***
Криденс не встал к завтраку, и Персиваль наслаждался омлетом в компании утренней газеты и кофе – цветы из вазы, превратившиеся из ромашек в шелуху, они выкинули ещё позавчера. Птицы, которых прикормил Бэрбоун, щебетали у окна, и, щедро намазывая масло на хлеб, Грейвс пожертвовал им зачерствевшие корочки – сам он их не очень любил. Погода на улице переменилась: задул тёплый западный ветер, и за ночь кучи снега превратились в грязное подтаявшее месиво. Тут и там уже виднелись под ними участки промёрзшей земли. Пригревшиеся на солнце белки скакали с ветки на ветку, сражаясь за остатки зимних запасов. Холода отступали. Сидя напротив окна, Персиваль увидел две приближающиеся к дому фигурки быстрее, чем сёстры Голдштейн оказались у его двери. Грейвс уже поджидал их в прихожей, и Порпентина, пряча каштановые волосы под шляпкой, сунула ему свободную руку для приветствия. Персиваль пожал её с улыбкой. — Доброе утро! — сказала она, пропуская младшую сестру вперёд. — Мы хотели выбраться пораньше, но наши с Куинни выходные редко совпадают. — Мы слышали об истории с анимагом! — взяла слово Куинни, очаровательно суетясь и позволяя мистеру Грейвсу снять с себя розовое пальтишко. — Кошмар! Мы с Тиной себе места не находили: он ведь был здесь в наш прошлый визит! — Наверняка выследил вас по нашему следу, — виновато признала Порпентина, хмуря тёмные брови. — Нужно было послушать вас и сразу поделиться опасениями с госпожой Пиквери. Наверняка вам очень хочется это услышать, так что я скажу: вы были правы, мистер Грейвс! — Ничего неожиданного. — Ничего неожиданного, — покорно повторила Куинни. — Вы поэтому хотели видеть нас? Нам ужасно стыдно, если мы опоздали! — Вы не опоздали, — уклончиво ответил Персиваль. Примеряясь, как бы получше преподнести девушкам новость, Грейвс попросил Порпентину передать пальто. Голдштейн протянула ему крючок, не став тратить время на «я вполне могу справиться сама, сэр». Персиваль едва успел поймать её сизо-серую накидку, когда Тина, переведя взгляд на вешалку, вдруг изумлённо охнула и выпустила её из своих пальчиков. — Откуда у вас это? — спросила она дрогнувшим от удивления голосом. Грейвс непонимающе посмотрел на Куинни, ища поддержки, но Порпентина уверенно ткнула пальцем в пальто Криденса. — Разве это ваше? Неужели он у вас? Карие глаза Порпентины заблестели тихой радостью. Грейвс видел, как хочется ей броситься в гостиную и столовую, чтобы проверить свою смелую догадку, и как смущённо поджались её губы, когда она поняла, что позволила себе чрезмерно многое. «Держи-ка себя в руках, девочка, тебе давно не пятнадцать», — напоминала она сама себе. Сняв шляпку, она помяла её в руках и машинально передала сестре, которая, переводя взгляд с пальто на Грейвса, тоже выглядела несколько сбитой с толку. — Он? — осторожно переспросил Грейвс, думая о Криденсе. — Это пальто мистера Скамандера, — объяснила Тина, чуть погрустнев. — То есть выглядит, как его пальто. Извините, я… он мне просто книгу задолжал. Это расставило всё по местам. Игриво улыбнувшись, Куинни нахлобучила сестрину шляпку на вешалку и чмокнула Тину в покрасневшую щёку. «Я же тебе говорила, а ты мне не признавалась», — ласково шепнула она ей на ухо, прежде чем начала разуваться под сердитым взглядом Порпентины. Скинув туфли, Тина подхватила сумку с продуктами – заявляться в гости без гостинцев в их семье, видимо, считалось моветоном, — и предупредительно покачала пальцем перед лицом опасно молчаливого Персиваля. — Даже не думайте комментировать это, — пригрозила она с улыбкой, покрепче прижав к себе бумажный пакет. — Я в долгу не останусь. Голубое пальто – это, знаете ли, тоже не особо-то в вашем стиле. С отчаянной надеждой Персиваль посмотрел на лестницу. Насколько проще бы всё было, если бы Криденс спустился вниз и предоставил сёстрам Голдштейн самим сделать нехитрый вывод. Почему Грейвс должен делать это за него? Вечно встаёт раньше ранних пташек, но именно сегодня Бэрбоуну приспичило спать до обеда. Откашлявшись, Грейвс деликатно забрал у Тины продукты и пригласил девушек пройти в столовую. Из пакета вновь пахло выпечкой. Удивительно, как им только удавалось оставаться такими стройными красавицами при столь преданной любви к булочкам и пирожным. — Пальто не совсем моё, — заговорил Персиваль, оставляя себе место для манёвра. — А чьё же тогда? — со вновь возродившимся интересом спросила Куинни. Меньше всего Персивалю хотелось шокировать их. И всё же они, особенно Тина, имели право знать. Что бы там по этому поводу ни думал Бэрбоун. — Криденса. Порпентина остановилась. Теперь Грейвс слышал лишь свои шаги. Обернувшись к девушкам у входа в столовую, он увидел, как Тина зажимает ладонью невольно приоткрывшийся рот. Куинни стояла рядом, взволнованно следя за сестрой, готовая в любую секунду поддержать её за плечи. Довольно долго они стояли так, ничего не говоря, и только тикающие часы с кукушкой, действуя на нервы, не давали им погрузиться в состояние транса. — Как давно? — наконец спросила Тина. — Около недели. — И вы мне не сказали, — выдохнула она. — Не написали ни строчки об этом. — Я говорю тебе сейчас, — заметил Персиваль, закрывая глаза на гнев, с которым она выплеснула на него свои последние слова. Переведя взгляд на не участвующую в разговоре Куинни, он мягко кивнул ей. — Вам. — Где он? — На втором этаже, — ответил Грейвс. — Спит. Без слов Порпентина сорвалась с места, решительно кидаясь к лестнице и, вполне очевидно, специально задевая мистера Грейвса плечом. Персиваль проводил её взглядом. Если у кого-то и будет сегодня «доброе утро», так это у Криденса. Грейвс покачал головой. Младшая Голдштейн подошла к нему, ободряюще кладя ладонь поверх локтя, и с материнской нежностью повела к кухне. — Не сердитесь, — тихо сказала она с улыбкой. — Тинни темпераментна. Нужно дать ей выпустить пар. Она злится не на вас, а на ситуацию в целом. — А ты не планируешь злиться? — спросил Персиваль, выкладывая продукты на стол. — Нет, — успокоила его Куинни. — Я очень счастлива. А вы? — Счастье – не первое слово, которое приходит мне сейчас на ум. Голдштейн мягко отстранила его и взяла хлопоты на себя: взмахами волшебной палочки она раскладывала по корзинкам фрукты и булочки, и вскоре кухню заполонил непередаваемый аромат свежей еды. Несмотря на недавний завтрак, Персиваль чувствовал, как собирается слюна у него во рту. Куинни, казалось, совершенно не настроена осуждать его. По-прежнему не пользуясь своим даром легилименции в присутствии мистера Грейвса, она без всякой магии прочитала благодарность в его глазах. — Вы с ним поладили? — спросила она без задней мысли, попытавшись завязать беседу. Картина вчерашнего дня ненадолго вспыхнула в его воображении, заставив отвернуться к плите. — Не сразу, — подобрал он наиболее безопасный ответ. — Сначала я даже смотреть на него не мог, не то что разговаривать. Странно, что он вообще ко мне заявился. — Что же тут странного? — очаровательно улыбнулась Куинни, очищая апельсин для своей сестры. — Я даже не был с ним знаком, — напомнил он. — Да. Но Криденс-то не мог быть в этом уверен, — в свою очередь напомнила девушка. — Хотите вы того или нет, но Гриндевальд для него много значил. Немного подумав, она добавила: — Думаю, он и сам от этого не в восторге. Ой! — пискнула Куинни, когда апельсиновый сок брызнул ей в глаза. Тихонько рассмеявшись своей неосторожности, она вытерла лицо вафельным полотенцем. — Конечно, он хотел вас увидеть и убедиться в этом лично. Он ведь был у господина Скамандера, не так ли? — Верно. — Ох, не поздоровится же ему, когда Тина узнает об этом. Персиваль посмотрел наверх. Никаких звуков со второго этажа не доносилось. — Как думаешь, что они там делают? — Обнимаются, конечно же, — не колеблясь ответила Куинни, складывая очищенные апельсины на тарелочку. — Может быть, Криденсу повезёт и Тинни не задушит его от счастья. — Мне казалось, она в ярости, а не счастлива, — возразил Грейвс, опираясь бёдрами о кухонную стойку. Голдштейн посмотрела на него с любовной жалостью. — Она в ярости только потому, что счастлива. Вы совсем ничего в людях не понимаете, ужас просто. Персиваль развёл руками. — Что тут поделаешь? — Бедный мальчик, — посетовала она, выбирая дольку повкуснее. — Вы его, наверное, совсем с ума свели за неделю. — Это кто кого с ума сводил. — Вас я жалеть не буду, — заявила она, обращая к нему тёплую улыбку. — Вы жуть как невоспитанны. Коротая время, они поговорили о делах и об успехах Порпентины, восстановившейся в своей прежней должности мракоборца. Куинни была рада возможности воздать хвалу своей сестре, с искренней гордостью рассказывая о недавнем задержании каких-то местных дебоширов и торговцев поддельными зельями для прочных ресниц. Сама Тина появилась на кухне лишь спустя полчаса: в компании разбуженного Криденса, чьё помятое со сна лицо выражало какую-то совершенно новую степень изумления. В полнейшей прострации он, найдя глазами Персиваля, уселся за столом рядом с ним и, видимо, невероятно смущённый всеобщим вниманием, теперь доверчиво искал способ прижаться к нему – к единственному знакомому ему человеку, - поближе. Грейвс вскинул обе брови. Вот как. Теперь они, значит, не играют в молчанку. Решив сделать ему одолжение, Персиваль положил руку на спинку его стула. Почувствовав это, Криденс немного расслабился. Светящаяся от прекрасного настроения Куинни присела по другую сторону стола, и Порпентина, тоже чувствующая себя неловко после громкой сцены, последовала его примеру. — Привет, Криденс, — поздоровалась с ним младшая Голдштейн, предлагая ему взять дольку апельсина. — Как дела? Тина тебя совсем измучила? Скромно посматривая на аппетитные апельсиновые дольки голодными глазами, Криденс принял её угощение. Девушка казалась ему очень милой, хотя он никогда прежде не встречал её. Должно быть, решил он, это Куинни – Ньют много рассказывал ему о своих нью-йоркских друзьях, хоть Бэрбоун и не был уверен, что правильно запомнил её имя. Разбудившая его Порпентина была так возбуждена его «воскрешением из мёртвых», что забыла даже упомянуть о своей сестре. Посмотрев на неё, Криденс заметил многозначительные взгляды, которыми она перебрасывалась с мистером Грейвсом, не решаясь, впрочем, сказать что-нибудь вслух. Почему-то это ударило его. Существовало что-то, что их связывает? — Всё нормально, — стеснительно ответил он, разламывая дольку пополам. — Не обижайся на неё, — ласково продолжила Куинни. — Ты не представляешь, как мы были рады, когда мистер Грейвс рассказал нам о тебе! До сих пор не могу поверить. — Мистер Грейвс вам рассказал?.. — Полчаса назад, на самом деле, — уточнила Куинни, бросив на мужчину лукавый взгляд. — Будь его воля, он бы тебя, наверное, в кладовке прятал до скончания веков. — Мисс Голдштейн, — предупредил её Грейвс. — Дайте мне порадоваться! — остудила его девушка. — Кто-нибудь хочет позавтракать? Криденс хотел, но не решался первым поднять руку. Апельсин, который он съел, совсем не утолил его голод. Ему редко доводилось бывать в компаниях, и, не зная ничего о правилах этой беседы или отношениях, связывающих мистера Грейвса с сёстрами Голдштейн, он чувствовал себя крайне неловко в роли «героя дня». Играющая в гляделки с магом Тина не услышала вопроса. Поняв свою оплошность, Куинни избавила Криденса от необходимости чувствовать себя неудобно: — Конечно, вы хотите, — ответила она на свой вопрос. — Поможешь мне пожарить оладьи, Криденс? — Я не умею, — неуверенно запротестовал он. — Это совсем не сложно, — заверила Куинни, вставая с места и протягивая Криденсу руку. — Я тебя научу. Давай-ка дадим этим двоим поболтать с глазу на глаз. Словно по команде, Порпентина с Персивалем поднялись со своих мест. Забыв о Бэрбоуне, мужчина положил руку на плечо Тины и предложил ей пройти в гостиную, чтобы разрешить, как он сказал, какой-то вопрос касательно мракоборческого штаба. Криденс знал, что это неправда. А вдруг прямо сейчас он решит рассказать ей о том, что произошло между ними вчера? В конце концов, они с Персивалем не давали друг другу никаких клятв сохранить тот поцелуй в тайне. Персиваль уже нарушил одну из их общих тайн, рассказав о нём сёстрам Голдштейн. Криденс не обижался, зная, что волшебницам можно доверять, и всё равно это было предательством. Волнуясь, он позволил Куинни взять его за руку и отвести к кухонным ящичкам, в которых, как она уверяла, хранилось всё необходимое для вкусного завтрака. Криденс слушал её вполуха и, придя в себя через некоторое время, обнаружил, что младшая Голдштейн смотрит на него в ожидании какого-то ответа. Криденс понятия не имел, что такое она спросила у него секунду назад. — Извините, — пробормотал он, разглядывая откуда-то взявшийся венчик в своих руках. — Вы что-то сказали? — Я сказала, что тебе не о чем беспокоиться – они с мистером Грейвсом не пара. Любишь оладьи? Уши Криденса загорелись. Неужели Персиваль и ей рассказал? — С чего бы мне волноваться на этот счёт? — невнятно спросил он, игнорируя вежливый вопрос и изображая удивление от того, что такие мысли вообще могли прийти ей на ум. Куинни ласково погладила его по рукам, забирая венчик. — Обычно парни думают «что за красотка!» при виде меня, — пояснила она, подмигивая ему. — А ты первый, кого совсем не волнует моя внешность. На самом деле, ты думал только о мистере Грейвсе и о том, не занимались ли мы чем-нибудь предосудительным, пока ты был наверху с моей сестрой. Чтение мыслей! Как он мог забыть об этом? Опустив глаза, Криденс напрягся, стараясь контролировать поток своих мыслей: те, поддавшись панике, всё равно раз за разом возвращались к мистеру Грейвсу и тому, что Голдштейн сказала на этот счёт. Это было равносильно просьбе не думать о зебрах: ему бы и в голову не пришло думать о них раньше, но теперь, когда это было необходимо, в мозгу не было ни единого безопасного образа. «Главное — не думать о вчерашнем! Вдруг она даже сейчас слышит это? Вдруг она уже догадалась? Интересно, а может ли она читать воспоминания? Я очень хорошо помню, что было вчера, когда… Боже!» Поняв, что заставила Криденса нервничать, Куинни опечалилась и искренне извинилась за свою бестактность. — Очень трудно иметь такой дар и совсем не пользоваться им, — пожаловалась она. — Я обещаю, что никому не скажу. Голдштейн показала, как застёгивает рот на воображаемую молнию. Криденс улыбнулся и немного успокоился, хотя и не понимал, как она может воспринимать это настолько спокойно. Может быть, в волшебном мире были другие правила касательно любви? Гриндевальд говорил, что маги в Америке слишком озабочены выживанием, чтобы переживать по поводу сексуальных пристрастий друг друга – до тех пор, пока ты не влюбляешься в не-мага. Но Гриндевальд говорил ему очень много вещей, которые потом оказались ложью, так что Криденс продолжал сомневаться. С кем ему было поговорить об этом? Мистер Грейвс не захочет обсуждать гомосексуальность, а Ньют, хоть и от всего сердца желал помочь ему, был, как и большинство британцев, полным профаном в человеческих чувствах. Больше разговор как-то не клеился: Голдштейн поняла, что затронула неудачную тему. Куинни готовила с помощью волшебной палочки, так что вся помощь Криденса сводилась к просьбам передать кленовый сироп или достать тарелки, из которых ему хотелось бы есть свой завтрак. Наверно, она могла бы справиться и сама, и всё же неправильно было оставлять его слоняться рядом без дела. Может быть, поговорить с ней? Она бы могла понять. Зря он её одёрнул. Криденс никогда раньше не пробовал разговаривать о своих чувствах к мистеру Грейвсу с третьим лицом, и, казалось, разговор этот неизбежно будет заполнен неудобными паузами и стыдом. Пока Криденс думал, с какого бока подойти к вопросу, Куинни вновь улыбнулась и попробовала заболтать его. — Тина не испугала тебя, мой хороший? — спросила она, переворачивая оладушки. — Я даже сказать ничего не успела, как она побежала тебя искать. — Не испугала. Открыв глаза утром, он меньше всего ожидал увидеть у своей кровати едва ли не плачущую леди, но страха сегодня точно не было. Скорее странное обличающее чувство, будто все эти объятия и нежные слова на самом деле предназначались совсем не ему. Словно влез в ботинки не по размеру или украл кусок чужого праздничного торта. Ничего из этого он не заслужил. — Ты её совсем не помнишь? — продолжила расспросы Куинни. — Не особо, — честно ответил Криденс, поведя плечами. — Она была в подземке. И Ньют мне о ней много рассказывал. Но если бы мы встретились на улице, то я бы её не узнал. — А до этого? — А что до этого? — нахмурился он. — Мы встречались раньше? — У тебя дома, — уточнила Голдштейн своим певучим голосом. — Мистер Скамандер не стал тебе рассказывать? Тине тогда здорово влетело! Криденс положил локти на тумбу, укладывая голову сверху. Что-то такое он смутно припоминал из рассказов Ньюта. Время, когда он ещё жил с мамой. Когда мама ещё была жива. Господи! Кажется, будто с тех пор прошла целая жизнь. — Раньше я считал, что мне это просто приснилось или вроде того. Мама ведь этого не помнила. — Понятно, — улыбнулась она, а затем участливо погладила его по спине. Попытка утешить. — Как думаете, о чём они там разговаривают? — Мистер Грейвс с Тиной? — Криденс кивнул. — Думаю, просят друг у друга прощения. Тина его чуть не убила, когда поняла, что он так долго скрывал тебя от неё. Бэрбоун фыркнул от смеха. Почему-то картина сердитой Голдштейн, пытающейся убить мистера Грейвса, представлялась ему исключительно комичной. Куинни, заметив его смешок, вздохнула свободнее. Она чувствовала себя просто ужасно, когда поняла, что задела мальчика своей дурной привычкой лезть не в своё дело. — Это я его попросил. И Ньюта тоже, — начал признаваться Криденс. — Он так расстраивался из-за того, что приходилось врать мисс Голдштейн в письмах, честно-честно. Вы ведь объясните это ей? Мне кажется, она не поверила мне до конца, но я не хочу, чтобы кто-нибудь поссорился из-за меня. — Конечно, я объясню ей, милый. — Спасибо, мисс, — поблагодарил он. Криденс подложил руку под подбородок, наблюдая, как Куинни раскладывает порции оладий по трём тарелкам. «Разве нас не четверо?» — не удержался от вопроса Бэрбоун. «Мистер Грейвс уже завтракал и не заслужил десерта», — шутя объявила она, крайне довольная собой. Криденс покраснел от мысли, что кто-то может даже в шутку лишить сорокалетнего главу мракоборцев десерта. Это был его шанс попробовать выйти на нужную ему тему, и Криденс, выдавливая из банки сироп, поинтересовался словно бы из праздного любопытства: — А мисс Голдштейн с Ньютом поженятся? Куинни захлопала длинными ресницами. — С чего ты так решил, милый? — По-моему, они друг другу нравятся. Иначе зачем тогда письмами обмениваться? — Может быть, — с напускной весёлостью ответила она, придвигая к Криденсу один из стульев. Бэрбоуну показалось, что теперь он как-то задел её, хоть и, при всех усилиях, никак не мог понять, чем именно. — Но если тебе кто-то нравится – это не обязательно означает, что вы сыграете свадьбу. Есть множество факторов. — Каких факторов? — спросил он. Голдштейн пососала нижнюю губу. Криденс понимал, что действует слишком навязчиво, но ничего не мог поделать с собой. Идея обсудить с кем-то отношения с мистером Грейвсом захватила его целиком. Куинни не разделяла его рвения, но была слишком добра, чтобы пресекать болезненные для неё вопросы. Посмотрев мальчику в глаза, она дружески потрепала его по щеке и, грустно улыбнувшись, поправила беспорядочно лежащие прядки. Причесаться как следует он сегодня не успел. — Разные, — расплывчато ответила она. — Любовь – это не всегда свадьба. Иногда ты любишь кого-то, прекрасно зная, что вы никогда не будете вместе. Но ты всё равно готов сделать для этого человека всё возможное. Криденс, казалось, пропустил мимо ушей большую часть её романтичной речи. — Например, из-за пола? — в лоб спросил он. Опешив, Куинни смущённо рассмеялась. — Нет, милый, я говорю не про пол, — проговорила она, стирая с уголков глаз несуществующие слёзы. Спросив, не размазалась ли её тушь, она продолжила: — Долго же ты терпел, чтобы спросить об этом! Криденс опустил голову. Голдштейн заботливо приподняла её, кончиком пальца коснувшись широкого подбородка. Ему вдруг захотелось спросить, знает ли про него с мистером Грейвсом Порпентина. А потом – как она может не догадываться? Как все вокруг могут не знать? Его «несчастная история» с Гриндевальдом стала всенародным достоянием Соединённых Штатов. Его вывернутая напоказ перед всеми первая любовь. До этого момента Бэрбоун никогда особо не задумывался о том, как пресса представила всё это в своих живущих сплетнями газетёнках. Криденсу стало тошно. — Первая любовь очень редко бывает счастливой, — попыталась успокоить его Куинни. — Когда я училась в Ильверморни, то была по уши влюблена в одного мальчика с параллельного факультета. Все домашние задания за него делала! А когда настало время выбирать пару для Весеннего бала, он надо мной посмеялся и поблагодарил за очки для Вампуса. — Серьёзно? — скептически отозвался Криденс. — Вы это не выдумали просто для того, чтобы меня утешить? — Можешь спросить у Тины, — улыбнулась она без толики стеснения. — Я тогда так плакала, что всю мантию ей залила. Криденс задумался. — Всё равно это не одно и то же, — тяжело вздохнул он. Куинни тронула его за кончик носа, нажав на него, словно на кнопочку. — Для меня это тогда казалось сущей катастрофой. Думала, лучше умереть, чем жить после такого. Кошмар, да? А сейчас я даже имени этого засранца не вспомню, — очаровательно хихикнув, словно извиняясь за невежливое слово, она посмотрела на пустой дверной проём. — Как они долго! Давай причешем тебя, пока они не пришли? Мистер Грейвс ахнет, когда тебя увидит. — Мистер Грейвс ахнет, если я хоть день страдать не буду. — Это он тебе такое сказал? — насупилась Куинни. — Нет. Только что придумал. Побранив Криденса за излишнюю самокритичность, она достала из сумочки гребешок. Когда мистер Грейвс вернулся на кухню, подталкиваемый учуявшей оладьи Порпентиной, гладко причёсанный Криденс уже вовсю занимался причёской Куинни. Персиваль не ахнул, однако увиденная сцена произвела на него кое-какое впечатление. — Ты умеешь заплетать косички? — спросил он, словно бы действительно поражённый открытием того, что, помимо всего прочего, Криденс умеет ещё и это. — Я рос с двумя сёстрами, — просто ответил Бэрбоун. Голдштейн остались погостить у них до самого вечера. Криденс, привыкший к одиночеству и начавший томиться компанией мистера Грейвса да его старика-соседа, мало-помалу оживился и возгорелся желанием втянуть их во все свои здешние увлечения: показав Куинни «свою комнату», он дал им посмотреть на подаренные мистером Броком книжки, палочку и, путём разве что не слёзных упрашиваний, уговорил их поиграть с ним в новенькие волшебные шахматы. Сославшийся на недомогание Персиваль оставался в стороне от их игры, однако время от времени шум и звуки смеха доносились до него со второго этажа. Играть с Куинни, как оказалось, было совсем не интересно – та без всякого зазрения совести прочитывала его ходы ещё до того, как он успевал сделать их, — а вот сражаться с Порпентиной было куда более занимательно. Радуясь возможности сделать для мальчика что-нибудь хорошее, хотя бы развлекая его, она терпеливо напоминала ему правила игры и, стоило Криденсу совершить серьёзную ошибку, непременно объясняла ему, почему ход был неправильным и как следовало бы поступить, если он рассчитывает выиграть. Ближе к ужину, когда уставший от постоянных поражений Криденс прервался на то, чтобы показать Тине свой любимый учебник по зельеварению (картинки в нём были цветные и, что поражало Бэрбоуна гораздо сильнее, двигались, иногда перебегая со страницы на страницу), Куинни спустилась вниз, чтобы принести им забытые на кухне булочки. «Раньше я считал, что мне это просто приснилось». Голдштейн прокручивала его слова в своей голове практически весь день: интересно, чувствовал ли Якоб то же самое? Казалось ли ему их безумное приключение сном, чьи отголоски преследовали его и в реальности? Хорошо было бы набраться смелости и спросить! И почему все хорошие парни обязательно не-маги? — Как он? Куинни обернулась, держа в руке небольшой шоколадный рулетик. Крошечные косички, в которые Криденс заплёл её вьющиеся локоны, подскочили на её голове. — Он само очарование, — обворожительно улыбнулась она Персивалю. — Так мило, что вы решили подарить ему шахматы! Он от них в восторге, хотя, если честно, более ужасных игроков я не видела. — Он клялся мне, что обыгрывал Модести. — Модести восемь лет. — Я ему так и сказал, — подхватил Грейвс. — Почему вы не побудете с ним? — спросила она, медленно направляясь в сторону лестницы. — Он очень хочет, чтобы вы присоединились. — Я так не думаю, — с сомнением протянул Персиваль, останавливаясь перед ступеньками. Куинни взбежала наверх, так, чтобы мистер Грейвс оказался как раз на уровне её носа. Так она чувствовала себя увереннее перед мужчинами. — А я умею читать мысли, — напомнила она с гордостью, ощущая в этот момент своё превосходство над ним, — и прочитаю ваши, если не перестанете быть таким истуканом. Персиваль сделал вид, что испугался — и, по большей части, так оно и было. — Если не хотите, то не надо, — смилостивилась Куинни, — но хотя бы поговорите с ним, когда мы уедем. От мальчика всю жизнь что-то да скрывали. Он заслужил правды. — Не понимаю, о чём ты говоришь. — Да всё вы понимаете, — отмахнулась она, поднимаясь ещё на одну ступеньку. Замешкавшись, Куинни вдруг посмотрела на него так серьёзно, что Персивалю стало не по себе. — Вы ведь его не ненавидите – я бы это почувствовала. Так что не заставляйте его так думать, сэр. Не такой уж вы и жестокий. В следующий миг, весёлая и резвая, она взбежала по лестнице и присоединилась к своей сестре в комнате Криденса. В сомнениях постояв на месте около минуты, мистер Грейвс, устало потянувшись, вернулся к нагретому месту у камина.***
Сёстры Голдштейн покинули их дом ближе к десяти, пообещав сохранить факт присутствия там Криденса в тайне и, в дополнение к этому, привезти ему что-нибудь интересное в свой следующий визит. Бэрбоун провожал их до калитки глазами спаниеля, чей хозяин, ни больше ни меньше, уходит воевать – без всякого шанса вернуться назад живым. Порпентина пожала ему руку на прощание, пожелав спокойной ночи, а Куинни, расцеловав в обе щеки, украдкой шепнула на ушко что-то, заставившее Криденса вспыхнуть румянцем. Персиваль, стоя на крыльце, помахал обеим волшебницам рукой. Порпентина дала ему обещание выкроить время, чтобы подыскать среди знакомых какого-нибудь хорошего репетитора, чьи занятия были бы по карману временно не работающему Персивалю. Недолго посопротивлявшись, она даже согласилась узнать у хозяйки, не сдаёт ли кто-нибудь из её знакомых квартиру для молодых мужчин. Однако предложение разрешить Криденсу временно пожить у них Порпентина восприняла в штыки: «Миссис Эспозито ни за что не разрешит нам приводить мужчин в дом, — заспорила она. — Насчёт бывших обскуров, конечно, в договоре аренды прописано не было, но что-то мне подсказывает, что она не обрадуется. Куда мы его, по-вашему, заберём?» Не позволяя Персивалю уговорить себя, Голдштейн, напротив, горячо заверила его, что Криденсу будет намного лучше здесь: здесь, сказала она, ему ничто не угрожает, и к тому же мальчик уже привязался к дому и к мистеру Грейвсу. Персивалю пришлось согласиться. В итоге Тина, всё ещё немного обиженная на волшебника за враньё, решительно закрыла тему. «Вы понятия не имеете, насколько счастлива была бы я помочь ему, — сказала она перед тем, как вернуться на кухню к сестре. — Но я просто не могу». — Смотрите, белка, — крикнул ему Криденс с другого конца участка, показывая пальцами под ноги Персиваля. Опустив глаза, Грейвс увидел зверька, деловито осматривающего его ботинки. — Только не пугайте её, я хочу посмотреть. Ох, ну вот! Белка, едва заслышав шаги Криденса по лужам, шмыгнула на дерево. Разочарованный, Бэрбоун подбежал к крыльцу. Облокотившись о перила рядом с Грейвсом, он стал перекатываться с пятки на носок. — Мне они понравились, — сказал он, имея в виду Порпентину с Куинни. — Хотя я всё ещё немного зол. — Зол? — Могли бы сказать мне, прежде чем приглашать их, — поделился Криденс своими чувствами. — Вы говорите «никакой лжи, Криденс», но сами недоговариваете мне много вещей. Грейвс вздохнул, вглядываясь в светящиеся окошки мистера Брока. Бэрбоун тоже не смотрел на него: рассматривал раскидистые ветки, выискивая там белок или гнездящихся птиц. Наконец Персиваль оттолкнулся от перил. — С тем же успехом мы могли вообще не целоваться, — неожиданно прямо сказал он. Криденс покраснел, но не обернулся. — Ты правда не нуждаешься в том, чтобы мы поговорили об этом? — А мы должны? — невыносимо печально спросил Криденс. — Я не спрашивал, должны ли мы, — заметил Персиваль. — Я спросил, нуждаешься ли ты в этом. Криденс отстранился, последний раз взглянув на ветви ели, и развернулся, чтобы уйти в дом. Грейвс поймал его за запястье, останавливая в шаге от входной двери. Свет из прихожей уже мог осветить его лицо. — Вы делаете мне больно, — негромко сказал Криденс. — Прости, — извинился Грейвс, выпуская его руку. — Я сжал совсем не сильно. — Я говорил не про руку. Персиваль подошёл к нему со спины, мягко провожая в прихожую. Дверь за ними закрылась с щелчком, таким же громким, как тревожное дыхание Криденса. Светло-голубая рубашка Персиваля, застёгнутая до самого воротничка, сидела на юноше, словно на пугале. Грейвс положил ладони на его плечи, массажным движением заставляя выпрямить спину. Даже не побрыкавшись, Криденс послушно распрямился, и удовлетворённый Персиваль развернул его к себе лицом. — Так намного лучше, — сказал он, и это было почти комплиментом. — Да, — согласился Криденс, аморфно пожав плечами. — Наверно. С неловкой улыбкой Персиваль вдруг задал ему следующий вопрос: — Ты ведь понимаешь, что я тебе совсем не нравлюсь? Криденс, казалось, был поражён. На секунду Грейвсу подумалось, что он собирается отвесить ему пощёчину. Вместо этого он протянул вперёд руку, чтобы вытащить какой-то застрявший в волосах Персиваля мусор. «Листик», — шёпотом объяснил он, как если бы делился с ним каким-то страшным секретом. Грейвс не ненавидел его. Может быть, он никогда не ненавидел его самого. Может быть, его ненависть всегда была ненавистью к Гриндевальду, попользовавшемуся им и бросившему к ногам Персиваля. И всё же – как много это значило? Грейвс хотел, чтобы люди оставили его в покое. Чтобы всего этого никогда не случалось: ни неуклюжего поцелуя на холмах, ни их бесконечных разговоров, всегда оставляющих их опечаленными, ни Криденса, пришедшего к его порогу неделю назад. «Увольнения» с работы. Месяцев в плену. От скольких вещей он был готов отказаться, лишь бы вернуться на полгода назад и остановить цепочку событий, которые приведут его в эту Мерлином забытую прихожую в самой глуши нью-йоркской провинции. Персиваль не хотел открывать ни перед кем своё сердце. Он просто хотел остановить всё это, но не знал как. — Ты совсем меня не знаешь, — устало сказал он Криденсу, видя, что не добьётся ответа. — Ты любишь не меня, а образ, который выглядит, как я. — Это неправда, — прошелестел Бэрбоун. — Криденс, — прервал его Персиваль, и имя на его языке снова значило «прекрати». — Ты хоть знаешь, какой мой любимый цвет? — Синий. Грейвс грустно засмеялся. — Криденс, это бессмыслица. Ты просто угадываешь. — Но я не хочу снова быть один, — в отчаянии признался Криденс. Он пытался воссоздать в памяти упоительное чувство безразличия, обнимающее его весь вчерашний вечер, но вчерашний вечер казался ему так же далёк, как полная лишений жизнь с покойной матерью. «С мистером Грейвсом или без него». Было ли это самообманом? Неужели ему нужно было так мало, чтобы вновь, словно опиумному наркоману, почувствовать такую мучительную нужду в нём? В страхе, что мистер Грейвс может уйти куда-то прямо сейчас, Криденс схватил его за руку, не прижимая, но и не давая отойти. — Пожалуйста, сэр, не уходите. — Криденс, — грустно позвал тот его по имени. — Теперь ты делаешь мне больно, — закончил он, имея в виду руку. Бэрбоун не обратил внимания. Сильнее сжав его пальцы, он попробовал утянуть его вглубь дома. — Что ты делаешь? — спросил Персиваль, уже немного утомлённый этой сценой. — Мне нужно поговорить. Давайте поговорим. — Ты меня не слушаешь. В гостиной пахло апельсиновыми корками. Уходя, Персиваль не погасил камин, так что в комнате, несмотря на её большие размеры, было тепло и уютно. Диван, которым они почти не пользовались, стоял чуть поодаль от огня и любимых Грейвсом кресел, и когда Криденс упал на него после короткого «присядь», тучки пыли взлетели в воздух из декоративных подушек. Чихнув, Персиваль в раздражении скинул их на пол. Криденс сидел на самом краю, обхватив руками колени, и не мог набраться мужества, чтобы начать. — Ты хотел поговорить, — напомнил Грейвс, когда пауза между ними неловко затянулась. — Что ты хочешь мне сказать? Я никуда не ухожу. — Я хочу быть с вами, — затравленно сказал Криденс. Отчаянным движением, которым иные люди бросают на кон свои последние фишки в казино, он потянулся к Персивалю за объятием. Грейвс не успел отшатнуться от него. Висок Криденса оказался на его плече, и секундой позже Персиваль почувствовал его дыхание, щекочущее адамово яблочко. Бэрбоун ждал, что мужчина обнимет его в ответ: обхватит его спину обеими руками в защищающем жесте, отсекая от них весь остальной мир. Ничего такого. Не зная, как правильно реагировать, Грейвс вернул ладони на его вздрогнувшие от прикосновения плечи. — Криденс, — вновь позвал он. — Я хочу быть с вами, — повторил Криденс, словно только это имело значение. — Ты не хочешь быть со мной, — уронил Грейвс, из жалости погладив его по плечу. — Ты не хочешь быть один. Это разные вещи. Ты уже должен понимать. Повисшее молчание превратилось в пытку. — «Ты уже должен понимать», — отозвался Криденс спустя время. Голос его звучал приглушённо. — Вы говорите, как моя мама. — Мы с ней могли быть ровесниками, — предположил он, задумчиво проведя пальцами по спине юноши. Криденс повёл лопатками, попытавшись уклониться. — Вы не смогли бы сделать момент ещё ужаснее. — Хочешь поспорить на этот счёт? Бэрбоун оторвался от его плеча, чтобы они могли посмотреть друг на друга. — Не хочу, — вымолвил Криденс. — Я чувствую себя каким-то насильником. Извините. — Неважно, — произнёс Персиваль, оглядывая его покрасневшие глаза. — Ты успокоился? — Скорее да, чем нет. — Хорошо, — принял ответ Грейвс. — Вчера я рискнул подумать, что безразличен тебе. — Когда я не обрадовался шахматам? — Когда ты не обрадовался шахматам. — Какое-то время я был в этом уверен, — признался Криденс. — Тебя это обрадовало? — Не знаю, — соврал Бэрбоун. Дважды подумав, он добавил: — Да. Невероятно. — «Да мне уже без разницы», — изобразил Персиваль Криденса. — Какая драма. Я думал, ты возненавидел меня за то, что мы сделали. — Я вас никогда не ненавидел. — Возможно, стоило бы. — Да, возможно. — Зачем ты оставил свет в комнате? — немного погодя спросил Грейвс. — Я видел, когда поднялся в душ. Раньше ты всегда запирался. — Мне обязательно отвечать? — Нет. Конечно, нет, — заверил его Персиваль. — Мы не играем в «правда или действие». — Я отвечу, если и вы ответите. — Ставишь мне условия? — удивился он. Криденс пожал плечами. Он уже так опозорился. Разве он не имеет права? — Ладно, — пошёл на уступку Персиваль. — Итак, почему ты не закрыл дверь? — Я хотел, чтобы вы увидели свет и зашли, — сказал ему Криденс. — Я вас приглашал. — Зачем? — Это уже второй вопрос, — хмыкнул он, смотря, как появляется недовольная складочка между бровей мужчины. Он вновь ощутил желание поцеловать её. Он всё ещё был достаточно близко, чтобы Персиваль не успел остановить его. — Моя очередь. Зачем вы меня поцеловали? — Мне казалось, это ты поцеловал меня, — флегматично возразил Персиваль. — Перекладываешь ответственность? — Всерьёз хотите спорить из-за этого? — закатил глаза Криденс. — Вы погладили мои губы пальцем – это вполне считается. Если хотите, то, иными словами: зачем вы коснулись меня тогда? Грейвс вдруг пожал плечами. Бэрбоун разозлился. — Не знаю, — ответил Персиваль. — Это нечестно, — зло заспорил Криденс. — Вы увиливаете. — Я не знаю, зачем сделал это, Криденс, — с нажимом повторил он, вновь используя имя как сигнал. — День был сложным. Отвратительным даже. Я был шокирован, ты был шокирован. Мы действовали в состоянии аффекта. — Да хоть сюда уж аффект не приплетайте, — полоснул он его, собираясь встать. Персиваль схватил его руками за живот, утаскивая обратно, и Криденс вновь вздохнул в своём драматичном тоне. «Да-мне-уже-без-разницы»-интонация. Грейвса это рассмешило. Она ему почти нравилась. — Ну что ещё? Как ещё я могу унизиться? — Ты злишься, — проницательно заметил Персиваль. — Да уж, конечно, я злюсь, — выговорил Криденс, балансируя на грани. — Хватит смеяться. Вы просто невыносимый человек. Я бы вас ударил. — Но не станешь? — Конечно, нет. Выпустите меня. — Минут десять назад ты не хотел, чтобы я тебя выпускал. — Минут десять назад я был «в состоянии аффекта». Не выдержав, Криденс наступил ему на ногу. Шикнув, Персиваль свалил его на диван и осмотрел пострадавшие пальцы. Бэрбоун завозился рядом, потирая ушибленные локти. Ему хотелось побороться, воплотив свою злость во что-то физическое, но он уже давно вышел из этого возраста. Потрогав носовую перегородку, он пожаловался: — Я носом ударился. — Дай посмотрю, — повернулся к нему Грейвс. Криденс лёг на спину и задрал голову. — Всё нормально, ребёнок. Кровь не идёт. Криденс поднялся на локтях, принимая смешную позу. Теперь одна его нога лежала поверх коленей мужчины, а другая была просунута за его спину. Из интереса Бэрбоун потрогал его живот кончиками пальцев, нащупывая ямочку пупка. Постаравшись, он смог захватить рубашку между большим и указательным пальцами ног. — Не злись на меня, — попросил Персиваль, мягко отстраняя его ногу на пол. Держать колени так широко было больно, так что Криденс, подтянувшись, сел перед ним по-турецки. — Меня пугает, когда на меня злятся обскуры. — Дело только в этом? — Нет. — Вы просите прощения? — стал допытываться он. — Нет. — Да. — Может быть. — Значит, да. — Я делаю это не очень успешно. — Да, ужасно, — вынес Криденс свой вердикт. — «Отвратительно даже». — Всегда теперь будешь использовать мои слова против меня? — По возможности, — не стал врать тот. — Я на вас не обижаюсь. Чего-то такого я и ожидал. — Поэтому не хотел это обсуждать? — И да, и нет. Грейвс погладил его по колену. Его брюки. Он даже не узнал их сначала. — Всё ещё хочешь меня ударить? — спросил он. — Вы извинились. Поэтому нет. — А чего ты хочешь? Минуту Криденс не отвечал, рассматривая его руки у своих коленей. — Поцеловать вас. В конце концов, он сказал это не потому, что хотел. Он сказал это, потому что это должно было стать ударом. Ему хотелось, чтобы мистер Грейвс отшатнулся, услышав это. Но Персиваль остался неподвижен. Криденс повёл коленями, пытаясь дотянуться своими пальцами до его. — Зачем? — как-то глупо спросил Персиваль, сталкиваясь с пальцами Криденса. — Не знаю. Чтобы вы поняли, зачем сделали это в первый раз, — заговорил тот, пытаясь угадать собственные мотивы. Сейчас он ни в чём особенно не был уверен. Даже его любовь к мистеру Грейвсу, казавшаяся ему основой мироздания все последние месяцы, превращалась в песок, пробегающий между пальцами. Криденс сжал ладони в кулаки. — Это будет считаться аффектом? — Я бы скорее сказал «страсть». — Персиваль надавил на свой висок свободной рукой. Его голова начинала привычно болеть. — Тебе просто грустно. Это не выход. — Меньше всего на свете мне сейчас «просто грустно». Указательным пальцем Криденс потрогал его раскрытую ладонь. Он не забыл игру. Персиваль, проследив за его взглядом, схватил его своей рукой. Криденс даже не попытался ускользнуть. — Ты уверен? — Нет, — открылся Криденс. Мистер Грейвс уже держал его за подбородок. — Я тоже. Тебе опять будет больно. — Мы всегда будем говорить только обо мне, мистер Грейвс? Персиваль улыбнулся ему с печалью, которой Криденс не мог найти объяснения. В следующий миг их рты снова стали одним. Криденс почувствовал, как чужой язык неуверенно пробует раздвинуть его губы, и, поддавшись, слегка разомкнул их для него. Это был осмысленный поцелуй – мистер Грейвс целовал его, потому что ему было интересно, что он сможет почувствовать, делая это. Каждое его движение анализировалось. Никто из них не закрыл глаза, и, завороженно смотря в карие радужки Персиваля напротив, Криденс чувствовал, как растёт в нём мучительное чувство неловкости. Он уже пожалел о своей просьбе. Однако когда их колени случайно соприкоснулись друг с другом, он с отстранённым удивлением почувствовал, как сматывается узелок возбуждения у него в животе. Персиваль всё ещё держал его за руку, так что Криденс мог попробовать дать ему понять это. Одно небрежное движение, и его ладонь оказалась бы между ног. Криденс почти решился на это, когда Персиваль, бог знает как заметив его порыв, прервал неудобный поцелуй. — Тебе не понравилось, — констатировал он. Ох, мистер Грейвс, если бы вы только опустили взгляд, вы бы знали, как мне понравилось это. — Это было странно, — не стал спорить Криденс. Ему показалось, что Персиваль испытал облегчение, поняв, что не один он ощутил нечто подобное. Повинуясь чувству, Бэрбоун вернулся к его лицу, слегка прикасаясь губами к щеке. — Я слышал, как вы думаете. — Ты предложил это. — Я предложил не это,— позволил себе не согласиться Криденс. Его губы скользнули немного влево, инстинктивно ища нового поцелуя. Секунду он не знал, как собирается провернуть это, но вот их губы снова вместе. Криденс опустил ресницы, отдаваясь власти чувства, и, боясь отпугнуть мистера Грейвса своей настойчивостью, очень медленно и ненавязчиво попробовал перебраться на его колени. Какое-то время Персиваль был слишком увлечён, чтобы замечать его поползновения, но возбуждение Криденса, неожиданно коснувшееся его живота, заставило его протрезветь. — Нет-нет-нет, — забормотал он в поцелуй, беря Криденса за плечи и мягко отстраняя от своего тела. — Не надо, Криденс. Просто не надо. Бэрбоун сел на него, слегка стиснув коленками мужские бёдра. Это было его способом спросить «почему?». — Я не хочу, чтобы ты вспоминал обо мне, как о человеке, разрушившем тебе жизнь. Криденс не понимал его доводов. — Правда хотите посоревноваться с Гриндевальдом? — Он попытался добавить хоть толику весёлости своему голосу, но получилось так наигранно, что Персиваль, нет сомнений, заметил это. — Или с мамой. Вообще-то список и до вас был довольно длинным. Думал ли мистер Грейвс, что он девственник? Криденс побагровел при мысли об этом и о том, как он – если когда-нибудь придётся — признается ему в обратном. — Пожалуйста, Криденс, не дурачься. Не сейчас, хорошо? — Хорошо. — Ты разочаруешься, когда поймёшь, что я не тот, кого ты себе выдумал, — покачал он головой, совсем как взрослый, объясняющий что-то своему воспитаннику. — Я не собираюсь обращаться к тебе как к «своему мальчику». Я не такой. — Я знаю, какой вы, — серьёзно ответил Криденс, разглядывая его лицо в полумраке гостиной. Огонь оглушительно трещал в камине. Грейвс отвернулся. — Никто не знает, какой я, — сказал Персиваль, последний раз погладив его по рукам. — Слезь с меня, ладно? — Ладно. Неуклюже Криденс перевалился на диван. Теперь он чувствовал себя глупо. У него по-прежнему стояло. — Мне нужно к себе, — сказал он, не зная, что ещё сказать. — Конечно. Спокойной ночи. Криденс пожелал ему приятных сновидений, вкладывая в свой голос столько приторной вежливости, сколько было возможно. Оставшись один, Персиваль упал лицом на жёсткий диван и тихо взвыл на какой-то одной, пронизанной сожалением ноте.***
Утром совы принесли почту. Криденс сидел на кухне, вскрывая послание от Ньюта – как же он счастлив был получить его! – ножичком для писем, когда Персиваль вошёл в комнату, излучая сильное беспокойство. Синяки под глазами придавали ему измождённый вид. Было слишком рано: обычно мистер Грейвс никогда не вставал в это время. Криденс про себя прозвал его «безопасным временем», «утренней свободой» и всяким таким – Бэрбоун мог позволить себе бродить по дому, не боясь наткнуться на волшебника или вызвать чем-нибудь его недовольство. Отложив нож, Криденс попытался узнать, что случилось. — Меня вызывают в Министерство, — ответил Персиваль, показывая Криденсу распечатанное письмо из МАКУСА. — Это касается анимага. Он умер этой ночью.