Ошибка

— Откуда у тебя эта мазь? — От целительницы, — ответила Снежка бойко. — От знахарки. — Так от целительницы или от знахарки, — ухмыльнулся Рупмель. — Это, знаешь ли, не одно и то же. Снежка замялась: — Не знаю… Не вижу особой разницы. Румпельштильцхен самодовольно ухмыльнулся: — Тебе и не обязательно, просто назови её имя. — Она не представилась. Снежка опустила голову, глаза её, только что ярко блестевшие, затуманились. Она, кажется, не понимала, какая удача им улыбнулась. Румпельштильцхен тщательно вытер руку ветошью, ухватил Снежку за подбородок, побуждая взглянуть ему в глаза. — Ну, что такое? — кожа под его пальцами была тёплой, но Снежка точно окоченела от напряжения, и ему больше всего хотелось заставить её расслабиться самым верным способом — поцелуем. Почувствовать её дыхание на своих губах, ощутить как твёрдое точёное тело становится мягким и текучим под его руками. Он сглотнул застрявший в горле ком. Для начала им требовалось разобраться с магией портала: Румпель понимал, что подобные артефакты предоставляли путешественникам по мирам билет в один конец. А вот куда именно? В отличие от Снежки он перестал верить феям на слово. Особенно Голубой. — Так, как так произошло, что ты обратилась за помощью к той, чьим именем даже не поинтересовалась, — проговорил он с трудом прогоняя наваждение. — Тем более не зная толком, кто перед тобой — ведунья, знахарка, целительница или ведьма? Мне казалось, Ваше Величество, что вы более расчётливы и осторожны… Осторожна, — он усмехнулся он про себя собственным словам. Странно было ожидать от Белоснежки осторожности, после того, как она доверилась ему. Но он не хотел думать об этом всерьёз, не сейчас — просто дразнил свою Белую Королеву, которая дошла до конца доски и сняла корону, чтобы из значимой фигуры превратиться в пешку. — Так вышло. Мне больше не к кому было обратиться. Ответ звучал слишком уклончиво. Не ложь, но и не вся правда. Он, как мастер лазеек, умел распознавать такое. — Где-то я это уже слышал, — Румпельштильцхен хотел, чтобы это прозвучало строго, но собственный голос предавал его — Снежка была слишком близка, слишком открыта, он только что касался её, и достаточно протянуть руку, чтобы коснуться снова — или две, чтобы заключить её в объятия. Сама она, кажется, была совсем не против такого поворота. — Но с чего ты взяла что поможет эта твоя… безымянная благодетельница. — Меня привела к ней Красная Шапочка, она поручилась за неё… — И вы соблюдали такую таинственность? — Я тоже не назвалась, так что в этом мы были квиты, — Снежка улыбнулась и опять отвела глаза, словно боялась, что Румпельштильцхен прочтёт в них что-то, что ему знать не полагалось. — К тому же у целительницы были на то причины. Она живёт в Анволии… А у них до недавней поры ведьм сжигали. — А ещё устраивали охоту на детёнышей огров и изгоняли бесов с помощью плетей, — Румпельштильцхен помрачнел. — Я связан с Анволией договором, и моя собственная магия не позволяет мне его нарушить. Иначе… от их двора мало бы что осталось. Пришла очередь Румпельштильцхена прятать взгляд. — Сэр Морис теперь тоже связан договором, вассальным…. — Уж он-то нарушит его при первом же удобном случае, — Румпельштильцхен не мог скрыть прорывавшуюся горечь. — Твоя чудо-целительница знает его получше чем ты, вот и не спешит открывать имя, но, — после паузы продолжил он с нарочитой бодростью, — в этом есть и хорошая сторона. — Какая же? — Мы не так далеко от Анволии. А значит, после завтрака сможем навестить твою спасительницу и расспросить её о мази. К тому же, если она прячется от закона, то и о нашей встрече не станет никому сообщать. Смотри, — оживился он на этот раз неподдельно. Румпельшитльцхен достал откуда-то небольшую палочку из бледно-зелёного стекла и провёл ей в воздухе над блюдцем. — И что происходит? — удивилась Белоснежка. Никаких видимых изменений ни в палочке, ни во взвеси из мази и воды заметить было нельзя. — Ничего! Это-то и прекрасно. Румпельштильцхен выбрался из-за стола, и задев Снежку по дороге — места в доме было мало, а Снежка постоянно оказывалась рядом — подошёл к шкафу и провёл вдоль его поверхности палочкой. — Снова ничего! — сказал он торжествующе. — Фейская магия вообще не реагирует на портал, словно его нет! Это значит, прежде всего, что Голубая не сможет отличить поддельный шкаф от настоящего, и какое-то время нам можно не беспокоится о том, что его хватятся, — он довольно улыбнулся. — Мне нужно ещё кое-что проверить, но… сначала — завтрак, — Румпельштильцхен обернулся и умолк, невольно залюбовавшись стоявшей в двух шагах от него молодой женщиной. Она всё ещё не оделась, и он мог видеть её ноги, немного похудевшие, твёрдые, с выступающими икрами и округлыми коленками, полностью обнажённые руки и треугольный вырез открывающий узкий клин бледной, не тронутой солнцем кожи. Взлохмаченные со сна волосы в беспорядке падали на плечи. — Так, — проговорил он, — чего бы ты хотела? — Тебя, — Снежка облизнула губы. — Я бы на твоём месте выбрал что-нибудь более питательное, — пошутил он. — А я хочу тебя, — ступила она навстречу. — Подожди чуточку… — Не хочу ждать, — Снежка сжала его в в объятиях, но Румпельштильцхен неожиданно резко её оттолкнул. — Никогда, — прорычал он, — слышишь, никогда. Не обнимай человека, когда у него в руках волшебная палочка. Это слишком опасно, — добавил он извиняющимся тоном. Он и сам не желал, даже уже почти не мог, ждать. С каждой минутой ему всё сложнее давалась сдержанность. Он положил палочку на сундук, не заботясь о том, чтобы спрятать её в более надёжное место, поспешно обнял Снежку сам. — Не так сильно, — пробормотала она. — Нежней. — М-м-м… — промычал Румпельштильцхен в знак согласия и ослабил хватку. Он поцеловал её в губы, в щёку — туда, где недавно алела полоса ожога — в шею. — Будем трапезничать за столом или подать госпоже завтрак в постель? — Мысль о том, чтобы заняться этим прямо на обеденном столе показалась ему соблазнительной. — В постель. — Тогда, может быть, снимем всё лишнее, — он провёл ладонью по её ноге, приподнимая край сорочки. — Чтобы не запачкаться едой. Снежка мотнула головой. — Сегодня я выбираю сервировку. — Как вам угодно, — хрипло согласился Румпельштильцхен. Он с удовольствием бы сорвал с неё этот маленький кусок ткани, прошёлся бы поцелуями по животу и груди, но раз уж сегодня Снежке захотелось покомандовать — он готов был сыграть в подчинение. В верного слугу строгой королевы. — Однако вечером, — прорычал он ей в ухо, — будет по-моему. Она тронула пальцами его губы, заставляя умолкнуть, и в ближайшие полчаса они говорили только на языке прикосновений и страсти. Насытившись друг другом, они перешли к грубой пище. Возиться с кашей или призывать на помощь волшебство Румпельштильцхену не хотелось, так что пришлось довольствоваться запечёнными на решётке овощами. Снежка, обжигая пальцы, подхватывала куски ещё горячей репы голыми руками. Румпельштильцхен насадил на остриё ножа маленькую луковицу и отправил её в рот. Она оказалась горячей, сладковатой и изумительно сочной — не догадаешься, что её выдрали из земли полторы сотни лет назад. — М-м, а мне лука оставить? — промычала Снежка с набитым ртом. Он удержался от шутки о королевских манерах и потянулся к брюкве. После помоев, которыми его потчевали в подземелье, любая еда казалась восхитительной. Снежка тоже оценила его немудрёную стряпню, и на её бледном лице проступил румянец. Румпельштильцхен смотрел, как Снежка облизывает вымазанные в жире и овощном соке пальцы и вспоминал, как они дрожали совсем недавно, когда она стягивала с него рубашку. Если бы он знал Снежку чуть хуже, то мог бы подумать, что это смущение или трепет страсти. Но с ней они, кажется, давно миновали этот порог. Что же могло пойти не так?.. Он мотнул головой, отгоняя лишние мысли. — Вина? Снежка энергично закивала, и Румпельштильцхен, достав с полки пару глиняных кружек, до краёв наполнил их вином, красным, кисло-пахнущим и сладким. — За успех, — пробормотал он чуть слышно, перед тем как сделать первый глоток.

~*~*~*~

Схватка с Малифисентой забрала остаток сил, и выйдя из владений драконицы, Регина какое-то время шла пешком, не обращая внимания на пронизывающий ледяной ветер. От её одежды несло гарью — снимая охранные чары со входа в драконью резиденцию Регина попала под град искр, которые пусть и не смогли ей серьёзно навредить, но окончательно сгубили её наряд. Сапоги Регина заляпала грязью ещё в подземелье, в котором не оказалось Тёмного. Но воли на то, чтобы привести себя в вид, надлежащий Королеве, не осталось. Магия тлела где-то внутри. Опаляла душу, превращала магическое сердце в подобие прогоревшего уголька, но не желала становится послушным инструментом. Тёмный в таких случаях советовал отдохнуть: «Человеческое тело слишком слабо, чтобы выдержать тьму. Она съест тебя, не останется ни кусочка, а ты не заметишь», — поучал он снисходительно. Сам-то он с такими трудностями не сталкивался. Его собственное тело — по крайней мере те его части, что были открыты взору — выглядело как идеальный сосуд тьмы. А она — слишком слаба, чтобы… Регина смотрела на бледнеющую Луну и понимала, что не успела. Что придётся начать всё сначала — собирать ингредиенты, ждать нужной ночи, разжигать огонь и надеяться, что на этот раз магия сочтёт жертву достаточной. Ветер хлестал её по щекам, с неба падали колкие белые крупинки. Здесь, в горах, давно уже царила зима. Скоро она спустится и в долину. «Думай о хорошем…» — припомнила она ещё одно поучение Тёмного. При магическом бессилии он советовал прибегать к воспоминаниям детства или юности, вспоминать то, что дарило когда-то радость. Это должно было помочь преодолеть магическое — или всё же скорее физическое — истощение. Но припомнить хоть что-то хорошее ей так и не удалось. Все те моменты, когда она чувствовала себя счастливой, были отравлены. Отец гладил её по волосам, называл своей принцессой и осыпал подарками, но никогда не заступался за неё перед матерью и не стал возражать, когда Кора решила выдать Регину замуж за старика. Дэниал целовал её, обещал увезти прочь, но так и не сдержал данного слова — оказался слишком слаб, его сердце рассыпалось в прах под пальцами Коры. Даже то сладостное ощущение свободы, которое прежде овладевало Региной, когда она скакала верхом на Росинанте, теперь горчило: она предала существо, которое любило её всем сердцем и хранило ей верность так, как не умели люди. Маленький Генри плакавший в своей позолоченной колыбели и на руках у нянек, затихал, когда Регина брала его на руки. Она никогда не смогла бы забыть его первое «мама», и как он заливисто смеялся и выкрикивал «есё! есё!», когда её магия заставляла отплясывать и кружится в воздухе деревянные фигурки кукол и зверят. Она помнила, но сам Генри забыл её слишком скоро, дичился точно чужой, вздрагивал от звука её голоса, а в те редкие часы, когда ей удавалось увлечь его игрой или разговором, оговаривался и называл её «Дора» — именем той проклятой няньки, которой Георг поручил воспитание их сына. Каждый плод, каким бы сочным и ярким не казался он поначалу, таил в себе гниль. Стоило ей только поверить, что её можно полюбить, как всё оборачивается ложью и очередным разочарованием. Робин — как бы она не пыталась сделать вид, что ей всё равно, это имя засело занозой в сердце. Регине хотелось выплакать эту боль, но она не могла — слёзы кончились в тот день, когда умер Дэниал. Даже этой малости не оставила ей Белоснежка. Как снисходительно смотрела на неё молодая королева в последнюю встречу и, казалось, только изображала испуг. Неужто считала слова мачехи пустыми угрозами и не верила, что у Регины хватит решимости и сил наложить Проклятие? Регина посмотрела на свою ладонь — сил действительно не хватало даже на маленький огонёк, который мог бы согреть окоченевшие руки. Но эта слабость временна, она закончит задуманное и тогда… Она представляла себе, что в том, новом мире Белоснежка будет склоняться перед ней в испуганных реверансах, замолкать при её появлении и больше никогда в жизни не осмелится ей возражать. А ещё, может быть, проклятие как-нибудь изуродует эту «любимую папину куколку»? Например, сделает её худой и угловатой, или хотя бы лишит знаменитой шевелюры, которой Белоснежка так гордилась в детстве? Эти мысли наполняли Регину почти детской радостью, от предвкушения унижений, которые предстоят её юной сопернице, губы сами собой растягивались в улыбке, а магия, ещё недавно тлевшая где-то в глубине, растекалась по всему телу, рвалась наружу вихрями алого дыма. Этот дым подхватил Регину, и она вернулась прямо к котлу, в котором всё ещё пузырилась основа для Проклятия. Угли едва тлели, варево за время её отсутствия успело загустеть… Да и луна уже не видна, восток полыхает алым. Слишком поздно. Значит её месть свершится не сегодня, но непременно, непременно свершится. Охотник неподвижно стоит на своём посту и даже не отвешивает Королеве приветственного поклона. Гордый. Никогда не гнёт перед ней спину без прямого приказа. «Ничего, — Регина рассеянно оглядела лицо мужчины, — там он будет вилять передо мной хвостом, как верный пёс». Магия снова под контролем, но тело всё так же вымотано. — Мой отец сюда не заходил? — Нет, королева, — ответил Охотник кратко. Неужели так заспался? Регина недоумённо нахмурилась. Это было не похоже на старика, встававшего раньше слуг и вечно о чём-то хлопотавшего. Но, может быть, это к лучшему. Сначала она хотела проведать сына. Регина жестом погасила угли под котлом и направилась в свою спальню. Маленький Генри спал, сладко разметавшись по огромной кровати. Влажные от пота волосики завивались в крупные кольца, а из уголка рта текла тонкая струйка слюны. Вчерашняя служанка, квёлая от бессонницы, была здесь же, охраняла принца, как было велено. При виде Регины она молча встала и отошла к стене. — Генри, мой принц, — проговорила вполголоса Регина, поправляя одеяло так, чтобы её сыну лежалось удобнее. Она собиралась дать ребёнку понежится ещё чуть-чуть, но его сон оказался не по-детски чутким. Ресницы вздрогнули, мутные со сна карие глаза открылись. — Мама? Регину больно уязвил прозвучавший в этом коротком слове вопрос. «Ничего, — прибегла она к своему новому утешению. — В том мире Генри будет только моим. Там он позабудет Дору, и все те гадкие вещи, которые ему внушали». И Георг больше не станет претендовать на её мальчика, просто не будет знать, что когда-то называл его сыном. — С добрым утром, мой принц. Пойдёшь к себе в кроватку? Мальчик сел на постели и безропотно подставлял ноги, пока служанка натягивала на них чулки. Туфелек нет, их он оставил в своей спальне, во время своего бегства от задремавшего дедушки. Когда Генри спрыгнул с кровати, звонко ударившись пятками о паркет, Регина кивнула служанке: — Возьми Его Высочество на руки. — Не хоцу на р-р-р-учках, — заупрямился Генри. — Хоцу сам! — Ходить босиком не подобает принцу, — пояснила Регина, но не стала ничего запрещать, а прибегла к магии: алый дым на мгновение окутал мальчика, а когда рассеялся, на принце Генри был уже одет в малиновый бархатный костюмчик, пошитый по взрослой моде, и туфли с серебряными пряжками. Генри с изумлением себя оглядывал, а Регина улыбалась его растерянности. — Нагрей воды и принеси в комнату маленького принца, — повелела она служанке, и та тихо выскользнула из спальни. — А мы, — обратилась Регина уже к сыну, — идём будить твоего дедушку. Правда, у Регины к отцу было одно дело, которое она предпочла бы закончить до его пробуждения. Если ей придётся забрать его сердце — пусть лучше остаётся в неведении. Она думала отвлечь маленького Генри на игрушки, но он отвлёкся сам — едва зайдя в детскую мальчик тут же позабыл о том, зачем они сюда пришли и, выпустив мамину руку, побежал взбираться на спину лошадке-качалке. Тем лучше. Регина скользнула по сыну ревнивым взглядом и зашла в альков. На смятой детской кровати лежала раскрытая книга, богата украшенная картинками, но слишком сложная для ребёнка. Одеяльце было сбито, одна из подушек упала на пол и лежала рядом с домашними туфельками маленького принца. Отца Регина заметила не сразу — он сидел в полукресле в какой-то странной сломанной позе — опустив голову на колени. — Папа? — она наклонилась и положила руку ему на плечо. Тот не шелохнулся, не переменил позы, не разогнулся со стоном. Плечо под несколькими слоями одежды — старый принц мёрз и всегда одевался слишком тепло — показалось ей странно твёрдым. — Папа? — Регина сунула руку внутрь неподвижного тела и вынула магическое сердце. Посеревшее, мёртвое, не годившееся для магического ритуала. Она вернула сердце на место и с ненавистью посмотрела на отца. Даже сейчас он не захотел ей помочь, сбежал раньше, чем… Регина села прямо на пол, облокотившись спиной о кровать и расхохоталась злым, отчаянным смехом. Всё было напрасно. В дверном проёме показалась фигурка маленького Генри. — Мама, цто с тобой? — его личико выражало неподдельное изумление. — Иди сюда, малыш, — поманила она его к себе и протянула руки, желая заключить мальчика в объятия, но тот так и остался стоять неподвижно. — Цто? Дедушка спит? — продолжал допытываться он. — Нет, — в горле Регины снова заклокотал неуместный сейчас хохот. — Твой дедушка умер. А твоя мама — не умеет плакать. Когда твоей маме грустно, она смеётся. А сейчас твоей маме очень, очень грустно. Генри кивнул, шмыгнул носом, обдумывая услышанное. — Ты гр-р-рустишь, потому цто дедушка тебе папа? — сказал он наконец. Регина гордо улыбнулась: её сын был таким умным. Большинство детей в его возрасте и двух слов связать не могли. — Да, — согласилась она, не желая запутывать своего принца ещё больше. — Я скучаю по папе, — неожиданно сказал он и, наконец, приблизился к Регине, обхватил её шею своими детскими ручонками. — Хоцешь, я буду вместо дедушки… — прошептал он совсем тихо. — Буду вместо… любить тебя. Регина, похолодев, сжала сына в объятиях. О нет, этого она совсем не хотела!

~*~*~*~

Маленький домик повитухи был местом, куда Снежка хотела вернуться меньше всего в жизни. Да и сама повитуха просила «не протаптывать к ней дорогу». Но Румпель был так воодушевлён своим открытием, что Снежка просто не могла пустить его по ложному следу. Не после того, как он отказался от своего первоначального плана и доверился ей. Он, самый недоверчивый человек на свете. Может быть, лишь потому, что ему что-то подсказали его видения. Но и ради неё тоже — ради того, чтобы проклятие не разлучило их на тридцать лет. Шкаф мог открыть для него дорогу к сыну, и мазь была как-то с этим связана. Если ради того, чтобы помочь Румпелю в этом пути, ей придётся снова пойти туда, где она потеряла своего — их общего — ребёнка, она пойдёт и не будет больше пытаться найти поводов для отсрочек. Она пила с Румпелем вино, отвечала на его улыбки и прикосновения. И — словно прощалась — если он узнает, то, наверное, больше никогда не захочет ни улыбаться ей, ни касаться её. А сейчас Румпельштильцхен расчёсывал её свалявшиеся чуть ли не в колтуны волосы, заплетал ей косы, влажным полотенцем отмывал её лицо. А она проводила гребнем по его волосам и надвигала капюшон плаща так, чтобы его лицо закрывала тень. Они оба избегали зеркал — Злая Королева не должна была узнать о том, что Снежка всё ещё в этом мире, да и Румпелю незачем было показываться на глаза бывшей ученице. — Сможешь найти дорогу отсюда? — спросил Румпель, когда они материализовались в полумиле от рубежа, по которому Анволия граничила с её собственным королевством. Снежка кивнула, она могла. Она не отпустила его ладони, и они так и шли по лесу, держась за руки, как потерянные дети. Снежка узнавала приметы: вот эта рябина цеплялась ветвями за её волосы и платье, когда она проделывала этот же путь верхом на серой волчице, даже обломанная веточка осталась. Только гроздья ягод за минувший с тех пор месяц из оранжевых стали кровянисто-алыми. А здесь на мох пролилась её собственная кровь, когда Красная Шапочка приняла человеческий облик, и Снежка скатилась с её спины на землю. Все смыто дождями, стыдливо прикрыто опавшими листьями. — Скоро, — говорила она, не оборачиваясь. Встречаться глазами с Румпелем ей было страшно. Страшно думать о том, чтобы снова быть врозь. Казалось врозь — у неё больше не будет причин жить. Но ведь раньше, когда-то, он был ей вовсе не нужен? Снежка крепко держала Румпеля за руку, пытаясь вспомнить, с каких пор ей так невыносимо без него, и не могла отыскать точного рубежа. Это всё какая-то ошибка, уговаривала она себя. Так не должно было быть. Но как ни старалась, даже представить не могла, как иначе… Прекрасного принца на месте старого мага. — Вот, — сказала она, когда они вынырнули из поредевшей рощи и наткнулись, наконец, на ветхий плетень, отделявший от леса маленький огородик и домишко с белёными стенами. — Здесь она живёт. «Может быть, всё ещё обойдётся», — думала Снежка про себя. Она только спросит про мазь и на этом разговор будет окончен. — Не уверен, что мне тут будут рады, — в голосе Румпеля явственно слышалось сомнение. — Впрочем, — возвысил он тон, — мне нигде не рады! Уж такой я человек! Или не человек! Пока Румпель рассматривал посаженные в крохотном огородике травы, Снежка занесла кулак, чтобы постучать в дверь, и чуть не упала. Не успела она осуществить это намерение, как дверь распахнулась прямо перед её носом. Стоявшая на пороге повитуха мутно взглянула на Снежку. Её смуглое лицо было покрыто капельками пота, пряди чёрных волос липла к мокрому лбу, а в руках она держала пустое медное ведро. — Ты, что ли? — проговорила она вместо приветствия и протянула ведро Белоснежке. — Наберёшь воды в колодце. — Вам нужна вода? — вмешался Румпель, и пустое ведро потяжелело, наполнившись прозрачной влагой. — А ты не мешайся, — повитуха одарила Румпельштильцхена недобрым взглядом и выплеснула наколдованную воду прямо ему на сапоги: — Не с тобой толкую. Так принесёшь?.. Маргарет-Мери… Снежка подхватила опустевшее ведро и послушно пошла к колодцу, благо идти было десять шагов. Цепляя ведро к концу толстой, влажной верёвки, она прислушалась к разговору, который Румпель пытался завести с повитухой. — Вот что, хозяйка, — говорил он с невиданной для себя любезностью, — мне нужно узнать у тебя кое-что. В долгу не останусь. — Как бы мне самой в долгу не остаться, — проворчала повитуха неразборчиво и продолжила просто и резко: — Не до вопросов. Не ко времени вы явились. — Могу подождать, — продолжал являть чудеса кротости Румпель. — Коли так, жди снаружи. Мужчинам ко мне ходу нет. «Она хоть понимает, кто перед ней?» — гадала Белоснежка. Румпель уже успел продемонстрировать, что он не простой смертный, но на ведунью это, кажется, впечатления не произвело. Повитуха отвернулась от незваного гостя и, скрестив руки на груди, наблюдала за тем, как Белоснежка с натугой наваливалась на ручку ворота. Ведро было почти наверху, когда из дверного проёма послышался протяжный стон. — Воду неси, горемычная, сколько тебя ждать! — прикрикнула повитуха и скрылась в доме. Снежка с наполненным до краёв ведром поспешила следом, не обращая внимания на расплёскивающуюся прямо к ней на ноги ледяную воду. — Ну, ну, проходи… — услышала она понукание повитухи и, бросив на Румпеля жалобный, извиняющийся взгляд наклонилась, чтобы пройти в низкую дверь. — Ещё налюбуешься! — повитуха опустила засов. Снежка спрятала мимолётную улыбку — так просто Тёмного не остановишь, и огляделась. За её отсутствие обстановка в доме ничуть не изменилась, только к повисшим в воздухе травяным запахам прибавился ещё один — запах крови, такой сильный, что Снежка почувствовала привкус меди на языке. Единственную кровать, видневшуюся за отодвинутой занавеской, занимала женщина с красным лицом. Сначала в глаза бросался этот неестественный, кирпичный цвет, вздувшиеся на шее вены, и только потом огромный живот. — Чо глазеешь? Воды накипяти… Снежка плотно сжала губы и попыталась сосредоточится на простых действиях: отыскать чистый котёл, перелить в него воду, повесить на вбитый в заднюю стенку очага крюк, разворошить почти погасшие, скрывшиеся под слоем золы угли кочергой. — Есть ещё хворост? Снежка нарочно смотрела в сторону, чтобы не видеть, что творится на кровати, но от протяжных стонов, тяжёлого дыхания никуда не скрыться. — У порога, — голос повитухи звучал звонко, — ты погоди, погоди, я быстрей подброшу. Сюда поди, мне тут руки нужны. Снежка хотелось бы пошутить насчёт того, что иногда незваные гости оказываются очень кстати, но ни одно из острых слов не достигло языка, все застряли где-то в глотке. Снежка протирала лицо и шею роженицы тряпицей смоченной в кислой воде, удерживала её за плечи, пока ведунья ощупывала ей живот и, с силой упираясь в широко расставленные колени, понуждала задирать их всё выше. — Терпи, терпи, — приговаривала повитуха, не прекращая пытки. — Хочешь кричать — кричи, да не тужься. Стоны роженицы превратились в равномерный вой, от которого у Снежки закладывало уши. Она была на войне, она видела умирающих, помнила, как ничтожная царапина могла лишить руки или ноги, не раз вдыхала запах горящей или гниющей плоти. Но в бою ей не было так страшно, как сейчас. Рождение пугало не меньше смерти. А ещё больше — собственная беспомощность. — Потерпи, — продолжала уговаривать повитуха. И наконец в её голосе послышались торжествующе нотки. — Можно! Повернулся! Давай, милая, с оттяжечкой. Багровая женщина вцепилась повитухе в запястье, приподнялась на высоких подушках. — А ты отпусти уже, — потребовала повитуха у Снежки. — Полотенце неси с камней. В таз кипятка плесни. У очага на горячих камнях действительно успели нагреться несколько сложенных стопкой полотенец, а вода в котле забурлила и забулькала. Снежка без ропота выполняла поручения, позволяя повитухе на неё покрикивать, а роженице до боли сжимать её руки, пока хватка, крепкая как клещи, не ослабела и протяжные стоны не сменил другой звук — больше похожий на мяуканье, чем на плач. Лицо роженицы, только что искажённое страданием, просветлело, и Снежка невольно направила свой взгляд туда, где на руках повитухи дрыгал ножками красный младенчик. — Мальчик, — провозгласила повитуха с гордостью, точно сама произвела на свет это странное, угловатое и сморщенное существо. — Живой! Снежка глядела на то, как движутся сжатые в кулачки ручонки, как кривится искажённый плачем маленький рот, и не могла ни отвести глаз, ни остановить текущих по щекам слёз.