Ошибка

      К прибытию Белоснежки в Анволию герольды надели свои парадные куртки, начистили трубы и сапоги. Помост у свежеотстроенной после войны ратуши с самого утра был застелен коврами и украшен цветами, но празднества по поводу окончания строительства и торжественное принятие вассалитета откладывались на вечер, чтобы фейерверки ярче горели в сумерках, ремесленники не потеряли рабочий день, а прибывшие на праздник крестьяне успели сбыть привезённые с собой товары на открывшейся с утра ярмарке. Впрочем, торжественный въезд кортежа в город ненадолго отвлёк и торговцев от их прилавков, и работный люд от недоделанных дел: оттесняемые стражей, прохожие жались к стенам, все ведущие на главную улицу проходы и проулки заполнили зеваки, жители домов, расположенных вдоль маршрута, высовывались в окна, а некоторые, особо предприимчивые, умудрялись продавать желающим поглядеть на процессию билеты на близлежащие крыши. Снежка отодвинула занавеску и, приветливо улыбаясь и время от времени кивая, разглядывала нижний ярус зевак, выискивая в толпе недовольных. Неужели жители вольного города готовы так просто расстаться со своей свободой? Какие бы цели не преследовал правитель, должны найтись те, кому придётся не по нраву изменение привычного уклада. Хотя среди приветственных криков не прозвучало ни одного: «Уезжай откуда приехала!», и никто на протяжении всего пути не швырнул в Королеву Белоснежку гнилой репой, она всё же заметила, что «Ура!» кричали отнюдь не все. Чем более тощими и бедно одетыми были прохожие, тем более искренно звучала их радость. А вот господа в бархатных шляпах и плащах смотрели на молодую королеву так же настороженно, как и она на них. Эти не будут кидать шапки вверх, когда Белоснежка взойдёт на помост вечером. Но по-настоящему судьба Анволии решалась не на площади, а в маленьком овальном кабинете сэра Мориса. — Ваше Величество, — склонил перед ней голову грузный и высокий мужчина. — Хотите подкрепиться после долгого пути? Голос правителя был грубым и громким, и видно было, что он скорее привык отдавать приказы, чем вести куртуазные беседы. — Хочу, — ответила Снежка, опускаясь на изящное кресло. — Я проголодалась, сэр. — Желаете перейти в столовую или подать сюда лёгкую закуску? На этот раз он упустил «Ваше Величество». — Давайте перекусим здесь, сэр Морис. Вы же составите мне компанию? — Непременно, — пообещал мэр и тут же оглушительно позвонил в колокольчик. Дверь распахнулась, и вошёл дюжий лакей, больше походящий на телохранителя. Пока сэр Морис перечислял, что именно им понадобится, Белоснежка украдкой рассматривала убранство кабинета в надежде получить какое-то представление о его хозяине. Мебель здесь была добротная, дорогая, пусть довольно разномастная и не такая изысканная как в её собственном дворце. У стены стояло высокое тёмное бюро: закрытые дверцы были украшены резьбой, изображавшей склонившихся над свитками монахов, а возвышающиеся по левую и правую сторону ящички для свитков и письменных принадлежностей имели форму тянущихся вверх острыми шпилями башенок. На боку бюро чернели трещины, а ручки ящичков истёрлись: этот предмет мебели, некогда роскошный, был, пожалуй, постарше Белоснежки, да и хозяина кабинета. Шесть полукресел из полированного розового тиса окружали овальный стол, слишком низкий, чтобы служить обеденным. Столешницу, вытесанную из светлого дерева, инкрустировали медно-золотистой смальтой, имитирующей янтарь. От стола пахло свежим воском, а единственное окно, узкое и высокое, сияло чистотой: к приезду королевы готовились. На стене в овальной раме висел портрет молодой темноволосой женщина, без улыбки смотрящей на зрителей. Сияние её глаз соперничало с блеском крупных голубоватых бриллиантов, украшавших её уши и шею, казавшуюся особенно длинной и изящной в глубоком вырезе платья, обнажавшем плечи. Эта мода так и не дошла в полной мере до её собственного королевства: даже Регина, поражавшая двор смелостью нарядов, не решалась на столь глубокие декольте. Но женщина на портрете не казалась развратной или игривой. В голубом блеске её глаз Белоснежке почудилась та же властность, которую она успела разглядеть в сэре Морисе. Рама не была подписана, и Белоснежка невольно задумалась: кто на портрете? Родственница, подруга или… Белоснежка знала, что несколько лет назад сэр Морис похоронил дочь. Ту самую Белль, которую отдали Тёмному в качестве платы за победу во второй войне с великанами. «А потом я узнал, что она мертва», — вот и всё, что рассказал Румпельштильцхен о гибели той, что, по его же словам, могла бы стать его «истинной любовью». Белоснежка не расспрашивала о подробностях, да и впоследствии не предпринимала никаких попыток больше разузнать о её судьбе. Но слухи, и слухи весьма мрачного толка, доходили и до её войска, и до её дворца. Одни говорили, что Тёмный маг сам убил свою служанку. Другие, что услуги, которые оказывала дочь правителя Анволии Тёмному, не имели никакого отношения к ведению домашнего хозяйства, и бедняжка, не выдержав бесчестья, убила себя сама, сбросившись с башни. Третьи уверяли, что в смерти Белль виноват сэр Морис: мол, спустя полгода Белль вернулась из Тёмного замка, но отец счёл, что дочь околдована. Он отдал её церковникам, и Белль погибла под пытками, не выдержав болезненной процедуры изгнания демонов. Спрашивать сэра Мориса о том, как обстояли дела на самом деле, Снежка не собиралась. Лакей выслушал все пожелания градоправителя, вышел и вскоре вернулся в кабинет с бутылкой вина и подносом, уставленным яствами. Снежка машинально потянулась к кулону, в который был вставлен «король ядов». Отцовское наследство: камень, который мог найти отраву в любом напитке. Она видела, что сэру Морису наливают из той же бутыли. Но разве у него не могло оказаться врагов? Белоснежка вспомнила одного из молодых мужчин, в отделанном бархатом шляпе с узкими полями, в плаще с драгоценной застёжкой, провожавшего королевский кортеж долгим взглядом недобро прищуренных глаз, и невольно вздохнула: сейчас предосторожности могли оказаться не лишними. — Позвольте? — Белоснежка подвинула к себе кубок и, отстегнув цепочку, окунула оправленный в золото камень в вино. Цвет напитка не изменился, и Снежка выдавила из вежливое: — Это не вопрос доверия. Я уверена в вас, сэр Морис, вы можете быть уверены в своём виночерпии, но кто знает какой путь прошло это вино, прежде чем попасть в ваш погреб. Злая Королева однажды уже отравила меня, и неосторожность едва не стоила мне жизни. — Можете не сомневаться, — впервые со времени их встречи сэр Морис изобразил нечто вроде улыбки, хотя глубокие скорбные складки у рта плохо вязались с этим выражением лица. — Это же Шер-дю-Тьерри, их лучший виноградник. Даже если мессир Тьерри недолюбливает вас или меня, — мрачно хохотнул мэр, — он слишком дорожит своей репутацией, чтобы портить своё лучшее вино ядом. Сэр Морис энергично поднял свой кубок, громогласно провозгласил: — Слава богам! — и сделал большой глоток. Белоснежке ничего не оставалось, как последовать примеру. Ей не пришлось об этом сожалеть — вино действительно оказалось превосходным: сладким и терпким, но не приторным, с освежающей кислинкой. Не зря Анволия славилась своими виноградниками, а фамилия дю-Тьерри была известна далеко за её пределами не столько как родовое имя, сколько как надпись на клеймах, которыми были помечены бутылки с вкуснейшим мускатом. Решив оставить разговоры на потом, Белоснежка набросилась на вино, тонко нарезанные ломтики белого хлеба, поблёскивающую жиром ветчину и под конец — на крохотные пирожные выпеченные в форме слив, но на деле скрывавшие в себе не сливы, а сливки. Сэр Морис тоже ел с большим аппетитом. Но когда оба насытились, отодвинули от себя блюда, вытерли рты и пальцы белёными полотняными салфетками, которые заботливо положил рядом верзила лакей, Белоснежка вернулась к прерванному разговору. — Сэр Морис, прежде чем будет принесена присяга, нам необходимо скрепить вассальный договор нашими подписями. — Так за чем же дело встало? — сэр Морис подошёл к бюро, откинул крышку и выложил на неё сургуч, связку перьев и мешочек песка. — Позвать писаря? — Лучше моего пажа… Бумаги я подготовила, и нам останется лишь вписать наши имена и название города. Дюжий лакей удалился, и вскоре в кабинет явился недовольный Алан с дорожным писчим прибором, договором, восковой дощечкой и чистой бумагой. Выгрузив всё это на стол, он с поклоном подал уже составленный договор Белоснежке. — Ознакомьтесь, сэр, — передала она его в руки сэра Мориса. — Я надеюсь, городской совет уже обсудил все аспекты вассалитета? — Всё ясно, — ответил мэр, бегло пробежав глазами по свитку. — Войско Вашего Величества, если кто-то будет угрожать нам войной. Мы в свою очередь выставим своих лучших рыцарей, если ваше королевство окажется в опасности. Взаимная выдача преступников, совместные празднества… — Всё это так, уважаемый сэр Морис. И к тому же ваши земли не будут обложены податями, сверх тех, что вы сами посчитали возможным возложить на своих людей. — Я ценю это, Ваше Величество. — Что вы, сэр, это вполне обычные условия, которые одинаковы для всех моих вассалов. Но насчёт преступников, я хотела обратить ваше внимание на восьмой пункт. В нём указано, что в случае, если законы вассального государства — в данном случае Анволии — противоречат законам моего королевства, преимущество получает законы сеньората. И так же, если преступник был помилован в одном из наших государств, судить его вторично за то же преступление — ни я, ни вы не имеете право. — Что ж, покончим с формальностями. Сэр Морис потянулся к перу и ткнув его кончик в чернильницу размашисто вписал в один из пропусков «Анволия». — Это не формальности, — покачала Белоснежка головой. — У вас я слышала магия под запретом. — Карается смертной казнью. — И это касается не только чёрных магов, но и фей, и обычных знахарей, и повитух, если только о них ходят слухи, что помимо микстур они составляют ещё и зелья. — К чему Вашему Величеству беспокоится об этом сброде? Тем более, все знают, что вы и сами пострадали от коварства Злой Ведьмы и как никто должны понимать... — Преступление моей мачехи не в том, что она ведьма, - перебила Белоснежка, - а в том, что она злая… В том, что она убила моего отца, узурпировала его трон, без всякой вины карала тех, кто остался ему верен. Когда же речь идёт о простых знахарках, весь вред которых в том, что они заговаривают зубную боль… Я не хочу, чтобы одна из них, попав на ваши земли, была казнена за то, за что на родине её окружали почётом. — А зачем им ездить к нам? — недовольно проговорил сэр Морис. — Пусть остаются у себя на родине, и никто их не тронет. — Ну, может быть, такой знахарке захочется отведать Шер-де-Тьерри… Или навестить родственников… Не важно. — Хорошо, — нехотя согласился сэр Морис. — Просто снабжайте их охранными грамотами. — А что касается оборотней? — Вы хотите заселить наш бедный край ещё и оборотнями?! — взревел сэр Морис. — Постойте, — Белоснежка ничуть не испугалась его вспышки, - вы сами хотите, чтобы моё войско защищало вас в случае войны, а оборотни — это передовой отряд моей армии. Сэр Морис тяжело вздохнул, разжал кулак, из которого на стол выпало смятое, сломанное перо. — Считайте, что ваши оборотни в безопасности. — Я буду уверена в этом, только после того, как вы подпишите договор… И ещё… — Что ещё?! — рявкнул сэр Морис, сжимая кулаки. — Ещё, сэр, указ о свободе передвижения оборотней на вашей территории. И об охранных грамотах для магов. Я хочу, чтобы эти указы были зачитаны всей вашей страже, войску и таможне. — Будут, будут… — В таком случае, — Белоснежка улыбнулась, — писарь нам действительно понадобится. Но для начала составим черновик. Не стоит показывать слугам наши разногласия. Сэр Морис кивнул, но смотрел так мрачно, что Белоснежка даже не сомневалась: разногласия возникнут непременно. — Надеюсь, больше у Вашего Величества нет вопросов? — Только один, — Белоснежка выдавила из себя ещё одну фальшивую улыбку. — Кто на этом портрете? Ваша… — … жена. Леди Колетт, — ответил сэр Морис со вздохом. — Лучшая и умнейшая из женщин. Уж она в этой вашей дипломатии понимала поболе моего. Я каждый день жалею, что её нет со мной. В голосе мэра звучало подлинное горе. — Я очень сожалею, — сказала Белоснежка с участием. — Очень. Они помолчали минуту, словно чтя память этой ушедшей из жизни женщины, а после принялись составлять текст указа, который, по настоянию Белоснежки, должен был быть подписан сэром Морисом ещё до начала вечернего торжества.

~*~*~*~

В тот вечер, когда Регина впервые поцеловала Робина, Генри уснул раньше, чем мать пришла навестить его. Хотя эта маленькая прихоть и не задержала королеву так уж надолго. Вообще, мальчик, который, едва встав на ножки, начал изводить всех своей непоседливостью, стал сам на себя не похож. Временами на него находила какая-то вялость, глазки казались тусклыми, и даже перспектива пойти посмотреть рыбок на пруд или первые уроки верховой езды на крошечном пони, достать которого Регине стоило больших усилий, не всегда заставляли Генри оживляться. Впрочем, он уже более уверено улыбался Регине при встрече, усвоив, что приход мамы, как правило, означает, что сейчас начнётся что-то интересное. Хотя развлечения для маленького принца находились и в её отсутствие. Как-то, вернувшись в замок после встречи с одной особенно злобной дриадой, Регина увидела, что её малыш мучает маленький самодельный лук. Стрелы без наконечников, обмотанные тряпицами с той стороны, какой должны были попадать в цель, лежали тут же на пожухлой траве. — Смотр-р-р-и, — показал он на маленький соломенный снопик, судя по всему, бывший мишенью. — Узе долетает. — Уже, — машинально поправила Регина. — И откуда у тебя лук? — она послала грозный взгляд в сторону Охотника. — Р-р-робин смастер-рил, — маленький Генри улыбнулся, и Регина сменила гнев на милость. — Ладно, играй, — потрепала она сына по голове. И, выпрямившись во весь рост, сказала Охотнику: — Я бы хотела, чтобы мой сын меньше времени проводил в лакейской. — Дети всегда возятся с прислугой, моя королева, — негромко вступился Генри-старший, — такова жизнь. В другой день Регина бы поспорила с отцом, но на этот раз лишь кивнула, подавив неуместную улыбку… Робин, Робин, всюду совал свой нос. Вот и с её сыном как-то сумел подружиться. Она ощущала его присутствие, — в подаренной маленькому Генри игрушке, в странном букете из поздних трав и ветвей рябины с россыпью ярких и горьких ягод, который внезапно обнаруживался в её спальне и наполнял всю её запахом осени и свободы. Его губы тоже были горькими, как та рябина. А щетина только на вид казалась жёсткой, а на деле была мягкой и щекотной. Они не зашли так уж далеко. В их арсенале были прикосновения, поцелуи, взгляды, которыми они обменивались в присутствии остальных. У Регины не было никаких причин скрывать их связь — никто не смел ей указывать, и даже Охотника она приводила в свою спальню демонстративно, на глазах отца. Но эта игра в тайну, какая-то щекочущая радость от того, что никто не догадывается, что лакей, почтительно распахивающий перед ней дверцу кареты, за час до этого совсем непочтительно сцеловывал кармин с её губ, добавляла жизни вкуса, которого ей не доставало. А ещё Регину странно трогала та забота, которой окружал её Робин. Как-то увидев, что королева сидит в амазонке на мраморном бордюре бассейна, он сгрёб её в горсть и посадил к себе на колени: вы же замёрзнете, Ваше Величество! Вот ещё, вздумал поучать королеву! Это никому бы не сошло с рук, но Робин избежал трёпки и погасил гнев Злой Королевы очередным поцелуем… А когда она оцарапала ладонь о колючки шиповника, в заросли которого завела их одна из потаённых тропинок сада, взял её руку в свою, промокнул платком кровь - он оказался на удивление чистым - и потянулся за росшим по краям тропинки подорожником. "А так ты так можешь?" - Регина дунула себе на ладонь фиолетовым облачком магии и царапина исчезла, будто не было. Так Робин не умел. Зато он был первым из людей, кто когда она колдовала, не выказывал ни страха, ни отвращения. И ещё Робин умел слушать. Как-то особенно, как никто другой: когда Регина рассказывала отцу, что маленький Генри всё никак её не полюбит, или что молодая Королева Белоснежка подло торжествует, или о том, как король Георг снарядил уже целый отряд, чтобы двинуться на её земли… Отец называл её «своей девочкой», говорил утешающие слова, но это почему-то только раздражало. Когда же после трудного дня Регина не удержалась и излила поток жалоб на ускользнувшего из лакейской в беседку внутреннего сада Робина, он выслушал её так внимательно, словно не было ничего важнее её рассказов, но когда она закончила, не стал жалеть, только улыбнулся в отросшую бороду и сказал беспечно: — Ну, ты же Злая Королева! Сильно-могучая ведьма, придумаешь что-нибудь. И от этих нелепых слов у Регины почему-то стало теплее на сердце. Настолько, что она даже не заметила, что Робин перешёл с ней на ты.