feel me

— Боже, аккуратнее надо было, — ворчит Сокджин, пока обрабатывает кровоточащую рану Хосока. Рука почти в мясо разодрана — у Джина сердце сжимается. — Ну, хён, знаешь же, что это ещё цветочки, — Чон вскрикивает, губы кусает сильно, вторую руку до побелевших костяшек сжимает — ужасно больно. — Аккуратнее, увы, никак. Хосок хрипит из последних сил, ровно также он из последних сил пытается оставаться в сознании (Джин предложил снотворного — Хосок категорически отказался). Он слишком смелый, всегда лезет, куда не просят, а потом возвращается вот так (благо, что вообще возвращается). Ситуация херовая настолько, что даже с вот такой вот раной он всё равно пойдёт обратно, на то ужасное поле битвы, на котором гибнут тысячи за какие-то минуты. Джин уже устал опознавать трупы — это невозможно практически. Джин уже устал смотреть в глаза матерям и жёнам и говорить, что они не вернулись. Джин уже устал говорить, что они внесли свой вклад в будущее. Джин уже устал врать — никакого будущего у них нет. Чон видит, как дрожат руки у Джина, когда он обвязывает его собственную бинтами. Хосок перехватывает его пальцы свободной рукой и сжимает их настолько крепко, насколько может — Сокджин вздрагивает и едва не плачет. Чон смотрит тёмным взглядом ему в глаза и пытается найти в них что-то кроме страха и боли. — Хён… — Всё нормально, — Джин едва проговаривает это дрожащим голосом, когда Хосок целует его пальцы, не разрывая зрительного контакта. Зарыдать хочется ещё больше, когда Чон уходит, напоследок мазнув поцелуем по губам Сокджина и сжав его руку в своей. На душе пусто становится, а мысли о суициде приходят всё чаще, но пока жив Хосок, Джин пообещал хотя бы попытаться бороться. Времени у них осталось всё меньше, а бороться сил уже нет. Когда Хосок возвращается с фронта снова, у него, кажется, нет двух пальцев на левой руке (Джин из-за слёз почти не видит), и из головы течёт кровь. Ким судорожно носится по кабинету, вкалывает Хосоку обезболивающее, заставляет его выпить снотворного и принимается зашивать рану на голове. Джину больно на него смотреть. Джину больно снова и снова его латать. Он не знает, какой раз будет последним, потому что отстранять Чона не собираются — один из лучших бойцов. Вот только никто не знает, за что они сражаются. А, тем более, с кем. Хосок, кажется, больше не может заснуть вообще, потому что каждый раз, когда закрывает глаза, он видит, как умирают один за одним его товарищи, видит, как умирает на его руках его лучший друг, и умирает постепенно сам. Джин приходит к нему каждую ночь, даёт старинную флягу с чем-то и крепко-крепко обнимает. У Хосока стеклянные, пустые глаза, смотрящие настолько безжизненно, что, кажется, ему уже на всё плевать. Джин не хочет оставлять его одного, потому что видит, как тот постепенно угасает. Джин совершил самую ужасную ошибку — он влюбился на войне. Солдат с каждой чёртовой минутой всё меньше — страшно даже думать об этом. Сокджин не знает об этом ничего, ведь на поле боя не был ни разу, ни разу не видел этих тварей. Но зато он видел, что они могут сделать. У Джина руки по локоть в крови, а Хосок больше не может говорить. Он выглядит настолько безжизненно, будто уже не боится ничего — Джин теперь боится за него. Хосок был единственным, кто возвращался с каждой вылазки. Покалеченный, с множеством ранений, с дырой в душе, но всё же возвращался. Джин, насколько бы больно не было, радовался хотя бы этому. Но, по сути, радоваться было нечему. Хосок больше не смеялся, Хосок больше не проявлял к жизни никакого интереса. Кажется, ему было бы уже плевать, если бы они-таки победили хоть раз. Вина за все смерти давно выела в его груди всё, что там было. У Хосока звание в этой импровизированной армии высокое, но ему всё равно. Сокджин аккуратно обнимает его со спины и не верит уже ни во что. Сокджин дышит одним с ним воздухом в последний раз. Потому что Хосок уже не возвращается.