Дикие сливы. Часть 1

      Марк, крутящийся под ногами, как веселый щенок, тут же поспешил уверить альфаэро в том, что домашние к завтраку пока не приступали, послав его и Ланса искать Текса, которого Ньюбет не обнаружил утром в его комнате. Юный омега смешно морщил нос, старательно впитывая запах Далласа, и смотрел на него с неприкрытым обожанием, и эта непосредственность брата, так откровенно демонстрирующего всем собой интерес к чужому жениху, больно куснула Текса за то самое место, где отныне красовалась метка альфы, поставленная ему, а вовсе даже не младшему Сойеру.       — Тогда давай-ка сведи лошадку а-мистера Далласа в конюшню и поручи старине Люку ее как следует обиходить. И смотри, не опоздай к столу! — тоном, не терпящим возражений распорядился Текс, и, сняв с высокой луки седельную сумку, чем-то приятно отягченную, вручил мальчишке поводья.       — Ладно, братец, как скажешь! — с деланным равнодушием хмыкнул он, но взглянул на него, как волчонок, который еще пока не смеет огрызнуться на брата в присутствии старших, но уже очень хочет сделать это.       Ланс уже вошел под своды асьенды, куда гостей и доверенных лиц жениха Джек допустил в качестве большого исключения из принятых им самим правил.       Ньюбет, хлопотавший по хозяйству, тут же выскочил навстречу пасынку с нежданно явившимся раньше обозначенного им же самим срока женихом и разблагоухался так, словно это его повторно просватали. Организовав почетному гостю умывание прохладной водой и чистое полотенце, и пожурив Текса за странную утреннюю отлучку и вынужденную задержку завтрака, о-Сойер-старший не преминул пожаловаться в лучших техасских традициях на нареченного младшего жениха:       — Чуете, мистер а-Даллас, какой он у нас своенравный сделался всего-то за три недели? Работает, спустя рукава, все в каких-то мечтаниях пребывает, а теперь вот что удумал еще — в прерию по утрам сбегать! Вас ли почуял так издалёка разве что? Ох, что ж дальше-то будет, если не обломать как следует этого жеребца стоялого? А? — и, сверкая белозубой улыбкой, ловко дорасставил по широкому и длинному столу, убранному накрахмаленной скатертью, оставшиеся тарелки и серебряные приборы к ним.       В центре стола благоухали в вазе последние осенние ромнеи, и Тексу показалось, что папа издевается над ним, решив подлить масла в огонь, и без того пылающий в нем очень жарко…       Джек уже восседал на своем привычном месте в торце, шурша газетой и попыхивая сигарой, но нежданное появление к завтраку жениха даже его подняло с кресла:       — А, мистер а-Даллас! Какой сюрприз вы нам устроили! Ну, проходите-ка сюда, присаживайтесь, места всем хватит! Вы молитесь перед вкушением пищи, посланной нам милостью Триединого? Если да, не прочтете ли для нас благословение хлебу и молоку? — и старик хитро прищурил один глаз, полагая, что гость, за которым водилась репутация вольнодумца и которому его безбожная жизнь сходила с рук лишь по причине богатства, еще неизвестно каким путем нажитого, смешается и откажется.       Когда все уже расселись по своим местам, в гостиную рысцой вбежал Марк и, плюхнувшись с размаху на стул, тут же послушно сцепил руки в замок и склонив голову, спрятал от брата и отца не менее хитрые завидущие глазки настоящего омеги…       .Семейство Сойеров, собравшееся в полном составе за нарядно накрытым утренним столом, представляло собой весьма любопытное зрелище для натуралиста, изучающего человеческую природу и нравы. Старик-тесть, оглаживая усы, пыжился, изображал хозяина жизни всех присутствующих, а на будущего зятя посматривал хоть и надменно, но с некоторой опаской. Мистер о-Сойер, окутанный облаком густых белокурых волос, благоухающий лесными фиалками и спелой малиной, был само очарование, и даже легкий налет провинциальности не вредил его изящным манерам и правильной речи — весьма неожиданным качествам для супруга грубоватого ранчеро. Порой Ньюбет, забывая о своем реальном возрасте и почтенном статусе, начинал хихикать, краснеть и кокетничать, как юный омега на выданье; тогда муж грозно зыркал на него, и младший муж на пару минут притихал, пристыженный, но потом все начиналось сначала.       Марк, который вроде бы держался молчаливо и скромно, как подобает воспитанному отпрыску респектабельного семейства, только и ждал случая, чтобы метнуть в сторону альфаэро огненный взгляд, и по тому же адресу послать убийственный вздох… Мальчик был очень хорош собой и знал это, наверняка привык разбивать вдребезги сердца поклонников, и Декс нисколько не удивился, заметив, что Ланс буквально пожирает глазами ветреного красавчика. Лансу такие всегда нравились, но сейчас его шансы можно было оценить не выше, чем один к десяти.       Тони сидел с обычным своим выражением лица — точно уксусу отхлебнул, а когда его ноздрей касался запах Текса, сидевшего рядом (женихов, следуя традиции, развели по разным концам стола), нос блондина вместе со ртом и вовсе съезжал на сторону… Такая острая неприязнь «друзьяшки» к будущему супругу Ричарда Далласа казалась несколько наигранной, чрезмерной, ее было не объяснить обычной омежьей ревностью и завистью, и Декстер склонялся к мысли, что под маской пренебрежения белокурый уроженец Луизианы скрывал куда более теплые чувства к молодому ковбою.       На Текса же, на своего обожаемого мальчика, пахнущего дикими сливами и разогретой сосновой смолой, альфа старался не смотреть вовсе — настолько трудно ему становилось справляться с дыханием и сердцебиением, и страстным напряжением внизу живота.       В былые времена Декс развлекался бы составлением словесных шаржей на своих сотрапезников, а после со смехом воспроизводил бы карикатуры в кругу приятелей. Судьба, как известно, наделена превосходным чувством иронии, и теперь альфе впору было сочинять эпиграмму на самого себя, поскольку он собирался породниться с этими деревенскими жителями и заплатить солидный выкуп за жениха, чей запах оказался для него желаннее и роднее всех омежьих ароматов Нового Света.       Джек, высказавший желание послушать благословение хлебу и молоку из уст будущего зятя, не забыл о своей просьбе, и когда все наконец-то собрались и расселись как полагается, а слуга-бета внес первое блюдо — кукурузную кашу с голубым сыром и свежевыпеченные лепешки — ранчеро настойчиво повторил приглашение… Сложно было сказать, хочет ли он в самом деле уличить старшего жениха в незнании Книги Мудрости, или просто строго следует традиции и являет свою непререкаемую власть над всеми домашними, в том числе и над старшим сыном, но только все взоры обратились к альфаэро, и самым красноречивыми и молящими были серые глаза Текса.       Альфа улыбнулся — только ему, и смиренно сказал:       — Конечно, а-мистер Сойер. Я прочту благословение… только, с вашего позволения, немного расширю краткую молитву и сделаю из нее проповедь. Ведь сегодня день субботний, который мы должны почитать особо.       Он действительно прочел по памяти положенные строки из Книги Мудрости, ни разу не сбился и даже руки перед грудью сложил, как положено; но, закончив словами:        -…и дарует нам любовь друг к другу, к земле и плодам ее, и ко всему сущему… — продолжил легко и выразительно, точно в самом деле читал проповедь в доме Триединого:       — Любовь, что горит и мне кровь горячит,       не грёза, не блажь, а довлеющий фатум.       Не нежный шербет и не сладкий бисквит,       а плотская страсть, что бушует набатом.       Нет, это не вздохи слюнтяя Пьеро,       чьи мысли витают во мгле бесконечной.       Любовь вдохновляет мой дух и перо       и бьёт мне в виски, будто молот кузнечный.       Любовь, что во мне, — и грозна и прочна,       жарка, как огонь при сражениях ярых,       с мещанской любовью не сходна она —       не та, что на чахлых и сонных бульварах.       Любовь, что во мне, — без натужных проблем,       живая любовь, не любовь из романа.       Без «если» и «но», «почему» и «зачем» —       любовь, как любовь, без нытья и обмана.       Я буду открыт для тебя до конца.       Любовь, что во мне, — человечное чувство.       Сплетённые руки, простые сердца —       дороже любых изощрений искусства.       Любовь, что во мне, — это вал удалой.       Я буду накатной волною — ты дюной.       Я буду — как Солнце. Ты будешь Землёй.       Мне это милее идиллии лунной… (1)       Все, кто сидел с альфаэро за одним столом, и, заученно сцепив пальцы, повторял про себя известную с младых ногтей молитву Триединому, по ее окончании взялись кто за стакан, кто за вилку и нож, кто за кусок свежего хлеба, только что благословленного. Но сильный звучный голос Далласа нежданно продолжил молитву поэтическим воспеванием любви, и поневоле заставил Сойеров, Ланса и Тони отложить начало трапезы и дослушать до последней строфы, повисшей в воздухе таинственной недосказанностью. Набрасываться на еду после услышанного поэтического признания было как-то неловко, и только Марк, естественный в своих мальчишеских порывах, все-таки откусил от хлебной корки, щедро намазанной свежесбитым маслом.       Замерев все в той же молитвенной позе и задержав дыхание, Текс жадно внимал каждому слову Далласа, и сердце его слаженно отбивало такт рифмам, в которые Ричард так изящно оборачивал обращенные к нему слова любви. Ох, ему так никогда не сказать, но тем ценнее было услышать такое из уст любящего и любимого избранника.       Неловкую паузу прервало чье-то сухое, как шелест листьев зимней кукурузы, покашливание, и до носов всех присутствующих долетел запах нового гостя — лавандовое масло, пчелиный воск, и самая малость тонкого жасминового духа.       — Любопытное дополнение к утренней молитве, чада мои. — сухо обронил возникший в дверях гостиной высокий альфа. Его строгий черный сюртук с глухим стоячим воротником, обнимавшим темную от загара и покрытую сетью мелких морщин шею, дополняло такое же черное канотье с белой лентой по тулье, черные же бриджи и блестящие от свежей ваксы высокие сапоги. Он опирался на трость с резным набалдашником, и весь его вид говорил о крайней степени достигнутой им в жизни благопристойности.       — Патер а-Нотта-и-Джорно! Добро пожаловать, благословите наш хлеб! — тут же подорвался навстречу высокому господину Ньюбет, прихватив со стола миску с нарезанным широкими толстыми ломтями хлебом.       Человек в черном простер над хлебом сухую ладонь, на тыльной стороне которой змеились вены, и тут же убрал ее, отпустив семейству Сойеров ровно столько благости, сколько счел возможным. Но Ньюби и этим остался доволен и тут же засуетился, организуя для патера еще одно место за столом и тарелку с приборами.       Хранителя Дома Молитв, а так же традиций и обычаев сельской общины Сан-Сабастан в лице патера а-Нотта-и-Джорно на ранчо «Долорес» знали и побаивались все, кто приходил к нему на откровенные беседы и рассказывал без утайки грешные помыслы, толкавшие к нарушению установлений Книги Мудрости. И, при его появлении на пороге, даже старик Джек ощутил нечто вроде угрызений совести — ведь недосуг ему оказался после возвращения из Сан-Антонио сразу послать за патером и обсудить с ним будущую церемонию. Все откладывал а-Сойер-старший этот неприятный момент, предчувствуя, что суровый альфа найдет, к чему придраться во всей этой затее с помолвкой Текса… И вот, нате-здрасте, сушеный гриф явился-не запылился сам. Значит, уже разболтали ему, что свадебка будет та еще… как и жених сына.       Пока Ньюби обхаживал патера, тот не моргая смотрел на дерзкого незнакомого альфу, сидящего на почетном месте — по правую руку от хозяина дома, а Даллас смотрел на него, возвращая Хранителю традиций и обычаев такой же изучающий взгляд. Немногие могли похвастаться такой же выдержкой в присутствии человека, знающего постыдные секреты большинства прихожан местного Дома Молитв Триединому.       Текс, вспомнив, как давно он уже не приносил патеру на суд свои прегрешения, вспыхнул от стыда и опустил глаза даже раньше, чем холодный взгляд альфы, соскользнув с заезжего гостя, переместился на него. Вспомнив разом все, в чем ему придется исповедаться перед Хранителем, молодой ковбой пожалел, что вообще попался ему на глаза.       — Мистер а-Сойер, вы представите мне ваших гостей? Я так понимаю, они все имеют отношение к будущей свадьбе юного Текса… — не удостоив Джека ни толикой вежливости, ни взглядом, все еще изучающим пришлых, он не просил о соблюдении формальной вежливости, а требовал ее так, словно именно ему принадлежало право решать дальнейшую судьбу пребывания их рода на благословенной техасской земле.       Старый Джек, который при появлении патера отчего-то стушевался и даже немного побледнел, поспешно кивнул и приподнялся, чтобы представить джентльменов, заодно гадая, как представлять тех двоих, с кем познакомился в борделе; но неожиданно его вывел из мучительного затруднения будущий зять.       Мистер Даллас встал и церемонно поклонился сперва хозяину дома, затем -сухо и коротко — жрецу с непроизносимым именем:       — Прошу прощения, патер, но я привык всегда и везде представляться сам. Ричард а-Даллас, к вашим услугам. Я ранчеро и судовладелец. Мои компаньоны — бе-мистер Ланс Мариньяно и о-мистер Энтони Куин, они будут свидетелями со стороны старшего жениха. О-мистер Куин также взял на себя обязанности помочь мистеру о-Сойеру в необходимых добрачных хлопотах и наставлениях. Полагаю, это все, что вам нужно знать о нас, патер.       Пока Декс произносил свою краткую речь, а-Нотта-и-Джорно пристально смотрел на него, сжав губы в куриную гузку, и кивал головой, но вовсе не в знак согласия, а словно бы хотел сказать:       «Да-да-да, все именно так, как я и думал… Даже еще хуже».       Одновременно он потянул носом, разбирая запах Далласа, и дернул бровями, как бы в удивлении. Крайне неприятном удивлении.       Его собственный запах обострился до предела, лаванда забивала или явно приглушала все ароматы альф, бет и омег, до которых могла дотянуться, и только кофейно-лимонный шлейф оставался по-прежнему свежим и сильным, никакая лаванда его не брала, не говоря уж о пчелином воске.       Ньюбет, в прямом смысле слова чуя задницей, как в доме назревает что-то недоброе, сделал еще одну попытку сохранить мир и спокойствие, и с заискивающей улыбкой подсунул черному альфе стул:       — Присядьте, благочинный, вот здесь вам будет удобнее…       — Нет, — отрезал патер так резко, что вздрогнули все, исключая мистера Далласа. — Я не сяду, не выпью ни глотка и не съем не кусочка, пока не скажу того, зачем пришел!       — Так говорите, — спокойно предложил Ричард. — К чему устраивать дешевый спектакль и портить настроение хозяевам дома в субботний день? Это не по-божески, патер а-Нотта-и… простите, мой язык еще не приучился выговаривать ваше мудреное имя, но к свадьбе я натренируюсь.       От такой неслыханной наглости патер на секунду оторопел и так вцепился в свою трость, как будто собирался замахнуться ею на мистера Далласа, но все же овладел собой и сухо уронил:       — Не вам, сэр, учить меня хорошим манерам. Осуждение — страшный грех, а осуждение служителя Триединого — грех двойной! И кстати… — острые глаза обежали всех сидящих за столом. — Я что-то давно не видел никого из вас в храме на откровении помыслов и деяний, особенно тебя, Текс Сойер! — и длинный палец указал прямо в грудь ковбоя.       Текс вздрогнул так, словно сухой костлявый палец патера проткнул в нем дырку и дотронулся до сжавшегося в дурном предчувствии сердца. О, он очень хорошо помнил все эти «очищения» от греховных соблазнов и запретных дум — чтобы отбить вкус к нарушению традиций и обычаев, патер Нотта-и-Джорно не скупился на средства.       Для наставления на путь истинный оступившихся в самом его начале, в ход шли и долгие молитвенные правила, которые исполнялись не иначе, как стоя на коленях перед ликами божественной Триады, и уроки в виде посажения на хлеб и воду с непременным чтением тех же молитв или, что было еще хуже, пением гимнов, которые патер самолично сочинял и заставлял исполнять и за работой для Дома Молитв, и неся послушание вне его стен.       Зады юных альф и бет, наставляемых патером в грамоте и прочих нужных для жизни уроках, быстро знакомились с припасенными для них розгами, а нежные попки омег — со специальной линейкой, которая била так же сильно и больно, но следов на целомудренных ягодицах не оставляла. Наказания эти совершались публично, после оглашения в Доме Молитв успеваемости и проступков учеников, и исполнять приговор патера должен был старший альфа в роду, из которого происходил провинившийся. Двойной позор, который таким образом претерпевала семья, порой лучше всякого иного средства удерживал малых ребятишек от шалостей и проказ, а отроков — от неподобающего любознания и дерзких выходок, возмущающих спокойствие общины.       Но за самые тяжкие грехи, выражавшиеся в преднамеренном нарушении установлений общины, полагалось наказание пострашнее — преступника ставили к Смрадному Столбу и поливали с головы до пят липкой жижей, главный ингредиент которой добывался из желез скунсов. Надо ли говорить, что даже после освобождения из колодок, бедолага потом надолго превращался в парию, будучи не в силах вытравить с кожи приставучий смрад, напрочь отбивающий весь его истинный запах?       И потому, попав под колючий взгляд светлых немигающих глаз, молодой ковбой испытал богатую гамму ощущений, как если бы последовательно прошел через все ступени «очищения», включая Столб. Альфаложество наказывалось именно так, после чего павший изгонялся за пределы общины до тех пор, пока патер не разрешал ему вернуться. Правда, из всех, кто на памяти Текса был подвергнут такой суровой каре, вернулся лишь один, да и тот изначально умом скорбный. Остальные устроили свою судьбу в каких-то иных краях, и Сойер впервые позавидовал им белой завистью.       — Простите, патер, я непременно зайду в Дом Молитв… — сдержанно ответил Текс, чувствуя, что его тянут в разные стороны и вот-вот порвут напополам две силы. С первой из них — властью рода и общины — он был знаком с рождения и раньше ему даже в голову не пришло бы бунтовать против нее открыто. Но вторая, исходящая от Ричарда, была силой разбуженных чувств истинного, и теперь могла потягаться с первой на равных. Чтобы уцелеть под их действием, ему требовалось удовлетворить обе стороны, и он торопливо добавил, взглянув на Далласа:       — …как только мы с моим женихом решим, что настало подходящее время для очищения перед свадьбой.       Хранитель явно не привык к тому, чтобы воле Отца-Альфы, воплощаемой через него, перечили так открыто, как это делал неизвестно откуда взявшийся жених, весьма агрессивно заявляющий притязания не только на Текса, но и на все семейство Сойеров, и буквально заполнивший дом своим резким и дерзким ароматом. Неудивительно, что Текс, в котором Хранитель с детства видел только черты и задатки альфы, подпал под разлагающее влияние этого искусителя, и изменил собственной природе, раз даже оказался готов прилюдно объявить себя омегой и младшим женихом…       Но еще больше его изумило то, что у Текса Сойера — юноши скромного и послушного воле старших — язык повернулся выдвигать какие-то условия для совершения собственного очищения! Это была непростительная дерзость!       — Нет, чадо. Ты поедешь туда сегодня же и, если такова будет воля Отца Небесного, задержишься в Доме Молитв так долго, как я тебе прикажу! — тут патер а-Нотте-и-Джорно снова обвел всех присутствующих суровым взглядом, и, остановив его на альфаэро, с высоты своего духовного ранга изрек:       — Ибо сказано — только в повиновении и раскаянии грешник очищается и заново обретает любовь и милость Триединого.       Текс снова смутился, не зная, как возразить тому, в чьей власти было обратить его мечту о счастливом будущем в пыль. И затравленно взглянул в глаза своему истинному, понимая, что Ричард не оставит слова Хранителя без ответа…       Ричард посмотрел на патера и улыбнулся. У Ланса и Тони, знавших альфу не один год, в том числе в ипостаси Черного Декса, кровь застыла в жилах — настолько хорошо они поняли значение этой страшной улыбки. Когда она возникала на лице Декса, сидящего в салуне за картами, или в ходе переговоров о разделе добычи, где-нибудь на глухом полустанке железнодорожного узла, или в разбойничьем лагере, разбитом среди холмов, перед самым налетом рейнджеров, в следующее мгновение в дело вступали ножи и пистолеты.       Разумеется, Декс не собирался хвататься за настоящее оружие здесь, на ранчо Сойеров, во время мирного завтрака, в присутствии старика, беззащитных омег и бесполезных «домашних» бет (2), но его губы слегка шевельнулись и обозначили слово «война».       А потом он сказал так громко и отчетливо, что у патера Нотта-и-Джорно просто не было шанса притвориться глухим:       — Текс никуда не поедет, преподобный. Во всяком случае, без моего разрешения. Я такого разрешения пока не давал. И если вы действительно желаете увидеть моего нареченного в вашем доме молитв, вам сперва придется обсудить это со мной.       — …Патер, закон будет на стороне а-мистера Далласа. Текс давно совершеннолетний, и… есть правила для гражданской церемонии, — неожиданно пискнул Ньюбет и, сам испугавшись своей смелости, закрыл рот ладонью.       Хранитель принял вызов чужака, недаром он прожил на свете столько лет и повидал множество разных, очень разных гордецов-альф, большинство из которых кончало жизнь в петле или с пулей во лбу. Вот и этого альфу вряд ли поджидала спокойная старость в кругу большой семьи. Если в его-то годы он все еще женихался…       Сухие тонкие губы тронула снисходительная улыбка, когда о-Сойер-старший робко помянул про закон. Переведя взгляд с чужака на хозяина ранчо, патер заявил во всеуслышанье:       — Я здесь закон! — потом снова посмотрел на Текса, теперь уже с примесью брезгливой жалости к его дальнейшей незавидной судьбе омеги, которым будет помыкать этот безбожный деспот, и добавил, обращаясь только и исключительно к нему:       — Я жду тебя в Доме Триединого, чадо. Твой папа прав, ты совершеннолетний, и пока твой союз с кем-либо не освящен, ты сам решаешь, куда и когда пойти.       Не удостоив Сойеров совместного завтрака, он развернулся на каблуках, и его прямая, как шест фигура исчезла за дверями гостиной так же величественно, как и возникла в них. И только постукивание трости, выдававшее скрытую ярость патера, еще какое-то время доносилось до слуха всех присутствующих.