***
Теперь Персиваль был на чердаке: никакой дороги назад, никакой возможности отступить или переиграть. Отчаянным движением птица с размаху ударилась о стекло: надеялась, что оно разобьётся под её весом, открыв единственный путь к свободе. Это был его последний шанс вылететь сухеньким из воды. Окно было крепким: ни единой трещины, только шум и тяжесть в голове от болезненного столкновения. Его разум, охваченный паникой, буквально включил красный сигнал тревоги: развернувшись в воздухе, он бешено огляделся в поиске другого пути. Дыры в потолке были слишком маленькие – в такой форме он не сможет использовать заклинания уменьшения или трансгрессии. Нужно было пробиваться к дверце в дом. Или превращаться в человека, бросая на кон свои последние деньги. Без права на реванш. «Они заберут тебя», — кричал его разум. Они не лишат тебя жизни, но они заберут тебя, выдадут своему дерьмовому Министерству, заставят предать то, во что ты веришь, выставят тебя на посмешище. Они заставят тебя гнить в тюрьме, пока сами гниют в своём фальшивом мирке не-магов. Думай быстрее, быстрее, быстрее… В темноте Криденс вновь казался ему привидением. Он стоял перед ним, излучая уверенность в собственных силах, и, идеально скоординированный, вдруг взмахнул правой кистью. Волшебник ещё успел почувствовать, как становятся ватными крылья, теряя контроль над полётом, и как невидимая сила утягивает его всё ниже и ниже. Попытавшись сопротивляться, он осознал, что тело больше не подчиняется ему. Когда паралич полностью сковал его от макушки до хвоста, пернатая тушка с глупым хлопком рухнула на сырой пол. Несколько склянок и цветочных связок при этом, не удержавшись, упали со стола следом. Встревоженный запах сушёных маргариток повис в воздухе на несколько мгновений, прежде чем зимний ветер подхватил и унёс его прочь. Молодой человек сделал круг. Лёжа на земле, анимаг мог видеть, как Криденс трансфигурировал стул в птичью клетку: достаточно большую, чтобы в неё поместилась крупная сова. И достаточно маленькую, чтобы она переломала себе крылья, если попытается выдраться на волю. Эти прутья переломают ему все кости, догадался он, если запустится процесс обращения. Небрежно покрутив палочку в пальцах, волшебник уселся на корточки перед валяющейся на полу совой, над которой словно жестоко подшутили. Серьёзный и собранный, юноша всё равно не мог сдержать торжествующей улыбки: упивающийся собственной маленькой хитростью, он внимательно осматривал одеревеневшего противника, прежде чем надёжно затворить замочек в импровизированной клетке. — Не владеешь невербальной магией, — сокрушённо сказал он, откинув назад дурацкую чёлку – та, привычно падая на лоб, видимо, каким-то образом мешала ему. — Какая жалость. Для тебя, конечно. Мне-то это только на руку. Сова закрыла глаза. Она была без сознания. Персиваль всё ещё нависал над ней. Что-то напрягло его: складочка на лбу появилась и исчезла, когда он с особым любопытством рассмотрел ссадину на птичьей лапе. Шаги Криденса, притворяющегося «мистером Грейвсом этажом ниже» в их маленьком представлении, гулом отдавались в его ушах: бам-бам, дошёл до кухонного стола, бам-бам, вернулся к двери. Спохватившись, Персиваль поднялся на ноги и неохотно стряхнул сову в клетку. —«Златоглазки», — крикнул он, подходя к лесенке. Их секретное слово, означающее, что всё действительно в порядке. Персиваль не допустил бы ловушки. Не позволил обыграть их. Ни снова, ни опять, ни второй раз. — Можешь прекратить, Криденс. Шаги немедленно смолкли. Отворив дверь, Грейвс спрыгнул наружу и позволил себе вдохнуть свободно. — Всё оказалось даже проще, чем я думал, — поделился он впечатлениями, усаживаясь на одной из ступеней. Протерев лицо и скинув ботинки, не подходящие ему по размеру, он практически разлёгся на них, дожидаясь, пока его собеседник вернётся к нему из столовой. — Даже очень просто. Я почти готов к подвоху. Криденс остановился у поворота. Персиваль видел его тень, неправильно вытянувшуюся и лежащую на полу впереди. Не решался выйти и взглянуть в лицо самому себе, догадался Грейвс. — Слушай, тебе не обязательно выходить и смотреть, я серьёзно, — попытался предостеречь его Персиваль, напрягая зрение и разглядывая чёрный, отпечатавшийся на деревянных половицах силуэт его тени. Он видел, как Криденс переминается, то вот-вот собираясь, то передумывая заходить в общий для них коридор. Позёрство или любопытство? — Правда, всё нормально, можешь вернуться в свою комнату и почитать. Сова сидит в клетке. Криденс прислонился к стене, словно собираясь последовать его совету. Оставив его в покое, Персиваль отвернулся обратно к птице: сокрытая перьями и пухом грудная клетка вздымалась и опадала. Живая. Грейвс боялся, что падение с высоты может доконать её. Прокрутив в памяти события вечера, он опустил глаза на свои вытянутые на ступеньках ноги: смуглые ступни и лодыжки, которых он сам касался несколько часов назад. До одури странно. От ощущения, что его вытрясли и засунули под чужую шкуру, словно внутрь полого чучела, начало сосать под ложечкой. Ему понадобилось минут пятнадцать, чтобы привыкнуть к новому росту. К другим пропорциям тела: Персиваль казался себе неуместно крупным с этими широкими плечами и вытянутым ногами и руками. Спина болела и ныла из-за испорченной осанки, вынуждая гнуться к земле. А этот голос? Голос! Персиваль поздно понял, насколько непредусмотрительным было разговаривать с Криденсом его же голосом. Грейвс не знал, как теперь повернуть назад. Отмерев, Криденс первым захотел продолжить разговор. Упорно, упрямо, скрывая озадаченность наряду со смущённым ужасом в своём тоне. — Никогда бы не подумал, что могу так грозно звучать, — сказал он, очевидно, неловко пытаясь превратить всё в шутку. — Точно, — согласился Грейвс, ища выход на безопасную тропинку, — обычно ты так и не звучишь. Минуту Криденс, собираясь с силами, не отвечал. — А что, я на самом деле таким голосом разговариваю? — Нет, обычно ты ещё и на грани рыданий. — А сейчас вы шутите. — Раскусил меня, — улыбнулся Персиваль. — Можно мне посмотреть? — выпалил Криденс на одном выдохе. Грейвс опустил руки, словно больше не знал, что с ними делать. В течение следующих секунд он слышал, как бьётся снаружи в окно летящий снег. Медленно выпрямившись, он покачал головой, прекрасно зная, что Криденс всё равно не увидит этого. — Зачем ты всё время спрашиваешь разрешения? Вопрос, кажется, застал Бэрбоуна врасплох. — Что вы имеете в виду? Теперь в тупике был Персиваль. — А ты знаешь несколько значений моего вопроса? — Нет, — честно ответил Криденс. — На самом деле, нет. — Отлично. Итак, ты спрашиваешь разрешения, потому что… почему? — Потому что вы старше. — Ты это только что придумал, и это даже не правда, — сказал Персиваль, — ну, может быть, процентов на двадцать. Мы договаривались насчёт лжи. В этом не было ничего смешного. Абсолютно ничего, даже чуточку. И всё же глубоко внутри Грейвс хохотал. Он редко вёл нелепые разговоры, и среди них точно не было ничего нелепее этого. Всё, что касалось Криденса, каким-то образом приобретало приставку «самое». Самые нелепые разговоры, самое несчастное лицо, самая сильная любовь. Голос Криденса прозвучал почти обиженно: — Почему это неправда? — Во-первых, потому что тебе самому уже двадцать один. — А во-вторых? — Во-вторых, даже так я не твой опекун и не могу принимать решения за тебя. — А в-третьих есть? — В-третьих,— подытожил Грейвс, — потому что у тебя определённо нет предрассудков насчёт разницы в возрасте. Как же он, должно быть, покраснел! — Меня так воспитывали, — в конце концов выдавил Криденс после небольшой паузы. — Я стараюсь быть вежливым. Не фамильярничать. Не навязываться. — А теперь ты просто гадаешь, — снисходительно закончил за него Грейвс. — Но ответ принимается. И да, Криденс, ты достаточно взрослый для того, чтобы самому решить, хочешь ты на что-то смотреть или нет. Вероятно, только это и удерживало того от решительных действий. Криденс вошёл в коридор и немедленно отступил, напоровшись взглядом на человека у чердачной лестницы – как если бы тот замахнулся на него. Персиваль почувствовал себя ужасно глупо. Криденс стоял в нескольких шагах от него, ни живой ни мёртвый, неотрывно «зависнув» взглядом где-то на уровне его носа. — Это странно, — выдохнул он, борясь со внутренним желанием отвернуться. — Да, — неожиданно грустно согласился Персиваль, — очень странно. Он вновь мысленно пережил те моменты в плену, доставая их из – как он любил выражаться – вороха всякого хлама в памяти. Новая мысль о том, что он может разделить с кем-то хоть одно из стрелой засевших в нём чувств, была необычной, но интригующей. С облегчением он увидел, как пришедший в себя Криденс подошёл к нему, усевшись рядом с птичьей клеткой и уткнувшись носом в колени. — Как скоро это пройдёт? — спросил он. — Через полчаса или даже раньше, — ответил Персиваль. — Зелье хранилось надёжно, и всё же не было использовано сразу. Не думаю, что эффект продлится дольше. — И каково это? Персиваль посмотрел на его тёмную макушку и прутья клетки, тенью делящие сову на ровные квадратики. До сегодняшнего дня он не пытался взглянуть на это с такой стороны. Грейвс понимал, о чём хочет поговорить Криденс, и всё же, к его собственному разочарованию, это оказалось сложнее, чем он думал. — Не замечательно, — признался он, не желая расщеплять свои чувства на отдельные составляющие, — и у меня ужасно болит палец. — Палец? — не понял Криденс. — Мизинец, — уточнил Персиваль. — Что ты сделал с мизинцем? — Ударился. — Мог бы мне сказать, — заметил Персиваль, придя в искреннее замешательство, — не вижу никаких причин этого не сделать. Для этого и существует колдомедицина, разве нет? — Вы бы меня на смех подняли, — и добавил, прежде чем Грейвс успел ответить: — И не говорите, что не подняли бы. Вообще-то мне тоже было немного смешно, когда я в кровать врезался. — Ты в кровать врезался? — Как крот в стену. Персиваль почувствовал, как слегка меняет форму его лицо, очень медленно сужаясь в области скул. — Горе луковое, — повторил прозвище Грейвс. — Ладно. Завтра утром я отвезу клетку в Министерство, но сначала нам придётся стереть ему память. Криденс попробовал просунуть палец между прутьев, задумавшись о чём-то своём, и Персиваль остановил его, отодвинув клетку подальше. Это вернуло Бэрбоуна в реальность. Подумав дважды, он облизнул пересохшие губы и обратил к Грейвсу взгляд, полный неоформившихся сомнений. — Полностью? — спросил он. — Вы же говорили, что он может выдать какую-нибудь информацию. — И этой информацией может быть факт твоего проживания здесь, — напомнил ему Грейвс. — Мне казалось, ты хочешь сохранить это в тайне. Даже если не хочешь, пока это самый разумный вариант. — Да, хочу сохранить в тайне, — на всякий случай прояснил Криденс. — Я использую Обливиэйт, чтобы избавиться от воспоминаний, связанных с тобой, — начал рассказывать ему Персиваль. — Он будет думать, что я всё ещё живу здесь один. Может быть, заменю тебя в некоторых воспоминаниях мистером Броком или Порпентиной. — Это ведь не опасно? Грейвс убедил его, что, скорее всего, так и есть. Чёлка перестала падать ему на лоб.***
Серафина встретила его у самого выхода и, пробравшись сквозь толпу новоприбывших мракоборцев, положила ладонь на плечо Персиваля. — Хотел ускользнуть, чтобы не разговаривать со мной, — сказала она тем самым тоном, который они оба использовали в моменты редких внерабочих встреч. Никаких «госпожа Президент» и «мистер Грейвс». Не перед кем было выставляться. К тому же между ними больше и не было никакой корпоративной этики. — Ничего подобного, — возразил Грейвс. Ложь, конечно же. Всё именно так и было. И он успел бы вернуться домой, избежав бессмысленного разговора, если бы один из новичков не пристал к нему с расспросами. В той глухомани, в которой он прожил последние месяцы, он почти полностью позабыл о том, какой знаменитостью его сделала история с Гриндевальдом. Серафина, кажется, не забыла. По-прежнему сдержанная и собранная, она с присущей женщинам грациозной хитринкой погладила локоть Персиваля сквозь толстую ткань твидового пальто. Ничего предосудительного. Они оба всегда были слишком увлечены своей карьерой, чтобы оставлять место для служебных романов, и всё же он привык к тому, что единственным человеком, которого он мог действительно назвать своим другом, была именно Серафина. Теперь он не был так уверен в этом. Если Пиквери и чувствовала его сомнения, то делала всё для того, чтобы Персиваль не испытывал неловкости рядом с ней. — Не поговоришь со мной в кабинете? — спросила она, стараясь не давить. И всё же отказа она бы не приняла. Грейвс пожал плечами, не удержавшись от колкости: — Торопиться мне некуда. Рабочий день начался лишь пару часов назад, однако весь первый этаж Министерства был полностью забит: молодые мракоборцы громко переговаривались, обсуждая какую-то стычку в южных штатах, бумажные птички-письма порхали под самым потолком, ловко облетая друг друга, а в воздухе пахло пролитыми чернилами. Грейвс завидовал их жизни. Он узнал Куинни, спешащую куда-то на высоких каблучках с четырьмя кружками кофе сразу. Нечего и думать о том, чтобы поговорить с ней в присутствии Серафины. МАКУСА продолжал функционировать и без Персиваля Грейвса. В какой-то степени это больно задело его. Какая-то часть его мстительно желала увидеть их всех, включая Пиквери, приползающих к нему на коленях и жалобно просящих его вернуться обратно на законную должность. Вот только не будет такого. Не бывает незаменимых людей. — Что за история с анимагом? — спросила Серафина, пропуская его в свой кабинет. Приятно было оставить позади суетную толпу и насладиться лёгкой прохладой: за широким французским окном белели верхушки заснеженных деревьев. — Ничего серьёзного, — заверил её Персиваль, обрисовывая ситуацию в общих чертах. Стоя у окна, Пиквери внимательно слушала его. Затем, заняв место за столом, принялась неторопливо распутывать свой сложный головной убор. — Мигрень, — объяснила она, — хочу дать мыслям отдохнуть. — Маркус Кляйн, — возобновил прерванный разговор Персиваль, неопределённо тряхнув головой, — если, конечно, он не назвался фальшивым именем. Придётся связаться с немецким Министерством и запросить список зарегистрированных анимагов, прежде чем его личность будет точно установлена. Серафина понимающе кивнула, но ничего не сказала. — Отношения с Германией всё ещё напряжённые? — подтолкнул он её. — Не думаю, что они настолько глупы, чтобы препятствовать нам в этом вопросе, — уклончиво ответила Пиквери. — Магическая Европа жаждет возможности самой решить вопрос Гриндевальда, не понимая, насколько рискованной может оказаться переправка его через Атлантику в качестве заключённого. И это они называют американцев упрямцами! Персиваль слабо улыбнулся ей, благодарный за прямоту. Хоть кто-то не разговаривает с ним, как с жертвой. Он ощутил, как зарождается в нем чувство вины: Серафина, по крайней мере, не стала увиливать и петлять вокруг да около, а откровенно рассказала ему о положении дел. Было не слишком честно удерживать от неё такой значительный секрет. Но Грейвс уже принял решение. Сам Маркус был уверен, что попался в руки Персиваля, когда увлёкся зельями на чердаке. МАКУСА не обнаружило следов вмешательства. Персиваль перестраховался, использовав на сове заклятие связывания, чтобы никто из сотрудников не смог выйти на него по последнему заклинанию волшебной палочки. Хотя забыть их лица при виде связанной и запечатанной в клетку совы под мышкой у бывшего главы мракоборцев будет довольно проблематично. Придя в сознание на несколько минут, Кляйн снова впал в беспамятство. Кажется, у него было какое-то заражение на ноге. Теперь колдомедики хлопотали над ним, как хлопотали когда-то над Персивалем Грейвсом. Вот только сейчас жалости в них не было. — Иными словами, я лишь надеюсь, что требование выдать конфиденциальную информацию не станет последней каплей, — поправила Серафина сама себя, поняв, что хватила через край. — Прошло уже столько лет после войны, а они до сих пор жаждут случая уличить нас в недоверии к их народу. — Они гордецы, — подметил Грейвс, как бы говоря «ничего здесь не попишешь». — Думаешь, это действительно настолько важно? — осторожно спросила она. — Думаю ли я, что Кляйн может оказаться обычным пустоголовым фанатиком, желающим последить за моей частной жизнью? — договорил за неё Персиваль. В ответ Серафина послала ему недоброжелательный взгляд. Грейвс всё равно увидел, как против воли дёрнулись уголки её губ. Наверное, она скучала по нему. Возможно, даже переживала. Сильнее, чем Персиваль предполагал изначально. В конце концов, сам он и врагу бы не пожелал оказаться на её месте. — Ты специально выбираешь самые ужасные формулировки. — Я делаю это не только с тобой. Пиквери сощурилась. К счастью, она, судя по всему, восприняла это по-своему. — Да, — сдалась она, — ты – это ты. Так ты думаешь, что это может быть журнальный фанатик? — Сомневаюсь, — с готовностью ответил Персиваль. — Штаб пока не может найти прямой связи между ним и Гриндевальдом, но, помяни моё слово, они найдут. Может быть, будет уже поздно, — тут он вздохнул чуть более громко, чем посчиталось бы вежливым наедине с президентом, — но найдут. Серафина хмыкнула, но, Грейвс видел, отнеслась к его словам предельно серьёзно. Намотав кончик вьющейся пряди на палец, она позволила себе откинуться в кресле и закрыла глаза, с тщательностью ювелира взвешивая каждый из вариантов, каждое из возможных последствий, каждую из теоретических опасностей. Персиваль не мог не уважать её – даже после всего произошедшего. Нужна определённая сила воли, чтобы приказать мракоборцам направить свои палочки на испуганного сироту. Одна жизнь в обмен на безопасность целого города. Для стороннего наблюдателя столь хладнокровное решение показалось бы разумным и понятным. Если бы он не знал Криденса, он не стал бы осуждать её за такое. Может быть, он не осуждал её даже сейчас. — Кто занял моё место? — спросил Персиваль потому, что мог спросить. Веки Пиквери разомкнулись, но лицо осталось непроницаемым. — Бродерик* Макдафф, — спокойно ответила она. — Он неплохо справляется. — Я в шаге от ужасного каламбура. — Хочешь поздравить его с исполнением мечты? — Ты меня слишком хорошо знаешь. Серафина улыбнулась. Персиваль улыбнулся ей в ответ. Так и было. — Ты хорошо выглядишь, — сказала вдруг она. По тону её голоса Грейвс понял, что это – вовсе не дань вежливости. Она действительно так думала. — Понимаешь ли ты, насколько я счастлива это видеть? — Наверное, нет, — не стал врать Персиваль. — Конечно, нет. — Что тебя навело на эту мысль? — О твоем хорошем виде? — уточнила она и, получив утвердительный кивок, продолжила оборванную мысль: — Когда ты не отвечал на мои письма, я боялась, что ты станешь дружен с огневиски. Но теперь я вижу, что мои опасения были беспочвенны. Ты гораздо сильнее, чем я думала. А ты знаешь, насколько сильным я считала тебя. Персиваль отвернулся к окну, смущённый её комплиментом. Огневиски. Как давно он не брал в рот спиртного, не считая любезно предложенного стариком Броком сливочного пива? С тех самых пор, как заботы о Криденсе заполнили ту пустоту в его жизни, которую он всеми силами пытался залить алкоголем. Прочистив горло, Персиваль пригладил встопорщившиеся на морозе волосы. Стоит ли поблагодарить его за это? Мерлиновы подштанники, Грейвс ведь даже мог представить выражение его лица, когда он скажет ему стандартные в таких случаях слова благодарности: морда кота, добравшегося до сливок и не намеренного выпускать их даже ценой своей жизни. Серафина смотрела на него с задумчивой улыбкой. Персиваль действительно был Персивалем. — О чём ты думаешь? — спросила она. Грейвс набрал воздуха в лёгкие, чтобы солгать, но неожиданный стук в дверь заставил его со свистом выпустить кислород на волю. Услышав повелительное «войдите», молодая девушка-колдомедик в криво сидящих на кругленьком личике очках суетливо вбежала в кабинет. — Мистер Грейвс, — кивнула она бывшему мракоборцу. Действительно знаменитость. Признаться, он её имени не знал. Может, не знал бы, даже если бы они всё ещё работали вместе. — Госпожа Президент, это касается Маркуса Кляйна. Серафина сложила локти на столе, подаваясь вперёд. Сердце Персиваля замерло. — Вы ведь помните его волосы, сэр? Длинные чёрные кудри. Дело в них. Сразу две пары глаз непонимающе уставились на неё. — Сиделка приподняла их, чтобы поправить ему подушку, — объяснила девушка. — Она была сзади. У него на шее татуировка Даров Смерти.***
Криденс примостился на крыльце у мистера Брока. Мистер Грейвс лично отвёл его к старику сегодня утром, словно действительно был его «заботливым дядюшкой», и попросил у Олдуса разрешения оставить Криденса в его компании, пока он отлучится в город по некоторым рабочим делам. Бэрбоун чувствовал себя ребёнком, которого мама и папа привели к родственникам и заискивающе попросили посидеть с ним часок-другой, пока они сходят на рынок или в оперу. С другой стороны, у него никогда не было мамы и папы, так что он не мог знать, что именно должен чувствовать ребёнок при таком раскладе. И родственников, у которых его оставляли бы на время — тоже. По крайней мере, ничего такого он в своей жизни не помнил. Частити, когда они были младше, иногда звала его поиграть в дочки-матери, где ему с большим одолжением отводилась роль отца, но даже тогда получалось как-то по-дурацки. Ни он, ни она в точности не знали, что нужно делать, и поэтому просто чмокались и деловито разговаривали о том, как переедут в Буффало после рождения их воображаемого ребёнка. Других городов в штате они тогда не знали. Потом играть в это стало скучно. Частити. Господи, ему так жаль. Ему никогда по-настоящему не хотелось, чтобы с ней такое случилось. Мелочью было переживать из-за одной-единственной жизни, когда так много людей пострадало по его вине, но это была жизнь, которую он не хотел обрывать. Криденс до сих пор помнил, как несколько часов стоял над её скромной могилой при церкви, пока святой отец, испугавшись «странного чудака», не посоветовал ему пойти домой. Криденс слышал, как возится за стеной домовик, готовя для них с мистером Броком обед. Чтобы не обижать старика, Бэрбоун сыграл с ним несколько партий и, когда количество позорных поражений приблизилось к пяти, уговорил волшебника отпустить его подышать свежим воздухом. «Ты плохо себя чувствуешь?» — участливо спросил Олдус. «Нет, сэр, всё в порядке. Просто люблю снег». Теперь Брок, должно быть, слушал музыку или занимался самовяжущими спицами. Криденс до сих пор чувствовал себя как-то странно, наблюдая за всем этим. Спокойная, по-своему счастливая жизнь, в которой нет и никогда не было Гриндевальда. В голове не укладывалось. Наверное, мистер Грейвс чувствовал то же самое – Криденс догадывался по тому, каким рассеянным он был после встреч с мистером Броком. — Господин не желает какао? — раздалось у Бэрбоуна над ухом. Испугавшись, Криденс едва не свалился со ступенек. Домовик, в свою очередь испугавшийся такой реакции гораздо сильнее, в ужасе принялся осыпать его извинениями. Бэрбоун поднял руки и улыбнулся, показывая, что всё в полном порядке, но суетливый эльф всё подпрыгивал на носочках и причитал, не унимаясь. — Перестань, всё хорошо, — попытался убедить его Криденс. — Я просто задумался, сам виноват. Домовик посмотрел на него собачьими глазами, и Криденс растерянно оглянулся по сторонам. — Я не очень хочу какао, спасибо, — сказал он. — Давай в другой раз. Домовик продолжал смотреть на него. — Теперь ты уйдёшь? — неловко спросил Криденс, понимая, насколько грубо это звучит. — Ошин провинился, — понурил голову тот, — господин должен наказать Ошина. Криденс спрятал руки в карманы, обеспокоенно отвернувшись. — Я не хочу тебя наказывать. Уйди. — Господин хочет, чтобы Ошин наказал себя сам? — Я ничего не хочу! — вспылил Криденс, пытаясь спрятать руки ещё глубже, — Уходи, Ошин! Вдруг что-то холодное и мокрое прилетело ему в затылок, выбив из лёгких удивлённое «ух!». От неожиданности Криденс едва не грохнулся навзничь и на мгновение лишился дара речи. Домовой эльф, и так находящийся на грани обморока, вскочил и затрусил в сторону кухни. Бэрбоун потрогал свои волосы и, как мог, отряхнул их от грязи и снега. Наконец он разглядел уголок чёрного пальто за одной из громадных сосен. — Совсем не смешно, мистер Грейвс. Домовик чуть не умер. — Домовик чуть не умер, потому что ты на него накричал, — не согласился Персиваль, выходя из своего укрытия на ровную садовую дорожку. Липкие от снега руки он даже не скрывал. — Надо было слегка шлёпнуть его по ушам, и он бы угомонился. — Не буду я никого по ушам шлёпать. — Так уж это работает, — развёл руками Персиваль, останавливаясь перед ним. Криденс сгрёб в горсточку снег со ступеньки. — Ты себе всё отморозишь, если не избавишься от привычки сидеть на крыльце, — упрекнул его Грейвс. — Не холодно совсем. — Ну конечно, — качнул Персиваль головой.— Всё прошло хорошо. Никто не в курсе, что ты здесь. Он протянул руку, чтобы помочь ему встать, но Криденс проигнорировал этот жест. — А анимаг? — с любопытством спросил он. Около минуты Грейвс скрупулёзно обдумывал его вопрос. — Ничего серьёзного, — выдал он наконец. — Какой-нибудь сумасшедший поклонник, скорее всего. Министерство даст мне знать, если удастся установить что-то более конкретное. Персиваль был готов к расспросам. Криденса же ответ устроил. На самом деле ему хотелось задать целое море вопросов, но всё это могло подождать. Если им действительно угрожала какая-нибудь беда, то мистер Грейвс, несомненно, позаботился об этом быстрее, чем Криденс успел сформулировать хотя бы один из возможных вопросов о личности этой агрессивной совы. Бэрбоун доверял ему безгранично. И, скомкав снег в некое подобие шара, он запустил им прямо в грудь Персивалю. Снежок, частично прилипнув к пальто, рассыпался по тёмной материи блестящими крупинками. Грейвс вскинул брови, оглядывая расплывшийся по пальто мокрый след. — Доволен? — спросил он. — Вы первый начали. Криденс подавился своими голосом, когда предательские комья снега неожиданно обрушились на его многострадальную голову. Грейвс неподвижно стоял перед ним, блаженно улыбаясь и стараясь отложить в своей памяти это ошарашенное лицо упавшего в снег воронёнка. — Ну, а это уже совсем нечестно, — заныл Бэрбоун. — Ты тоже мог бы так сделать, если бы учился магии, а не валял дурака. Криденс взглянул на него снизу вверх. — Я не валяю дурака. — Вот как? — Да, — твёрдо заверил его Криденс, — и я могу сделать по-другому. — И как же ты можешь сделать? — без особого интереса спросил Персиваль. Вместо ответа Бэрбоун зашвырял его снегом, не утруждая себя даже тем, чтобы слепить из него снежки. Мистер Грейвс негромко рассмеялся, отмахиваясь от него и заслоняя лицо рукавом. Снег был везде: снег скрипел под его ногами, когда мужчина сделал несколько вынужденных шагов назад, снег прилипал к пальто и оседал в подёрнутых сединой волосах. Когда Персиваль прислонился спиной к стволу одного из деревьев, снег осыпался на него с длиннющих веток. Не зная, куда ещё отступить, Персиваль отсмеялся и поднял обе руки вверх, показывая, что сдаётся. — С тобой что, никогда в снежки не играли, что ты в таком экстазе? — Извините! Секунду Персиваль не понимал, за что Криденс извиняется. А потом снежок долетел до его лица. Грейвс тряхнул головой, отфыркиваясь. Снежинки болтались на его ресницах, мешая широко распахнуть глаза и найти скукожившуюся рядышком фигурку Криденса. — Перешёл к атакам в лоб? — Я, честно, не специально! — горячо заговорил Бэрбоун, помогая мужчине отряхнуть снег со щёк. — Я хотел в пальто попасть, я не знал, что вы руки уберёте! — Зато я специально. С этими словами Грейвс схватил Криденса, от неожиданности даже не сопротивляющегося, и резко, одним умелым движением сунул его раскрасневшееся лицо в сугроб. Криденс брыкался и как-то по-девчачьи пищал сквозь набившийся в рот снег, умоляя мистера Грейвса «выпустить его немедленно», но Персиваль продолжал держать его за шкирку, как нашкодившего котёнка, которого суют носом в опрокинутый горшок с фикусом. — Интересные методы воспитания. — Драматичная пауза. — Но не то чтобы я не одобряю. Стоя на крыльце с чашкой какао, мистер Брок наблюдал за ними с отеческой улыбкой на губах. Во мгновение переменившись, Персиваль выпустил отплёвывающегося Криденса на волю. Тот, не теряя времени, попытался из чувства неутомимой мести пихнуть мужчину в один из оставшихся невредимыми сугробов, но Грейвс строго одёрнул его: — Прекрати ребячиться. Бэрбоун обиженно жёг его взглядом, больше не пытаясь помешать Персивалю благодарить мистера Брока за гостеприимство и рассказывать ему последние новости из Нью-Йорка. Учитывая, что старик не выбирался из деревни с прошлого века, подходящих новостей нашлось достаточно. На Криденса Грейвс даже не смотрел. Вот он какой. Готов дурачиться с ним, пока никто не видит, а как кто-нибудь оказывается рядом, так ему сразу стыдно, что их застали вместе. Юноша вытер растаявший снег с багрового носа. — Не останетесь на обед? — с надеждой спросил мистер Брок. — Боюсь, мы и так уже обременили вас, — учтиво ответил Персиваль. — И мне не терпится рассказать Криденсу о моей поездке. Затем Грейвс немного наклонился и зашептал старику на ухо: — Я купил ему кое-что. Хочу скорее показать. Сопящий в стороне Криденс не услышал их, давно перестав вслушиваться в старческое бормотание о делах каких-то «всем известных» нью-йоркских волшебников. Мистер Брок одобрительно усмехнулся, стряхнув с плеч мистера Грейвса последние следы снежков. — Не смею вас задерживать. Заскучавший Криденс вздохнул с облегчением, собираясь уходить. — Ты ничего не забыл, Криденс? — позвал его Грейвс. Бэрбоун обернулся, непонимающе качнув головой. Персиваль украдкой указал глазами на стоящего по левую руку Брока. Смутившись, Криденс исправился: — Извините. Спасибо, что разрешили мне посидеть у вас, мистер Брок, — с запинкой выговорил он. — Всегда пожалуйста, — откликнулся Олдус, не принимая близко к сердцу его рассеянность. Уже от калитки Криденс помахал старику рукой, дожидаясь бредущего по дорожке Персиваля. Поравнявшись с юношей, Грейвс в кои-то веки положил ладонь ему на поясницу и мягко выдворил за пределы участка. Облака над их головами рассеялись. Хотелось верить, что постоянные снегопады наконец-то подходят к концу. Бэрбоун не стал делиться с мистером Грейвсом своей обидой. — Скука смертная, — сказал он. — Что именно? — Ваши разговоры про то, на какой факультет поступили чьи-то дети. — Мистеру Броку больше ста лет, Криденс, — напомнил Грейвс, щёлкнув его по всё ещё красному носу. — Прояви уважение. В таком возрасте твоя жизнь уже не настолько яркая, чтобы удовлетворяться ей одной. Ты поймёшь, когда сам станешь старше. Криденс неуверенно пожал плечами, словно никогда всерьёз не рассматривал возможность дожить до ста лет. — И не нужно обижаться, — добавил Персиваль, прочитав его мысли. — Нет ничего такого в том, чтобы играть в снежки, когда тебе двадцать, но когда тебе сорок – это перестаёт казаться окружающим настолько уж забавным. Криденс недоверчиво покосился на него. — Мне казалось, вам всё равно, что другие о вас думают. — У меня есть репутация. Не закатывай глаза. — И не собирался. — Не хочешь прогуляться к холмам? — сменил тему Персиваль, устремляя взгляд куда-то за горизонт. Бэрбоун повернул голову, вглядываясь в протоптанные там и сям дорожки: узкие, коричневые от грязи с ботинок, они хаотично испещряли нескончаемые холмы, делая их похожими на причудливую шахматную доску. Криденс не имел ничего против того, чтобы немного пройтись. Не замёрз ли он? «Да нет, всё в порядке. Только снега всё равно наелся». Что ж, тут он сам виноват. Неспешно ступая мимо совятни, в которой они однажды отправляли письма («Господи, как же давно это было», — думал Криденс, отказываясь верить, что с тех пор прошла от силы неделя), они вышли на главную дорогу, устремляющуюся куда-то далеко-далеко. Где-то там был сосновый лес. А ещё по вечерам там садилось солнце: Криденс прекрасно видел это из окна своей спальни. Персиваль первым заговорил, делая прогулку проще для них обоих. — Чем ты занимался, пока был у мистера Брока? — спросил он. — Играл в шахматы. Неудачно, — сказал Криденс, предвосхищая следующий вопрос. — А потом напугал домовика. Бедный, мне перед ним так стыдно. — Перед домовиком? — усомнился Грейвс. — Почему вы к ним так несправедливо относитесь? — проигнорировал его уточнение Криденс. — Рабство ещё Линкольн отменил. Персиваль не сделал никакого замечания, просто продолжил идти, вглядываясь в сосновые верхушки впереди. Криденс неверяще уставился на него. — Боже, нет. — Что такое? — удивился Грейвс. — Только не говорите, что вы не знаете, кто такой Линкольн. Персиваль поводил челюстью. — Я знаю, кто такой Линкольн, — насупился он, словно Криденс нашёл какую-то его болевую точку. — Волшебники поддерживают связь с президентом. Тем не менее к работорговле мы не имеем никакого отношения. Эта страница американской истории написана не-магами. — У вас для этого домовые эльфы есть, — не унимался Криденс. Грейвс только хмыкнул. — Думаете, мне стоит извиниться перед Ошином? — Зачем? — не понял Персиваль, позволяя себе тихо вздохнуть. Он уже немного устал от этого спора. — Перед мистером Броком вы меня заставили извиниться. — Мистер Брок не домовой эльф, — сквозь зубы напомнил Персиваль. — Таковы традиции, Криденс. Если бы ты рос среди волшебников, то тоже воспринимал бы это по-другому. Грейвс прикусил язык. Однако, вопреки всем ожиданиям, Криденс воспринял его замечание совершенно нормально. — Да, наверное, — задумчиво пробормотал он. — Ладно. В Нью-Йорке были рады видеть вас? Тщательно подбирая слова, Грейвс рассказал ему кое-что о Министерстве и Серафине. Путём проб и ошибок научившись поддерживать беседу, Криденс, изображая (или действительно испытывая) живой интерес, подробнее расспросил его о бумажных птичках и мышках. Теперь с ним было проще. Вечно нахмуренное лицо Персиваля смягчилось. Да и погода была сказочной: ещё не стемнело, и кажущееся ярко-жёлтым солнце ласково светило им в спины. Разрумянившийся Криденс немного ускорился, когда дорога пошла под уклон – ему хотелось побежать с горки, но, по-видимому, что-то внутри упёрто удерживало его в рамках. Персиваль слегка подтолкнул его, словно Криденс был остановившимися часами. Бэрбоун полуобернулся к нему, не совсем поняв намёк. — Быстро бегаешь? — спросил Персиваль, наклоняя голову. — Не очень, — печально признался Криденс. Грейвс засмеялся. — Ты должен был сказать «не то слово» и продемонстрировать мне, как носишься по холмам со скоростью очумелого кролика. — Почему я должен был так сказать? — удивился Криденс. — Потому что кто угодно в твоём возрасте так бы сказал. — Я не «кто угодно», — слабо возразил Криденс. — Точно, — улыбнулся Персиваль, — ты — не «кто угодно». Тогда Криденс тоже улыбнулся ему. — И вы бы тоже сказали «не то слово»? — спросил он. — И носились бы, как угорелый? — В двадцать лет – да, — без раздумий ответил Персиваль. — А если бы это не произвело впечатления, то сказал бы, что умею летать. Криденс ничего не ответил, но его смеха, одновременно смущённого и поражённого, вполне хватило. Прикрыв рот мокрой ладонью, он тут же прервал его. «Как будто кто-то выстрелил в поющую птичку», — почему-то подумал Персиваль. Они пошли немного медленнее. — Точно не хочешь побегать? — Может быть, в другой раз, — как можно беззаботнее ответил Криденс. Старенькая скамейка была вбита в землю на одном из расчищенных от снега возвышений. Крохотная ель, едва доходящая Криденсу до подбородка, росла чуть позади неё. Персиваль смёл с лавки снег и уселся, вытянув ноги, чтобы дать им отдохнуть. Бэрбоун остановился рядом с ёлкой, перебирая кончиками пальцев её вечнозелёные иголки. — Тут должно быть очень красиво весной, — сказал он наконец, словно обращаясь к кому-то невидимому. Грейвс запрокинул голову назад, посмотрев на него. Так казалось, что Криденс ходит по небу. — Здесь много цветов взойдёт, — поделился с ним Персиваль, — а немного дальше, ближе к лесу, должен расти вереск с шалфеем. Мистер Брок говорил, летом от кроликов покоя нет. Криденс положил ладони на промёрзшую спинку лавки. Если бы Персиваль расслабился, он мог бы упереться затылком ему в живот. Грейвс чувствовал тепло его тела рядом: странно-успокаивающее. Он привык быть один. Но если бы сейчас Криденс ушёл, понял Персиваль, он бы ужасно расстроился. Бэрбоун позади него вздохнул. — Я никогда не жил за городом, — сказал он. — Здесь очень красиво. Намного лучше, чем в Нью-Йорке. Персиваль согласился с ним. «Природа умиротворяет», — добавил он. Криденс улыбнулся. Он говорил совсем не об этом. Обойдя скамейку, он сел рядом с мужчиной на холодную деревяшку. — Шиповник, — вдруг сказал Грейвс. — Что? — Зелье было на вкус, словно чай из шиповника, — объяснил Персиваль, повернувшись к замершему рядом Криденсу. Точно. Не роза и не ромашка. Пахло цветами шиповника. — Кто бы мог подумать? — Вам нравится шиповник? — спросил Криденс с надеждой в голосе. «Ты спрашиваешь не про шиповник». Персиваль так и не набрал воздуха, чтобы сказать это. Рот Криденса, эти нелепые, по-женски пухлые губы доверчиво приоткрылись перед ним: наверное, ему хотелось забрать свой опрометчивый вопрос назад. Одна или две снежинки по-прежнему блестели в уголке. Персиваль коснулся их подушечкой большого пальца, мягко стирая с по-зимнему красных губ. Поддавшись желанию, он легонько провёл по ним вправо и влево и почувствовал почти обжигающее тепло на кончиках пальцев: это Криденс судорожно выдохнул, вздрагивая от близости. — Можно я…? — начал Криденс, из-за чего большой палец Персиваля на мгновение оказался зажат между его губами. «Зачем ты всё время спрашиваешь разрешения?» — вот что спросил у него мистер Грейвс сегодня. «Ты и сам можешь принимать решения». Мистер Грейвс опустил руку. Быстрее, чем он успел опомниться, Криденс подался вперёд и накрыл его губы своими. Дрожа, не решаясь схватиться за плечи мужчины, Криденс всем своим видом умолял его ответить. Персиваль не знал, что он чувствует. Смотря на это. Позволяя это. Делая это. Размыкая свои губы в ответ и давая Криденсу осторожно углубить поцелуй, превращая его из целомудренного в поцелуй любовников. Персиваль не понял, кто из них первым отстранился: им обоим перестало хватать воздуха. Криденс не знал, когда нужно заканчивать. Персиваль боялся, что разобьёт ему сердце своим движением. Они всё ещё сидели лицом к лицу, покрасневшие и выпускающие частые белые облачка из своих ртов. Секунду назад это был их общий рот. Криденс поднёс пальцы к своим губам, едва касаясь их. Так поцелуй казался более реальным. Так можно было сохранить его подольше. Он всё ещё не мог поверить, что они сделали это. — Вы не жалеете? — едва слышно спросил он. Грейвс не знал, что сказать ему. — Я не злюсь, — в конце концов сказал он. Это была правда. И всё же это было не тем, что Криденс хотел услышать от него. — Я больной, да? — спросил он с вымученной улыбкой на лице и замолчал. — Нет, — коротко ответил Персиваль, посмотрев в сторону дома. С такого расстояния он казался лишь маленькой коробкой на снегу. — Хочешь вернуться в дом? Зажжём камин. Криденс по-прежнему не отвечал. — Хочешь вернуться к мистеру Броку? — осторожно предположил Грейвс, желая как-нибудь облегчить его страдания. — Я могу попросить его разрешить тебе остаться на ночь, если хочешь побыть один. «Если хочешь побыть без меня». Так он пытался сказать это. Не произнося ни звука, Криденс медленно покачал головой. Затем, отвернувшись, стал рассматривать припорошенную снегом ель. Солнце било ему в глаза. Персиваль посмотрел на него с сожалением. — Хочешь, чтобы мы вернулись домой раздельно? — догадался он. — Да, — наконец выдавил Бэрбоун, — наверное. Несколько чёрных дроздов, взлетевших с сосен, пролетели над их головами. Птичий крик ударил Криденса по ушам. Персиваль видел, как он застенчиво почесал кончик носа и часто-часто заморгал, словно пытался избавиться от какого-то наваждения. — Ты найдёшь дорогу сам? — Здесь совсем недалеко, — успокоил его Криденс. Персиваль всё ещё сомневался. — Я вернусь к ужину, — пообещал Криденс. — Просто немного… подышу. Грейвсу не нравилась эта идея, и всё же он проявил милосердие: не стал уговаривать его присоединиться. Он встал на ноги, и закопанная в снегу веточка громко хрустнула под его ботинком. Мучительные звуки в повисшей тишине. Криденс вновь повернулся лицом к холмам. Не оборачиваясь, Персиваль угрюмо зашагал к протоптанной дорожке. Его следы накладывались поверх старых отпечатков их обуви. Поворачивая к главной дороге, он услышал всхлип позади. Криденс заплакал.