Аминь

Первое послание святого апостола Павла (13:2) Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто.

Сложно жить в подобной семье. Забавное умозаключение для шести лет. Итачи не раз думал о том, что его родители по-настоящему странные люди. Он видел похожих, но настолько необычных — никогда. Вернее, необычными сперва казались все вокруг, пока до него не дошло: его семья в меньшинстве. Что-то не так. Всё должно работать иначе. Не нужно быть особо наблюдательным, чтобы понять, в чём причина столь весомых отличий. Всё было не так. Никаких друзей, совместных вечеров, разве что поездки к родственникам, но не более того. О путешествиях за границу можно было даже не мечтать, хотя некоторые одноклассники Итачи уже там были. Рестораны, летние кафе, фестивали… Итачи никогда не видел ничего подобного, и дело было не в том, что он ещё юн. Этот дом. Эта семья. Всё это было вне того, что можно увидеть за дверью. Им неинтересно? Они не могут? Почему? В семье было много контроля, но это терпимо. Дисциплина всегда была на уровне, но с этим тоже жить можно. Друзья? Гулянья по вечерам? Мм, нет. Впрочем, одиночный образ жизни тоже не особо портил существование, разве что иногда хотелось хоть кому-то объяснить, как же он устал от того или иного правила. В дальнейшем родители решили, что мальчику нужно больше общаться со сверстниками, так как он становился всё более замкнутым. Вовремя. То есть стоило только приноровиться жить с собой наедине и ценить это время — нужно всё менять? Нужно искать кого-то и чем-то заниматься? Не хочу. Уже не хочу. Как бы глупо это ни было, досаждали они этим знатно. Он соблюдал правила, соблюдал режим, питался как следует, не просил ничего. Он выполнял поручения родителей, развивался, как того хотела Микото, учил всё, что ему давали в руки, но… Но всё больше и больше ему это не нравилось. Однако корень всех бед оказался весьма конкретным. Больше всего проблем создавал тот простой факт, что сердце мальчика не открылось великим таинствам католицизма. Обычно ребёнок поглощает информацию, не задаваясь вопросом, может такое быть или нет. А Итачи задался, будучи ещё совсем маленьким. И что-то пошло не так. Итачи помнил свою первую библию: она была детской, с множеством картинок и адаптированным языком, дабы детский мозг не засох к третьей странице. Итачи со скучающим видом переворачивал листы, не углубляясь особо в текст. Книгу он прочёл за два дня. И это была первая книга, которая ему не понравилась. Он читал с пяти лет, причём бегло. Научиться этому была его инициатива. Как только он освоил принцип чтения, принялся за разного рода литературу. Детские книжки были интересны ровно до тех пор, пока он не перестал получать удовольствие от самого факта того, что он способен понимать текст. После его начало волновать содержание, и он перерыл небольшую родительскую библиотеку. С самого детства у него так и не появилось любимой книги, но каждая дала ему что-то. Некий опыт, какие-то идеи для размышления, просто убила время захватывающим материалом. Что ему дала библия? Да, там было много поучительных историй, некоторые были даже интересными, но чем дальше он уходил в чтение, тем печальнее и тоскливее это становилось. Мысли были простыми, очевидными, крутящимися вокруг одних и тех же истин. Когда он закрыл книгу, то понял, что суть содержания проста: будь добрым, честным и настоящим — и Бог любит тебя. Вот только… Он любит тебя любым. Но будь всё равно хорошим. Но даже если нет, он тебя любит. Но наказывает. Но любит. Все грехи прошлого, настоящего и будущего искуплены, но это не значит, что ты не будешь гореть в аду. А если ты попросишь простить тебя, то искупление Иисуса каким-то образом поможет тебе загладить вину… Словами? Почему убийство можно простить за слова? Почему чужая боль искупает твою? Почему Он делает больно тем, кого любит? Почему в мире столько зла, если это Его мир? Почему неисповедимые пути бывают настолько жестокими? Что за странная форма любви, выражающаяся через кровь, смерть, плату и насилие? Что, чёрт возьми? Нет, суть содержания непроста. Да, тут есть над чем подумать, но выводы получались какими-то странными. Он задал эти вопросы родителям и впервые осознал, что эта книга что-то делает с людьми. Мать, прижимая её к сердцу, видит в ней ответы на все вопросы, которые только можно придумать. И всё, что она смогла сказать: — Ты станешь чуть старше и обязательно всё поймёшь. Значит, дело возраста? Но ведь… Содержание до него дошло. Вот только что особенного в этих историях? Чем это отличается от творчества Толкиена, Несса, Льюиса и Брэдбери? Точно такой же мир, который мы не наблюдаем за окном, точно такие же герои, которые сталкиваются с проблемами и делают выводы, влияющие на их жизни. Итачи не мог заставить себя отнестись к этой книге серьёзно. Каждая прочитанная им история была вымыслом для развлечения; эту книгу он ощутил так же, и развлекла она его не особо. Когда он стал чуть старше, ему вручили оригинальный текст без упрощений и иллюстраций, вынудив прочесть это ещё раз. И во второй раз это было куда скучнее и сложнее. Всё, что происходило в его семье, — это насильственное привитие какой-то мысли, которую нельзя проверить. В это нужно поверить — и всего-то. Допустим. Зачем читать это ещё раз? Суть книги не поменялась, истории остались те же, только мысли были прописаны настолько глубоко, что суть их доходила с куда большим трудом. Кто сказал, что сложно написанная фраза автоматически становится умнее и важнее? Но оказалось, что именно этим принципом и пользовались родители. Они брали простую, казалось бы, мысль, превращая её во что-то немыслимо сложное и великое. Устаревший язык, искажённые фразы, ещё больше метафор и эпитетов. И только после этих метаморфоз мысль становилась истиной. Что? Итачи думал, что это придёт к нему с возрастом, что здесь есть что-то, чего он пока не в силах понять. В восемь он действительно понял. Ничего к нему не придёт, не в нём проблема. Это отдушина. Когда кому-то плохо, он ищет плечо, чтобы плакать в него. Как бы странно это ни звучало, но мать плачет в плечо религии, и это единственное, что способно её поддержать. А плакаться нужно много, если за всю жизнь ты не видела ничего, кроме кухни дома и стен храма. Серьёзно? Где вся твоя жизнь? Итачи слышал от своих одноклассников, как проводят время нормальные люди, и всё больше и больше понимал, насколько несчастны его родители. Итачи знал, что мать с трудом пережила вторые роды, знал, что больше детей она иметь не может. Её это не печалило, потому что она была уверена, что Бог сказал ей: "Хватит". Смотреть на ещё одного ребёнка было печально. Его ждёт всё то же самое. Те же воскресные походы в храм, та же детская библия, те же истории на ночь с одинаковой моралью без ответа на вопрос «Зачем?». Когда Итачи взял в руки этого ребёнка в первый раз, он ощутил ужасающую тоску, которая скрутила его изнутри и давила на лёгкие, мешая дышать нормально. Это жалость. Этот маленький человек сейчас смотрит куда-то в потолок комнаты, не в силах даже сфокусировать взгляд, и едва заметно улыбается. Видимо, ему нравится осознание, что он может управлять своими губами. И сейчас всё у него хорошо, сейчас он на старте, он сможет в будущем всё. Любое развитие событий пока реально. Пока не сделан ни один выбор, пока не появилось ни одного желания. Он мог бы всё… Но в комнату зашла Микото, словно напомнив, что сделает всё, дабы этой свободы не было у этого крошечного ребёнка. И ладно. Неважно. Это не касается Итачи. Микото не одобрила тот факт, что старший из сыновей полез к ребёнку. Чёрт знает, из каких соображений, Итачи не было ясно, но его попросили больше так не делать. Пока Саске слишком маленький, чтобы быть на чьих-то, не её, руках. Пусть так. Она уже напевает ему что-то, не похожее на колыбельные, а больше напоминающее церковные песнопения. Чёрт… Зачем? Зачем? Зачем? Это тоже этап возраста такой или почему он не может перестать спрашивать это снова и снова? Не вслух, нет, только себе, только про себя, потому что ему не ответит никто, он уже достаточно взрослый, чтобы это понять. Как же всё это давит. Молитвы утром, перед едой, перед сном. Пост, полное отсутствие любимых блюд. И чёртовы витражи, от которых уже почти тошнило, одни и те же люди, скрипучие лавки, старые книжки… Господи, да зачем?! Ах да, чтобы милостивый, любящий и верующий в наши силы отец не рвал нашу душу после смерти вечность. Точно. Да, система работала сложнее, но утрировать всегда было приятно. Упрощение не меняло сути, но звучать всё начинало крайне комично. Итачи не помнил, задавал ли он вопросы, когда был сильно младше, но понимал, что сейчас это уже неактуально. Он не услышит ничего из того, что его бы убедило, а нервная система его родителей шаткая. Трудно ли соглашаться со всем, что тебе говорят? Дело опыта. Первое время кровь кипела, пока Итачи учился не реагировать вообще ни на что. Да-да, Бог, да, именно так, да. — Ты должен хорошо учиться, Итачи. Зачем? Ах да, видимо, это тоже пожелание с неба, которое, правда, никто не слышал, но оно определённо было. Итачи согласно кивал, игнорируя домашнюю работу день за днём. Учителя были недовольны, но никто из них так и не вызвал Итачи на разговор. А Учиха делал на это очень большие ставки. Он был готов услышать от директора все плюсы и минусы образования, которые не будут тупы и локальны, которые действительно объяснят ему, почему он должен делать это. Он жаждал этого разговора! Ведь на самом деле его не учили ничему сложному, он мог бы иметь блестящие результаты и для этого не нужно быть умнее, не нужно стараться больше, нужно просто потратить больше времени на бесполезную работу, которая нужна не ему. Так зачем, объясните уже кто-нибудь! Но учителя говорили с родителями, а те печально гладили Итачи по головке, повторяя одно и то же. Зачем? Почему? Для чего? О, господи, снова желание небес? Хорошее будущее? Окей. Каким образом? Есть проработанная система, где якобы люди с лучшими отметками получают самые лакомые кусочки пирога. Вот только Итачи знал, что его отец закончил Тодай. И? Где же их лакомый кусочек жизни? Где хоть что-то? Лучшего примера бесполезности такого труда не сыскать. Его мать тоже наверняка была послушной ученицей, он не раз слышал пресловутое «вот я в твоём возрасте». В итоге всё, что смогли сделать родители, — это смириться с тем, что их ребёнок не слишком умный и не особо способный, но это нормально. И что же тут нормального? В какой-то момент Итачи поймал себя на мысли, что забросил учёбу не потому, что осознал бесполезность системы, а потому, что хотел выбить родителей на эмоции, он сделал это назло, но ничего у него не вышло. Оставалось закрывать глаза на всё происходящее, мириться с положением вещей и никогда не вступать в серьёзные разговоры со своей настоящей позицией. А Саске был другим. Он не задавал вопросов. Никогда. Впрочем, Итачи тоже не особо спрашивал, но Саске молчал не из безысходности, а потому, что его всё и так устраивало. Он послушно учил молитвы вместо стишков и ходил с мамой за ручку в храм. Неужели у него на самом деле нет вопросов? Неужели он не видит? Мать никогда не работала вне дома. И привычки вешать на других членов семьи заботу о младшем у неё не было. Итачи не помнил, чтобы его просили погулять с Саске, поиграть с ним, пока мать готовит обед. Они жили вместе, но словно в двух разных мирах, пересекаясь лишь взглядами за ужином. Саске рос весёлым и общительным мальчиком, проводил вечера во дворах, гуляя с друзьями, и возвращался поздним вечером. Ему дали куда больше свободы, чем было у Итачи, но наседали на него местами даже жёстче. Весь этот детский позитив, неукротимая энергия уходила не туда. С ребёнком нужно было заниматься, ему бы стоило увлечься спортом, ему не нужно было столько часов своей жизни убивать на хобби родителей. Никому не нужно. Почему в семьях у детей нет права выбора? Всех всё устраивало. Всех. Кроме Итачи. В один из обычных дней, когда отец снова пропадал на работе, а мать вышивала под нудные истории какого-то старика с телевизора, старший из сыновей, только вернувшийся с учёбы, притормозил у дверей собственной спальни, заинтересованно глядя, как его пятилетний брат катает по коридору машинки. Ему уже пять. Кто ему объяснит, что происходит, если не Итачи? Кто даст ему хоть что-то, если не старший брат? Ох, возможно, он об этом пожалеет. Своеобразный урок построился в голове самопроизвольно. Всё может закончиться очень плохо, но, кажется, это стоит того. — Саске? Младший обернулся, замерев с машинками в руках. Мальчик был ужасно лохматым всегда. С исцарапанными руками и ободранными коленями, потому что игры на улицах весьма травмоопасны. Его лицо было таким светлым, таким живым и по-детски милым. Наверное, всё же не стоит. Слишком жестоко. Не надо. Нет. Пусть растёт сам, как может, как умеет. Итачи просто не мог отвести глаз от этого лица и не мог решиться влезать туда, где ему будут не рады. Микото взбесится, если услышит хоть что-то не то. Но… Но… — Нии-сан? Он выглядит так, словно его сейчас будут за что-то ругать. Неужели боится? Ведь Итачи никогда не… Хн. А когда они вообще разговаривали? Когда Итачи тратил хотя бы пару минут на то, чтобы сказать хоть что-то, узнать что-нибудь? — Не хочешь поиграть? В глазах ребёнка было больше недоверия, чем удивления. Итачи никогда не проявлял интереса к подобному, а потому это казалось подозрительным. Он не стал бы спрашивать, во что и зачем, он просто кивнул и поднялся с пола, следуя за братом в его комнату и обнимая свои машинки. В их семье было принято, что спальня каждого — это святая святых. Никто не войдёт в чужую комнату, не постучав и не спросив разрешения. И неважно, о чьей спальне идёт речь, родительской или самого младшего и бесправного члена семьи. А потому даже сам факт того, что Итачи позвал Саске в свою комнату, был удивительным. Нет, Саске здесь уже бывал, но всего пару раз. Это место казалось чужим, словно эта комната и не принадлежала дому. Саске поставил машинки на письменный стол и замер посреди комнаты, наблюдая, как Итачи сбрасывает с плеч учебный рюкзак, как он поправляет покрывало кровати и занимает место на ней, осторожно хлопнув ладонью рядом. Приглашение, да? Приблизившись, мальчик сел. В свои пять он хорошо понимал, что воспитанным нужно быть не только с незнакомыми, но и с членами семьи. — Ты же знаешь, как играть в прятки? Саске послушно кивнул. — Искать будем вместе. — Кого? — Того, кого нужно попросить поиграть с нами. Это будет весело, если он согласится, — Итачи прикусил губу, осознавая, что выбрал неправильную формулировку, но едва ли Саске обратит на это внимание. — Но кто? Мама не будет. — Нет, — тепло улыбнулся старший, — не мама. Мы поиграем с Богом. Младший озадаченно наклонил голову, не зная, можно ли в такой ситуации засмеяться или это будет невежливо. — Разве он будет с нами играть? — Разве мама не говорила, что он сделает всё, о чём только мы не попросим, потому что он любит нас? Ты ведь хороший мальчик, верно? А если так, он не станет тебе отказывать в такой маленькой просьбе. Правда мама вряд ли одобрит, если узнает об этом. Но я уверен, что тебе он не откажет. Звучало правдоподобно. — Мне нужно попросить его? — а ведь мальчик действительно очень уступчивый, его даже не заинтересовало, зачем им третий. Его определённо нужно будет научить задавать вопросы. — Да, просто попросить. А потом мы начнём искать. Тот, кто первый его найдёт, тот выиграет… Я не знаю что. Чего ты хочешь? — Ничего. А ты? — Будешь мыть посуду неделю. Хорошо? — Или ты! — Вот видишь, сделаем хорошее дело. Но маме всё же лучше об этом не рассказывать, ладно? А после Саске сильно зажмурился, тихим шёпотом прося Господа об игре, так, словно вымаливал здоровья для больного родственника. Осторожно приоткрыв глаз, он покосился на брата. — Я думаю, он тебя услышал, — кивнул Итачи. — Я начну со своей комнаты, а ты со своей. Хорошо? Саске сорвался с кровати, бегом вылетая в коридор. Итачи, естественно, не двинулся с места. Какой результат даст эта игра? Кто его знает, но это неплохой урок, если Саске поймёт его верно. И он понял. Поздно вечером он постучал в дверь и, получив разрешение, вошёл. Мальчик выглядел ужасно разочарованным. В какой-то момент Итачи даже стало жалко его, потому что он занимался поисками больше семи часов. — Ты нашёл? — спросил он с глазами полными надежды. Итачи молча покачал головой. Действительно жестокая игра. Хватит ли ему убеждений защищать его? — Он мог спрятаться где угодно в мире! — о, кажется, это негодование. — Я не смог бы его отыскать за всю жизнь! — Я думаю, он неглупый, Саске, и понимает это. Поэтому он должен был спрятаться в нашем доме, иначе это было бы нечестно. Не думаешь же ты, что Бог играет нечестно? — Но я искал везде! Я даже посмотрел шкафы на балконе и упал со стула, — мальчик продемонстрировал новую ссадину на предплечье. — Я смотрел на кухне, во всех ящиках, даже под холодильником, я проверил всё, каждую комнату, каждую щёлочку, его нигде нет! Итачи печально прикрыл книгу, приглашая Саске на кровать. Мальчик был разочарован настолько, что был готов заплакать. До чего же ранимы чувства в его возрасте. — Может, он просто не захотел с нами играть? — жалобно спросил он. Итачи обнял брата, потрепав его лохматые волосы. — Почему бы? — Я не знаю, может, ему просто неинтересно с нами играть? — А ты думаешь, что он делает только то, что ему интересно? О чём просят люди, Саске? Они просят о помощи, но всегда ли ее интересно оказывать? Ты помогаешь только тем, кому интересно помогать? Скажи мне, Саске, насколько интересно для тебя выполнять поручения мамы? Мыть посуду, убирать игрушки, носить сумки из магазина? У Бога просят люди много всего, разве не на любые просьбы он отзывается? — И где он тогда спрятался? Почему он так поступил? — Я не знаю, Саске. Но, кажется, его и правда не было в доме. Ты точно проверил всё? — Всё-всё! — Тогда я не знаю. — Он просто плохой! — зло бросил Саске, утыкаясь в плечо брата. — Я весь день его искал, а он просто не пришёл, просто не захотел! — Тише, — строго произнёс старший. — Если это услышит мама, она будет очень ругаться. Она не поймёт, как сложно тебе было весь день, она не поймёт, почему тебе так обидно. Она же не знает, как сильно ты хотел поиграть. Не надо ей это говорить, но знаешь… Я думаю, ты прав. Это было очень плохо с его стороны. Саске печально вздохнул. Итачи не придумал ничего лучше, чем приобнять брата, который тут же съехал головой ему на колени, прикрывая глаза. Так просто, словно это было привычным жестом. Итачи же это несколько смутило. На его коленях никогда и никто не лежал. Это… Вполне удобно и очень тепло. Рука опустилась на плечо ребенка, а пальцы осторожно коснулись волос. В какой-то книге так мать делала своим детям, когда те засыпали на её коленях. Это приятно. Касалась ли хоть раз Микото так своего младшего сына? Потому что старшего — никогда. — Когда умер Комко, он сделал так же. Я очень просил, чтобы он вернулся, но этого не произошло. Мама сказала, что это против правил. О таких вещах не просят. Но что ему стоило? — Ничего не стоило, — согласился Итачи, всё ещё зачарованно глядя на свои пальцы. — Возможно, он помогает только тем, кому хочет, а не тем, кто очень хороший. — Нет, мама говорила, что всем хорошим он всегда помогает. — Значит, ты плохой, — тепло улыбнулся Итачи, надеясь, что его это не обидит. — Я не плохой. — Значит, не всегда. И не всем. Расскажешь мне, когда он тебе поможет, ладно? Потому что мне он никогда и ни в чём не помогал. Саске повернул голову, открывая глаза, и Итачи отдёрнул пальцы, словно занимался чем-то не очень хорошим. В глазах младшего брата мелькнуло какое-то странное осмысление вперемешку со страхом и подозрением. Он приоткрыл рот, чтобы задать вопрос, но вышло не с первого раза: — А он точно есть? А после Саске покачал головой, словно пытался дать понять, что не задавал этого вопроса никогда, что не хочет слышать ответа. Нельзя ведь сомневаться в подобном, верно? Итачи мягко улыбнулся. — Тебе нужно подрасти, а после уже задавать такие вопросы. Ты можешь спросить об этом у меня, но я не знаю ответа. Но ты должен понимать, что мама очень сильно разозлится, если узнает, что ты говоришь такое. Понимаешь? — Да. Понимаю. Я не буду так говорить при ней. Никогда. — Но я могу рассказать тебе один секрет, который ты должен хранить всю жизнь. Саске несколько раз кивнул. Итачи наклонился так близко, насколько это возможно, и шепнул на ухо ребенку: — На самом деле мама тоже не знает ответа. И папа. Никто не знает. Но все верят, потому что так нужно, Саске. Потому, что по-другому нельзя. Эта игра сделала своё дело, которое заключалось в создании той связи между ними, которой нет ни у кого в этой семье. Доверие. Полное. Саске осознал, что брат не будет злиться на то, на что разозлится любой другой, даже дорогая и любимая мама. Когда Саске рвал штаны, он приходил к Итачи, потому что тот без лишних разговоров помогал привести их в порядок. А мама бы ругала. Как-то раз Саске разбил чашку, мать обернулась на звук, и, прежде чем она успела сказать хоть слово, Итачи извинился и принялся собирать осколки. Она долго негодовала, ведь чашка эта была из её любимого сервиза, но наказаний не последовало. В тот вечер Саске принёс брату свои конфеты и долго извинялся. Ему было ужасно стыдно за трусость, за то, что он не смог признаться тогда в том, что виноват сам. Но Итачи только улыбался, успокаивая ребёнка тем, что неважно, кто виноват, если никого не наказали. Саске стал довольно частым гостем в этой комнате, и Итачи это почему-то не раздражало. В игры играть у него желания не было, но Саске не особо и просил — ему просто нравилось проводить здесь время, потому что ощущение того, что эта комната часть другого мира, не исчезло. После Итачи сделал ещё одно хорошее дело: он забрал у матери ответственность за домашнее обучение. Они начали учить настоящие стихи, а не зубрить материнский песенник. Она была не особо против, потому что Саске ужасно радовало общение с братом, да и Итачи стал несколько разговорчивее. Саске впитывал информацию как губка. С Итачи он начал учиться читать. Получалось у него из рук вон плохо, но спокойствие его нового учителя подбадривало. За любую успешно выполненную работу Саске получал поощрение. И любимой формой было чтение. Итачи читал брату то, что сам он сможет читать не скоро. Какие-то фэнтезийные книги о приключениях. После каждой Саске отходил очень долго. Он пересказывал сюжеты этих книг друзьям, рисовал множество рисунков и всё более послушно учился читать, чтобы уметь уходить в этот ирреальный мир самостоятельно. Правда Итачи достаточно быстро начало надоедать проводить столько времени с братом. А потому старые правила стали постепенно возвращаться. Комната — не проходной двор. Отвлекать в определённые часы запрещено. У Саске остались только поздние вечера, чтобы просто пообщаться. Потому что Итачи на самом деле умел общаться. Он умел слушать, он всегда всё понимал, всегда поддерживал… У него не было другого выхода. Да, иногда Саске нёс откровенную чушь, но заставить его замолчать и забыть об этом — политика родителей. Поддерживать доверительную связь нужно, дабы оставаться главным авторитетом в этой семье. Лет в четырнадцать Итачи это даже льстило. Когда Саске пошёл в школу, в нём проснулся дикий азарт к лидерству. Те силы, что он прикладывал к тому, чтобы быть лучшим, были тотальны. Он учился почти всё свободное время, и ему не нужно было одобрение и оценка его успехов от близких. Его просто восхищал факт того, что он был лучшим. И он им был. Всегда. Во всём. Отличные результаты. Никогда он не приносил даже просто «хорошо» и уж тем более «удовлетворительно». Микото пару раз говорила, что это заслуга Итачи, потому что Саске уже неплохо считал, немного писал, да и читал хоть и медленно, но всё же осмысленно и цельными словами. Желание быть первым повысило все его наработанные навыки столь значительно, что под конец первого года обучения он читал ничуть не хуже, чем любой взрослый человек. Преподаватели утомляли родителей постоянной похвалой и попытками забрать ребёнка в сферу своей деятельности. Талант к рисованию, талант к спорту, талант к музыке, к математике, к литературе, ко всему, что только есть. Саске сиял. Успех вдохновлял его на новый успех. Итачи же наблюдал за этим с крайней степенью озадаченности. То есть это может работать и так? Жизнь Саске была полноценна, прекрасна, ярка и желанна. Каждый его день приносил ему же удовольствие. Может ли существовать больший стимул жить, чем это удовольствие? После этого оборачиваться на свою жизнь было почти больно. Итачи понимал, что его блестящие успехи не принесли бы ему и сотой части этой радости. Просто Саске другой. Ему не нужно быть лучшим для родителей, для учителей, для завистливых одноклассников. Ему нужно было быть лучшим для себя. Он выбрал спортивную секцию. Сперва он во что-то играл, но потом решил заняться боевыми искусствами, совмещая это с любимой легкой атлетикой и бассейном. Мальчик развивался очень быстро, круг его общения рос, и вот Микото могла гордо сообщить, что её гены чудесны. Недурно. Это всё, что мог сказать на это Итачи. Да, Саске производит весьма хорошее впечатление, но не результатами, а отношением к ним. Странно… Едва ли это зависть, но как же сильно Итачи захотелось испытать что-то похожее. Что-то, что позволит ему ощутить себя счастливым, свободным, что-то, что поможет ему лучше понять себя и получить удовольствие от жизни. Но что..? Глупо играть на контрастах. Вот о чём он думал, впервые вдыхая дым сигареты. К концу средней школы обычно все либо уже курят, либо уже не закурят. А он крутил в пальцах тонкий фильтр сигареты и думал о том, что это странное ощущение. Плохое или хорошее? Нравится ему или нет? Он не знал, но… Пусть будет. Первое признание в любви. Девушка из параллельного класса, которую он видел второй или, может быть, третий раз. Сложно назвать её красивой, но назвать некрасивой ещё сложнее. Что-то очень простое, посредственное, обыкновенное. Но она волновалась, и это было заметно. Жалко? Нет. Интересно? Не особо. Она говорила что-то о том, что часто видит его в библиотеке или в столовой, но у неё никогда не хватало духу признаться в своих чувствах, потому что она никогда бы не получила взаимности. Она восхищалась им. Говорила о том, что он прекрасен, хотя… Почему? Внешность? Разве было в его внешности хоть когда-то что-то прекрасное? Забавно, Итачи впервые слышал что-то такое. Почему он никогда не задумывался, красив он или нет? Хотя бы по меркам окружающих его людей. Она собиралась менять школу, потому что уезжала. Ей не нужны были отношения или что-то такое, она просто захотела наконец сказать о том, что поедало её уже год. Целый год… Интересно, болеть человеком — это приятно? Любить кого-то настолько, чтобы думать только о нём в каждую свободную секунду своего времени. Чтобы просыпаться с мыслями о нём и засыпать аналогично. Ведь пока он не знает, несёт ли влюблённость негативный характер? А вот это интересно. А что же девушка? Что нужно ей ответить, как её подбодрить, если она уже белее, чем мел, и всё ж ждёт чего-то, пусть и не ответа. Средняя школа — идеальное время для того, чтобы учиться взаимодействовать с людьми, особенно с девушками. Вокруг столько разговоров о дамах, об их коротких юбках и длинных ресницах. Может, стоит поискать себя и в этом? Звучит странно, но почему нет? Очень необычный первый поцелуй. С человеком, к которому ты ничего не чувствуешь и едва ли почувствуешь. Но ей это будет достойным подарком на память. Плохо вышло или хорошо — он понятия не имел. Её горящих глаз было достаточно, чтобы понять: этого хватит. Она забавно поблагодарила его и, счастливая, убежала. Кажется, поцелуи переоценивают. Вообще ничего. В них нет ничего, чего бы стоило хотеть. Есть ли разница в опыте, технике и отношении? Не такой подход требуется к такому опыту, но другого у Итачи не было. Второй его поцелуй был подарен другу-однокласснику. Просто чтобы убедиться, что разницы между парнем и девушкой нет никакой. За сигаретами начались пробы алкоголя. Дома Итачи заявил, что записался в какой-то клуб и теперь вечерами иногда будет возвращаться поздно. Но никакого клуба, естественно, не было. В его классе были люди, которых откровенно называли «плохими парнями». Пафосные речи, много алкоголя и сигарет, куча девочек… В четырнадцать лет. Да. А Итачи всегда казался человеком не из этого мира. Одиноко почитывающий книги юноша, который никак не походил на оборванца. Но ему это стало интересно. Сперва приятели не одобряли новых увлечений друга, но, как только они осознали, сколько популярности сможет приобрести Учиха, они быстро сдались, рассчитывая и на свою долю внимания. Стоит ли обрезать волосы? Итачи перебирал пальцами концы хвоста, пытаясь понять, что для людей красиво, а что — нет. Какие люди становятся популярными? Что для этого требуется? К чёрту резинку. Итачи распустил всё то, что отросло за последние семь лет, немного поработал ножницами, потому что ему показалось, что, если укоротить передние пряди, ему это пойдёт больше. Результат его удовлетворил. Школьная форма? Тут же всё тоже может быть куда более вольно. К чёрту белые рубашки, ему всегда куда больше нравились водолазки. Он взялся закатывать рукава пиджака, который никогда больше не застёгивался, и пристрастился к определённого рода украшениям. Он изменился настолько, насколько мог позволить устав школы. И такая выходка не прошла даром. Учителям это не понравилось, но серьёзных разговоров на этот счёт не было. Родителям это и вовсе показалось ужасным, но Итачи нашёл правильные слова, чтобы убедить их в том, что плохого в этом ничего нет и для более успешной адаптации в старшей школе ему стоит пройти этот этап. А вот младшему брату этот вид показался классным. Было приятно услышать, что мелкий считает, что его аники крутой, да ещё и гордится этим. Ох, было бы чем. Ты, Саске, куда больше заслуживаешь гордости за всё, что делаешь. Девушек стало несколько больше, чем рассчитывал Итачи. Он очень быстро забрал себе все лавры, как самый интересный и желанный юноша одного учреждения. Вокруг молниеносно собралось подобие свиты, и он не раз слышал о фанклубах, организаторами которых являлись девушки. Да, это типичная ситуация для любой японской школы, но как-то Итачи не думал о том, что этим самым «принцем» может стать он. Никого не смущала дурная слава, которая тянулась за ним шлейфом. Он не заводит отношений, он не любит держать рядом с собой одного человека, он не поведёт девушку на свидание или в кино, но спрос это всё не ослабляло. Неужели он и вправду настолько хорош? Итачи не раз всматривался в своё отражение, пытаясь понять, что есть такого в его внешности, что настолько привлекает людей? Популярность делает с людьми страшные вещи. Итачи научился отвечать на всё так, чтобы это всегда выглядело красиво и, возможно, даже немного нагло. Он научился улыбаться миллионом разных способов, чтобы объяснить одним изгибом губ всё, что он думает. Он получил то, чего хотел. Но этого было мало. Это не дало ему ровным счётом ничего. Ощущение счастья так и не соизволило явиться. Ни сейчас, ни в старшей школе. Секс — процесс интересный, но даже самые красивые, на его вкус, девушки не давали ему того, чего так сильно просило сердце. Он хотел ощутить себя той самой девушкой, что призналась ему однажды. Он помнил её взгляд, помнил, как не слушался её голос, как дрожали руки. Физическое удовольствие не заменит этого морального чувства. Хотя… Итачи не терял попыток найти в ком-то что-то особенное. Ему признавались люди разных возрастов и полов. Сперва это было забавно, после начало утомлять. Стоило кому-то просто позвать его поговорить — он просто отказывал, давая понять всё сразу. Но особо милые персонажи получали свою возможность расслабиться в этих руках. Навыки в подобном Итачи приобрёл довольно быстро. Было до ужаса смешно слышать слухи о том, как он хорош, и параллельно о том, как он ужасен. Всё это и рядом не стояло с тем, что чувствовал Саске, получая первое место на олимпиаде. Он врывался в комнату брата, игнорируя его закатывающиеся глаза, и победно демонстрировал очередную медаль. В более глубоком детстве он был куда тактичнее. А сейчас ему не нужно было разрешение, чтобы войти, чтобы чем-то поделиться, в очередной раз заставив своего брата ощутить себя крайне ущербным и необычным. Итачи считал странными родителей, странным — Саске, а про учителей и девушек из школы вообще говорить даже смысла нет. Но теперь… А что, если… Что, если странный здесь он один? — Мне понадобилось всего двадцать минут. Мама обещала мне скейт, если я обойду этого зазнавшегося идиота. И кто тут красавчик? Да я здесь красавчик! Завтра я просто встану на свою прелесть и не вернусь до глубокой ночи, — мечтательно закатил глаза Саске, уже воображая, как держит в руках столь долгожданную покупку. — Завтра воскресенье, — как бы между прочим заметил Итачи, не отрываясь от очередной книги. — И что? А… Чё-ёрт. Нет, господи, почему, а-а? — Саске сел на кровати, подобрав под себя ноги. — Что сказать, чтобы не пойти? Давай, ты же тут генератор гениальных идей! — Как-то это грешновато, — усмехнулся Итачи. — Мои соболезнования, но ты ничего не сделаешь. Придётся отложить. Мама убьёт тебя, если ты попытаешься ей доказать, что твой скейт важнее, чем её планы на столь важный день. — Но это не первое и не последнее воскресенье! Какая разница? Кто вообще придумал ходить в храм в воскресенье? Почему воскресенье? — Спроси у мамы. — М-м. — Да, ты получишь хороший подзатыльник за то, что так и не ознакомился с главной литературой её жизни. — Да ладно? Там что-то про походы в храм написано? Эм, ладно, можно мне спойлер? — жалобно попросил Саске, который, видимо, всё ещё рассчитывал скрыться из-под материнской опеки и сорваться с дядей за покупкой своей мечты. Тот, к слову, уже пообещал, что покажет ему самый лучший магазин и поможет выбрать самый идеальный скейт. — Шесть дней работай и делай в них всякие дела твои, а день седьмой — Господу, Богу твоему, — скучающим тоном начал Итачи, — не делай в оный никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя; ибо в шесть дней создал Господь небо и землю, море и всё, что в них, а в день седьмой почил. — Эм… — Да, сперва это была суббота, но потом воскресенье было освящено воскрешением Иисуса и правила несколько поменялись, но принцип одного свободного дня в неделю остался тем же. После небольшой паузы Итачи всё же соизволил окинуть младшего брата взглядом. Тот выглядел, мягко говоря, удивлённым. — О. Я думаю, сейчас ты можешь сделать вывод, что моё детство было несколько сложнее, чем твоё. А потом ты можешь упасть передо мной на колени и поблагодарить меня за то, что учила тебя не мама. — Ты серьёзно знаешь всё наизусть? — Не всё, но многое, — пожал плечами Итачи, вернувшись к книге. — Сколько раз ты читал Библию? — Не спрашивай. — Нет, серьёзно. Сколько? Итачи печально вздохнул, возводя глаза к потолку. — Если ты про те книжечки, с которых мама сдувает пылинки, то раза три. В принципе, Ветхий Завет я читал раз шесть, и лучше бы ограничился одним разом. Новый Завет значительно больше, и до сих пор его люблю куда меньше. Книгу Иова, Псалмы и чёртовы Притчи перечитывал всего дважды, а вот все пророческие издания, вроде Наума, Захарии, Амоса, Малахии, Ионы, Аггеи, господи, что там ещё, их все мне вкладывали в голову очень часто. Мама их любит. Так что, в целом, Ветхий Завет я всё же знаю лучше. — Ты монстр. То есть да, я понимаю, но… Наизусть? — Ну, это вообще из десяти заповедей так-то. — Серьёзно? Ам. Я надеюсь, что моим воспитанием не займутся. Уже не займутся. Господи, я пытался, я сказал, что всё прочёл, и она не проверяла. Но я засыпаю сразу же, потому что это невыносимо скучно, — простонал Саске. — А ты великомученик, однако. — Если подумать, ты самый хреновый верующий из всех, кого я когда-либо встречал. В атеисты податься не хочешь? — с ироничной усмешкой уточнил Итачи. Саске фыркнул, а после поплёлся в свою комнату, не прокомментировав это никак. А жаль, ответ был бы кстати, хотя и не принципиально, какой именно. Итачи окинул взглядом текст и на секунду задумался. Сколько всего он знает из того, что знать в принципе не хочет? Кто бы в его школе знал, что за всей этой его маской волевого и обольстительного человека кроется мальчишка, не сумевший отказать матери и отцу, учивший это всё, перечитывающий раз за разом. Со всей этой базой можно смело подаваться в теологи. Итачи усмехнулся, переводя взгляд на ноутбук. Осторожно прикрыв книгу, он ввёл в поисковую строку наименование факультета и количество университетов, обладающих таковым. Хах, теолог. Это же смешно. Вот уж кто-кто, а чтобы Итачи занимался всем этим? Нет. Всю жизнь? Носить эту ужасную одежду и излучать феромоны счастья трижды в день, а особенно в воскресные вечера, пока на тебя пялятся пожилые люди, повторяющие твои слова. Итачи тихо засмеялся, сворачивая окно поиска. Это слишком смешно, чтобы даже ради интереса это искать. Впрочем, смешная мысль не ушла из головы сразу же. Она вернулась поздно вечером, удобно устроилась в голове в то самое злосчастное воскресенье, пока рядом сидел до ужаса обиженный на жизнь Саске, и не ушла даже после. Почему-то отгонять её не хотелось. Да, она была смешной, да — странной, да — сумасшедшей, но… Но ведь реальной. Хакнуть систему? Два самых нездоровых на свете религиозника считают своего сына истинно верующим, хорошим и послушным мальчиком. Неужели после такой тренировки он не сможет убедить весь мир в том же самом? У него не было вопроса, зачем. Впервые, кажется. Он не думал о том, насколько прибыльное дело. Он даже не задумывался над тем, как нудно будет получать подобное образование. Он впервые в жизни поймал то самое чувство, которое подсвечивает людей изнутри. Какая-то цель, достойная работы, достойная того, чтобы дойти до неё. И только после он вспомнил о том, какие зачастую хорошие стоят машины возле храма, о том, как дорого стоят услуги священника, если необходимо отпеть кого-то на похоронах… Хах. Стало ещё интереснее. Итачи стащил с плеч пиджак, бросив его на кровать, ловко подобрал волосы в хвост, вытащил из шкафа чёрную рубашку, которую носил крайне редко. Осталась последняя глупость, которую он обязан совершить. Рука потянулась к ножницам и белому листу бумаги. Да почему нет? Это глупо, но так весело. Белая полоска идеально легла под ворот рубашки, пока Итачи рассматривал собственное отражение в зеркале. Это… Странно, но ему нравилось. Это опасно, но от того ещё интереснее. Возможно, он пожалеет об этом, но сколько на свете людей, которые резко меняли решение и поступали в другой университет? Он всегда может сделать шаг в сторону, но сейчас… Почему бы не ступить на эту дорожку?