***
…Ярмарочная неделя в этом году прошла мимо Текса, потому что он занимался в Сан-Антонио совершенно другими делами, сопряженными с неожиданной помолвкой. Ричард Даллас, нежно прощаясь с ним перед отъездом, отдал в его распоряжение двух своих клевретов (1) — Тони и Ланса — и приказал им заняться подготовкой жениха к свадебной церемонии: отвести его к портному, к цирюльнику, к ювелирам и парфюмерам, и еще туда, куда ему самому вздумается направиться для удовлетворения любых своих желаний и капризов — кроме увеселительных заведений, разумеется. Ланс радостно потирал руки, предвкушая веселую неделю, Тони же еще заметнее скис, если не сказать — раскис. Однако, о-мистер Уныние, как мысленно тут же обозвал его Текс, не посмел ослушаться сурового патрона, и послушно провел деревенщину-ковбоя по всем мастеровым, лавкам, цирюльням, баням и модным салонам Сан-Антонио, в которых знал толк, как постоянный их клиент. Сказать, что для Текса это испытание было почище любой ярмарки — это ничего не сказать. Не привыкший получать так много внимания к своей особе, он страшно смущался у портного, позволяя по всякому себя обхватывать и измерять, не знал, что ответить цирюльнику на вопрос «Как стричься будем? А-ля конфедерат или на луизианский манер?», с сомнением крутил в руках всякие штучки неясного назначения в магазинчике приятных сюрпризов для молодоженов, и показал себя совершенно бездарным дегустатором тонких французских вин в погребке месье Жюффрэ. Ланс только подтрунивал над ним, но шутил как-то по-доброму, Тони же весь уксусом исходил, каждый раз сталкиваясь с воплощенным невежеством в лице мистера о-Сойера. Он намерено называл Текса именно так, всякий раз выделяя «о» приторно-сладким голосом и, подчеркивая тем его омежий статус, удовлетворенно наблюдал, как «этот деревенский дурень», все еще воображающий, что он — альфа, бессильно сжимает челюсти и кулаки. Надо ли говорить, что когда первая ярмарочная неделя подошла к концу, и а-Сойер-старший, распродав удачно практически весь скот и лошадок, засобирался обратно на ранчо, Текс был счастлив залезть в их старый фургон и устроиться на козлах с вожжами в руках. Путешествие домой омрачало лишь то, что оба клеврета по указанию Далласа последовали за ними в изящной двуколке, а следом тащился еще один фургон, нагруженный всем, что они успели скупить и достать к свадебному пиру… По прибытии на ранчо их встречали так, словно весть о скором радостном событии в семействе Сойеров разнеслась по всей округе вместе со звоном колоколов в молельных домах Триединого. Уже за двадцать миль от «Долорес» им то и дело попадались соседи-фермеры, которых они прежде месяцами и годами не видели, и, приветственно махали шляпами, разглядывая попутно двоих красавцев в нарядной повозке и гадая, который их них — счастливый будущий зять старика Джека. Разумеется, разнюхав, что Ланс — обычный бета, вскоре все только и обсуждали, что белокурого красавчика-омегу, щеголявшего в белоснежном сюртуке и пахнувшего так аристократически-утонченно, что и сомнений не возникало в том, какая редкая награда ожидала а-Сойера-младшего на брачном ложе… А Текс уже и не рад был всей этой затее с большой свадебной церемонией. Будь его на то воля, он предпочел бы вообще обойтись без всей этой шумихи и толпы соседей и дальних родственников, наверняка возжелавших уже отведать свадебного пирога и как следует угоститься выпивкой за счет скряги-Джека. Их не особо волновал повод — с такой же жадностью и, может быть, даже охотнее они прибыли бы и на похороны кого-то из семьи Сойеров — ведь покойнику, в отличие от жениха, не нужно было ничего дарить, кроме нескольких венков, заупокойной свечи и грустной эпитафии. Но свадьба все же была куда радостнее похорон, да и давала массу поводов для шуток и сплетен, привнося в размеренную рутину ковбойской жизни свежую струю. Когда повозки вкатились в широко распахнутые ворота ранчо и запылившиеся путники, передав заботу о лошадях и скарбе работникам, подошли к асьенде, им навстречу радостно выплыл Ньюбет и выскочил непоседа Марк. Младший из сыновей тут же бросился к брату и повис у него на шее, забрасывая его с ходу новостями ранчо вперемежку с расспросами о том, что за приключения Текс пережил в городе. К счастью, его цвет уже увял, и запах омеги никого из вновь прибывших уже не дразнил. Зато Ньюбет первым делом деловито потянул носом, распознавая новые запахи Ланса и Тони, и, признав по их букетам бету с омегой, радостно и мило заулыбался, приглашая гостей пройти в дом и освежиться с дороги. Ланс при виде симпатичного юного и явно пока не сговоренного омеги, тут же приосанился и подкрутил ус, Тони же вознес хвалу Триединому хотя бы за то, что муж старика Джека на первый взгляд произвел впечатление человека куда более культурного и цивилизованного, чем все прочие Сойеры. Манерно улыбнувшись, он представил себя и своего приятеля, и, по-омежьи расцеловавшись с хозяином асьенды, ответил весьма любезно: — Мы очень рады, благодарим за приглашение, освежиться с дороги — это моя мечта на протяжении последних двенадцати часов пути! — и тут же спросил с самым невинным видом — Скажите, а у вас тут ванна имеется? И всегда ли так пыльно и жарко?две недели спустя
…Надсадный крик петуха, вопившего так, словно из него заживо варят суп, заставил Тони разомкнуть веки и нехотя приподняться на локтях. За окном золотился рассвет, но утренней свежести не было и в помине. Воздух казался неподвижным и густым, и по алой кромке, окрасившей дальнюю границу кукурузного поля, хорошо видного из окна, было понятно, что день снова будет очень жарким… Тони немного покачался взад-вперед, раздумывая, лечь ли ему обратно и попробовать продлить блаженные часы сна, или поскорее подняться, чтобы успеть позавтракать до наступления зноя. Выбрав второй вариант, он спустил тонкие ноги с соломенного тюфяка и с тоской припомнил воздушные перины и гладкие шелковые простыни в особняке Декса на Аламо-стрит. С не меньшей тоской он подумал о ванной комнате, отделанной мрамором, с блестящими кранами и хитроумной системой подогрева воды — и скривился при одной мысли, что здесь, на проклятом ранчо, ему придется удовольствоваться кувшином для умывания, раковиной и парочкой тазов. На соседнем тюфяке завозился Ланс, сонно и хрипло спросил: — Что, уже утро? -и, когда Тони подтвердил его догадку, воскликнул с отчаянием каторжника, которому натирает его цепь: — Почему, черт возьми, на этом проклятом ранчо встают в такую чертову рань? — Потому что это деревня, Ланс, — кисло ответствовал Тони, встал и, путаясь в длинной ночной сорочке, подошел к окну — получше разнюхать, что готовят на кухне, и уже после решить, стоят ли эти яства мучений за общим столом. — Здесь всегда так: ложатся с курами, встают с петухами… Ланс зевнул так широко, что рисковал вывихнуть челюсть, и, по примеру своего компаньона, спустил ноги на теплый деревянный пол. — Ну что там у них? Яичница с беконом? — Как обычно. Еще ямс и оладьи с сиропом. Фермерское меню разнообразием не отличается. Тони вскинул руки, взъерошил белокурую копну волос, обычно собираемых в косу, но по утрам свободно и чувственно падавших на спину и плечи; утренние явления красивого полуобнаженного омеги, распространявшего упоительный прохладный аромат свежих тюльпанов, в окне гостевого дома, неизменно привлекали альф и бет из числа сойеровских работников. Они тянулись сюда, как крысы на звуки дудочки, невзирая на штрафы и нагоняи от управляющего, и, прячась в тени фруктовых деревьев и хозяйственных построек, жадно пожирали глазами красавчика, прозванного между ними Снежным принцем. Ланс вздохнул: его эти ежедневные гастроли куртизана на выезде успели порядком достать. — А ну-ка, убери свою задницу подальше, Тони. Позволь эти парнягам мирно разойтись по работам, прилично оденься, не то… — Не то что? — блондин поднял тонкие брови. — Побьешь меня? — Нет. Сообщу Дексу про твои художества, и он отправит тебя на индейскую территорию, чтобы его шаман на тебе опыты ставил. Ты хулиганишь, дрянь этакая, дразнишь их своими цветочками да голым сосками, а носы сворачивать и зубы выбивать приходится мне. Надоело. — Пфффф… — Тони сморщил нос, но все-таки ушел вглубь комнаты и принялся приводить себя в порядок. — Ты бы лучше спросил у Декса, за какую вину он спровадил нас в это захолустье. Я все понимаю, свадьба-хуядьба, но почему МЫ должны возиться с этим его деревенским чурбаном?.. — Это как раз понятно, — усмехнулся Ланс и стал надевать рубашку и штаны. — Никто лучше тебя не разбирается в моде и всяких омежьих финтифлюшках, чтобы торжество прошло как надо, и жених его в грязь лицом не ударил. Ну, а я, ты знаешь, слышу хорошо и разговорить могу кого угодно, кому же и поручать письменные отчеты? Да и за тобой надо присматривать, а с этим только я один и справляюсь. Он вздохнул и поскреб щетинистый подбородок: — Но ты прав, скорее бы все это уже закончилось, и можно было вернуться в город… Там, по крайней мере, в семь утра не встают и в восемь вечера не ложатся. В театры ходят, в биб… библиотэки. Не по мне эта сельская идиллия, ох, не по мне… Тони хмыкнул, расчесывая длинные волосы, и раздраженно повел белоснежными плечами: — Ты счастливчик, если тебя раздражает только это. По-моему, ничего хуже Текса Сойера и быть не может. Не знаю, чем уж он таким пахнет, что наш босс от него одурел, но ладно, внезапную бешеную страсть я понять могу. Не могу понять, какого черта он вздумал брать его в мужья?! — Вот приедет денька через три — сам у него и спросишь, — успокаивающе сказал Ланс, не желая, чтобы Тони оседлал любимого конька. О том, насколько сильно ковбой Текс не годится в мужья Ричарду Далласу, он слушал три недели подряд, и язвительными замечаниями Тони был полон до краев. К тому же лично ему Текс Сойер был по душе, сильно по душе, и он не считал близкую свадьбу чудовищным мезальянсом. — Пойдем-ка на завтрак. А то яичницу без нас съедят, и свежих сплетен не узнаем… …Еще две недели на ранчо прошли в относительном спокойствии, привычных занятиях и новых хлопотах, связанных с грядущей свадьбой. Ньюбет, сразу как-то резко помолодевший, взялся за организацию праздника с присущим ему вкусом и размахом, заручившись в этом непростом деле незаменимой помощью Тони. Горожанин-омега с гораздо большим удовольствием проводил время с мужем ранчеро, чем с его пасынком, в то время, как Ланс напротив старался везде составить компанию Тексу и развлекал его бесконечными байками из своей богатой на приключения жизни, и потихоньку выспрашивал у ковбоя и всех, кто был готов терпеть его трепливый язык, занимательные подробности из жизни обитателей «Долорес». Особенно хорошо это удавалось вечерами, когда оба младших Сойера, Ланс и беты-работяги, загнав скот по коралям и поставив рабочих лошадей в конюшни, мылись у водокачки, а после собирались сушить рубашки и портки у костра, разложенного во дворе перед гостевым домом. Кто-то выносил гитару, над огнем вешали большой кофейник, и наступало время вечерних историй. Они выходили смешные или страшные, короткие или длинные, складные или не очень, но самым большим спросом, даже больше, чем анекдоты про быков с коровами, пользовались истории про Черного Декса и его банду. Ланс был мастер рассказывать про него, в его изложении легендарный и неуловимый разбойник всегда был на шаг впереди растяпы-шерифа или охотящихся за ним рейнджеров, и грабил вовсе не всякого, кто попадется у него на пути, а лишь людей состоятельных, могущих дать большой выкуп за свою жизнь. Или нападал на банки и казенные дилижансы, разоряя ростовщиков и раздавая их деньги тем, кого они нещадно обдирали. А главный секрет неустрашимого Декса был в том, что он, в отличие от всех прочих людей, не имел своего собственного запаха — ну вот так, не имел и все тут! И потому мог присвоить себе запах любого, кого вздумается, и тем отвести от себя подозрения и сбить преследователей со следа. Как он это делал — Ланс обходил сей вопрос загадочным молчанием и всякий раз кидал на Текса взгляд, в котором явно угадывалось «ну ты-то знаешь, о чем я…». Текс удивлялся, потому как до сих пор искренне считал, что тот якобы Черный Декс, что напал на него в борделе, был переодетый Ричард — уж его-то запах он точно распознал сразу! В общем, все участники вечерних посиделок слушали Ланса раскрыв рты и развесив уши, ну, а тот знай себе, разливался соловьем! Однако, к исходу второй недели, Текс обнаружил, что эти россказни неожиданно начали пробираться в его сны и обретать вид ночных кошмаров. Зловещая фигура в черном, лишенная запаха, подкрадывалась к нему в этих снах все ближе, и заставляла просыпаться среди ночи, обливаясь потом и часто дыша. Но самым страшным кошмаром для Текса стал сон о том, как бандит напал на его альфаэро, и не просто напал, а… сделал с ним все то же самое, чего ковбой втайне желал получить от Далласа в первую брачную ночь. В кошмаре же Черный Декс сам брал Далласа сзади, и отнюдь не полюбовно — он жестоко и долго, мучительно долго насиловал его, крепко связав и лишив возможности хоть как-то сопротивляться. И Текс смотрел на это ужасное злодейство, которое хотел бы, но не мог прервать, убив бандита, и даже не мог зажмурить во сне глаза, чтобы не видеть страданий своего истинного. А, когда насытивший свою дикую похоть Декс глумливо ухмыляясь, перерезал Ричарду горло, юноша закричал и вскинулся в кровати так, словно острый нож коснулся его собственной шеи… Этот кошмар привиделся ему под утро, когда до приезда Ричарда Далласа на ранчо оставалось всего три дня, а до свадьбы с ним — еще целая неделя. С трудом дыша, он сполз с кровати и, встав на колени, принялся горячо молиться Триединому, призывая Отца охранить, Папу — предостеречь и Доброго Духа (2) — сопроводить в пути его истинного избранника. Но дурное предчувствие, поселившееся у него в душе от этого кошмара, даже молитва унять не смогла. С содроганием отринув мысль о том, чтобы вернуться в кровать и доспать еще один час, Текс спешно умылся, оделся и отправился проветрить голову, пока до восхода солнца в прерии царила относительная утренняя прохлада… …Дорога искрилась и звенела под бойко бьющими по ней лошадиными копытами. Солнце еще не взошло, лишь позолотило окоем горизонта, но прерия дышала и жила своей жизнью. От холмов пахло диким медом и старыми деревьями, ручьями, теплой землей, сухою травой и поздними летними цветами. Ветер долины доносил более грубые запахи, говорящие о близости человеческого жилья: спелой кукурузы, огородных овощей, разогретой кожи, дыма и скотного двора. На ранчо «Долорес» жениха ожидали только через три дня, и, положа руку на сердце, Декс еще не совсем закончил дела, которые собирался уладить до свадьбы; но находиться вдали от своего избранного, не иметь возможности видеть его, говорить с ним, и хотя бы просто держать за руку, вдыхать ставший родным сливовый запах, если уж с поцелуями и всем прочим придется повременить до брачной ночи, с каждым часом разлуки становилось все тяжелее. Текс не писал ему, ведь Ричард Даллас не оставил никакого дополнительного адреса, кроме дома в Сан-Антонио, а кто же будет посылать письма туда, где никого нет? Письменные отчеты Ланса, прилетавшие с почтовыми голубями, изобиловали красочными подробностями и остроумными зарисовками, Текс упоминался в них часто, но проникнуть в глубины сердца альфа-и-омеги Лансу не могло помочь все его шпионское искусство… так что Далласу доставались только поверхностные наблюдения. Для безумно влюбленного это все были крохи, они лишь дразнили голод и жажду альфы, не утоляя ни того, ни другого. Накануне вечером альфа долго курил возле раскрытого окна, любовался на колдовские краски заката и вспоминал, шаг за шагом, минута за минутой, касание за касанием, все, что они с Тексом успели пережить и перечувствовать на двоих. Когда же на землю окончательно опустилась ночь, и для добрых людей пришло время сна, Декс понял, что ждать дольше не в силах, и вместо того, чтобы улечься в кровать, сел в седло, свистнул собаку… и пустил лошадь галопом по каменистой дороге, ведущей к знакомому ранчо у подножья холмов Сан-Себастиан. Ночь он провел в пути, почти без остановок, и добрую четверть маршрута гнал Глицинию галопом, лишь изредка дозволяя перейти на крупную рысь; эта сумасшедшая скачка по прерии, в ненадежной компании одного пса и пары шестизарядок, была вполне в характере Черного Декса, но едва ли приличествовала элегантному джентльмену Ричарду Далласу, способному послужить образцом сдержанности и хороших манер. И Декс все чаще задумывался, смогут ли две ипостаси одного и того же человека договориться и жить в мире после тех перемен, что внесет в его привычный распорядок скоропалительная женитьба на молодом ранчеро? Впрочем, относительно персоны жениха ни у гангстера, ни у джентльмена не возникало сомнений и разногласий, и Текс Сойер был любим беспредельно, как только может быть любим своим альфой истинный избранник. …К утру и лошадь, и собака, и всадник были измотаны, но их усилия не пропали втуне: чтобы попасть на ранчо «Долорес», Дексу оставалось всего лишь пересечь кукурузное поле, точнее, проехать между двумя полями, огороженными по периметру и разделенными узким проселком. Он ненадолго остановил Глицинию, приподнялся на стременах и, как в первый свой визит в эти края, жадно втянул ноздрями прохладный утренний воздух, чтобы как можно яснее различить аромат диких слив и золотой сосновой смолы, оттененный кофе и цитрусом… Текс брел по дороге к холмам Сан-Сабастан, что лежали к югу от ранчо. В их выветренных складках, уже слегка позолоченных первыми лучами солнца, терялась дорога, ведущая в Сан-Антонио и дальше, к мексиканской границе на западе и Мексиканскому же заливу на юго-востоке. Когда-то папа о-Чикао обещал ему, что они непременно поедут к морскому берегу и посмотрят на корабли, привозящие в своих огромных трюмах породистых лошадей, оружие и переселенцев из Старого Света, а туда увозящие хлопок, картофель, маис, кофе и сахар. Но мечта о кораблях и бескрайнем океане, разделявшем мир на Старый и Новый, с гибелью папы так и осталась мечтой, хотя вот этот самый маис, вдоль поля с которым Текс шел, уже совсем скоро будет убран, погружен в фургоны, и увезен к тому самому морю, по которому отправится в свое долгое-долгое плавание. А Текс снова останется на ранчо, где как всегда придет пора заготовок на зиму, вспашки, сева и созревания нового урожая… От этой унылой перспективы на юношу накатила непонятная тоска, которой он не замечал за собой ранее, пока в его жизнь не вторгся прекрасный альфаэро… Мысль о Далласе прогнала тоску и поселила в груди приятное доброе тепло, но ковбой какой-то частью своей души все еще стеснялся этого слишком уж омежьего чувства. Альфе Тексу казалось, что оно меняет его характер не в лучшую сторону, превращая в подобие Ньюби или Марка — они оба отличались повышенной чувствительностью и, как омеги, могли законно распускать сопли по какому-нибудь ерундовому поводу вроде умершей от старости кошки или лошади, которую пришлось пристрелить из-за сломанной ноги. Но он-то считал себя обязанным во всем походить на отца, а отец сантиментами не разбрасывался, он учил сына тому, что должен знать и уметь настоящий альфа, и в перечень этих знаний и умений вовсе не входили всякие там омежкины нежности. Однако, ощущение тепла и нежности к своему избраннику было приятным, оно помогало скрадывать время их разлуки, возвращая Текса к воспоминаниям о взглядах, вздохах и прикосновениях, о том, что между ними уже случилось — и позволяло предаваться мечтам о том, что еще должно будет случиться… Правда, буквально на днях, мистер Бледное Уныние успел накапать кислого уксуса и в эти светлые мечтания ковбоя — выполняя деликатное поручение а-мистера Далласа, он шаг за шагом просвещал «деревенщину» во всем, что касалось основ супружества, и не переставал удивляться тому, что многие вещи Текс узнавал от него первого: -…И где только был мастер Ньюбет, когда ты впервые стал принюхиваться к чужим задницам? Неужели он не пояснял тебе ровным счетом ничего ни про отличия альф от омег, ни про то, как сделать омеге приятное, не навредив ему, раз уж они с твоим отцом растили тебя альфой-производителем? — возмущенно вопрошал он, после чего следовала короткая, но емкая лекция на одну из тем, которые и впрямь не очень-то принято было обсуждать в их семейном кругу. Конечно, Текс не был совсем уж наивен по части таинства двоих, он постоянно наблюдал, как сходятся между собой коровы и быки, кобылы и жеребцы и всякая прочая живность, в изобилии водившаяся на скотном и птичьем дворах ранчо. Ну и сам иногда подсматривал за парочками бет, милующимися в сене или трудящимися друг на дружке где-нибудь в укромном местечке. Так что отсутствие собственной практики вполне компенсировалось у него тем, что он мог видеть, слышать, чувствовать и обонять. Но иные моменты, на которые Тони раскрыл ему глаза, породили в нем неуверенность, что он хотел бы и в самом деле испытать со своим альфой все, о чем ему грезилось в жарких фантазиях перед сном… Например, отяготить свою жизнь вынашиванием плода их с Далласом любви, и всеми последующими «прелестями», которыми чревато деторождение и воспитание потомства. Тони рассказывал об этом с таким знанием дела, что ковбой невольно задавался вопросом — а откуда он-то сам все так хорошо себе представляет по этой части? Но в одном омега был абсолютно прав, сказав как-то, что дети, как следствие утоления плотских страстей — это последнее, о чем Текс думал, пустившись в эту безумную авантюру… Его размышления вдруг прервал звук, больше всего напоминающий цоканье копыт по твердой каменистой почве, и Текс, вглядевшись вперед, заметил за изгибом дороги поднимающееся над кукурузным полем облачко пыли — такое обычно оставляет за собой одинокий всадник, едущий неспешной рысью. Решив, что будет благоразумнее спрятаться и подкараулить этого неизвестного путника под защитой все еще зеленой стены кукурузных стеблей, Текс вовремя убрался с дороги и замер, напряженно вслушиваясь и вынюхивая запах чужака. Но утренний ветер дул со стороны ранчо, относя все запахи в сторону поля. Всадник был уже совсем недалеко, когда стебли кукурузы вдруг зашевелились в нескольких шагах от его укрытия, и прямо на ковбоя выскочила крупная черная собака, тут же выдавшая его своему хозяину, разразившись грозным и громким лаем. — Шшшш, тихо ты, я тебя не трону, глупая скотина! — попытался успокоить псину Текс, но, пока она скакала пред ним, демонстрируя крупные белые клыки, вынужден был стоять столбом и ждать, покуда ее не отзовут. При нем из оружия опять был лишь небольшой складной нож, а личный кольт был надежно заперт до утра в арсенале на асьенде… Стук копыт приблизился и замер, и над полем раздался грозный оклик, отзывающий собаку: — Альма, тубо (3)! Ко мне! — и то, что не сумел распознать нос Сойера, тут же распознали уши. Голос вне всякого сомнения принадлежал человеку, появления которого на ранчо ожидали не ранее, чем через три дня… — Ричард! Это я, Текс! — радостно закричал он и смело двинулся вперед, заставив черную тварь отскочить к самой дороге. А на ней, в лучах восходящего солнца, гарцевал на Глицинии его обожаемый альфаэро. — Великий Альфа! Пусть дьявол меня утащит в ад сию же минуту, если это не Текс Сойер, собственной персоной! — не менее радостно отозвался Даллас и приставил ко лбу козырек из ладони, как будто желал убедиться, что глаза его в самом деле не обманывают. Но если глаза могли ошибиться из-за яркого света или бессонной усталости, то чутье не подвело бы ни за что, и тут же распознало хмельной аромат диких слив… пьянящий даже сильнее, чем при первом знакомстве. От запаха ковбоя голова Декса пошла кругом, и член налился звериной силой и таким желанием, что в седле было не усидеть. Альфа спрыгнул на землю, закинул поводья на шею лошади, и, не заботясь больше о ней — ибо собака по имени Альма была отличным сторожем и пастухом — бросился навстречу Тексу и, столкнувшись с ним у кромки дороги, сжал ковбоя в неистовом приветственном объятии: — Это ты… Ты! — и прежде чем Текс успел что-то ответить, губы Далласа нашли его рот. Текс жарко ответил объятиями на объятия, и так же жарко и бесстыдно шевельнул бедрами, ощутив возбужденный член альфаэро. Опьяненные друг другом, они застыли прямо на границе поля и дороги, с жадностью впитывая запах друг друга, обмениваясь дыханием не размыкая губ и утоляя взаимную жажду, порожденную долгими неделями разлуки. Собака Ричарда еще какое-то время прыгала вокруг них обоих с громким лаем, потом решилась осторожно обнюхать штаны ковбоя, потом ушла на дорогу и села там в пыли, тихонько поскуливая, а они все еще стояли, обнявшись, как будто собрались пустить корни прямо в каменистую обочину, покрытую желтой короткой травой. Когда их губы нехотя расстались, Текс посмотрел в глубокие и полные любви глаза избранника и, не выдержав, признался: — Я боялся, что больше никогда не дождусь тебя, мой альфа… Сегодня мне приснился дурной сон про то, что ты попал в лапы Черного Декса и… в нем он… зарезал тебя на моих глазах… — от воспоминания об этом кошмаре, холодные мурашки пробежались по спине. Парень передернул плечами, прогоняя тягостное ощущение озноба, и опять сжал живое и теплое тело Ричарда Далласа, давая себе самому еще раз убедиться в том, что ночной морок позади, и теперь все будет хорошо. — О, ну что ты… — по губам Ричарда пробежала странная, немного смущенная улыбка, и он еще крепче прижал к себе Текса, покрывая поцелуями его шею. — Какие ужасы преследуют тебя, мой сладкий мальчик… Надеюсь, ты больше не делал глупости и не пил «Хаухи», чтобы вытерпеть мое отсутствие? Взаимное возбуждение усиливало запахи, а запахи, смешавшись, слились в такую жаркую, дикую и пряную гамму, как будто все духи прерии, привлеченные любовной игрой, собрались вокруг и затеяли магический танец, побуждающий альфу не медлить и осуществить свое священное право на избранника прямо здесь, на кукурузном поле, среди стеблей, полных сока и сладких зерен, под лазоревым парусом небес, под золотыми стрелами восходящего солнца. Руки Ричарда мягко и тесно легли на ягодицы ковбоя, и низкий, чарующий голос искусителя зашептал: — Я всегда буду приезжать в срок, моя любовь, а порою и раньше срока… Поверь, мне нечего бояться Черного Декса, этот разбойник ничего мне не сделает. Убить меня может только одно — если ты разлюбишь меня, Текс, или прогонишь прочь. При упоминании про «Хауху» Текс скривил губы и замотал головой, давая Ричарду понять, что никогда больше не притронется к этой гадости, едва не отправившей его прямиком к болотной ведьме. Ощутив крепкие ладони Далласа на своей заднице, он сжал зубы, сдерживая призывный стон, и отчаянно борясь с навязчиво лезущими в голову вариантами продолжения. Но в его сознании тут же зазвучали поучительные речи Тони, предупреждающие молодого человека о том, как не стоит себя вести перед свадьбой. И ему пришлось со вздохом огромного сожаления отстраниться и освободиться из кольца любящих рук альфаэро. Но, чтобы Ричард не счел себя оскорбленным, пальцы левой руки Текса тесно переплелись с пальцами правой руки истинного и сжали их, показывая, как сильно он на самом деле скучал. — Разве такое возможно — разлюбить или тем более прогнать от себя своего истинного? Я слышал, что истинные пары образуют союзы на всю жизнь и, раз встретившись, уже не в состоянии покинуть друг друга, кроме как умерев… — возразил Текс, и, помедлив, добавил — Вот почему мне становится не по себе, когда ты, рассвет моей жизни, едешь в одиночестве по прерии, полной опасностей. Я ни в коей мере не хочу подвергать сомнению твою храбрость! Но ты так самоуверенно отрицаешь угрозу, которую несет в себе встреча с этим бандитом… Ланс мне много историй о нем рассказал, и, даже если половина из них — чистая выдумка, остальных все равно довольно, чтобы поселить в моей душе тревогу за тебя, мой альфаэро… — тут Сойер поймал себя на том, что его мягкие упреки звучат очень похоже на манеру Ньюбета что-то выговаривать отцу, и пристыжено умолк, глядя себе под ноги. Не размыкая рук, они вернулись на дорогу, и пошли по ней бок о бок в строну ранчо, навстречу слепящему восходу, и их длинные черные тени стелились за ними по земле, как шлейф ушедшей ночи. Ричард коротким свистом приказал лошади и собаке следовать за ними по пятам, и оба верных слуги альфаэро послушно тронулись с места. Когда Текс мягко, но решительно освободился из его жаждущих объятий, Даллас понял, что окончательно вступил на тернистый путь жениховства, и все время, оставшееся до свадьбы, ему придется изрядно помучиться неутоленной страстью. Само по себе это не вызывало протеста, хотя энциклопедически образованный человек с прогрессивными взглядами внутренне посмеивался над архаичными традициями и поверьями, уходящими корнями во времена полного бесправия и униженного положения замужних омег. Добрачное «рабство» жениха начиналось в момент официального сватовства, захватывало весь период помолвки, независимо от его продолжительности, и заканчивалось в самый день свадьбы, когда новоиспеченных супругов отправляли на брачное ложе. Наутро старший муж просыпался полновластным хозяином дома и повелителем омеги, и мог пользоваться этими правами вплоть до кончины младшего мужа или своего собственного смертного часа… Короткое время жениховства было «золотым веком» омеги, когда он мог капризничать, требовать, дуться, отвергать, прятаться и дерзить, творить с альфой все, что заблагорассудится, единственно не позволяя овладеть собою до свадьбы. Альфа обязан был стоически переносить испытания, выпадавшие на его долю, и ни в коем случае не выходить из себя, не впадать в гнев, не обижать будущего супруга и не учинять над ним насилие. Само собой, женихи-альфы стремились сократить помолвку до нескольких недель, а женихи-омеги, наоборот, делали все возможное, чтобы продлить сладкое владычество перед тем, как их навсегда посадят в клетку и лишат возможности жить как хочется… Но, если в прежние времена традиция и была справедлива, то в настоящем, где омег давным-давно перестали держать под замком и лишать права на имущество, предоставили им свободу принимать решения о своей судьбе и путешествовать где угодно, без непременного сопровождения родственника-альфы или компаньона-беты, она едва ли имела глубокий смысл. Ричард воспользовался случаем довести до сведения Текса свою точку зрения на сей счет, и, начав лекцию по истории, культуре и психологии, закончил ее только у ворот ранчо. Солнце его судьбы слушало внимательно, по временам вставляя вопросы или довольно уместные замечания, и, к счастью, отвлеклось от щекотливой темы Черного Декса… Даллас понимал, что рано или поздно Текс все узнает, но по многим причинам предпочитал, чтобы неприятная истина открылась как можно позже, во всяком случае, после завершения всех брачных формальностей. У ворот они столкнулись с юным Марком и Лансом, одинаково бурно выразившими радость и удивление в связи с неожиданным возвращением а-мистера Далласа. Конечно, не обошлось без подначек и шуточек по поводу совместного явления женихов откуда-то из прерии, но у Ричарда нашлось в запасе по хлесткому ответу для каждой отпущенной остроты… Наконец, он потянул носом в направлении кухни и кротко поинтересовался: — Надеюсь, мы не опоздали к завтраку? После двадцатимильной прогулки верхом я просто умираю от голода. Собака, прыгавшая у ног хозяина и обнюхивавшая его компанию с усердием настоящей альфы, немедленно встала на задние лапы, поставила их Тексу на грудь и жалобно заскулила… Марк засмеялся — до того забавно выглядело попрошайничество черной красотки, одновременно пытавшейся лизнуть Текса в нос и в подбородок — а Даллас заметил: — Вот видишь, милый друг, Альма тебя тоже полюбила с первого взгляда… и, похоже, признала папой…