***
— Иди и поговори с ним. — Франк делает большие глаза, показывая, что дело не требует отлагательств. Триша ежится словно от внезапного холода, продравшего ее хрупкое кошачье тело до самых косточек. Меньше всего на свете ей хочется приближаться к Максу. За километр видно, что тому плохо, а когда Вершителю плохо, то страдает и весь его мир. Который день над Шамхумом идет дождь. Ледяной туман, выползающий будто бы из-под земли, несет с собой резкий запах лежалой травы и всасывается во все, к чему прикасается. Трише уже пришлось выбросить пару добротных сапог — настолько они пропитались болотной неуютностью. Который день уже Макс не ест, не пьет и не спит. Только нескончаемо меряет шагами комнату, в которой жил когда-то. В которой они жили, — поспешно поправляет Триша саму себя, словно от ее точных воспоминаний зависит всамделишная реальность. Макс мучается, поскольку в этом доме о Шурфе ему напоминает даже больше, чем кто-либо может подумать. В их комнате — просторной и светлой, выходящей широкими окнами на юг, — каждая вещь еще хранит его запах. На второй половине кровати подушка еще помнит ямку от его головы. Светлое дерево пола чуть-чуть, на сотые доли миллиметра, примято его сапогами. Вид из окна… он — сам по себе напоминание, поскольку Макс столько раз видел его отражение в серых глазах своего друга. А что до качелей во дворе — их Вершитель вообще старается обходить стороной. Он натянуто приветлив и порой даже улыбается, но от этой улыбки шерсть встает дыбом и хочется убежать куда подальше. Макс ничего не рассказывает, поскольку эта история не из тех, которую приятно слушать, перевернув старинные песочные часы. Случись так — и вечность треснула бы по швам. Однако, обитатели дома обо всем знают и, как могут, жалеют его, но Макса это совершенно не трогает. Буря бушует у него внутри. — Поговори с ним, иначе он разрушит этот Мир, — настаивает Франк. — Он уже рушится. Словно в подтверждение его словам, из блестящей медной джезвы вместо кофе в чашку высыпается мелкий рыжий песок. Триша вскрикивает и убегает. Спустя несколько часов, проплакав в одиночку на толстой ветке любимого дерева, кошка все же решается спуститься и поискать Вершителя. Ее маленькие лапки, облеченные в человеческую плоть, замирают от страха. Но она не может медлить: уже спускаются сумерки, и из-под крыльца уже доносится знакомый тягучий запах болот. Великие силы, помогите… — Что ты здесь делаешь? — сухой отрывистый голос настигает ее на лестнице. Дверь спальни приоткрыта, и в тусклой полосе света кошка видит его глаза. Они чуть светятся, как у дикого животного. — Макс, нужно поговорить, — проглотив тяжелый комок в горле, девушка сразу бросается в атаку. Даже зажмуривается. — Мы беспокоимся за тебя. — Что может со мной случиться… — в его тоне слышится легкое презрение. Макс садится на подоконник раскрытого окна лицом к ней. Спутанные отросшие волосы теребит ветер и это выглядит почему-то зловеще. Триша боится к нему приближаться. Боится смотреть на него. В ее глазах стоят слезы, и она не знает, как долго сможет выносить присутствие здесь. — Мне очень-очень жаль твоего Шурфа, — тихо говорит она, и это неуклюжее «твоего» звучит почти жалобно. Макс отворачивается. — Это не имеет значения. — Нет, имеет, — Триша делает крошечный шажок вперед, поражаясь собственной смелости. — Он — часть нашего города, так же как и ты. Я помню его истории… — Не смей вспоминать! — рычит Макс. Кажется, еще секунда — и он бросится на нее. Но, вместо того, чтобы бежать, Триша делает еще один шажок вперед, и… ничего не происходит. — Нет, я буду, — упрямо говорит она. — Буду, потому что кем бы ни был твой друг, он был хорошим человеком. Я всегда это чувствовала, потому что я кошка, и он был добр ко мне, а ведь это показатель. Я видела, как он смотрел на тебя, когда ты спал, и знаю, что так может смотреть только тот, кто любит. И я люблю его за это — за то, что он показал мне счастье… Макс смотрит на нее округлившимися глазами, и Триша с облегчением понимает, что все переменилось. В его взгляде снова появляется жизнь — правда, перемешенная с глубокой печалью, но все же… И Триша подходит к нему совсем близко и кладет голову ему на колени, а руками крепко обнимает. И начинает мурлыкать. Макс, минуту сидевший неподвижно, зарывает холодные руки в ее волосы и плачет, в кои-то веки полностью отдавшись своему горю. За окном полностью темнеет.***
…прохладная ладонь ласково касается волос и откидывает со лба непослушную прядь. Макс улыбается в темноте, радостно реагируя на знакомые прикосновения. — Шурф… Тот садится на краю кровати и смотрит на него против света, так, что его собственного лица не видно — будто клочок тьмы под безукоризненно-белым тюрбаном. — Это ведь был сон, правда? — еле слышно шепчет Макс, словно боясь спугнуть его. Его друг ничего не отвечает, но Макс чувствует невидимую улыбку в уголках его губ. Вершитель хватает его жилистую руку и… просыпается. От резко нахлынувшей тоски хочется завыть, но Макс одергивает себя: снизу слышен какой-то шум. Кто-то чужой бродит по его саду…