Ошибка

      Широкие рессоры не спасали от тряски: осенние дожди размыли дороги её крохотной вотчины, и никто не озаботился привести их в порядок. Надо бы сказать отцу, чтобы распорядился отправить крестьян исправить самые одряхлевшие участки. А можно и не говорить: Проклятие теперь у неё, осталось только собрать недостающие ингредиенты, и в любой момент — ну в почти любой — Зачарованный Лес может исчезнуть. Не совсем, так из её жизни. Стоило ли заботиться о неважном, когда важное ускользало из рук? У Регины не было плана. Только что-то вроде предчувствия, да разъедавшая сердце боль, и слабая надежда, что молоденькая горничная не уследит за Генри… Что будет дальше и как это поможет, если защитный купол, установленный вокруг королевской резиденции, не позволит Регине даже приблизиться к сыну? Ни один маг не проникнет на дворцовую территорию. Тёмный бы смог преодолеть барьер, но проклятый Румпельштильцхен никогда не хотел ей помогать в этом. Всё твердил, что у него сделка с Георгом, и в этом мире он не в силах её расторгнуть. Регина злорадно усмехнулась, вспомнив мрачное подземелье, в котором сейчас томился её учитель. Хоть кто-то из её врагов получил по заслугам. Тут падчерица обошла даже её: маленькая месть самой Регины не шла ни в какое сравнение с участью, что уготовила Румпельштильцхену Белоснежка. Регина достала из пристяжной сумки маленькое зеркальце, и потребовала у джина показать ей всех, кто имел отношение к Доре, кормилице её сына. Имелась же у этой упрямицы родня? Если не дети, то хотя бы муж. Георг — при воспоминании о нем Регина невольно скривилась — был строг в выборе прислуги, и какую-нибудь потаскуху вскармливать наследника не позвал бы. Джинн, как всегда, демонстрировал свою полную бесполезность, рассыпался в цветастой лести, но ничего толком выяснить не мог. От перебранки с зеркалом её отвлёк стук в стенку кареты. Лошади замедлили ход, а ставень на крошечном окошке спереди отодвинулся, и послышался сиплый голос Джона. — Ваше Величество, граница близко. Вот уже и застава видна, — сообщил он почтительно. — Чего прикажете? Регина сунула бесполезное зеркальце в бархатный кошель и выглянула в окошко кареты. Обзор был отвратительный, но, тем не менее, она смогла разглядеть стоявшую на обочине полосатую будку сборщика податей. Дорогу преграждали конные арбалетчики в чёрных шлемах. Рубеж был открыт для проезда, но Регина очень сомневалась, что в случае с ней, чёрные рыцари ограничатся тем, что стребуют дорожную подать и пожелают счастливого пути. — Мне остановить, Ваше Величество? — переспросил Джон. — Ни в коем случае, — откликнулась Регина. — Наоборот, ходу! Кнут просвистел в воздухе, и с щёлканьем опустился на конские спины, карета рванула вперёд, а Регина откинулась на сиденье и выставила перед собой ладонь, творя, сплетая волшебство. Она жалела, что не могла разглядеть лиц арбалетчиков, когда несущаяся на них карета, запряжённая парой вороных жеребцов, растворилась в фиолетовом дыме. Спустя несколько секунд карета материализовалась уже на другой, гораздо более гладкой дороге. Поднявшиеся по обочинам молодые деревья с изъеденными осенней ржавчиной листьями, отбрасывали на ажурную, полупрозрачную тень на покрывавший её ровным слоем красноватый песок. Они были в королевстве Георга. Регина дёрнула за шнур, побуждая кучера остановиться. Лакей замешкался. Но даже когда дверца кареты была открыта, а подножка откинута, Регина не поспешила выйти наружу. Её мать, Кора, приняла бы образ кого-нибудь из домочадцев Георга и, конечно, потерпела бы поражение — морок спал бы, стоило преодолеть антимагический барьер. А вот если отправить кого-нибудь другого… На миг Регина пожалела, что не взяла с собой Охотника. Тот был достаточно смышлён. Правда, при дворе Георга порядком примелькался, и к тому же неизвестно, сможет ли она управлять им через сердце на защищённой от тёмной магии территории. Охотник мало дорожил жизнью, и это делало его ненадёжным. Регина наконец вышла на дорогу, с ног до головы оглядела нового лакея. Ливрея и чёрный костюм делали его слишком приметным. Но попробовать стоило. — Ты, — потребовала она, — повторяй: «я пришёл повидать Дору, я её муж». — Зачем? — удивлённо приподнял брови «Рич». — Ты здесь не для того, чтобы задавать вопросы, а затем, чтобы выполнять мои приказы, — повысила голос Регина. — Я пришёл повидать Дору, я её муж, — с явной неохотой произнёс лакей. Регина поморщилась. Да уж, артистизмом этот увалень явно был обделён. Да и речь его была слишком мягкой, не схожей с говором северного королевства. — Повтори. — Я пришёл повидать Дору… — Не то, — перебила Регина. Да, новенький не годился на эту роль. Нужен был кто-то другой… Лучше из местных. — Зачем это нужно?.. — возобновил расспросы лакей. — Умолкни, Рич, — она была слишком озабочена, чтобы обращать внимание на эту дерзость. — Вообще-то на самом деле меня зовут не Рич, а… — Кажется, ты забыл, что говоришь с королевой, — Регина обратила на мужчину полный раздражения взгляд, — и обращаться ко мне следует «Ваше Величество». А ещё мои приказы лучше выполнять сразу, — поднимавшаяся в ней с гневом магия щекочущими разрядами пробегала по всему телу, потрескивала на кончиках пальцев, — и я просила тебя помолчать! Фиолетовый дым окутал дерзкого слугу, и когда следы магии истаяли в воздухе, рта на лице Рича уже не было. Мужчина в ужасе ощупывал то место, где у него ещё недавно были губы. — Так намного лучше, — рассмеялась Регина хрипло. Насколько она помнила, движение на этой дороге было довольно оживлённым, и в том, что материализовавшись из ниоткуда, они ни с кем не столкнулась, была доля удачи. Пусть этот путь и проходил в некотором отдалении от мощёной серым булыжником «Главной Королевской Дороги», но тоже вёл ко дворцу Георга: кареты знати здесь не проезжали, но подводы с провизией, поставляемой на дворцовую кухню аж из соседних королевств, направлявшиеся на столичный рынок крестьянские телеги, гружённые мешками муки или свиными тушами, кибитки с жонглёрами, надеющимися заработать своим искусством в столице или при дворе, обычно следовали именно этим маршрутом. Не редкостью были и пешие странники, идущие в столицу по каким-то своим делам. Сама Регина пользовалась этой дорогой, когда хотела незаметно ускользнуть из дворца. В рейдах по поиску беглянки-Белоснежки она любила участвовать лично, и хотя проезд по окольному пути занимал больше времени, он должен был давать Регине и верным ей рыцарям преимущество неожиданности. Что ж, эта тактика так и не сработала. Регина вспоминала часы, проведённые в тряской карете. Допросы крестьян, осмеливавшихся ей дерзить. Непролазную грязь просёлочных дорог. Досаду, которая снова поднимались в ней, незаметно для неё самой подпитывая магию, которую она сплетала. Это когда-то даже ради небольшого волшебства Регине было необходимо хорошенько разозлиться. Теперь же ей хватало куда менее ярких эмоций, и чаще всего она прибегала к ним неосознанно, более сосредотачиваясь на том, каким именно на этот раз будет волшебство, чем на том, чтобы вызвать его в себе. Может быть, теперь злость стала просто частью её самой, и она перестала её замечать? Вот и сейчас, накладывая купол невидимости на карету, слуг и себя саму, Регина задумывалась только о последовательности рун, которым когда-то научил её Румпельштильцхен. Чтобы не спугнуть добычу, нужно было затаиться. Ждать пришлось недолго: вскоре на дороге показался какой-то недотёпа, толкающий перед собой тяжело гружённую какими-то свёртками тележку. Регина позволила ему подойти так близко, как это возможно, а потом возникла из пустоты прямо перед его носом. Регина этого простолюдина не помнила, но он её узнал. Бросил рукояти тачки, позволяя содержимому рассыпаться по дороге, отшатнулся в ужасе. — Стоять, — властно приказала Регина, пресекая возможные попытки бегства. И мужчина действительно остановился. Его ноги подкосились, как подрубленные, и он рухнул перед ней на колени. — Пощадите. Человек склонил голову, и лица его разглядеть было невозможно: только согнутую спину и покрытую редкими рыжими волосами макушку. — Встань, — потребовала Регина брезгливо. Конечно, её прозвали Злой Королевой, но сама она в глубине души считала себя только справедливой. Пусть она не прощала ошибок, но и не карала без вины. И хотя обычно страх забавлял, но и беспокоил. Этот «первый встречный» мог оказаться слишком малодушен, чтобы как должно исполнить возложенную на него роль. —  Я всё ещё ваша королева. Твоя королева. И повиноваться моим приказам — твой долг. Мужчина неуклюже поднялся. — Смотри в глаза. Она изучающе оглядела гладко выбритое, чуть полноватое лицо, усеянное редкими тёмными веснушками. Обычный крестьянин, не очень молодой, не богатый, но и нищим не выглядел. Видно, даже помылся перед визитом в столицу. — Откуда ты? — Из Нерна, ваша милость. — Что везёшь? — Воск, ваша милость. Регина подошла поближе погрузила руку в чужую грудь. С чавканьем извлекла магическое сердце. Оно бледно светилось розовым. Не такой уж трус, но и не из отважных, определила она. Может, и к лучшему. Упрямиться не будет. — Пока это сердце у меня, ты не можешь мне соврать, — сообщила Регина. — Я и не хо… — начал было мужчина, но осёкся, и согнулся схватившись за грудь. — Хотел, — резюмировала она холодно. — Но тебе повезло, я даже оставлю тебя в живых, если ты будешь послушен и сделаешь всё, как я скажу. — Он кивнул. — А вот упрямиться не советую. Не забывай, я могу сделать так. — Она сжала магическое сердце чуть крепче, и мужчина со стоном упал на дорогу, содрогаясь в конвульсиях. Регина не стала заставлять его мучиться слишком долго. Ослабила хватку и дождалась, когда крестьянин, поднимется с земли, очистит одежу от налипшего красного песка и выровняет дыхание. — Ну, — сказала она. — А теперь, когда ты всё понял, можешь порадоваться удаче. Тебе выпала возможность помочь своей королеве. Проходи, — указала она в сторону. Крестьянин посмотрел насторожено, но послушно сделал шаг и раскрыл рот, увидев карету запряжённую парой вороных, сидящего на козлах кучера в треугольной шляпе, отороченной серебряной тесьмой и высокого лакея, придерживающего дверцу кареты. Тоже одетого в вышитую серебром чёрную ливрею, но начисто лишённого рта. — Присаживайся, — приглашающим жестом указала Регина на карету. — А по дороге и поговорим.

~*~*~*~

      В этот раз ей снилась лошадь с переломанным хребтом. Изо рта шла пена, и кобыла лежала на боку, подрагивая и время от времени вздрыгивая передними ногами. Нужно было как-то прекратить её мучения. У Снежки не было при себе ничего, кроме короткого дамского кинжала. Она присела на корточки у лошадиной морды, провела кончиками пальцев по выпуклому, покрытому взмокшей короткой шестью лбу, нащупала выемку за ушами и примерилась для удара. Лошадь дёрнула шеей, скосила взгляд на пришедшего добить её человека. Густые ресницы бросали тень на зелёную радужку, окружавшую чёрный овальный провал зрачка. — Скоро будет не больно, — обещала Снежка. Остро заточенное лезвие вошло по рукоять, и лошадь обмякла, не в силах больше пошевелиться. Только взгляд был прикован к лицу её убийцы. — Скоро, — повторила Снежка и обомлела: овальный глаз лошади поменял свою форму. С каждым мгновением он всё больше и больше становился человеческим. Этот взгляд она бы не перепутала ни с каким другим. С лошадиной вытянутой морды на Снежку смотрели глаза Евы, её матери. — Мама, — ахнула она, но всё исчезло, и Снежка провалилась в уже ставший привычным кошмар. Она была в пылающей комнате, спальне, без окон, но зато с тяжёлыми гардинами. Огонь полыхал вокруг. И жар, и дым, наполнявший помещение, казались более чем реальными. Раньше Снежка металась среди огня, пытаясь найти выход, билась всем телом в тяжёлую дверь, выкрикивала чьи-то имена. Но сегодня она лишь сжалась и встала посреди комнаты, подальше от пылающих стен. Пот катил с неё градом. С каждым вдохом и выдохом, в груди жгло всё сильнее. Снежка укусила себя за палец и не почувствовала боли. Обессиленно села на горячий пол — неужели конец? — сунула руку в пламя и взвыв от боли — наконец проснулась. Она лежала на незнакомой постели, укрытая влажным прохладным полотном. Место тоже казалось незнакомым. С трудом повернув голову — от этого немудрёного движения у Снежки заныло всё тело — она упёрлась взглядом в белёную, но уже порядком закопчёную стену, из которой торчало несколько чугунных крюков, на которых висела разная утварь: медные тазы разной формы, какие-то щипцы, ножи, больше похожие на мясницкие, чем поварские. Под низким дощатым потолком были развешены пучки трав: одни совсем сухие, другие ещё свежие, распространяющие сладковатый дурманящий аромат увядания, еле заметный за другим, более острым уксусным запахом. — Ну вот ты и ожила, слава Богу, — раздался хрипловатый женский голос. С другой стороны постели стояла молодая женщина. Та самая, что ночью отперла им дверь. Только теперь её волосы больше не торчали спутанной копной, а были заплетены в две тугие косы, и смотрела она уже не сердито, скорее с любопытством. Снежка прикрыла глаза. События вчерашнего дня всплыли в её памяти. Её маскарад, нелепый разговор с Джепетто, слова Красной Шапочки о том, что почуяла дитя… Ужас, восторг, скачку по ночному лесу на серой волчице… — Не спи, — тронула её за плечо женщина. — Нельзя тебе. Не сейчас. Снежка приподняла налитые тяжестью веки и посмотрела на хозяйку дома. — Я только… — Странные сны тебе снятся, девушка, — не дала ей договорить хозяйка. — Видела я многих, кто метался в жару, были и те, что до тла сгорели, но такого… — Она перехватила запястье Снежки и указала ей на красную воспалённую ладонь, на которой кое-где проступали волдыри. — Нехорошо это… — Где Красная Шапочка? — Служанка твоя? — женщина рассмеялась коротко. — Не достаточно поменяться платьем, чтобы меня провести. Не бойся, не сбежала. Я её за сушеницей-травой отправила. И тебе полезно будет, и у меня под ногами не мешалась. Красная Шапочка никогда не была служанкой, ни её, ни чьей-либо ещё, но Снежка не хотела затевать спор. Не важно, за кого эта женщина её принимает. — Что с ребёнком? — Спохватилась, — женщина одарила её ещё одной усмешкой. — Ничего. Вернулось туда, откуда пришло. Скажи спасибо, что тебя с собой не прихватило. Задержись вы ещё на часок, так и было бы. Снежка сухо вдохнула. Спрятала лицо в ладонях, но слёз не было. В груди поднималась какая-то злая досада. На жизнь, которая состояла из одних потерь и разлук. Не успела даже осознать, что носит под сердцем дитя, и уже потеряла. Не сберегла. Она резко села и тут же пошатнулась, оперлась рукой о постель, моргнула, пытаясь прогнать мельтешащие перед глазами мошки. Простыня скатилась на колени, и Снежка почувствовала, как касается мокрой спины холодный воздух. Пока она была без сознания, с неё сняли всю одежду и теперь её прикрывала только стягивающая рёбра под грудью повязка. Женщина окунула губку в деревянную миску и осторожно потянулась к её животу. Снежка невольно проследила взглядом за её рукой. На коже живота расцвели иссиня-багровые синяки, слившиеся в один. Женщина касалась их смоченной в какой-то липкой мази губкой, и по телу Снежки пробежала волна — даже не боли, а лёгкого покалывания. А ещё очень хотелось пить. — Ты ведунья? — спросила Снежка, наконец поднимая глаза. — Повитуха, — улыбнулась женщина. — Имя своё не скажу, ни к чему тебе. И твоё спрашивать не стану. Это кто тебя так отделал? Отец? Снежка мотнула головой. Её отец умер — надо же, уже пять лет прошло. Был бы жив, не выдержал бы такого позора. Но бить — она не могла припомнить случая, чтобы отец поднял на неё руку, даже тогда, когда она этого действительно заслуживала. — Так, может, его отец? Ребёнка-то? — Нет, он не знает, — где-то в груди прострелила боль, и это болели не ушибленные рёбра. — Я сама не знала. — Можно воды? Повитуха кивнула и скрылась за пёстрой занавеской. Подала ей глиняную кружку, и Снежка начала пить жадными мелкими глотками. Кружка казалась тяжёлой, а от воды попахивало плесенью, но Снежка не могла остановиться пока не допила до последней капли. — Спасибо. — Не за что, — как всегда с усмешечкой ответила повитуха. — Чай не засуха, воды в бочке много. Это насмешливое выражение несколько портило её смуглое лицо, которое при других обстоятельствах могло бы показаться милым. — Не только за воду, — возразила Белоснежка. — За то, что возитесь со мной, лечите… — Что, думаешь, я могла тебя помирать оставить? — пытливо взглянула на Белоснежку повитуха. — Будто выбор у меня был… — Она снова рассмеялась чему-то своему. — Спасибо… — И добавила: — Ты не смотри, что я всё хохочу. Хочешь поплакать, поплачь, я вот, — кивнула она на занавеску, — отойду, смотреть не буду.