Ошибка

В любое другое время он не преминул бы восхититься тем, как изящно дриада обвела его вокруг пальца. Или разозлиться. Или сказать что-нибудь глубокомысленное по этому поводу. Но не сейчас. Его разрывало от противоречивых чувств и мыслей, в голове звучали голоса — не отчаянных душ — его собственные, следствие многолетней привычки разговаривать по больше части только с самим собой. Ему следовало радоваться: волшебный шкаф мог привести его к Бею даже вернее, чем привело бы проклятие, будь оно наложено. Белоснежка, не прибегая к магии, справилась с тем, что оказалось не под силу всемогущему Тёмному. Нашла другой способ и сдержала обещание. А других обещаний она не давала. «Она говорила, что тебя любит», — подсказал внутренний голос. Румпельштильцхен верил в это. Хотел верить. Но, что если эти слова всё лишь часть игры, затеянной ради того, чтобы спасти королевство от проклятия? Разве не он сам учил Белоснежку лавировать между правдой и ложью, последовательно взращивая в ней качества, необходимые королеве. Что если… Снежка шла рядом, отставая на полшага. Она ступала тяжело и неуклюже, но не пыталась опереться на него, наоборот прятала ладони в оттянутые рукава и держалась отчуждённо, сохраняя между ними расстояние, избегая соприкосновений, почти неизбежных узкой тропе. «По дороге к дриаде она держала тебя за руку», — эту мысль, подсказала ему та часть сознания, которая ещё верила в то, что ничто из бывшего между ними не было ложью. Или та часть, что не могла вынести ещё одну потерю? Румпельштильцхен остановился и, наконец, осмелился встретиться взглядом со Снежкой. Она выглядела вымотанной, а глаза были красны то ли от слёз, то ли от дыма. — Ты узнал, что хотел? — Да, — согласился Румпельштильцхен. — Этот шкаф должен сработать и привести меня к сыну. Я видел что-то такое в своих видениях. — Это же хорошо? — спросила Снежка как-то заискивающе. Видеть её такой было почти больно. — Да. Это хорошо. Я надеюсь. А ты — что ты делала у неё? — Помогала принимать роды. Это… утомительно. — Вот как? — Румпельштильцхена захлестнуло какое-то злое чувство. — Да. Звучало так безнадёжно. Он сумел прочесть в этом коротком ответе и страх, и тоску. Будь Румпельштильцхен хорошим человеком, он обнял бы её сейчас, нашёл бы ободряющие слова. Но разве он когда-нибудь был таким? — И что ты намерена делать дальше, дорогуша? Наконец Снежка опустила взгляд: — Ты знаешь. Следовать за тобой, — она сглотнула. — Если ты позволишь. Он смотрел на её обескровленное лицо, обрамлённое чёрным ореолом волос, опущенные припухшие веки, плотно сомкнутые губы — даже сейчас, будучи очевидно усталой и огорчённой, она не позволяла их уголкам опуститься вниз, и эта наивная попытка казаться сильной, даже когда силы уже на исходе, вызывала в Румпельштильцхене что-то вроде уважения. — Как я могу не позволить тебе что-то, — его собственный голос предательски дрогнул. — Но ты не должна, если не хочешь. — Мы уже об этом говорили, — Снежка упрямо выдвинула подбородок. — Ни к чему повторять. — Хорошо, — ничего хорошего он не видел. «Ты просто не способен видеть хорошее», — настаивал внутренний голос, и у Румпельштильцхена не возникло желания с ним спорить. Он был расколот, уже давно, может быть, ещё до того, как принял Проклятие Тёмного. Но именно поэтому он так легко угадывал, что Снежка расколота тоже. — Я перенесу нас в убежище, — предупредил он и, только дождавшись её кивка, позволил вихрю магии подхватить их. В доме было темно, но Тёмный не нуждался в свете, для того, чтобы что-то разглядеть. А сейчас Румпельштильцхену и вовсе не хотелось видеть ни это наполненное воспоминаниями жилище, ни выражение лица стоявшей рядом женщины… Он сжал виски, надеясь избавиться от гула мыслей в голове. — Румпель, — Снежка сделала шаг ему навстречу, робко протянула руку, — Румпель, — она оборвала и фразу, и движение. — Ты боишься меня? — спросил он невнятно, почти не разжимая зубы. — Нет, — твёрдость её ответа ещё одной булавкой вонзилась в сердце. — Тогда почему ты не сказала, что мазь дала тебе повитуха? — он постарался, чтобы это не звучало как обвинение. — Есть что-то, что я не должен знать? Или наоборот — должен? — Мне следовало сказать, — в лице Снежки не было ни радости, ни надежды. Не так говорят тому, кого любят о том, что носят под сердцем общего ребёнка. — Так скажи, — потребовал он и, не дождавшись ответа, начал сам: — Ты хотела скрыть от меня, что ждёшь… — Нет, я не в тягости. Румпельштильцхен вздохнул то ли облегчённо, то ли разочарованно. — Уже нет, — продолжила она. Он должен был разозлиться, наверное. Он и злился. В одной из запертых комнат его разума бушевал гнев. Из других же, открытых нараспашку, доносились голоса, твердившие, что он не должен её отталкивать. Что она имела полное право не хотеть от него детей. Разве они с самого начала не договорились, что их связь — это только ещё одна дисциплина, которую он помогал изучить. — А, — сказал он, чтобы хоть что-то сказать. — Я не могу винить тебя, — но не винить он тоже не мог, поэтому избегал сталкиваться с ней взглядом. — Прежде такого не случалось, так что не могу поручиться, что ублюдок не родился бы в чешуе. А, может быть, даже с хвостом… Не удивительно, что ты захотела от него избавиться… — Всё не так! — оборвала его Снежка. — Посмотри на меня! — выкрикнула она срывающимся голосом. — Где это чёртово огниво! Румпель зажёг лампу одним движением мысли, а в потухшем очаге занялось яркое пламя (магия послушно следовала за его желаниями, стоило ей только позволить это). — Всё не так! — на лице Снежке проступали красные пятна. А когда хоть что-то было так, — хотелось спросить ему. В его жизни «так» и не бывало, словно с самого его рождения всё пошло неправильно. — Я виновата, — зелёные глаза блестели от непролитых слёз. — Я знаю, что виновата, что не уберегла нашего ребёнка. Я не ждала его, — она неосознанным жестом накрыла обеими руками живот. — Я узнала о нём только тогда, когда он умер… Это не оправдание… Лучше мне тоже… Но я… Я знала, что ты возненавидишь меня… — Ты должна была мне сказать, — более неправильные слова не могли прийти ему на язык. Лицо Снежки исказилось, как от удара. — Не потому… — поспешил он исправить свою ошибку. — Чтобы не нести это в одиночку. Ты — не заслуживаешь, — никто не заслуживал такого, даже он сам. Румпельштильцхен неловко обнял её, и Снежка вцепилась в него так, точно он собирался убегать. — Когда я потеряла его, — глухо проговорила она, — я думала, что я потеряла вас обоих. Что это только вопрос времени, — он гладил Снежку по пояснице и ощущал сотрясающую её дрожь. — Сегодня утром… Я прощалась… Потому что… Она не договорила, но Румпельштильцхен понял, что она хотела сказать. Её потеря была и его потерей, и… На ум ему пришла одна давняя сделка, которую он собирался нарушить. Хватит ли ему смелости признаться? — Я люблю тебя, — ну, ему хватило смелости хотя бы на это. — И я продолжал бы любить, даже если… — Нет… я не… — Знаю, знаю… — он знал о её великодушии. Она даже Регину готова была простить. — Но если жизнь хоть чему-то меня научила, то хотя бы тому, что вторые шансы выпадают нам слишком редко. Он поднял Снежку на руки и перенёс в постель. Они уже не говорили, и она, наконец, заплакала. — Я с тобой, — обещал он, стирая слёзы с её щёк. Она сидела у него на коленях, смирная, не похожая сама на себя. Он стянул с неё неуместную в жарко натопленном доме меховую безрукавку, расстегнул застёжки на куртке и мягко поцеловал в губы — просто желая утешить. — Это не справедливо, — сказала она наконец. — Ты потерял не меньше моего. — Я мог бы потерять больше, — он поцеловал её в висок, коснулся губами солёной щеки. — Тебя. Расскажи мне, — попросил он, — если можешь. От слёз глаза Снежки превратились в две маленькие щёлки, нос покраснел и распух. — Если бы не Красная Шапочка, — пробормотала она, — я истекла бы кровью. Но Красная Шапочка не позволила. Она привела меня в этот домишко. Донесла на спине... — Значит, я навеки у неё в долгу. — Я даже не знала, что со мной происходит. Я росла без мамы и никто мне не объяснял, как понять, что… Ребёнок будет. — Правда? — губы Румпельштильцхена дрогнули в улыбке. — Принцессам не говорят о таком. Наверное, звучит глупо… Ведь про остальное я знала… — Больше, чем следовало, — согласился Румпельштильцхен. Его пальцы рассеянно поглаживали её лицо. Снежка попыталась улыбнуться шутке. — А потом мне страшно было сказать тебе, — она всхлипнула. — Не оттого, что я боялась тебя. Оттого, что я боялась тебя потерять. — Я тоже боюсь тебя потерять. Я уже потерял своего сына. И всех, кого любил или мог полюбить. Наверное, мой страх сильнее твоего. — Спасибо, — она смотрела доверчиво и благодарно, и Румпельштильцхену вовсе не обязательно было говорить что-то ещё. Достаточно поцеловать в ещё дрожащие от сдерживаемых рыданий губы, уложить на постель, лечь рядом и держать Снежку в объятьях, пока она не уснёт. Разделить со Снежкой боль потери, но оставить ей навсегда груз её вины и его мнимого великодушия. Так было проще. И, может быть, это даже спаяло бы их ещё прочнее. Но Румпельштильцхен слишком хорошо знал, каково жить с виной в сердце. И если он что-то мог сделать для неё, то, что прежде никто не делал для него самого… «После этого она тебя бросит. Или хуже, будет растить в себе презрение», — предупредил его умолкнувший было внутренний голос. — Я тоже должен кое в чём признаться, — вряд ли его голос звучал твёрдо, но это не имело значения. Не теперь. — Я не так много рассказывал тебе о Бэе. И… Когда он рос, мы были очень бедны. Пожалуй, не беднее других семей в нашей деревне, но даже если так, то немногим богаче нищих. Когда Бэю было три года, его укусила змея. Он был такой живой, такой доверчивый мальчик. Сначала он кричал от боли, а потом впал в забытьё… А я… Ничего не мог сделать. — Но Бэй всё-таки выжил? — рука Снежки мягко легла на его плечо. — Мы отнесли его к целителю. Его и эту несчастную змею, — Румпельштильцхен горько усмехнулся. — Противоядие у него нашлось, только он потребовал за него сто золотых монет. Проще было достать луну с неба. У нас в деревне золота никто не видел, а те, у кого в кошелях водилось серебро, считались богачами. Румпельштильцхен надолго умолк, погрузившись в далёкое и мрачное прошлое. — Но ты… вы, — поправилась Снежка, — смогли его уговорить. — Если бы, — Румпельштильцхен криво улыбнулся. — Я попытался его ограбить, но не смог. Мне не хватило ни решимости, ни сноровки. Тогда, целитель предложил мне сделку… За противоядие я обещал ему отдать моего следующего ребёнка, — Румпельштильцхен закрыл глаза. Он сказал достаточно для того, чтобы у Снежки появился повод его возненавидеть. Он продолжил: — Я почти уверен, то была магическая сделка. Из тех, что невозможно нарушить. Я даже не стал читать всё, что было написано на том пергаменте, наскоро нацарапал своё имя внизу и забрал склянку с лекарством. — Это значит, что если бы наш ребёнок родился, нам пришлось бы отдать его тому колдуну? — медленно проговорила Снежка. Из горла Румпельштильцхена вырвался высокий, мерзкий смешок. — Я убил его. Вскоре после того, как стал Тёмным. Я тогда ещё не слишком хорошо понимал и присвоенную мной силу, и то, что магия стребует плату в любом случае, даже если убить того, кто был её проводником. Наш ребёнок, — голос подводил его, — то что случилось, не простое стечение обстоятельств… Это — моя плата. Моя вина. Он сказал это и ощутил гулкую пустоту в голове и в сердце. Даже назойливые голоса больше не тревожили. Он ждал, ждал, что Снежка снова начнёт кричать на него, как после тех злых слов, что он наговорил ей сегодня. Или просто молча уйдёт. Но она почему-то не торопилась разжимать объятия. — Посидишь со мной ещё чуть-чуть? — попросила она тихо. Он сидел с ней, пока её не сморил сон, а потом раздел её уже спящую и лежал рядом, удерживая в объятиях до самого рассвета, хотя в этом и не было большой нужды. Огненная комната в эту ночь ей, кажется, так и не приснилась.

***

Принца Генри похоронили на кладбище, у фамильной часовни. Она давно пустовала — не нашлось того капеллана, что рискнул бы служить в замке, где заправляла Злая Королева. На церемонию не прибыли ни братья, ни племянники покойного. Только челядь выстроилась, чтобы поплакать у гроба. Лакеи, камеристки, кухарки и поварята, которые даже траур толком не соблюли, только повязали на рукава чёрные ленты. Речь у гроба произносила сама Регина. Она упомянула о том, каким хорошим отцом и дедом был принц Генри (хотя он только утешал свою дочь, но ни разу даже не попытался её защитить), из какого благородного рода он происходил (но будучи младшим сыном, даже не попытался выхлопотать какие-нибудь привилегии для себя и своей семьи), каким добрым хозяином он был, лично отбиравшим прислугу и вникавшим во все её нужды (никогда не задававшим порку даже тем, кто её определённо заслуживал). Потом она велела опускать гроб. Когда комья земли застучали по крышке, толстая неопрятная женщина — Регина даже не могла припомнить, что именно та делала в замке, упала на колени и в голос зарыдала. — Встань! — приказала Регина, но та так и сидела на холодной и мокрой земле и размазывала по грязному и опухшему лицу слёзы. — Встань! — повторила она. — Это моё горе, не твоё. Женщина с трудом поднялась на ноги. — Поди сюда, — произнесла Регина с еле сдерживаемой брезгливостью. — Чем ты занимаешься в замке? Толпа челяди раздвинулась, и женщина пошатываясь подошла к Регине, подняла на неё покрасневшие от слёз глаза. — Стираю для вас и его милости. Регина неприязненно поморщилась. От прачки заметно несло вином. Малыш Генри, сидевший у неё на руках, неожиданно подал голос: — И что, дедушка больше не будет со мной играть? — Больше не будет, маленький, больше не будет, — невпопад ответила прачка. — На кого же вы нас покинули, — завыла она, и слёзы снова полились из её опухших глаз. — Это моё горе, — повторила Регина. — Не оскверняй память о моём отце своим хныканьем. — Но его милость… Мы росли вместе… — Закапывайте, — распорядилась Регина, поторапливая замерших с лопатами в руках работников. Прачка снова упала на колени, из её уродливо искривлённого рта вырвался нечленораздельный вой. — На кого же он вас покинул, — передаразнила Регина раздражённо. — Вижу вы любили моего отца, — не дождавшись ответа, она продолжила. — Но я уже сказала, это моя утрата, и оплакивать его могу только я. Но я уважаю ваши чувства, так что… Регина вскинула руку, и плаксивая прачка полетела в зияющий в земле прямоугольник могилы. — Закапывайте, — приказала она. И работники не смели ослушаться. — Что, — Регина обвела взглядом сразу как-то съёжившуюся челядь, — кто-то ещё хочет продемонстрировать, что любил принца Генри, больше, чем его любила я. Ответом ей было безмолвие. Только стоны и плач прачки доносились из могильной ямы. Но работники скидывали землю, лопата за лопатой, и вскоре даже заунывное мычание стихло. Когда дело было сделано, сверху рыхлую землю привалили мраморной плитой. Генри присел на корточки и положил ручонки на могилу. — Расходитесь, — сказала Регина, и вся многочисленная обслуга поспешила выполнить приказ. Когда они с сыном остались наедине, она присела рядом, не обращая внимания на то, как кружевной подол её траурного платья извозился в грязи. Лицо маленького Генри было мокро от слёз, а из носа стекала слизкая капля. — Ты будешь скучать по дедушке? Генри ничего не ответил. — Понимаешь, малыш, — Регина старалась говорить мягко, хотя на сердце когтями скребли не то что кошки — пумы. — Теперь, когда дедушки нет, только мы и остались друг у друга. Помнишь, ты сказал, что теперь будешь меня любить. Генри зажмурился и закрыл лицо ладошками.