. Решения не по возрасту — и одновременно затянувшиеся детские увлечения. Смесь ребёнка и взрослого в одном теле. Понять бы — но не сейчас.       Потому что Мелизинда считает дальше.       Одиннадцать.       На столе — газировка, конфеты, фрукты, печенюшки, но особого веселья нет. Руки Кэтрин обвиваются вокруг шеи, с другой стороны прижался Тим, он самый младший в классе. Ребятам и грустно, что её переводят из спецшколы в обычную, и радостно, что подруга теперь зрячая, и завидно, что у них-то шансов нет, если только медицина не сделает гигантский прорыв. Очень хочется напрячься и изобрести что-нибудь — импланты или кибернетические заменители глаз, и на самом деле это ведь не так сложно… Но что-то в самой глубине души жестоко приказывает: «Нет». Нельзя. Всё, что знакомо с детства, следует забыть. Вытереть последние обрывки прошлого. Адаптироваться. Иначе не получится жить среди этих людей, принимающих её такой, какая она есть. И эти дети, такие уязвимые из-за своей слепоты, дети, среди которых она росла… Они помогли ей стать такой же, как все. Серой мышью. Незаметной. Обыкновенной. Не привлекающей внимания. И очень жаль с ними расставаться. Ведь ещё неизвестно, как её примет новая школа, школа для зрячих детей с программой обучения, вовсе не адаптированной для инвалидов.       И поэтому вечером будет истерика — страшная, громкая, с дракой, с искусанными руками матери, с синяком на щеке отца, которую толком не сможет оборвать даже прохладный душ — только приступ. Потому что все бурные истерики заканчиваются приступами.       Пора бы что-то сделать с этим выбросом эмоций. Есть же какой-то способ их контролировать, верно?       Десять.       Медиаторы, которые дёргают за струны сами по себе. Антигравитация?.. Удивительный инструмент, висящий над ночным прудом — смесь арфы, органа, колоколов, виолончели, и потрясающе приятная мелодия… Короткий ролик в интернете и вопрос-приставалка: «Деда, а как это сделано? Как этот инструмент называется?» — а оказывается, что это и есть та самая 3D-графика, о которой столько раз доводилось слышать в разговорах взрослых. Компьютерная мультяшка, а выглядит так по-настоящему, что даже не захочешь, а поверишь. Animusic.com теперь — любимый сайт на ближайший год, можно клянчить диски с видеокомпозициями у всех родных до полной одури, а по ночам ломать голову над конструкцией хитроумных музыкальных инструментов, придуманных художниками.       Вывод: мир огромен, и в нём столько всего, о чём даже и не подозреваешь. Десять лет полной ничегошечки, лишь разбитое стекло, спрятавшееся в хрусталиках — и вдруг целая вселенная, как на ладонях. Невозможное возможно. Жизнь, как выяснилось, это не только болевые ощущения, слепота и ручка белой трости в руке. Это ещё и цвет, и форма, и дистанция.       И небо — синее, синее небо, и ещё более густое синее море под ним.       Синий. Девять... Нет, не вспоминается.       Потому что это надо забыть.       Просто… потому что так надо.       Девять.       Струны жёстко вибрируют под пальцами. Телин умница, Телин хорошая. И звук у неё приятный, очень родной. Всё время хочется сидеть рядом, прижиматься щекой к резонатору, просто перебирать струны безо всякой мелодии. Зрячим кажется трудным управляться с трёхрядкой, ведь там почти сто струн в три ряда, аттракцион «попробуй достань». А ей легко, она уже привыкла все проблемы решать на ощупь и без труда запоминает, где что расположено. Логика звучания тоже понятна: если арфа хорошо настроена, то едва тронешь одну струну, как другие словно подхватывают и отражают её звук, резонатор звучит глубоко и ясно. Как только в настройку проникает малейший диссонанс, становится понятно, что или струны не в ладу, или ноты взяты неверно — ведь сразу пропадает это чудесное эхо. Но испорченный звук тоже надо изучать. Вот композиторы двадцатого века не боялись экспериментировать с диссонансом, хотя иногда их произведения звучат как настройка оркестра или воплощённая в звуке шизофрения.       Но классика всё-таки лучше — она стройная и логичная. А роднее всего из неё звучат пьесы для арфы — обычной концертной или валлийской. Ирландская уже другая, у неё иной строй. Есть с чем сравнивать — мама здорово играет на Теленн и напевает древние, как сама Британия, песни. Но всё же в наушниках плеера звучат иные мелодии, которые исполняет женщина с именем матери, Ллио. Ллио Ридерх, самая знаменитая арфистка Уэльса. Звуки её инструмента лёгкие, как дождевые капельки на руке, а пытаешься повторить — и чувствуешь себя неуклюжей коровой, словно не пальцы, а копыта. Поэтому проще играть ни о чём — не мелодию, а так, перебор. Всё равно свою мелодию не сочинить. Попытки были, получилось безобразие. Но бабушка не сердится за то, что внучка терзает старинный инструмент, ей важно, чтобы ребёнок развивал мелкую моторику любыми доступными для слепца способами. Потому что вопреки разуму и логике, вопреки всем врачебным прогнозам, она верит, что однажды внучкины глаза будут видеть.       Неужели невозможное возможно?       Может, главное в жизни — это добиваться результата, даже если никто в тебя не верит?       Восемь.       Почему никто опять ничего не помнит? В прошлом году — ужасном году — их всех убили говорящие голоса из воздуха. Папу — за попытку сопротивления, маму — за компанию, а её саму — по программе освобождения планеты от увечных и недееспособных. Нет, говорят, чушь всё это, тебе приснилось, доченька. И землетрясение тоже пригрезилось — какое может быть землетрясение в Кардиффе, не было вчера такого. И нет, в подвале мы не укрывались, не выдумывай. Какая перестрелка на улице? Никого никуда не вызывали, ни на какую службу. Ты попросту слишком впечатлительная, папе не следует рассказывать тебе на ночь байки с работы.       И хоть плачь, хоть ругайся — никто не верит, никто не помнит. Год, которого не было. Сутки, которых не было. Но что-то есть во всём этом важное, очень, очень важное. И это как-то связано с тем, что спрятано за стеной белого света, пылающей в памяти.       Свет. Синий. Девятьсот… Нет, не вспоминается. И что-то подсказывает, что это было очень правильно — обо всём забыть и не пытаться вспомнить. То, что никогда не вернуть, всё равно бессмысленно.       Да. Бессмысленно. Поэтому надо выкинуть из памяти и вчерашнюю однодневную войну, и всё, что с ней связано — и прошлый год тоже. А вдруг это и вправду просто приснилось?       Та-ак. Мелизинда запомнила год, которого не было, и нападение «Крусибла», стёртое Пандорикой?! Да, потом она всё выкинула из головы под давлением родных, но всё же не забыла. Это ведь... невозможно?..       И этот настораживающий «синий» в её памяти. Глубокий спектральный кобальт с привкусом мятной жвачки, связанный с чувством восхищения и ощущением полной защищённости, холодный и одновременно притягивающий. И это «девять, ноль», оно же «девятьсот» — число, как-то связанное с самой Мелизиндой. Возможно, она это сознательно и не улавливает, она же просто считает. Все вытащенные воспоминания — лишь её подсознательная ассоциация с годом жизни, то первое, что приходит ей на ум при перечислении лет.       А обратный отсчёт тем временем продолжается.       Семь.       Ощущение полной беспросветности. Всё плохо, просто плохо. А самое плохое, что есть в мире — она сама. Иначе бы её не выбросили, как мусор, на другую планету. Никто ей об этом специально не говорил, но у слепых хороший слух. Сегодня они с папой ездили в госпиталь — врач очень попросил приехать именно отца. Опять снимали ЭЭГ, потом играли с медбратом — то он внезапно хлопнет над ухом шарик, то просит потрогать что-то, а сам подсовывает то бархат, то кусочек льда, то смешит анекдотами, то вообще велит постараться заснуть, и всё это с головой в проводах. Потом МРТ, уже в который раз, словно что-то в мозгах могло измениться за месяц.       А потом дядя Рашид — врач, который пытается лечить приступы и знает её с самого раннего детства — долго разговаривал с отцом, а она сидела в коридоре и ждала. И естественно, подслушивала.       Рашид сказал, что приступы вылечить никогда не удастся. Это какой-то сбой в лимбической зоне мозга, в том участке, назначение которого так и не удалось установить. И прямо заявил: «Вы же сами понимаете, Милли не с Земли. Если в ряде случаев, имея дело с обычной эпилепсией, можно хирургически удалить центр болезненного возбуждения, то здесь мы бессильны. И потом, это не конкретный центр, это большой участок. Мы не знаем, за что он отвечает, и не можем рисковать».       Не с Земли. Насколько же надо было разочаровать своих родных родителей, чтобы оказаться вышвырнутой в беспощадный белый свет и на другую планету? С этим просто невозможно справиться. Просто больно, очень больно… Так больно, что не описать. Даже боль от приступа не такая сильная. Бабушка как-то раз сказала, что у неё болит душа за семью. Значит, душа действительно существует, и это она сейчас разрывает грудь на тысячу тысяч маленьких осколочков?       С такой болью невозможно справиться одной. Надо просто вытереть хлюпающий нос и пойти к Ллио. К маме, которая умеет любить и не бросать всяких детей — своих, чужих, здоровых, больных, всегда поддерживает и всё прощает. К доброй, хорошей, тёплой Ллио, которая почти никогда не повышает голос, утешает, ласкает, целует и поёт на ночь уютные колыбельные. Ллио, от которой пахнет хлебушком, у которой обволакивающие руки, которую она так любит и у которой всегда ищет защиты.       Подойти к ней…       Сжать кулаки и закричать на весь дом: «Дура! Я тебя ненавижу!!!»       Классический перенос с больной головы на здоровую. Милли очень повезло с приёмными родителями, не все бы поняли причины и смогли бы постепенно укротить вспышки злобы и обиды на родную семью, переведённые на них. Сколько же у Дженионов любви и прощения, родители Мелизинды — потрясающие люди. Человечество полно невероятных сюрпризов, за это Доктор его и любил.       Шесть.       Сегодня она играла на детской площадке. Мама ей разрешает подолгу гулять ради общения с другими детьми и даёт возможность действовать самостоятельно, только требует не снимать тёмных очков: глаза ещё плохо различают свет и темноту, и можно обжечь их, нечаянно уставившись прямо на солнце. Другие ребята уже привыкли к ней и к тому, что она медленная и всё трогает руками, даже их лица. Зато в «жмурки» она хорошо играет, и её часто зовут водить. Но сегодня день прошёл почти без беготни: она практически всю прогулку прокачалась на качелях с девочкой по имени Мэгги, с которой было очень здорово болтать, потому что она на год старше и много чего знает.       Мэгги всякое понарассказывала — про улицу, про свою семью, про океанариум, куда они ходили с родителями. Но самое интересное было про Дыру.       Оказывается, в Кардиффе есть Дыра. Никто не знает, где именно она появляется — ни учёные, ни полиция, ни армия, ни даже королева, только некоторые мальчики и девочки, которые её видели. Дыра может раскрыться под самыми ногами, и в неё упадёшь и окажешься сначала в ослепительном сиянии, а потом в другом месте. То, другое место, очень страшное и высасывает душу. А может, и сама Дыра это делает, никто не проверял. Как только душу потеряешь, так сразу превратишься в чудовище и потом вернёшься обратно. Только вернувшиеся ничего о себе не помнят. И расколдовать их невозможно. Они делаются, как быстрые тени с когтями, и могут даже человека разорвать. Говорят, однажды учёные нашли место, где Дыра должна была появиться, огородили, навезли всякие приборы и хотели её изучать. Включили какой-то аппарат, чтобы оставить её раскрытой подольше. А потом то ли аппарат сломался, то ли что-то пошло не так, Дыра раскрылась слишком широко, и туда провалился целый трейлер с двумя докторами наук и их помощниками. А потом как полезли тени и всякие твари!.. Тогда целый квартал оцепили, полиция понаехала, потом армия с танками, и ещё отряд специального назначения, который чудовищ из Дыры вылавливает. С тех пор учёных никто не видел, и солдат тоже. А Дыра сама собой закрылась, когда всё поглотила. Теперь там котлован, в котором даже дом боятся строить. Просто забором с колючей проволокой огорожено, и ходить нельзя. А Дыра продолжает появляться то здесь, то там, поэтому надо быть очень осторожными. Если при ясной погоде вдруг запахло, как перед грозой, или ещё хуже — рядом послышался электрический треск, надо бежать, потому что это Дыра открывается.       Рассказ Мэгги был просто потрясающим. Правда, душа — это что-то мифическое, было бы проще поверить в мутагенно-опасную зону, но всё равно, от истории сделалось и страшно, и интересно, и даже так — страшно интересно. Особенно про свет, который видят те, кто попал в Дыру.       Потому что зудит один вопрос, на который Мэгги не смогла дать ответ: а что, если оттуда иногда возвращаются неизменёнными?..       Пять.       Шмяк!       Какой дебил поставил на дороге стул? Дома запрещено переставлять мебель, это приказ папы. Приказы надо выполнять, особенно если они такие логичные.       А, ну да. Это же дядя Фред приехал погостить на два дня, он не знает домашних правил. Судя по шагам, он первым и несётся поднимать пострадавшую. Почему в этом мире все дебилы, кроме военных? Локтям и коленкам больно. Хочется зареветь, чтобы мама обняла и пожалела, но не рядом же с дядей Фредом. Хотя, когда жалеют и обнимают, это хорошо и приятно. Можно снова представить себя маленькой и на кого-нибудь опереться. Даже на другого человека. Когда знаешь, что должна быть не одна, а почему-то оказываешься одна, от этого очень плохо и очень нужно, чтобы рядом был кто-то свой.       Шмыгнуть носом, подняться на ноги с помощью большого и недалёкого шахтёра. Есть слабая надежда, что дядя Фред теперь усвоил, что в доме со слепым надо быть внимательней к расположению крупных предметов. Надо ему объяснить его ошибку — без слёз, нейтрально и логично. Даже такие, как он, кому в шахте углём все мозги отшибло, понимают обоснованные аргументы, сказанные спокойным голосом и без грубости…       …Нет. Неправильно. Надо по-другому, другими словами. Люди думают в других выражениях, и пятилетний ребёнок, рассуждающий по-книжному, вызывает у них массу вопросов. Успокоиться. Переформулировать и озвучить то, что сказала бы любая другая девочка во дворе. Сверстники не станут пускаться в объяснения, они просто спросят с детской непосредственностью: «Дядя Фред, ты дурак?».       Люди думают в других выражениях, да? А в каких же выражениях на самом деле думала Мелизинда Дженион до того, как стала подражать сверстникам — например, в четыре года?       Четыре.       Огонь — горячий. Вода — бегучая и прохладная. Крупа — сыпучая. Шёлк — скользкий. Яблоко — сочное. Кошка — мягкая, когда не царапучая. Мама и папа — те, кто любит, хотя и вечно вынимают гайки и винтики изо рта. Эти два базовых понятия местной культуры, «мама» и «папа», включают в себя так же и процесс производства живого существа на свет, но в расширенном значении этот пункт может отсутствовать. Принять как факт.       Мир снаружи по-прежнему неизвестен, но более понятен и может быть логически проанализирован. Усвоено много местных слов. Изучение сред на ощупь даёт хорошие результаты — страх отпускает, и становится понятно, что местным можно довериться. Только по ночам, когда приходится оставаться единственной бодрствующей в доме и не с кем пообщаться, навязчиво крутится в мозгу один и тот же цикл: свет, синий, девятьсот… дальше никак не вспомнить, дальше мысли наталкиваются на провал.       У местных жителей есть обобщающий термин «семья», включающий в себя малую общину из существ, связанных генетически или принятых на равных правах. Чисто теоретически ни одно живое существо не может появиться из ниоткуда, но нужных воспоминаний о кровной семье нет. Провал зияет как раз на этом месте. Те, кто произвёл на свет больного и слепого ребёнка, сделали всё, чтобы он забыл о своём рождении и о своих родителях. Есть только малые зацепки — что-то синее, что должно быть рядом, должно приказывать и защищать. И число. Число… Девять, ноль… нет, забыто.       А может быть, есть смысл вообще это выбросить из памяти? Всё равно прошлое не вернуть. Чужой мир может стать тем, что местные называют словом «дом».       Дом. Родственники. Полное принятие чуждого существа, как своего. Никакой логики, но это… просто приятно. И главное, надёжно.       Изучена новая среда — семья.       Принять как данность.       Как знакомо, чудовищно знакомо это звучит. Доктор точно где-то встречался с подобным ходом мыслей. Просто чего-то не хватало, какой-то самой малости, чтобы узнать наверняка. Как забытая песня — что-то крутится, и достаточно вспомнить всего лишь пару нот или одно ключевое слово, чтобы восстановить в памяти полный текст и мелодию.       Синий, девятьсот, всепоглощающая ненависть и по-детски всеобъемлющее страдание, запертые в глубокий сундук и задвинутые в чулан на самом дне разума. Вот тебе и спокойная, трезвая, уравновешенная девочка. А может быть, именно пережитое и научило её замечательно справляться с трудностями — кто в раннем детстве переварил такое потрясение, того уже мало что пугает.       Три.       Страшно. Очень страшно. Надо спрятаться и затаиться. Кругом сплошь незнакомые голоса и шаги, ни одного понятного слова. Анализ ситуации показывает: враждебная среда. Лучшая тактика для выживания: прятаться и выжидать, пока не найдёт мама. Организм имеет повреждения, нарушено зрение. Поэтому полностью оценить обстановку не получается, вот и приходится затаиваться и не напоминать о своём существовании. Ощупью удалось найти убежище — низкое пустое пространство под тем, на чём положили лежать, и оружие — тяжёлую металлическую ёмкость с удобной ручкой, стоявшую там с непонятной целью. Первый, кто сунется, получит отпор.       Голоса и шаги, звучавшие всё это время в стороне, резко начинают звучать громче: кто-то вошёл в её помещение. Одни шаги — тяжёлые и уже знакомые. Они принадлежат существу, которое её бесцеремонно берёт и трогает со всех сторон через равные промежутки времени, да ещё ловко уклоняется от пинков и попыток укусить; кажется, комбинация звуков «докторашид» относится именно к нему, и кажется, он врач. Во всяком случае, от него пахнет бактерицидкой. Другие шаги — лёгкие и постукивающие, ещё незнакомые. Похожим образом ходят те существа с высокими голосами, которые убирают помещение и несколько раз пытались её накормить. Но нельзя же есть неизвестно что, да ещё неизвестно где!.. Правда, инструкции гласят, что надо выжить в любой обстановке, поэтому, наверное, попробовать поесть придётся. Но сейчас слишком страшно.       А вот третьи шаги звучат надёжно и твёрдо. У их хозяина низкий голос, звучащий с уверенными интонациями, явно привыкший приказывать. Командирский. В инструкциях сказано, что солдаты противника и тем более их командиры могут быть опасными, особенно если ты беззащитна; но против воли хочется выползти из укрытия и спрятаться к этому существу на ручки. Оно должно быть большим и надёжным. Может… Может, попробовать сыграть на инстинкте заботы о потомстве, притвориться маленькой и беззащитной, а потом, когда обстановка станет более ясной, попытаться бежать?       А то ну уж очень страшно решать все проблемы самостоятельно.       Привлекательные шаги приближаются с такой уверенностью, что сразу становится ясно: убежище было выбрано неудачно, её моментально обнаружили. Лёгкое постукивание по краю того, на чём ей надо было лежать; потом всё тот же низкий голос, ставший теперь добрым и весёлым, спрашивает что-то непонятное. Можно предположить, что «обнаружена, вылезай», но уж больно интонации неправильные.       Ужас сковывает тело, особенно когда ощущается движение воздуха — кто-то к ней лезет. Мама! Почему опять не приходит мама? Где мама?!       И от испуга она с криком бьёт наобум импровизированным оружием…       …Через два года она сама со смехом будет слушать рассказ о том, как перед первым знакомством с родителями спряталась под больничную кровать, а потом нечаянно разбила отцу нос детским горшком. А пока её, орущую от ужаса и приведшую больничный бокс в состояние полной сумятицы, остановило лишь одно — странные звуки, издаваемые высоким незнакомым голосом. Они не походили ни на команды, ни на уговоры, они вообще словно бы относились не совсем к ней. В них угадывались слова, но тоже странные, словно вымеренные по длине и похожие по звучанию. А потом заработал какой-то прибор, это она почуяла сразу — но он не стрелял, не сканировал, не делал чего-то знакомого. Он просто зазвучал, так же красиво, как незнакомый голос. И она остановилась, прекратила орать и прислушалась, пытаясь понять, что же на самом деле происходит. А потом сделала робкий шаг вперёд, к голосу.       …Ллио Дженион, на глазах у мужа и оказывающего ему первую медицинскую помощь доктора Рашида, опустилась на пол бокса, запев древнюю валлийскую колыбельную, и протянула будущей дочери новенький сотовый телефон, в котором играла midi-имитация арфы...       И смех, и грех, и очень плохо — пошло смешение прошлого с поздним переосмыслением событий. А за ним — тишина.       — Мелизинда, считай дальше, — велел Доктор.       Её лицо словно смялось изнутри, дыхание сбилось:       — Не могу… Не помню.       — Я подскажу. Какая цифра идёт после трёх?       — Четыре, — она не нарочно так ответила, она в полутрансе и просто испугалась заступить за невидимую черту.       — Нет, в другую сторону, — мягко и терпеливо поправил Доктор. Не отступать же теперь, когда всё зашло настолько далеко. Если им сейчас удастся что-нибудь узнать, это пойдёт ребёнку на пользу, если же нет — всегда можно найти слова утешения или, на худой конец, затереть память о неудачной попытке.       — Там нет цифры, — чуть не заплакала Мелизинда, резко ставшая похожей на маленького ребёнка. Неудивительно, она же застряла в возрасте трёх лет.       — Давай я тебе помогу, — ласково произнёс Доктор. — Там стена.       — Да… — всё-таки всхлипнула она.       — Светлая стена.       — Свет, — согласилась Мелизинда. — Яркий свет. От него больно.       — Помнишь, как мы прошли через барьер воображения? Я взял тебя за руку и повёл, когда ты не знала, куда двигаться и что делать. Вот сейчас я беру тебя за руку, — Доктор так и сделал, взял в правую ладонь костлявое девичье запястье, — и веду тебя следом за собой сквозь свет. Не бойся. Просто верь мне и сделай шаг.       Мелизинда чуть качнулась на диване к нему.       — Два, — подсказал Доктор.       — Д-два, — заикаясь, повторила она. — Два… Девятьсот… Девятьсот… Девятьсот…       И вдруг вырвалась, схватилась за голову и закричала — так отчаянно, словно у неё взрывался мозг или кто-то умер.       — Мелизинда! — испугался галлифреец и даже успел почувствовать, как злоехидно потёрла лапки мадам интуиция.       Крик оборвался. Мелизинда медленно завалилась вбок, на диванные подушки. Ладони её так и держались за виски.       — Эй, — Доктор, сглотнув, наклонился над ассистенткой и кончиками пальцев коснулся её руки. Обморок?.. — Что ты увидела? Мелизинда, ты меня слышишь? Это я, Доктор. Мелизинда?..       — Доктор… — едва слышно донеслось в ответ. — Доктор…       Руки сдвинулись, фланелевый рукав на мгновение спрятал застывшее лицо. Когда оно снова открылось, на нём не было ни следа страха или боли, лишь злая и предвкушающая улыбка.       — Доктор… из ТАРДИС, — медленно, почти по слогам, протянула Мелизинда и так же медленно выпрямилась. — Доктор из ТАРДИС.       Он ещё вспоминал, где и от кого слышал это определение, сказанное подобным тоном, а тело уже бросилось в сторону, уклоняясь от кулака, нацеленного прямо в нос.       — Уничтожить, — торжествующе провозгласила Мелизинда, вскакивая на ноги и хватая журнальный столик.       — О нет, — выдохнул Доктор, уже узнавая и понимая, и отскочил на несколько шагов под звук градом падающих на пол книг. — Нет, нет, нет! Успокойся! Успокойся, слышишь? Милли! Мелизинда Дженион!!!       — Уничтожить Доктора, — радостно повторила она и с невероятной силой швырнула столик. Доктор живо шлёпнулся на пол, ощутив, как деревянная крышка пощекотала волосы на затылке. Стол пролетел по прямой через всё помещение и врезался в консоль. Что-то заискрило, запахло палёным. Косичка Мелизинды встопорщилась, чёлка приподнялась, словно тело начало впитывать электричество из воздуха. Да нет, не словно — именно это оно и начало делать, по закону жанра. Когда-то давно, ещё во время путешествия с Розой, Доктору довелось столкнуться с даледианским дистантом на Земле, и он до сих пор не забыл, как это выглядело. Да и захочешь, не забудешь такой бодрячок в британской глубинке. Как же звали ту девушку? Кажется, Кейт. Кейт Йетс. Ей повезло, программа захватила её не сразу и она смогла сопротивляться, а Роза придумала, как ей помочь*. Но сейчас Доктор по глупости сам сорвал все блоки, которые умница-ассистентка накручивала вокруг опасной зоны в своём разуме. Удастся ли докричаться до Мелизинды Дженион сквозь затопившее её «я» далека?       В её руках уже был табурет, ухваченный за ножку. Ещё несколько секунд, и она будет в состоянии схватиться за диван, а там и до попытки атаковать ядро ТАРДИС недалеко.       — Доктор из ТАРДИС. Уничтожить, — рявкнула Мелизинда во всю глотку. Похоже, она наслаждалась — или, скорее, тащился вырвавшийся на волю далек. Не многим его сородичам везло «накрыть» Повелителя Времени в его синем домике, да ещё застать врасплох.       — Те железки, которые Мелизинда жевала в детстве — это ты пытался достроить корпус? — выдохнул Доктор, уклоняясь от табуретки, которой далек, столько лет прождавший в чужом теле, довольно прытко размахивал, пытаясь проломить ему голову. — Тогда ошибочка вышла, на Земле нет ни далеканиума, ни металерта. Не завезли.       — Не имеет значения, — далек только что не рассмеялся. Но конечно, он бы не снизошёл до смеха. — Уничтожить. Уничтожить Доктора.       Скарианскую тварь надо остановить. Или сбить с толку, хоть на мгновение, чтобы Мелизинда получила шанс очнуться. Иначе ещё немного, и будет поздно.       Роза, гениальная Роза, с её перечислением бытовых мелочей, от заварного крема до неоплаченных счетов за электричество, выдернувших Кейт из процесса трансформации в далека. Но на Мелизинду это не подействует, здесь нужна какая-то вспышка, что-то оглушающее, прежде чем воздействовать на спутницу методом старой подруги.       И вдруг Доктора осенило.       — Телин! — крикнул он на всю консольную.       Сработало даже сильнее, чем можно было ожидать: Мелизинда словно споткнулась, замерла и медленно разжала руку с табуретом.       — Телин, — повторил Доктор, как заклинание. — Твоя арфа. Ты помнишь о ней?       — Моя арфа, — потусторонним эхом ответила Мелизинда. И вдруг снова закричала, схватилась за голову и упала на колени. — Убирайся!!! Уничтожить Доктора! Нет, ты подчинишься приказу! Убирайся! Ты никто! Во-он!!!       Она голосила на одной ноте, раскачиваясь из стороны в сторону, и даже было непонятно, где человек, где далек, кто из них кому и что говорит. Доктор замер, боясь дышать, чтобы ничего не испортить ещё больше. Похоже, его помощница, шестнадцать лет воевавшая с чуждой природой внутри себя, неплохо научилась обуздывать далека сама, без посторонней помощи. Вот, значит, чья это ненависть, чьи научные знания, чьи отточенные движения и правильная сухая речь, не везде к месту разбавленная слэнгом. Синий — цвет не только ТАРДИС, но и Контролёра Времени. Только ему под силу так срежиссировать события, чтобы его агент оказался на борту галлифрейского корабля. Но ему в жизни не сочинить ловушку в таком привлекательном фантике, как Мелизинда Дженион. Это вообще мог сделать только один далек на свете, и когда Доктор до неё доберётся, он её не пощадит. Будь проклята ТМД! Это её почерк! Только она знает его настолько, чтобы создать и подсунуть ему Мелизинду. Но, похоже, западня оказалась активированной раньше времени, у агента не нашлось под рукой ничего более надёжного, чем мебель. Да и, честно говоря, прямое убийство — не почерк Матери Скаро, ей куда больше пригодился бы шпион на ТАРДИС.       Жалобно всхлипнув, Мелизинда опустилась лицом в пол, словно кланялась в ноги Доктору.       — Не подходите, — выдавила она. — Оно снова может… вырваться.       Мелизинда Дженион, арфистка, девятнадцать лет. Даледианский солдат-дистант. Технология последних дней Войны Времени, когда все хватались за самые хрупкие соломинки, и даже помешанные на чистоте крови далеки были готовы скрещиваться с другими видами, лишь бы выиграть. Дистантов, кажется, придумала Фракция Парадокс, но использовать их в итоге начали все участники большой регаты, просто каждый по-своему. На Галлифрее, например, их применяли для переписывания истории и установления контроля над территориями: как известно, если никто ничего не помнит, то ничего и не было, и даже если ничего не было, но все об этом помнят, значит, это было. И если в зону обитания какого-нибудь разумного вида закинуть в прошлое мутантов, у которых генетически прописано помнить или не помнить что-то, и этот ген будет доминантным, то к тому моменту, когда прямые боевые действия докатятся до региона, он может оказаться заселён союзниками, поклоняющимися богам с Галлифрея и согласными радостно за них умереть. Империя, естественно, раскусила технологию, но пошла своим поликарбидным путём, попросту превращая жителей различных миров в далеков, сначала внедряя в них генетическую бомбу, а потом активируя её через сотни тысяч лет. Иногда, второпях, получались накладочки, и целые планеты далеков вдруг принимались славить Повелителей Времени, или армии галлифрейских союзников начинали орать «уничтожить» и палить по своим прямо посреди сражения. Особенно жёстко это получалось с ретроградно-темпоральными солдатами, зацикленными в одном дне…       Потом далеки отказались от такого, как они сами выражались, осквернения чистоты крови и перешли на технологию марионеток. Но Доктора было бы сложно провести нашпигованным электроникой трупом, а Мать Скаро всегда была напористой в своих планах и смогла бы перебодать весь Совет, чтобы состряпать такое многоплановое и способное заинтересовать старого врага существо, как Мелизинда.       Быть может, ребёнка захватили во время какого-нибудь пиратского налёта на космический лайнер или стащили с помощью телепортации из чьего-нибудь дома. Быть может, её родные были убиты у неё на глазах. А может, она вообще ни с какой планеты, с тем же успехом эта девочка могла оказаться и порождением биолаборатории далеков, способных слепить любого генетического франкенштейна.       — О, Мелизинда, — простонал Доктор. — Мне так жаль.       — Вы… не виноваты.       Это может оказаться ловушкой и притворством, даже сейчас. Прикидывается слабой, давит на жалость, ждёт, чтобы он подошёл и помог, чтобы опять застать врасплох.       — Я подвёл тебя, — впору провалиться сквозь палубу ТАРДИС от стыда. Потерять друга из-за любопытства и самоуверенности. Снова. Это уже система, причём паталогическая.       — Я… Мне надо домой, — выдавила Мелизинда. — Дома оно уснёт. Я… продержусь. Скорее.       А может, и не притворяется.       — Но как же Телин? И твои вещи?       — Потом завезёте… — девушка дышала всё тяжелее, словно бежала кросс. — Скорее, у нас мало времени. Оно хочет вас убить. Оно… нелогичное. Нам нельзя больше…       — Да, — Доктор только что не взвыл от отчаяния. Она права. Им больше нельзя встречаться. Теперь далек почти свободен, и каждая встреча с Мелизиндой — это его шанс вырваться на волю и устроить погром там, где он окажется. Похоже, семья для девушки значит куда больше, чем можно было подумать. Это её барьер. Та самая стена, не выпускающая дракона, стена всеобъемлющей и всепрощающей любви, об которую разбивается даже поликарбидный лоб.       Доктор кинулся к консоли и едва не взвыл повторно: стол неудачно разбил ходовой сектор. Даже координаты не задать!.. Проклятье. Впрочем, есть же телепатическая панель, она с другой стороны и не должна была пострадать. Торопливо обогнув ротор, Доктор чуть ли не в прыжке сунул пальцы в считыватель. Скорее же, старушка! Девочку надо немедленно отправить домой, только родная среда остановит превращение. Постарайся уж, Секси, будь умницей!       Вздох ротора прозвучал, как приказ о помиловании. Значит, с машиной времени всё в порядке, ничего важного в консоли не повреждено. Мелизинда снова застонала, скорчившись на полу, но Доктор сейчас не смог бы к ней подойти при всём желании — он вёл корабль сквозь Вихрь в дом, в котором его помощницу всегда ждут, где она нужна.       Домой. В родную среду.       Звук приземления, словно через целую вечность. Дверь открылась сама, предлагая дракону вылететь прочь. Всё как в легенде.       Мелизинда, пошатываясь, поднялась на ноги.       — Доктор… Нет. Не отвечайте. Просто — спасибо, — голос звучал слабо, но пока ещё человечно.       — Я завезу твои вещи завтра утром.       Девичье лицо снова неузнаваемо исказилось, словно сам звук Докторова голоса вызывал в ней волну неконтролируемой ненависти. Ненависти далека. Потом она с трудом перевела дух и выдавила:       — После полудня родители уходят на прогулку. А я буду на работе. И… Всё в порядке. Всё обязательно будет в порядке.       Ничего не будет в порядке.       Доктор закрыл глаза, но никуда не мог деться от звука нетвёрдо удаляющихся шагов и хлопка двери. Даже нельзя выскочить следом и обнять. Ничего нельзя. Граница. Барьер. Табу. Так от него ещё ни один спутник не уходил. И хотя они с Мелизиндой были знакомы всего две недели, он уже успел привязаться к тоненькой рослой девушке с арфой.       Вселенная его ненавидела. А он в первый раз в жизни ненавидел Мать Скаро и второй раз в жизни хотел её убить. Однажды уже едва не прибил, когда она призналась, что поспособствовала рождению Новой Парадигмы. Тогда у него хватило чувства юмора быстро принять ситуацию и посмеяться. Но сейчас ТМД себя превзошла и добилась-таки своего.       Больше, чем просто ссора между идеологическими противниками.       Целенаправленно подсунутый и грубо отнятый друг.       Это война.       Ротор опять сдвинулся, сам по себе. ТАРДИС, убедившись, что сомнительное существо прекратило топтать её палубу, предпочла сняться из Рила раньше, чем её обожаемый пилот натворит ещё каких-нибудь глупостей.       — Хозяин, — донеслось из угла, — это была рискованная тактика. Вам всё же следовало позвать меня на помощь.       Ах, да, здесь же К-9, а он совсем забыл.       — Да, да, хороший пёс, — рассеянно пробормотал Доктор, вытаскивая пальцы из считывателя. Отряхнул руки. И пошёл вниз собирать вещи Мелизинды. В конце концов, он был просто обязан это сделать.       По дороге обожгла ещё одна мысль — ключ от ТАРДИС. Он дал Мелизинде ключ, и она, похоже, забыла его вернуть. Что ж, по крайней мере, это маленькая надежда. Быть может, есть способ выключить дистанта насовсем. И если это так, то он выбьет рецепт из Матери Скаро, даже если придётся очень долго её бить. ТМД нарвалась, Доктор долго прощал ей все фортели и провокации, но сейчас она перегнула палку.       Так, закинуть в Рил арфу с чемоданом и искать способ добраться до мерзавки. Плевать на кокон, сейчас куда важнее вернуть подругу и помочь ей освободиться от опасной паразитной программы в мозгу. Собрав вещи и упаковав Телин в чехол, Доктор бегом перетаскал вещи в консольную и проверил координаты по сканеру.       Всё верно. Нужное место и правильная дата — на неделю позже того, как Мелизинда улетела на ТАРДИС. Насколько Доктор помнил, она приврала родне и друзьям, что записалась на потрясающий мастер-класс по операторской работе и уезжает на неделю в Лондон. Время — двенадцать ноль-ноль. Позиция машины времени — на привычном углу, откуда видно всю улицу, и судя по пейзажу, далек прошлой ночью тут не зажигал. Значит, всё обошлось, Мелизинда взяла его под контроль и сейчас торгует цветами в том скучном киоске. Родителей Доктор знал в лицо из её воспоминаний, как и адрес, и — примерно — планировку дома. Осталось лишь дождаться, когда майор в отставке и его почтенная супруга уйдут на прогулку.       В колено ткнулся верный К-9, чувствующий, что хозяину паршиво. Доктор сел на пол, не сводя взгляда с экрана сканера, и принялся чесать механическую собаку по спине и бокам.       — Вот видишь, как всё плохо, дружок?       — Согласно моим наблюдениям, ваша спутница — далек, хозяин.       — Спасибо, уже заметил.       — Это опасно, — осторожно продолжил пёс.       Доктор невнятно угукнул: из нужной калитки вышли двое, подтянутый седой мужчина и статная женщина в строгом пальто и шляпке. Немедленно протянув руку вверх и сунув пальцы в считыватель, Доктор направил телепатический сигнал. ТАРДИС хрипло вздохнула в ответ и пустила несколько зелёных зайчиков от ротора по стенам консольной. Изображение на сканере переменилось — теперь там была не улица, а девичья комнатушка в мансарде дома.       А не такая уж и лёгкая вещь арфа, особенно если её нужно пронести через узкую дверь. Доктор огляделся, всё ещё держа Телин на весу — похоже, она должна стоять где-то тут, в этом пустом углу с табуретом. Он шагнул было в комнату, как его что-то насторожило. Тогда он остановился, отставил арфу и ещё раз внимательно оглядел помещение.       Чисто, уютно, светло. Стопки аудиодисков на стеллаже, универсальный проигрыватель у стола. На кровати ни морщинки, на рабочем столе — идеальная чистота. Так бывает в комнатах, в которых долго не появляются подростки и мать успевает навести порядок в вечно раскиданных вещах. Нет, конечно, Мелизинда была редкой аккуратисткой, но всё же, слишком уж нежилой выглядела мансарда. Здесь явно никого не было несколько дней. Заподозрив неладное, Доктор проверил кровать и шкаф и нигде не нашёл пижамы или футболки, которую его ассистентка должна была бы надеть на ночь. Все вещи были чистыми. От постельного белья пахло только крахмалом. Ни волоска на наволочке, словно на ней никто в эту ночь не спал.       Совершенно очевидно, что Мелизинда здесь не ночевала. Но тогда где же она?!       Через десять минут Доктор уже ковырялся в ходовой панели с заменой разбитых деталей. Ему нужен был монитор, а он превратился в горсть крошева. К-9, по его заданию подключившийся к компьютеру ТАРДИС, искал нужный бэкап напрямую.       — Хозяин, файл найден, — наконец-то. — Зачитывать его с начала или с конца?       — Разумеется, с конца! Читай сразу третье перемещение. Нет, просто расшифруй координаты и скажи, куда мы нечаянно забросили Мелизинду.       — Согласно моим данным… — К-9 вдруг сделал паузу и как-то странно забулькал, словно не решился продолжить.       — Говори, — рявкнул Доктор, грозно наставив на собаку звуковую отвёртку.       — ТАРДИС восприняла ваши мысли о доме и родной среде совершенно буквально, — доложил робот.       — В смысле?! — в животе у Доктора немедленно похолодело от самого скверного предчувствия.       И К-9 послушно забил последний гвоздь в крышку его гроба:       — Мисс Милли на Скаро.