Дикие сливы. Часть 1

      Патер Нотта-и-Джорно только что закончил дневную сиесту, умылся над тазом и, вознеся хвалу Триединому, принялся облачаться в сюртук: до вечерней службы, когда он произносил традиционную проповедь, было еще два часа, и патер собирался совершить пешую прогулку.       Ходьба разгоняла кровь, приводила в порядок мысли и помогала настроиться на общение с паствой. Гуляя по городку и ближайшим окрестностям, патер сосредоточенно обозревал дома, людей, лошадей, вывески, палисадники, питьевые фонтаны, площадь и коновязи, и, сохраняя на лице суровое и постное выражение, подмечал, кто чем занят, во что одет и в какой компании проводит время. Он прислушивался к разговорам, а иной раз и сам вмешивался в беседу, если предмет ее казался ему богохульным и нарушающим благочестие.       Горожане при встрече с патером учтиво кланялись; иные краснели, припоминая не столько свои грехи, сколько число пропущенных служб и ожидающее их наказание за нерадивость, и стремились поскорее скрыться; дети же, едва завидев мрачную фигуру в черном сюртуке, вооруженную ореховой тростью, бросались врассыпную… точно так же поступали голуби, собаки и кошки, и даже невозмутимые лошади посматривали на благочинного с уважением и опаской.       В глубине души патер получал тщеславное удовольствие от уважения, которое ему выказывали, а еще большее — от внушаемого им страха; при этом он убеждал себя, что дело тут совсем не в личном его властолюбии, а в неустанном радении о славе Триединого. Разве будут слабые и грешные люди бояться и почитать бога, если не боятся и не почитают должным образом наипервейшего слугу, говорящего от имени господина? Так-то.       Сегодня, впрочем, у Триединого были свои планы, не согласующиеся с планами а-мистера Нотта-и-Джиорно, и сегодня патеру не суждено было совершить прогулку. Не успел он выйти на крыльцо своего просторного, хотя и скромного дома, примыкающего к Дому молитв и отделенного от него только садом, как в переулок влетел всадник на взмыленной лошади. Патер сдвинул брови и хотел уже как следует выбранить нахала, не только рискующего своей и чужой жизнью в бешеной гонке, но и нарушающего послеобеденную тишину, однако, присмотревшись, узнал в наезднике Текса Сойера!       Затрепетав от радостного предвкушения при виде своего заблудшего чада, коего он, в глубине души, считал потерянным для бога, патер даже соизволил улыбнуться и поспешил навстречу молодому человеку, проницательно вглядываясь в его опрокинутое лицо:       — Здравствуй, здравствуй, сын мой… Вижу, совесть и сердце все-таки привели тебя на порог пастыря твоего. Входи же, Триединый рад всякому, кто приходит с раскаянием и смирением. Поведай мне свою беду. Выпьем чаю и побеседуем, как отец и сын, перед вечерней молитвой.       Бросив поводья на колышек коновязи, Текс соскользнул с седла, и опустился перед патером на одно колено, склонив голову и прижав правую ладонь к груди в знак сердечного смирения. Другой рукой он почтительно дотронулся до полы черного сюртука, пропитанной стойким лавандовым духом, поднес ее к губам и тихо пробормотал, не поднимая глаз на Хранителя:       — Повините, отче, ибо грешен и нераскаян… — эта привычная формула начала очистительной беседы сама сорвалась с губ, хотя первоначально у Текса было желание лишь посетить молитвенный дом и побыть там наедине с Триединым, пообщаться с каждой божественной ипостасью напрямую, без помощи патера.       Но встреча с ним произошла раньше, чем Текс достиг порога храма, значит, так было угодно Отцу Небесному — чтобы перед уединенной молитвой Сойер очистил душу от давящих на нее дурных мыслей и предосудительных поступков…       Патер оказал ему необычайную снисходительность — пригласил его пройти вместо дома молитв в свой собственный дом, и действительно усадил за стол и поставил чайник на огонь, а другой, который для заварки, очистил, ополоснул и поставил рядом с двумя пустыми чашками. Покончив с приготовлением к чаепитию, он присел к столу и устремил на Текса испытующий взгляд:       — Итак, чадо, ты явился вовремя. Слышал ли ты тревожные вести о похищении юного Пойндекстера?       — Да, патер. Шериф приехал к нам сегодня и просил людей и лошадей для поимки банды похитителей. Я… я тоже хотел поехать в рейд, но отец… отец запретил мне покидать ранчо. — Текс, до этого изучающий древесный рисунок столешницы, вскинул на Хранителя полные обиды и отчаяния глаза и единым духом выплеснул наружу мучившие его вопросы — Неужели я так сильно изменился, падре, что он больше не видит во мне своего отцовского начала? Чем я заслужил обращения с собой, как с обыкновенным омегой? Я ведь еще не отрекался и не приносил клятвы омеги перед алтарем Триединого!       Патер поджал губы, задумчиво пожевал ими и с минуту смотрел на молодого человека, ничего не говоря. Немногие могли выдержать его пристальный немигающий взгляд, вот и сейчас, чем дольше благочинный смотрел, тем ниже клонилась долу повинная голова Сойера, и тем ярче окрашивал щеки юноши румянец стыда… Текс определенно был на пути к полному раскаянию, признанию гибельных ошибок и принятию справедливого наказания; но патер Нотта-и-Джорно был муж многомудрый и многоопытный, и не спешил загонять жертву в силки. Проявив ласку и участие вместо ожидаемой суровости, он куда вернее сможет уловить душу молодого Сойера, чуть было не ускользнувшую от него в объятия негодного развратника.       Ноздри патера дрогнули, когда он учуял дерзкий тон кофе, вмешанный в привычный сливовый аромат Текса, и от такого яркого подтверждения, что целомудрие юноши нарушено, в груди благочинного заворочался глухой гнев.       Патер, тем не менее, сдержался, встал, налил гостю и себе по чашке превосходного красного чая, не пахнущего ничем, кроме чая, и вытащил из буфета сухое печенье и вазочку сливового варенья. Это было неслыханной щедростью и жестом благоволения.       Благочинный снова сел на стул и воззрился на юношу с видом ласкового сочувствия.       — Скажи, дитя… — начал он мягко и вкрадчиво. — Скажи мне искренне, как того и требует откровение помыслов: кто внушил тебе мысль, что ты больше омега, чем альфа? Я знаю тебя с детства, я нарекал тебе имя, ты рос у меня на глазах. И я помню, каким озорником и непоседой ты был едва ли не с колыбели, да и войдя в возраст отрочества, не изменился… Ты выглядел как альфа, вел себя как альфа, запах твоего созревания был запахом альфы, а не омежьим цветом… и даже грехи, которые ты открывал мне, были грехами альфы! Как же так произошло, что незнакомый человек, непочтительный и развратный вольнодумец, за столь короткий срок завладел твоей душой и, боюсь, телом — настолько, что заставил отказаться от собственной природы? Возможно, ты и не понял, невинное дитя, что тебя вовлекают в грех альфаложества!       Неожиданное сострадание в непривычно-мягком голосе патера Нотта-и-Джорно, и те слова, которыми он утешал растерзанную сомнениями душу Текса, вызвали в душе юноши горячий прилив благодарности… Но эта теплая нарастающая волна разбилась о внезапно сменившийся тон, стоило только патеру весьма нелицеприятно помянуть альфаэро. А уж когда благочинный позволил себе пойти дальше и едва ли не прямо назвал Ричарда насильником и альфаложцем, что-то глубоко в душе Текса упрямо воспротивилось этому.       — Нет, нет, патер! А-мистер Даллас человек благородный и честный, он не сделал мне ничего такого, в чем я мог бы обвинить его… Даже напротив, был весьма… сдержан там, где мог бы воспользоваться случаем, чтобы… ну… вы понимаете, что я хочу сказать… — Текс запнулся, ему впервые вдруг воспретило откровенничать с Хранителем, рассказывая ему без утайки все, как есть о своих проступках. Может, дело было в том, что он не мог назвать таинство любви, происходящее между собой и Ричардом, греховным? Хотя… со стороны оно наверняка именно так и выглядело, особенно, если свидетелем их необычайно быстро возникшей тесной связи был бы сам патер или другой человек, столь же строго внимающий установлениям свыше… Чего только стоила их последняя ночь, когда Даллас проник к нему в комнату, как вор, и, тайком от родных и домочадцев, сорвал цветок его невинности!       Воспоминания об этом снова вызвали густой румянец на щеки юноши, и он закусил нижнюю губу, пряча от патера счастливую улыбку. По счастью, теперь можно было прятать ее так же за краем тонкой фарфоровой чашки, а глаза он и так привык держать скромно опущенными, как оно и надлежало благовоспитанному молодому альфе в присутствии альфы зрелого и мудрого.       «Да уж… благовоспитанному омежке, потому что альфа не побоялся бы взглянуть патеру в глаза и прямо признаться ему во всем!» — съязвил голос, подозрительно похожий на Тони, который вечно его поддевал на тему двойственной альфа-омежьей природы, обзывая ее на свой манер «жеребо-кобыльей».       Патер закусил губу и сдвинул брови, натолкнувшись на сопротивление там, где не ожидал.       «Да… Оказывается, все еще хуже, чем я предполагал…» — думал он, глядя с сожалением на молодого дурака, шедшего с песнями и улыбкой, под барабанный бой, прямо в ад, в лапы к дьяволу. — «Ласка не поможет. Здесь надо действовать строже, иначе я своими руками толкну его ко греху, от коего пытаюсь отвратить. Что это он там болтает насчет „случая, которым не воспользовался а-мистер Даллас“? Стало быть, случай все-таки был, и… и выходит, Текс Сойер сам на него напрашивался? Подставлялся под заезжего альфаложника, как самый распоследний течный омега?!»       Ему снова понадобилось сделать над собой громадное усилие, чтобы сохранить подобающий случаю невозмутимый и торжественный вид столпа нравственности и оплота морали. Благочинный в свою очередь отпил чаю, съел ложечку варенья и продолжил свои вкрадчивые увещевания:       — Текс, Текс… Ты меня огорчаешь. Ты лжешь мне в лицо, а ведь прежде ты никогда не обманывал своего духовного отца! Ты всегда помнил, кто является отцом лжи! (1)       Сухая, с желтоватой кожей, костлявая рука, похожая на хищную лапу грифа, легла на запястье Текса, как будто патер хотел через тепло кожи и биение пульса вытянуть из юноши правду о тайной жизни тела:       — Как же ты говоришь, что этот… а-мистер… повел себя честно и благородно, если я даже по запаху чувствую, что этот негодяй надругался над твоей невинностью и насытился твоей юностью? Вы еще не сочетались по закону, не провели гражданской церемонии, не говоря уж о благословении в Доме молитв, которое только я и могу дать! Но на тебе его метка, и пахнешь ты… как…       «Как цветущий сливовый сад после грозы… Если бы не этот проклятый черный кофе, с ароматом греха!»       -… Как настоящий публичный омега из дома свиданий! Ну-ка, ну-ка, рассказывай мне, мальчик, рассказывай все без утайки: он трогал тебя? Касался твоего естества пальцами либо губами? Проникал ли в тебя рукою или чем иным?.. Просил ли, чтобы ты трогал его?.. А делая все это с чужим человеком, без благодати, на глазах у всех, как же ты хочешь, чтобы твой почтенный альфа-отец уважал тебя и дозволял следовать за собой? Ах, Текс… Ты и в самом деле сейчас должен был быть в рейде, с ружьем в руках и с пистолетами за поясом, спасать несчастного Генри из грязных лап бандита, ведь кто, как не ты, был безумно влюблен в этого прекрасного юного омегу! Кто, как не ты, исповедовал мне сны и мечты о нем, и хотел просить его руки, как только скопишь немного денег и разделишь с отцом хозяйство!.. Но вместо этой чистой и сладостной мечты, ты выбрал янки, гнусного янки, его грязные деньги и не менее грязные поцелуи! Фу! Мне стыдно, стыдно за тебя, Текс Сойер! Триединый плачет на небесах, созерцая твое падение и упорство в грехе!       Милостивый тон патер израсходовал на него быстрее, чем иной рейнджер — патроны в барабане своего кольта. Теперь на голову Текса посыпались упреки и перечисление содеянных им с Ричардом грехов вперемежку с пытливыми вопросами, а костлявая жесткая рука пригвоздила его запястье к столу, как будто для того, чтобы отхлестать розгой по пальцам, изменившим природе альфы вместе с остальным телом. Запах лаванды, поначалу еле слышный, вдруг усилился и сделался нестерпимо-густым, словно бы подавляя и вытесняя из дома патера принесенный им на себе аромат чужого альфы.       Свою пламенную отповедь Хранитель завершил, обратив грешную душу к былым высоким чувствам, и Текс вдруг поймал себя на том, что, когда шериф принес печальное известие про Генри, оно взволновало его и вполовину не так сильно, как-то, что Ричард все не появлялся на пороге их асьенды. Да, он когда-то был влюблен в прелестного омегу, друга из детских игр и отроческих проказ, и одно время не хотел ничего иного, как сделаться его мужем, но… но эта страсть как вспыхнула, так и прошла, они с Пойндекстером даже не поцеловались всерьез ни разу. Да и сам Генри давно уже томился по совершенно другому альфе — тому самому, кто по своей бедности не мог сделать ему предложение, но кто теперь рыскал по прерии в поисках бандитов, укравших его любовь.       На миг Сойер представил себя на месте Генри и спросил себя — а стал бы Ричард так же разыскивать его, если бы Черный Декс прислал ему требование о выкупе? И понял, что у него даже толики сомнения не возникло в том, что да, конечно, Даллас всю прерию изъездил бы вдоль и поперек, но непременно спас бы его из лап разбойника…       Однако, он — не нежный омежка, чтобы сделаться легкой добычей бандита. И уже давно не ученик, которого строгий учитель может трепать за ухо и больно сечь словами за не усвоенный урок. Альфа в нем второй раз за день взбунтовался — теперь уже против отца духовного, и ковбой распрямил плечи и гордо посмотрел на патера:       — Триединому виднее, чем вам, преподобный. Он читает в наших сердцах и душах, как в открытой книге, вы же, как ущербный в притче о зависти: смотрите да не видите, слушаете да не слышите, обоняете да не внимаете! А между тем, Книга Мудрости учит нас скромно молчать о таинстве брака, ибо все, что происходит меж женихами в ночь познания — то остается им двоим. По какому же праву вы требуете от меня сделать вас третьим в нашей постели?       Текс шумно задышал, испытав к концу своей пламенной речи прилив гнева на патера, но глаз так и не опустил, хотя шея заболела так, словно на нее надавили, принуждая склониться перед мудростью служителя высших сил.       — Ты хорошо знаешь Книгу мудрости, — прошипел патер, как разозленный гремучник. — Еще бы, ведь это я заставлял тебя учить наизусть целые главы, стих за стихом! Одно плохо — повторяешь слова, как попугай, смысл же от тебя ускользает напрочь! А как же целомудрие, стыдливость? Как же воздержание, строгое воздержание до самой ночи познания, которая должна быть надлежащим образом подготовлена и освящена? И если ты альфа, как смеешь рассуждать о близости с другим таким же альфой, если же омега — как смел опорочить семью безбожным союзом?!       Он в гневе ударил кулаком по столу, так что чай выплеснулся из его чашки, растекся по белой скатерти темной лужицей — точь-в-точь пятно на репутации легкомысленного Текса Сойера… но вспышка была короткой.       Патер все-таки нашел, чем хлестнуть побольнее, не прибегая к розге.       «… если ты альфа, как смеешь рассуждать о близости с другим таким же альфой, если же омега — как смел опорочить семью безбожным союзом?!» — отозвалось настоящей затаенной болью в его расколотой надвое душе, и он все-таки сдался, прервав поединок взглядов, уступив тому, кто был ему, как второй отец.       Но патер тут же как будто устыдился своей несдержанности и попросил прощения у Текса, кротко, как и подобало верному служителю Триединого, и объяснил, что лишь тревога за хорошего и доброго человека, попавшего в ловко расставленную сеть мерзавца и негодяя, вынуждает его быть столь строгим и пристрастным в оценках и советах…       — Выпей чаю, Текс. Съешь варенья. Не обижайся на старика, ведь я желаю тебе только добра, и ты наверняка это знаешь, иначе не пришел бы сегодня ко мне на порог, за помощью и советом. Ты же умный мальчик, и сам наверняка чуешь неладное… Сам по суди, ну кто такой этот мистер а-Даллас? Что мы о нем знаем? Каков его истинный характер, откуда взялось состояние? Почему он так непочтителен к обычаям, преступает божий закон? Подумай, Текс. Все это очень странно. У нас, в Техасе, приняты долгие помолвки, что же он так торопится со свадьбой? Вот я скажу тебе, мальчик, не красней… Твоя ладная фигура тут вовсе ни при чем. Ричард Даллас хочет поскорее убраться с глаз долой, пока о нем ничего не выяснили. Письма и телеграммы на Север идут долго, обратно — еще дольше, но когда-то они все-таки приходят, и тайны вскрываются. Помяни мое слово: Ричард а-Даллас — не тот, кем хочет казаться.       Патер покачал головой и мрачно прибавил:       — Запомни мои слова. И скажи мне, Текс: где же он сейчас, твой мистер а-Даллас? Почему ты приехал один? Едва ли он в рейде с остальными мужчинами… разве что по другую сторону… с людьми этого висельника, Черного Декса.       Почувствовав, что нарождающийся в душе юного ковбоя бунт удалось смирить до поры, патер тотчас воспользовался этим и, заново вооружившись мягким и вкрадчивым тоном, ринулся в наступление на оплот порочной страсти, воздвигнутый чужаком-альфой на исконно его территории — в душе заблудшего чада. А Текс опять уткнулся носом в чашку, но никакие угощения патера не лезли ему в горло, стиснутое все еще клокочущим внутри гневом — но теперь он уже даже не мог с точностью определить, на кого или на что тот гнев был направлен.       Патер а-Нотта-и-Джорно тем временем планомерно расшатывал веру Текса в Ричарда Далласа и его благородные намерения. Его вопросы были подобны тяжелой кирке, удар за ударом разрушающей свежую, еще не застывшую до каменной твердости кладку любви юноши к своему избраннику. И Сойер с тоской и страхом сознавал, что удары эти достигают цели, попадая по его собственным затаенным страхам и сомнениям: по тем недомолвкам и пустотам в прошлом Ричарда, которые он не торопился заполнять, по острому и свежему переживанию разлуки с ним, по полной неизвестности, которую Даллас оставил ему относительно целей своей поездки — будто он, Текс, по каким-то неясным причинам все еще не удостоился его доверия! И главное — по стремительно утекающему времени третьего дня, все еще не увенчавшегося их желанным воссоединением…       Но с последним обвинением патер снова передавил — и Текс упрямо замотал головой и опять взбрыкнул, как мустанг, закусивший удила:       — Это не ваше дело, преподобный, где сейчас а-мистер Даллас! Но я вам могу поклясться на Книге Мудрости, что к банде Черного Декса он имеет такое же касательство, как вы или я — к… к строительству железной дороги в Сан-Антонио! — выпалил он сравнение с чем-то невероятным, что пришло на ум.       Решив, что хватит с него уже допросов и унижений, Текс встал и добил патера, вспомнив, что ехал сюда вовсе не к нему на откровения:       — Прошу прощения, патер Нотта-и-Джорно, я злоупотребил вашим гостеприимством, хотя вовсе не желал нарушать вашего уединения. Я приехал сюда, чтобы пойти в дом молитв и побыть там наедине с Триединым. В отличие от вас, Небесный Отец всегда смотрел на меня с любовью и не оставался глух к словам, исходящим от чистого сердца. — ограничив прощание с Хранителем коротким поклоном, ковбой быстро покинул пределы дома, в котором уже начал задыхаться от тяжелого духа лаванды и пчелиного воска, едва не залепившего ему глаза и уши…       …Запыленный всадник в черной одежде, верхом на рыжем норовистом жеребце, свесился с седла, поближе к старику-прохожему, и нетерпеливо спрашивал:       — Значит, дом пастора Нотта-и-Джорно сразу за школой? Ехать налево, а потом направо?       Старик-бета закивал:       — Да, точно так, мистер, точно так… Не ошибетесь и мимо не проедете! Лавандою пахнет. Вон туда вам, точнехонько налево, а потом сразу и направо.       — Благодарю, добрый человек! Вот вам за труды! — в руке всадника сверкнула монета, перекочевавшая в ладонь старика; тот охотно принял ее и поднес к самому носу, ожидая увидеть четвертак или пятидесятицентовик, и выпучил глаза, обнаружив, что приезжий отвалил ему золотой мексиканский доллар…       — Да благословит вас Триединый, мистер! — крикнул старик вслед дрожащим голосом, но всадник, по всей видимости, очень спешивший, уже скрылся за поворотом в облаке желтой пыли… а следом за ним, подобно Четырем ковбоям Конца времен, описанным в последней главе Книги Мудрости, проехали еще четверо, в коричневых куртках, с каменными лицами — и совершенно одинаковые…       Старик не обманул: отыскать дом пастора в названном направлении и по названным приметам оказалось очень легко. Аскетичное строение с верандой, зажатое между садом, храмом и конторой гробовщика, чем-то напоминало самого а-мистера Нотта-и-Джорно. Запах лаванды и воска, исходивший, кажется, даже от стенных балок, тоже не дал бы ошибиться, но нос Ричарда Далласа ориентировался совсем не на него. Он искал не лаванду, а дикие сливы. Дикие сливы были здесь, лаванда не могла ни спрятать их особенный аромат, ни составить гармоничного букета.       — Босс, постойте! — окликнул Далласа один из близнецов-бет. — Ну куда вы так сразу-то? Может, сперва кто из нас на разведку сходит?       Ричард, уже спрыгнувший на землю, только усмехнулся:       — На разведку? Что там разведывать? Это не форт Аламо. Езжайте дальше, прямо в «Одноглазого койота», тут больше и некуда, и лучше распределитесь по двое… Не стоит пугать мирных горожан. Мы скоро догоним вас.       Близнецы еще что-то говорили, но босс не слушал. Его внимание было приковано к веранде дома, где неожиданно появился высокий молодой человек со светло-каштановыми волосами, в обычной одежде ковбоя.       Он шел пошатываясь, как пьяный, и тер руками лицо — как будто снимал липкую паутину.       Ричард Даллас легко взбежал по ступенькам и, перехватив парня на верхней, заключил его в крепкие объятия и прижал к себе.       — Здравствуй, Текс… через три дня, как я и обещал. Но почему ты не дождался меня на ранчо? Твой патер уже готов нас благословить?       …Он бы мог почуять Ричарда даже прежде, чем увидел, как тот внезапно возник на ступенях дома патера, но дурацкая лаванда все еще першила в носу, а злые слезы застили взгляд — так что явление альфаэро стало для Текса настоящим сюрпризом.       — Оххх, Ричард… Я так рад видеть тебя! Чего не скажешь про эту… Енотову Жопу! — счастливо и облегченно рассмеявшись, Сойер заключил Далласа в ответные объятия и только тут с удивлением отметил, что выше альфы примерно на пол-головы. Раньше ему казалось, что его истинный превосходит его по всем статьям, включая и эту… Или события последних дней заставили его возрасти не только духом, но и в буквальном смысле этого слова?       Как бы оно ни было, их объятия из-за этого не стали менее крепкими и любовными, и то, что за ними логично последовало, было бы столь же прекрасно, не целуйся они прямо на ступенях дома Хранителя строгой морали и семейных традиций округа Сан-Сабастан…       Патер, злобно смотревший вслед сбежавшему от него неслуху, встал из-за стола, убрал чашки в таз и, брезгливо вытирая руки, оправил одежду, когда сквозь неплотно прикрытую дощатую дверь ему почудились голоса, а после лавандовую гавань прорезал уже ненавидимый им чужеродный букет — словно кто-то нарочно опрокинул ему на порог полный кофейник, и в упор расстрелял лимонное дерево, росшее на заднем дворе.       — Ну это уже переходит всякие границы! — выдохнул он, и, стремительно ринувшись к дверям, выскочил наружу. Но там его ждало кое-что похуже простого появления этого проходимца — не скрывая своего дурного пристрастия от любопытных взглядов прихожан и нагло стиснув задницу Текса Сойера, Даллас впился в его губы, и было непохоже, чтобы этот богомерзкий поступок встречал хоть какой-то отпор со стороны его заблудшего духовного чада.       А встреча влюбленных и впрямь оказалась весьма бурной. В крови Декса еще кипел азарт недавней погони, сияли всполохи далекого пожара в прерии, в ушах звучали выстрелы и грозные клики преследователей, и все это было дополнительными горстями пороха, высыпанными в костер его желания; Текс же вцепился в альфаэро, как в собственную жизнь, обвился вокруг него плющом, вжался бедрами в бедра и жадными поцелуями без слов показал жениху, как долго и тоскливо тянулось время в разлуке…       Почти теряя голову от страстного напора, альфа готов был презреть условности и приличия, затащить Текса в ближайшее укрытие и долго, очень долго, бесконечно долго извиняться за свою отлучку, просить прощения каждым новым толчком в сокровенную глубину.       — Пойдем?..- только и смог выдохнуть Декстер, впиваясь взглядом в любимое лицо, и его истинный, прекрасно понявший, о чем идет речь, нетерпеливо кивнул…       — Ах вы, кощунники! — злобное клекотание, раздавшееся прямо над ухом, неприятно резануло слух и нарушило иллюзию уединения. Запах лаванды с примесью прогорклого табака и давленных клопов стал нестерпимым, и альфа, по-прежнему крепко обнимая Текса, все же соизволил заметить высокую черную фигуру патера Нотта-и-Джорно и его перекошенное от злобы лицо.       — Добрый вечер, патер. Жарко сегодня, не правда ли? Мы с Тексом немного разминулись в дороге, я искал его, но, признаться, не ожидал найти именно здесь. Но раз уж все так удачно сложилось, может быть, не станем терять времени, и вы прямо сейчас дадите нам необходимое благословение и совершите полный обряд? Нет-нет, конечно, свадебный обед ни в коем случае не отменится, и вы, патер, будете на нем почетным гостем… — Ричард снял с головы шляпу и отвесил Хранителю изящный поклон.       — Но если вы пожените нас прямо сейчас, и вам, и Триединому будет спокойнее: ведь с этой минуты греховное сладострастие обратится в священный супружеский долг, и поверьте, мы сразу же и очень рьяно начнем исполнять свои обязанности.       Благочинный не оценил живую манеру оратора, и вместо того, чтобы поддержать благоразумное предложение альфы, замахнулся на него и закричал:       — Пошел вон отсюда, богохульник!.. Пошел прочь, проклятый альфаложец, соблазнитель невинных! Не будет тебе никакого благословения! Не будет, пока я жив!       Окончательно потеряв самообладание, он изо всех сил пихнул Далласа в плечо, а Тексу отвесил изрядную оплеуху, как мальчишке, после чего заорал, брызгая слюной:       — Ты еще вспомнишь мои слова, Текс Сойер! Этот человек — негодяй, лгун и бандит! Одумайся, одумайся, пока не поздно, пока ты не погубил с ним свою жизнь и не покрыл семью несмываемым позором!       Текс опешил, когда патер, обычно весь из себя сдержанный и благообразный, вдруг кинулся на них обоих с кулаками, как последний салунный драчун, извергая срамословия и проклятья. Он привычно стерпел тяжелую руку, приложившуюся к его затылку, но вся кровь вскипела и бросилась ему в голову, когда Хранитель столкнул Ричарда со ступеней, а после схватил трость, стоящую рядом с дверью, и замахнулся ею на альфаэро.       Ринувшись вперед, Текс закрыл собой Далласа и, приняв первый удар на скрещенные над головой руки, вцепился в палку и попытался вырвать ее у патера. Это оказалось неожиданно труднее, чем он рассчитывал — Хранитель хоть и был уже человеком в возрасте, но телом оказался крепок, а внезапная ярость на двоих нарушителей благопристойности придала ему еще больше сил. Выдрав трость из рук Текса, он сгреб юношу за рубашку и принялся от души лупить его по плечам и спине, как пойманного на воровстве мальчишку, приговаривая с каждым новым ударом:       — Вот тебе, ничтожный грешник! Вот какое благословение ты у меня получишь! Держи, негодяй! Получай! Получай…       Черный Декс всякое повидал в своей бурной жизни, однако патеры, набрасывающиеся на прихожан, и орудующих тростью, как надсмотрщик — плетью, встречались ему не так чтобы часто. Тычок в плечо, сваливший бы менее крепкого человека навзничь, тоже был неожиданным приветом с небес. Альфа не особенно любил рукопашные, а задир, легко ввязывающихся в драки, считал глупцами, не способными победить противника иначе, не столь примитивными средствами, как грубый физический контакт; но если столкновение было неизбежным, Декс никогда не шел на попятный и реагировал быстро. Верный кольт, лежавший в кобуре, сейчас не мог придти ему на помощь, как и превосходный боевой нож. Кулачная расправа над пожилым человеком не казалась проявлением доблести, однако безучастно смотреть, как гнусный старикашка избивает любимого, Декс не собирался.       Поднырнув под рукой патера, он обхватил его ноги и опрокинул на крыльцо, продемонстрировав на деле великолепное владение приемами греко-римской борьбы. —       — Ооох! -растянувшись во весь рост и выронив трость, болезненно простонал патер. -Подлый змей! Да воздаст тебе Триединый по заслугам за столь гнусное непочтение!       — Да будет вам, а-мистер Енота…и Джорно… — примирительно сказал Даллас и сам помог патеру сперва сесть, а затем подняться. — Не так уж сильно я вас ушиб. Поверьте, я очень старался быть нежным, в противном случае вместо пары синяков у вас была бы парочка переломов… Давайте поговорим о деле как мужчины. Насколько я понял, о нашей свадьбе в вашем приходе не может быть и речи?       Потирая ушибы, Текс с благодарностью взглянул на своего спасителя и неожиданно для себя осознал, что Ричард спас его вовсе не от побоев, а от петли, куда Сойер непременно угодил бы после того, как прибил проклятого старого грифа! Не вмешайся его истинный, ковбой попросту выпустил бы патеру кишки своим ножом, который уже успел достать из кармана…       Но Хранитель, похоже, не подозревал о том, как был близок к встрече с Триединым, вымещая на Тексе свою досаду. Он с кряхтением поднялся на ноги, и, брезгливо отринув дальнейшую помощь Далласа, злобно взглянул на альфаэро:       — Говорить мне с тобой не о чем, ты, сын койота и шлюхи! Будь ты проклят, альфаложник! Проклят и отлучен от благодати земной и небесной! Убирайся! Убирайтесь вы оба из моего дома и Дома Триединого, и чтобы духу вашего даже за милю рядом не было! — выплюнул он так ядовито, что любой гремучник тут же умер бы от зависти, развернулся на каблуках и скрылся за дверью, громко ею хлопнув напоследок.       — Сам ты койотов сын… упырь ненасытный! — сквозь зубы процедил ему вослед Сойер и понял, что давненько уже мечтал сказать ему нечто подобное и плюнуть в надменную физиономию, расквитавшись за детские и отроческие обиды на этого пастыря с черствой и местами прогнившей душой.       Ковбой повернулся к Далласу и снова тепло обнял его:       — Ох, Дики (2), это счастье, что можно больше не зависеть от этой чертовой церемонии! Мы просто сходим в мэрию… А патеров в Техасе много, на его Енотовой Жопе свет клином не сошелся! Хотя отцу с ним потом придется несладко, но надеюсь, что ему вряд ли удастся настроить прихожан против нашей семьи так, чтобы выжить ее из Сан-Сабастана.       Он помолчал и добавил мечтательно:       — Уж лучше бы этот самый Декс выкрал патера, а не беднягу Пойндекстера. Выкупа за старого грифа никто не внесет, конечно, но многие тут вздохнули бы с облегчением, если бы избавились от него руками бандитов…       Брови Черного Декса изумленно взмыли вверх от неожиданного фрондерства ковбоя, а Ричард Даллас от души рассмеялся:       — Кто бы мог подумать, что мой прекрасный цветок прерий скрывает под своим невинным видом такое коварство!.. Что ж, если бы Декс сейчас мог услышать нас, полагаю, он высоко оценил бы твою идею. И будь спокоен, мой мальчик: что бы ни случилось с нами дальше, я не позволю причинить вред твоей семье. Твоей родительской семье, потому что твоя главная, собственная семья стоит прямо перед тобой, в лице моей многогрешной персоны.       Он схватил Текса за руку и бегом увлек за собой, подальше от дома патера и всего, что было с ним связано, включая гневные проклятия и обещания жестоких кар со стороны властей земных и небесных.       — Пойдем отсюда, друг мой, пойдем скорее… Спрячемся где-нибудь ото всех, прежде чем возвращаться к людям. Я должен хоть пару часов провести с тобой наедине, иначе просто сойду с ума. Как ты вообще оказался здесь? Почему не дождался меня? Ведь я не опоздал.       Они с Ричардом оба оказались рады исполнить напутствие патера, и убраться подальше от Дома Молитв, не принесшего Тексу ничего, кроме новых поучений и синяков. Лошадь Сойера смирно ждала его у коновязи, а вдоль улицы бродил предоставленный сам себе рослый жеребец, который бодро откликнулся на свист своего хозяина-альфаэро. Забравшись в седла, они пустили лошадей шагом и поехали бок о бок в сторону единственного заведения в округе, способного утолить жажду и предоставить кров усталым путникам.       — Я так устал от бесплодного ожидания, что попросил отца взять меня в рейд против Черного Декса. Если честно, я надеялся встретить там тебя… — честно отвечал Текс на вопросы альфаэро — Но отец приказал мне остаться дома, точно я вдруг превратился за одну-единственную ночь с тобой в изнеженного омегу… Ну… мне стало до чертиков обидно, что меня уже никто не считает достойным занятия альфы, и я… сбежал в город. Хотел только быстро помолиться Триединому и присоединиться к рейдерам, но меня увидал патер и затащил к себе на откровения… Старый дурак! — вспомнив еще раз пережитое в доме преподобного, ковбой презрительно сплюнул на землю.       Пока они ехали, Текс успел заметить, что Ричард выглядит усталым — как будто за эти три дня он проскакал галопом по всему Техасу или участвовал в пробеге до океанского побережья и обратно. От любящего взгляда ковбоя не укрылось так же и то, что Даллас бережет левую руку — как будто ему было трудно двигать ею из-за ранения. И запах любимого стал как будто резче, к тому же он был насыщен нотками пороха и горящей прерии — но, возможно, так пахло от его темной одежды, покрытой желтой дорожной пылью.       Но спросить прямо о том, где Ричард был и чем занимался, Текс пока не решался — с него на сегодня и так уже довольно было дерзких поступков альфы, а сейчас Даллас своей близостью пробуждал в нем интерес совершенно иного толка. Единственное, о чем он позволил себе полюбопытствовать, пока они добирались до салуна — это куда делась Глициния, с которой они еще в первый визит альфы на ранчо быстро нашли общий язык.       Ответ Ричарда огорчил его — кобыла пала под ним, угодив ногой в кроличью нору, и ее пришлось пристрелить, чтобы не длить мучений бедняжки. Что ж, если так и было, то вот и простое объяснение тому, что случилось с рукой альфаэро…       …Салун «Одноглазый койот» в этот час являл собой пункт сбора добровольцев, откликнувшихся на призыв шерифа поучаствовать в рейде по поимке ловкого бандита и его подельников. Но, как выяснилось, надобность в нем уже отпала — небольшой отряд, который успел сколотить тот самый парень, взявшийся собирать выкуп за своего возлюбленного, сумел-таки отбить Пойндекстера у бандитов в момент передачи денег. Об этом взахлеб рассказывал непосредственный участник заварушки, краснолицый ковбой с чьей-то отдаленной фермы. Выбрав себе в качестве трибуны веранду у входа в салун, он в красках и лицах описывал слушателям, как все происходило — как их отряд заранее прибыл в условленное с бандой Декса место, как они организовали засаду, как происходил обмен пленника на выкуп, и как после им удалось напасть на разбойников, но, увы… Потеряв двоих, Черному Дексу и остальной банде удалось скрыться, прихватив денежки, зато Генри оказался возвращен в семью живым и невредимым!       Разочарованный тем, что ему так и не доведется поучаствовать в рейде, Текс хотел задержаться в толпе и послушать еще новостей про храбрецов, бросивших вызов бандитам. Но Ричард нежно и в то же время властно увлек его к боковому входу, в обход рейнджеров и ранчерос, запрудивших главные двери, и Сойер уступил своему альфаэро. Сейчас им выпала редкая возможность действительно побыть наедине друг с другом, и это стоило всего остального. К тому же, с этого момента рассказы про освобождение Генри Пойндекстера сделаются главной темой любых разговоров на месяцы вперед… до того, как какое-то новое событие не завладеет умами обитателей округа Сан-Сабастан.       Зайдя в салун с черного хода, они взяли у хозяина выпивку и ключ, поднялись на второй этаж, где располагались комнаты, сдаваемые внаем, и, заняв одну их них, заперлись изнутри…