Аминь

Святое Евангелие от Луки (VIII, 17) Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы.

Почему люди так редко разговаривают? Ведь на самом деле это единственный способ разрешить невероятное количество проблем, которыми обладают все. Забавно, что со стороны этот факт кажется более очевидным, чем на собственной практике. Кицу покосилась на девушку, которая активно обсуждала с мастером выходной вечер. Зачем ей всё это сдалось — очень хороший, но невероятно сложный вопрос, на который никто из присутствующих не ответит никогда. Ей вечно что-то нужно, и каждый раз это большая проблема. Лиза не подходит ей. Она не разделяет её пристрастий. Они настолько разные, что сложно даже теоретически представить, как могли бы выглядеть их отношения. Но она так прекрасна… Как можно руководствоваться рациональностью в вопросе чувств? Когда кто-то внезапно обретает своё счастье, а, глядя на это заплаканное улыбающееся лицо, принадлежащее младшему из Учих, данный факт становится очевидным, становится ужасно тоскливо. Едва ли это зависть, но, скорее всего, это что-то отдалённо на неё похожее. Впрочем, она не страдала столько, сколько это делали они, в особенности старший из этих больных братьев. Как же давно они знакомы. Итачи был завсегдатаем воскресных вечеров. Он возвращался с работы не домой, а к ней, чтобы щедро пополнить карманы её бармена купюрами, которые улетали как бесполезные бумажки. В какой-то момент она всерьёз начала беспокоиться за прогрессирующий у него алкоголизм. Они познакомились, когда он только начинал свою карьеру — и это было блестяще. Самое главное, что он сам так считал и заражал окружающих идентичной верой в его восхитительность. Самолюбие — ключ к успеху. Кицу бы никогда не подумала, что среди священников процент верующих людей ниже, чем среди простого населения. Он якобы ломал систему и получал от этого несравненное удовольствие. Свободно отмахивался от любых других планов на жизнь, уклончиво отвечая, что отношения — это не его профиль. На тот момент Кицу только развелась со своим первым мужем, а потому с радостью разделяла его точку зрения. Однако натурой она всегда была влюбчивой, а потому не прошло и года, как она была вновь влюблена, чем откровенно раздражала друга. Итачи не любил говорить об этом, но несколько фактов вытащить из него у неё вышло. Например, о том, что он не питает идеалистических иллюзий относительно таковых чувств, а потому свою принцессу не ждёт. Он верит в любовь, что казалось на тот момент довольно забавным фактом, учитывая его классическое поведение. Вся эта чушь о том, что партнёры на вечер удобнее и интереснее, всерьёз никогда девушкой не воспринималась. В конце концов, людям свойственно доказывать, что их устраивает всё то, что они имеют, но правда в том, что у них нет выбора. Признать обратное — значит подтвердить всю ничтожность своего существования и неспособность владеть тем, чего по-настоящему хочется. Впрочем, он действительно не тосковал. Первое время. Она до сих пор помнит, когда он пролил на неё всё содержимое своей больной психики. Двадцать третье июля. День рождения его дорогого младшего брата. Она мало что знала о Саске до того момента, кроме тех фактов, что он младше, учится в Токийском университете и являет собой образ хорошенького смышлёного паренька, чем Итачи очень гордился, хотя и предпочитал делать вид, что ему нет до этого никакого дела. Тогда он выпил очень много, долго кружил в танце какую-то барышню, чуть не подрался с охраной и в итоге едва не заснул на коленях подруги, вещая свою грустную историю. Сказать, что Кицуна была в шоке, не сказать ничего. Первое время она действительно считала, что это пьяный бред, но Учиха редко бывал искренним, а в тот вечер он был на удивление спокойным, серьёзным и открытым. Что вы знаете о сочувствии? Мысль о том, что это как минимум отвратительно, прожила в голове Кицу несколько минут, а после стёрлась ужасающим сожалением. Сложно представить, насколько это должно быть больно. Разве человек вправе выбрать, кого полюбить? Разве можно его обвинить в том, что объект его чувств — это родная кровь? Это случилось. Как, почему, для чего, зачем — не имеет никакого значения. Это случилось, вот на этом и остановимся. Вопрос о его предпочтениях отпал сразу же. Пытаться утолить свой голод посредством вечной смены партнёров — весьма фрейдовский вариант и вписывается в нормальную концепцию человеческой психологии. Он ничего не сделал. Он его ни разу не тронул. Он ему ничего не сказал. Вот что достойно восхищения. А потом оказалось, что и трогал, и говорил, и много чего ещё сделал. Озадаченность Кицу едва ли можно было бы описать словами. Однако это не мешало Учихе свято верить в то, что он не имеет права влезать в жизнь Саске, портить что-то и ломать. — Я нравлюсь ему. Очень сильно. Кицу демонстративно стучала аккуратным ноготком по лаковой поверхности барного стола. Отвечать на это? Да что тут можно сказать? Это слишком больная история, чтобы пытаться делать вид, что понимаешь хоть что-то. — Это ещё хуже, чем если бы ему было плевать, — горькая усмешка, ещё одна стопка. Он снова безбожно пьян и ему совершенно нет дела, насколько плохо будет утром. А плохо будет. — Поговори с ним. — Он ребёнок, Кицу. Я давил на него всю его сознательную жизнь. Полный уверенности, что лучше знаю, как устроен мир, я лишил его религиозных чувств. Мой подростковый максимализм убил его Бога, разрушил отношения с родителями и дал ему точно такой же серый взгляд на вещи. Я разнёс его рамки морали к чёрту, потому что мне показалось интересным попробовать повлиять на человека. Я повлиял, — сухие аплодисменты самому себе. — Ему было шестнадцать лет, когда я… Я не знаю, насколько ублюдком нужно быть, чтобы делать то, что делал я. И сейчас это кажется ему нормальным, но это нихера не нормально. Сперва он игрался, потом его начала увлекать самая банальная похоть, а теперь… Я не знаю, как это назвать, но это больше не категория чего-то приятного. — Ему тяжело? — Не знаю. Но порою он смотрит на меня, словно надеется… Словно надеется, что я возьму инициативу в свои руки. Это же Итачи, почему бы и нет. Ему всё можно, он всё может. Ха… Если бы. Кицу тряхнула головой. — Ты его любишь, и тебе плохо из-за этого. Он тебя любит, и ему плохо из-за этого. Не сочти меня совсем недалёкой, но, прости, в чём сложность? Учиха, иди и бери то, что уже само просится к тебе в руки. — А дальше? — ещё одна стопка и всё такой же убийственно серьёзный взгляд. — Сколько времени пройдёт, прежде чем он повзрослеет и осознает, что сотворил со своей жизнью? Вернее, что позволил сделать со своей жизнью. — Ему уже не шестнадцать. — Двадцать. Сильно большая разница? — Четыре года, Учиха… — снова голос, полный жалости. Это всё длится целых четыре года. — Ты серьёзно думаешь, что во мне настолько цветёт эгоизм, что я позволю ему сотворить ошибку ради удовлетворения моих желаний? Четыре года, десять лет, всю жизнь… Это мелочи, я переживу. Его судьба меня волнует гораздо больше. — И ты скажешь ему «нет», если он придёт в твои руки? — Кицу начинала злиться. И ей безумно хотелось отобрать уже бутылку, потому что ещё полчаса — и он её допьёт. А это всё же не сок, так уничтожать алкоголь просто опасно. — Не придёт, — грустно улыбнулся Итачи, прикрывая глаза. — Ему не хватит смелости. Я в его глазах отбитый грешник, которому совершенно плевать на все «нельзя». Доля правды в этом есть, но она намного меньше, чем он думает. Я могу сделать что угодно, и знаешь, чем это закончится? Счётом. Ты бы рискнула доверить своё сердце такому человеку? Саске не глупый, хотя и ребёнок, но он понимает, что рискует всем для удовлетворения редких вспышек «хочу». И… Все эти вспышки моих рук дело. Мне давно следовало прекратить, но… Я не могу. Я каждый раз вижу в его глазах что-то настолько удивительное. Я готов попрощаться с чем угодно за возможность видеть это снова и снова. Но я не буду влезать в ход событий. — Учиха, блять… — Ты просто не понимаешь, насколько это сложно. Сломать ему что-то ещё? О, я могу. Мне стоит протянуть руку — и он послушно пойдёт за мной, но я не хочу потом видеть в этих глазах обиду, я не хочу слышать о том, сколько всего я сделал не так в этой жизни. Ему нужно повзрослеть, созреть и решить уже наконец, чего он хочет, чем и ради чего он готов рискнуть. И… И если я буду того стоить… Но я не буду. Я даже не уверен, что знаю, чего я хочу больше. Но принять его выбор мне в любом случае придётся. — Его выбор? При том, что ты, проницательный сукин сын, знаешь, что он неровно к тебе дышит, а он понятия не имеет о том, как ты тут сопли по моему бару размазываешь? Отлично. — Я не раз… — Не ты ли говорил, что держишь марочку редкостного урода, который только и делает, что ведёт счёт? Ты хочешь от него того, на что сам не в силах решиться. Делаешь вид, что на всё решение судьбы, хотя судьба тут вообще ни при чём. Если ты не смог, с чего ты взял, что он сможет? — Я и не рассчитываю. — То есть, правильно ли я понимаю, если ему не хватит смелости, как и его старшему братишке, вы, возможно, всю жизнь будете любить друг друга, не позволяя себе сказать что-то вслух? Что за маразм? — Он потеряет больше, чем я, если… Если… — Если вы будете вместе, — услужливо подсказала Кицу, которая уже давно закипала. — Да. Моя жизнь уже и так не похожа на что-то нормальное. Я уже не поправлюсь. А он всё ещё может всё. Это, скорее всего, пройдёт, он полюбит по-настоящему, заведёт семью и обретёт какое-то традиционное счастье. — И собаку. — И собаку. — То есть ему есть чем рисковать — вот пусть и рискует. Такая политика? — Господи, нет. Это ответственность. И я не доверяю себе, чтобы возлагать её на свои плечи. — Ты просто трус, Учиха. И все твои речи гроша не строят, — Кицу поднялась с места, забирая бутылку. Подобных разговоров было много, и почти все они сводились к тому, что Итачи смеялся с того, какой подытог в очередной раз делала Кицу. Они все были подозрительно похожи и содержали в себе обвинения и только. Но сколько бы она ни ругала его, сколько бы ни пыталась объяснить, что он ошибается, она всё ещё чувствовала его боль. Никогда до этого Кицуна не замечала за собой особой эмпатии. Но с Итачи это работало. Хотелось сесть рядом, помочь ему допить что-то высокоградусное и печально положить голову на плечо, тоскливо рассматривая узоры барных столов. Ей было сложно осознать, как именно всю эту ситуацию видит Итачи, но то, что он не сделает ничего, было очевидно. Даже если они с братом переспят, если будут жить вместе, награждая друг друга каждой свободной минутой своего времени, Учиха всё равно не раскроется до конца. Умеет ли? Итачи очень пластично выражает все свои эмоции, но всегда несколько сдержано. За столько лет Кицу ни разу не слышала, чтобы Итачи звонко смеялся, чтобы плакал, по-настоящему кричал… Нет. Он много улыбался, прекрасно играл взглядами и интонациями, но градацию его чувств оставалось только угадывать. Порою казалось, что он с хрустом ломается, но где-то глубоко внутри, пока на лице отражена знакомая печальная усмешка. А потом он привёл этого засранца в бар, и Кицу осталось только обомлеть от того, насколько у Итачи странный вкус. Маленький заносчивый мальчишка без воспитания, понимания самых простых вещей, крайне агрессивный, эмоциональный, но по-детски наивный. Все фразы Итачи о том, насколько его брат ещё ребёнок приобрели хорошее такое основание. С ним нужно было поговорить, и она мечтала узнать, что происходит с другой стороны этих нездоровых отношений. Она увидела зависть. Она увидела ревность. Она увидела обиду, злость, жестокость, слабость. И только под всем этим можно было разглядеть толику зависимости, настолько слабой и жалкой, что её чувством-то назвать было смешно. Невнимательный, глупый, посредственный. Всё, что в нём есть по-настоящему выразительного, — это школа Итачи. Подача, усмешки, флирт, даже фразы. Но в целом он мало что из себя представлял. Он втягивался в эту «игру» с наслаждением, это было видно, но не понимал ровным счётом ничего, потому что, видимо, не хотел понимать. Когда задача решается слишком просто, человеку свойственно искать подвох и выходить на сумасшедшее, сложнейшее и зачастую неверное решение. Так Саске и поступил. Кицу просто хотелось потрясти каждого из них за плечи и прокричать в лицо о том, что он любим. Но Итачи бы её просто убил. Да, конечно, точно, инициатором должен быть Саске — и никак иначе. И, конечно же, грязные домогательства, пьяные признания и вечная провокация — это не инициатива, нет, что вы. Учихи, блять. Наблюдать за ними сейчас было почти удовольствием. Шестерёнки закрутились, эти двое оказались способны говорить слова. Господи, Саске, ты превзошёл все ожидания, и за это определённо следует награждать. — С тебя бутылка очень хорошего вина, — Кицу похлопала Итачи по плечу. — Я пью только сухое. — Спасибо, — отозвался Саске, неловко стоя в коридоре. Он не был уверен, что знает, чего ждёт. Итачи торопится, у него работа, у Кицу скоро открытие в баре, а он… У него много времени. Руки чесались протянуться к бару, чтобы немного успокоить нервную систему, но в последнее время он нашёл в алкоголе нечто чуть большее, нежели средство, смазывающее реальность, а это плохая новость. — А ты, маленький засранец, береги моего друга. Он ужасно нежный и ранимый, когда дело касается отношений, не так ли, солнышко? Итачи закатил глаза, но комментировать это не стал. — Что? — Саске слабо улыбнулся, хотя выглядел сбитым с толку. — Отношений..? Ты знала? — М-м, всего-то года два я слушала пьяную философию о жизни, смерти, брате и смысле вселенной. — Это сейчас была лишняя информация, — мягко попросил закрыть эту тему Итачи, который уже направлялся к выходу. — Упс, — усмехнулась она, подталкивая Саске. — Отметим потом. Сухое, Учиха! Саске уезжал в странном приподнятом настроении. Если бы можно было это чувство сравнить хоть с чем-то, что он испытывал ранее, он бы попытался, но это просто невозможно. Его крепко держала паника, почти на уровне безумия, его терзало беспокойство, пропитанное счастьем и неверием, страхом и отрицанием. Стоило только выйти за пределы клуба, как всё показалось просто сном или каким-то обдуманным желанием, побывавшим в голове, просто чтобы наполнить жизнь хотя бы иллюзорными красками. Но это было. Он всё ещё ощущал его прикосновение на своих губах каким-то фантомным образом. Только сейчас до него стало доходить, что он не услышал от Итачи почти ничего, но это было, скорее всего, воздействие всё того же отрицания. Сейчас можно было бы остановиться посреди дороги и начать задавать себе вопросы. Но он не будет. Не себе. Не сейчас. Меньше всего ему хотелось путать собственные мысли глупыми сомнениями и недоверием, которого Итачи не заслужил. Хотя ощущение ирреальности засело где-то в слепой зоне видимости, прекрасно ощущаясь, но не являясь во всей красе. Пока вызванное такси мчалось сквозь людные улицы города, Саске продолжал смаковать каждую фразу, опасаясь найти в ней двойное дно, которое вывело бы случившийся разговор на другой уровень, более простой и ожидаемый. Но не получалось, и это доставляло какое-то особое моральное удовольствие, едва ли сравнимое с физическим. Саске достал телефон из заднего кармана и на мгновение подзавис, глядя на экран, где сияло порядка двадцати пропущенных, и, что самое ужасное, за последний час. Это какой-то глюк? Открыв историю вызовов, Саске побледнел, обнаружив, что все они от матери. Микото не из тех людей, кто будет доставать звонками потому, что ей срочно что-то нужно. Она понимает, что, когда человек освободится, он увидит и один пропущенный. Число не имеет значения. Что случилось? Что могло такого случиться? Саске сразу же набрал вызов, но линия оказалась занята. Какого чёрта. Холодный ужас расползался где-то в районе груди и плотно давил на шею, мешая нормально дышать. Сообщений не было, все вызовы совершались ровно с минутным перерывом. Столько идёт вызов. Она набирала номер снова и снова, не прерываясь. Быть может, попала в беду? Может, Саске был единственный, кого она могла вызывать в надежде, что он сможет ей помочь? Всё более и более ужасные картинки плясали перед глазами. Он же никогда себе не простит, если с ней что-то случится, а он не мог помочь просто потому, что выяснял отношения с братом. К его величайшему облегчению, когда он набрал номер в третий раз, Микото ему ответила, но чувство почти радости сразу же было раздавлено новым страхом. Она плакала, настолько сильно, что едва справлялась с дыханием. — Саске… — Что случилось? — Приезжай домой. Пожалуйста. Я не могу… Я больше не могу, — её голос звучал печально взволнованно, но хотя бы то, что она не молила о помощи, уже было хорошей новостью. — Мама, прошу тебя. Что случилось? — Он в больнице, Саске, я не знаю, что с ним. Меня выгнали оттуда… Я… Я звонила, мне ничего не говорят. Боже, я во всём виновата. Он просто упал, пока они приехали... — снова всхлипы. Говорить ей было сложно, но суть улавливалась. — Папа? — Приезжай. Саске отключился и сразу же сообщил таксисту новый адрес. До дома будет ехать не близко, но цены — это последнее, что его сейчас волновало. Итачи всё оплатит, как обычно. Пришло новое SMS от брата. «Отец попал в больницу, судя по всему, инсульт. Мать на нервах. Езжай домой, я не смогу приехать сейчас, а ей нужна поддержка». Инсульт? Насколько всё плохо? Почему Микото выгнали из больницы? Что вообще за чушь, разве так бывает? Почему она в такой истерике? Как врачи могут ничего не знать? Что вообще происходит? Машина подъехала к дому только минут через сорок, и мать встретила Саске ещё на подъезде к дому. Сразу же кинувшись к нему в объятия, она заплакала ещё сильнее. Впервые Учиха проклинал себя за свою глупость, потому что до конца не мог осознать, что происходит. Или отец умирает, или у неё это нервное. Остаётся только умолять чёрт знает какие силы, чтобы это было второе. Обняв мать крепче, Саске осторожно провёл ладонью по её волосам, пытаясь погладить. Странное ощущение. Никогда раньше ему не приходилось играть такую роль для этой женщины, а сейчас он ощущал себя единственным, кто может ей помочь. Единственным, кто рядом, но кто понятия не имеет, что говорить. Успокойся. Тише. Не плачь. Каждый из этих вариантов может быть лишним при условии, что произошло что-то, о чём Саске не знает. Да и, быть может, она из тех людей, которым жить легче, если выплеснуть всё, что накопилось. Как успокаивают людей? Что им говорят в такой ситуации? — Мам, — осторожно позвал он, привлекая её внимание. — Что происходит? Она не ответила, но отстранилась, снова пытаясь немного успокоить саму себя. Саске повёл её в дом, прекрасно понимая, что торопить в такой ситуации человека — это самая плохая идея, которую только можно придумать. — Отцу стало плохо. У него было много работы в последнее время, я видела, что он и так не в порядке. Он не жалуется обычно, — её состояние оставляло желать лучшего, но то, что она может говорить, уже весьма не плохое достижение. — Но я не думала, что всё настолько плохо. Да, действительно инсульт. Отец потерял сознание, и его забрали на скорой. Микото поехала с ними, но ничего внятного не услышала, а после случился какой-то конфликт, и, к сожалению, Саске не очень хорошо понял, что стало его причиной. Женщину попросили покинуть отделение, а после она не поладила с охраной и её попросили приехать на следующий день, причём в очень грубой форме. Не сказать, что Микото отличалась вспыльчивым характером, но Саске верил, что её нервы могли не выдержать и она вполне могла повести себя не очень адекватно. Потому что даже сейчас её состояние было далеким от стабильного, а прошло уже больше четырёх часов. Как только Саске выяснил, что угроза для жизни есть, но существуют и большие шансы, что всё будет хорошо, тактика успокоения матери сформировалась. Они сидели на диванчике в гостиной, пока он продолжал обнимать её, наполняя материнское сердце надеждой и верой в лучшее. Он просил её успокоиться, объяснял, что её нервы плохо скажутся на ней, что он беспокоится о её состоянии не меньше, чем о состоянии отца, и женщина постепенно приходила в норму. Сколько прошло времени, Саске не знал, но когда он услышал звон ключей, то испытал настоящее облегчение. Микото быстро поднялась с места, почти выбегая в коридор, чтобы так же кинуться в объятия старшего сына. К счастью, история не повторилась и снова на слезы её не пробило. Откуда в человеке столько жидкости для слёз? С другой стороны, как прекрасно, что она хотя бы так может выталкивать из себя весь спектр пожирающих её эмоций. Братья молча обменялись встревоженными, но серьёзными взглядами. Точно так же ничего не говоря, Итачи протянул Саске бутылку вина, и тот, не задавая лишних вопросов, ушёл на кухню. Микото не будет сопротивляться, а надавить на нервы алкоголем, вполне возможно, не самое плохое решение. В конце концов, ей будет легче заснуть. Когда же Саске вернулся с бокалами и открытой бутылкой, его семья расположилась всё в той же гостиной на том же диване. Микото снова начала пытаться рассказать, что происходит, и Итачи её не перебивал ровно до тех пор, пока её история не ушла от фактов к переживаниям. — Это не наказание, — тихо произнёс Итачи, но этой фразы хватило, чтобы Микото замолчала. — Ты ведь не хуже меня знаешь, что не в нашей с тобой власти решать, как будет выглядеть наша судьба и судьба близких нам людей. Ты ничего не могла с этим сделать, так было решено. Так с чего же ты взяла, что это твоё наказание? Итачи ласково заправил прядь волос матери за ухо, мягко погладив её по щеке. — Ты не должна быть слабой сейчас, ты должна быть сильнее, чем он. Его судьба уже решилась, хотя мы и не знаем, как, но твоя сейчас — это испытание, — он вложил матери в руки бокал. — Выпей. Саске, сидевший рядом и немного озадаченный сложившейся ситуацией, так же молча опустошал свой бокал. Как можно было забыть, что Итачи ещё и неплохой психолог. Он сможет сказать ей намного больше, чем мог бы Саске, потому что кто успокоит пылающие чувства лучше, чем священник? Микото робко приложилась к бокалу. Не то чтобы она не пила никогда, но пользоваться алкоголем в стрессовой ситуации вместо классической праздной было для неё чем-то новым. Итачи же к своему бокалу не притронулся. Саске вдруг осознал, что Итачи на работе. И та серьезность, с которой он говорил, тот взгляд, за который цеплялась Микото, стоил многого. Он действительно знает своё дело. Он не только развлекается, отпускает шутки и выискивает лёгкие деньги, нет. Он может помогать людям, и для этого ему не нужно верить, ему нужно находить правильные слова, причём те, которые будут правильными не для него, а для того, кому необходима поддержка. На это мало кто способен, лично Саске — точно нет. — Я знала, что ему плохо. Я давно хотела отправить его в больницу, даже говорила об этом пару раз, но он всегда улыбался и отвечал, что в состоянии проследить за целым отделом, уж с самим собой он точно в силах разобраться. А теперь я не знаю даже, жив ли он, — снова в голосе зазвенели слёзы. — Жив, — спокойно ответил Итачи. — Если бы он скончался, нам бы об этом уже доложили. С тобой поступили плохо, но не думай, что всем плевать. Эти люди там делают всё для того, чтобы спасти жизнь отца. Твои чувства — это последнее, что должно их беспокоить, за это нельзя на них обижаться. Они делают свою работу, и, когда она будет закончена с любым результатом, нас об этом известят. И тебя, и меня. — Ты звонил? — Саске не хотелось влезать в разговор, настолько хорошо Итачи оплёл свою мать какой-то своей потрясающе спокойной аурой, но его волновал этот вопрос. — Да. Мне тоже сказали не много. Нам всем в любом случае нужно пережить эту ночь. Хотя бы её. Микото допила вино и отставила бокал, пустым взглядом устремляясь в стену. Саске ужасно хотелось что-то ей сказать, но он не представлял, что именно, а Итачи был рядом и он знал, какие слова из всего семантического пространства выбрать. — Ты страдаешь, — с улыбкой произнёс Итачи. — Я не буду, — ответной улыбкой одарила его мать. — Я понимаю, не о своих переживаниях я должна думать. Я… Я скоро вернусь. Микото вышла из гостиной, и в воздухе зазвенела тишина. — Она..? — Помолиться, я думаю, — устало вздохнул Итачи. — У отца была аневризма. Судя по всему, развилась из какой-то маленькой травмы, на которую он не обратил внимание. Стадия операбельная. Субарахноидальное кровоизлияние в мозг. Он не в том возрасте, когда это можно было бы легко пройти. Насколько я понял, сейчас он в коме. Его придётся оперировать, а в подобном состоянии это опасно. Если операция пройдёт хорошо, ещё не значит, что он выживет. Слишком слабый и истощённый организм, а эта форма инсульта включает в себя самый большой процент смертности. Мама… Немного отказалась слушать главврача, прорывалась в операционную, подняла истерику, после чего ещё долго плакала на проходной, умоляя охрану пропустить её обратно в отделение реанимации. — Неудивительно, что её выгнали, — Саске допил и своё вино, заполняя уже второй бокал. — Саске… Я хочу, чтобы хотя бы ты понимал, что, возможно, это конец. Тебе понадобится много силы воли, чтобы держать себя в руках при любом исходе, потому что… Потому что она не сможет. Если отец погибнет, у неё останемся только мы и мы будем ей нужнее, чем когда-либо. Она держалась за него больше, чем за тебя и за меня вместе взятых… — Он ещё не погиб, — достаточно жёстко отрезал младший. — Отрицание — это не то, что тебе сейчас поможет. Я точно так же, как и ты, как и мама, хочу верить, что всё пройдёт хорошо. Но это не значит, что нет смысла готовиться к худшему. Её психика нестабильна, никогда не была и никогда не будет. Саске… Это сложно. — Я понимаю, — парень крепче сжал бокал в руке. — Я осознаю, что происходит и что может произойти. Я просто… Я не хочу… Я не могу думать об этом. Итачи согласно кивнул, Саске отвёл взгляд, ощущая, как ему становится неуютно здесь. В какой-то момент в голове что-то перемкнуло, и он вновь бросил взгляд на брата… Всё то, что между ними было, произошло всего пару часов назад?! Казалось, это было настолько давно, что сейчас уже даже вспоминать об этом странно. Почему всё должно происходить настолько равномерно? Если ты получил что-то хорошее, получи что-нибудь и плохое. Или просто плохое, потому что законы подлости никто не отменял, но за смех почти всегда платят слезами. Не хотелось бы видеть здесь закономерность, но она чертовски хорошо прослеживалась. — Ты сегодня не пьёшь? — словно больше спросить не о чем. Но в родительском доме поднимать тему их отношений было бы как минимум неразумно, говорить про отца не хотелось, а придумывать тему для разговора — тем более. Молчание тоже напрягало. — Знал бы ты, как мне хочется. Но, с большей вероятностью, я не остановлюсь. Поэтому девочкам вина, а я воздержусь. — Да я бы лучше тоже не вина выпил, знаешь, — согласился Саске, откидываясь назад на мягкие подушки дивана. — Я не представляю, что сейчас делать. Я не умею… Так, как ты. Я думал, я сойду с ума за эти два часа. Когда ты прекрасно понимаешь боль человека, но не можешь ему сказать вообще ничего — это ужасно… Я, может, и сам бы хотел поддержки, но, когда кому-то рядом с тобой настолько плохо, ты просто забываешь про все свои потребности, пытаясь отдать себя человеку, но не можешь, потому что банально не умеешь. И что теперь? — Ей нужно уснуть, — пожал плечами Итачи. — Думаешь, это вообще возможно? — печально спросил Саске. — Я не представляю, как я спать буду, а я вроде в норме. Итачи нашёл пульт от телевизора, которым поторопился воспользоваться. Едва ли его интересовали вечерние новости. Он пролистывал каналы не так, как обычно это делают люди, он останавливался секунд на пять на каждом, словно пытался оценить программу всех индивидуально. Странно. В итоге его выбор пал на какой-то исторический фильм, который Саске видел в подростковом возрасте, с кучей романтики, соплей, дворцовых интриг и совершенно непонятного массива исторических фактов. О, серьёзно? Углубляться в просмотр не интересно, и Саске смотрел на брата, который без особого интереса сверлил взглядом телевизор. Он же тоже не смотрит. Он явно думает. Саске приподнялся, подсаживаясь ближе, но не нарушая личного пространства, словно оставляя место для кого-то ещё. Зачем он включил телевизор? Эти наигранные интонации раздражают. — Это для неё, да? Ответа не было, вопрос — риторический. Микото вернулась минут через десять. Сказать, что она выглядела лучше, можно было только с очень большой натяжкой, однако в руки она себя явно взяла; её взгляд так же безразлично скользнул по экрану телевизора, а после она опустилась на диван между своими сыновьями. Правда, видимо, сидеть ей хотелось не особо сильно, потому она просто уютно прилегла головой на колени Итачи. Саске осторожно отвёл ноги, чтобы у матери была возможность уместиться на мягкой поверхности дивана. Ладонь старшего брата мягко коснулась волос матери, с нежностью перебирая локоны, пока она продолжала смотреть на разворачивающуюся драму из-за потерянного платочка. — Завтра нужно будет… — начала было Микото. — Я разбужу, — успокоил Итачи, не прекращая равномерных плавных движений. Они действовали как гипноз. Ей нужно было молчать, смотреть в одну точку и ощущать что-то лёгкое, медленное, но ритмичное. Саске это осознал не сразу, когда же понял, попытался свести к минимуму свои телодвижения. И тишина. В какой-то момент он поймал себя на том, что пытается вспомнить сюжет этого фильма и понять его, хотя ему было совершенно неинтересно. Он снова перевёл взгляд на Микото и почти с радостью отметил, что она прикрыла глаза. Она ещё не спит, но уже явно засыпает. Эта женщина особенная в его жизни. Возможно, она не настолько хороший человек, насколько хотелось бы, да и методы её воспитания отличались почти маразматической консервативностью. Но разве можно судить её сейчас? Если оглянуться на свою жизнь, череда этих событий сделала Саске таким, какой он есть. Неужели он остался чем-то недоволен? Что в его жизни его не устраивает? Он любил себя, свой нрав, свою силу в принципиальных вопросах и свою слабость в этических. Всё в его личности было развито гармонично, он нормальный человек. Взгляд Саске бегло скользнул по брату. Ну, если не считать этой маленькой проблемы, он действительно нормальный, да и то, что случилось, явно не заслуга Микото. Самое время сказать ей спасибо за всё, что было в их жизни, каким бы оно ни было сложным, скучным и тоскливым. Она всё равно заложила всё то, что должна была. А что касается Итачи… Здесь сложно рассуждать. Отторжение того, что тебе прививалось с детства, — это частое явление, но можно ли сказать, что Итачи это делает плохим? То, с какой искренностью он успокаивал её, стоит гораздо больше. Пожалуй, Микото всё же замечательный человек и весьма не плохая мать. Саске улыбнулся сам себе, заметив, что ладонь Итачи остановилась. Она уснула. Её слабый организм отразит даже этот скромный бокал вина. Но проявится это не в опьянении, а в крепком сне. Их миссия на сегодня выполнена. Она может гордиться своими сыновьями. Могла бы… Итачи убрал руку, расположив её на спинке дивана совсем рядом с плечом брата. Фильм их больше не особо интересовал. Нужно было подождать ещё немного, чтобы сон стал крепче, и перенести мать в спальню. Саске смотрел ему в глаза и боялся дышать, кажется, впервые осознавая всю аморальность того, что он чувствует к этому человеку. Вот она — женщина, которая родила их, которая кормила их, которая растила их, которая разделила свою кровь на них обоих, создав между ними самые прочные на свете узы. Что может быть более необыкновенным, чем братская любовь? Любовь родителей — это превращение зависимости в привязанность, любовь эротическая — это постоянная попытка найти себя в ком-то другом, чтобы разделить всю сущность своего бытия, весь смысл своей жизни с кем-то. Брат… Это что-то совершенно особенное, не похожее ни на что другое. Да, сейчас это слабо походило на ту братскую любовь, которой следует восхищаться, но это и не превратилось в самую обыкновенную влюблённость двух незнакомых ранее людей. Это симбиоз двух неимоверных чувств, похожих по своей природе, но выражающихся в динамике совершенно иначе. Эгоцентризм на двоих. Я люблю тебя, потому что кто может быть лучше тебя? Кто сможет понять меня так же хорошо, как это делаешь ты? Кто сможет услышать то, что я не скажу, кто знает меня достаточно, чтобы дать мне то, что необходимо? Они игрались столько лет осторожно, порционно выдавая друг другу то, что так требовалось каждому из них. Потому что они братья. И никто не сможет этого прочувствовать так же глубоко. Та ниточка, что держала их вместе с детства, всё так же была крепко натянута, и едва ли её можно было порвать неосторожно брошенным словом или невыполненным глупым обещанием. Но что-то пошло не так в выражении этого чувства, что-то намешалось извне, что-то переломало обычный ход событий, дав каждому из них какую-то искру, которую они разжигали в себе по отдельности. Ну и как человек, не испытывавший подобного, может набраться смелости заикнуться о правильности? Все мы хороши в критике того, о чём ничего не знаем. Все мы можем призывать к правильности, путая её с ограниченностью. Саске вздрогнул, ощутив прикосновение пальцев Итачи к собственной руке. Ещё несколько часов назад он ехал в машине и думал, значат ли его слова то, что услышал младший. Потому что слова нужны, конкретика нужна, чёртовы границы, вносящие ясность, временами тотально необходимы. Но в тот раз не нужно было лишних слов. Он видел его глаза, слышал его сердце, ощущал его дыхание. Было бы странно спросить о чём-то. Сейчас всё было точно так же. Он понимал, хотя не мог достоверно знать, что имеет в виду Итачи, предлагая только свой взгляд и одно прикосновение. Он бы не смог сдвинуться, на его коленях была Микото. А Саске мог. Что может быть более странным, чем прикасаться к его губам сейчас, ловить его дыхание и медленно, до трепета осторожно превращать это всё в поцелуй, способный сказать больше, чем богатство любого языка мира? Ты же любишь что-то сверхострое, верно, Итачи? Целовать родного брата, пока на твоих коленях спит мать, убитая переживаниями по отцу, который всё ещё пребывает на грани жизни и смерти. Найдёшь что-нибудь более сумасшедшее в этой жизни? Микото не проснулась, когда Саске встал с дивана, когда бережно взял её на руки, пока поднимался по лестнице, прижимая к груди. Он сильнее. Она носила его на руках когда-то, а теперь его черёд проявлять заботу. Никогда не получить одобрения от окружающих. Никогда не иметь семьи. Лгать каждую проклятую секунду своей жизни. Прости меня, мама… Саске уложил её в кровать, укрыв одеялом, и тихо вышел из комнаты, прикрыв дверь за собой. Итачи стоял в коридоре, обнимая свою расслабленную руку, в которой покоилась полупустая бутылка с вином. Слишком много эмоций для одного дня. Они остались вдвоём, дальше что? Сейчас? Почему же так страшно, так неловко, да ещё и невыносимо тоскливо. Он не имеет права чувствовать что-то, кроме тревоги за отца. Да. Но чувствовал. А во всё остальное ему придётся окунуться завтра. Что бы ни случилось, это всё будет завтра. Словно ночь перед войной. А сейчас у него есть немного времени, чтобы позволить себе что-то, что успокоит его. — Спокойной ночи? И снова Итачи снимал с себя ответственность за всё. Снова предлагал Саске решить всё одному. Интересно, почему это происходит так часто? — Думаешь, я усну? — У тебя есть выбор? — Рассматривать белый потолок спальни или слушать тебя. Действительно, невероятно сложный выбор. Впрочем, хотя бы переодеться стоит, — Саске сделал несколько шагов по направлению к собственной спальне, замер, обернулся, забрал бутылку и продолжил свой путь, приложившись к стеклянному горлышку. В его спальне осталось мало вещей, а в особенности одежды. Тем не менее тело просило немного комфорта. Раскрыв шкафы, парень принялся пересматривать всё, что оставил здесь несколько лет назад. Маек было достаточно, а вот нижней одежды не особо. Пальцы наткнулись на что-то шелестящее, и Саске вытащил упакованную в целлофан ткань. Чёрт, это же его пижама, которую он купил себе, полный желания выглядеть пафосно и по-взрослому. Он надел её всего пару раз, а после ощутил себя в ней ужасно глупо и спрятал её как можно дальше. Чёрный шёлк. Ему это просто не шло, да и покрой у неё был слишком простой для такого материала. Улыбнувшись самому себе, он распаковал одежду, перебирая в руках мягкую ткань. Ему как раз было лет семнадцать. Да, он был младше, но тогда он активно занимался спортом, а сейчас в его жизни остались только скоростная ходьба по лестницам и попытки успеть забежать в магазин до полуночи. А почему нет? Саске забрал с собой пижаму в душ, достаточно быстро ополоснулся, не испытывая желания часами стоять под горячими полосами воды, наскоро вытерся и покинул ванную в том самом виде. Во всяком случае, она уютная. Да и вроде бы не дешёвая. Когда он будет уезжать, точно заберёт её с собой. Без лишних попыток рассуждать о чём-то Саске направился в комнату к брату, потому что спать — это последнее, что ему хотелось делать в сложившейся ситуации. Свет в комнате не горел. Но стоило прикрыть за собой дверь, как стало ясно, что освещения с улицы вполне хватает. Небо было чистым, и где-то не слишком далеко работал ночной фонарь. Итачи сидел на подоконнике, разглядывая пустую улицу, пока в его руках тлела сигарета. Окно, естественно, было приоткрыто, и оттуда пахло ранним летом. — А как же просьба войти? Даже шутки у него были какими-то слишком печально расслабленными. Если так продолжится, то они уйдут в жуткую апатию, которой и так слишком много. Но как разряжать такую атмосферу, Саске не знал. — Словно когда-то было нельзя, — усмехнулся Саске, забираясь на кровать брата. — Я не готов на серьёзные разговоры, я не хочу молчать, обдумывая весь ужас, происходящий здесь и сейчас. Дай мне… Дай мне себя обычного, иначе я сойду с ума. — Меня обычного? Что же я из себя представляю обычно? — Итачи выкинул окурок в окно, развернувшись на подоконнике в сторону собеседника. — Не знаю. Но это здорово. Это как конкуренция. Мы же никогда не соперничали друг с другом, как это бывает в любых других нормальных семьях. Вместо этого… Господи, да это почти моя установка на тебя. Не сломаться, когда ты будешь ломать. Это сложно. Ну-у, сложнее, чем может выглядеть. Особенно когда я понимаю, что это уже граничит с абсурдом и ты насилуешь меня словами, а мне нельзя отступать. Дай мне это… Итачи тихо засмеялся, словно в словах Саске было что-то комичное. — Я никогда тебе ничего не давал, ты всё брал сам. — Ну не знаю, Святой отец, с инициативой у меня было туго, — младший поднялся с кровати, приблизившись к подоконнику. — Позволите ли вы мне исправиться? Саске уложил ладони на плечи, сжимая ткань рубашки брата, и почти грубо сдёрнул его с подоконника, резко сокращая расстояние между губами до считанных сантиметров, но не целуя. — А справишься? — на губах Итачи наконец промелькнуло подобие той самой его улыбки. — Однажды, — выдох, — ты перестанешь меня недооценивать. Саске сделал шаг назад, утаскивая брата за собой, разворачивая и толкая на кровать. Вольно забравшись на его колени, он мягко надавил на плечи Итачи, вынуждая его опрокинуться на спину. Саске не выглядел серьёзно, но и присущей игривости в нём было мало. Пальцы младшего Учихи переместились на грудь, медленно расстёгивая пуговицы чёрной рубашки. Каждое его движение словно специально было растянутым, хотя с задачей он справился достаточно быстро, распахивая рубашку, но не утруждая себя полноценным раздеванием. Бляшка ремня громко звякнула, следом с характерным звуком расстегнулась молния тёмных джинс. Итачи снова улыбнулся, заводя руки за голову. — Допустим. — Двинешься — игра закончится, — предупредил Саске, частично стаскивая с него джинсы вместе с бельём, но буквально до середины бедра. — Серьёзно? Будет настолько жестоко? Я был уверен, что без нежностей не обойдётся, а здесь почти чистое насилие. В конце концов, это в каком-то смысле первый раз, нет? Саске изогнул бровь, наигранно внимательно слушая брата. — Ты закончил? Или мне необходимо услышать что-то ещё? — Я не уверен, что мне нравится эта игра. — Но ты позволишь мне. — Я позволю. — Я не сомневался. Прохладная ладонь опустилась на живот брата и медленно поползла вниз, пока мягко не обхватила член, всё так же лёгким скользящим движением. Саске не нужно было отрывать глаз от лица Итачи, и он даже не планировал это делать. Напрягает ли подобное пристальное наблюдение? Безусловно. Уголок губ Итачи дрогнул, и он предпочёл закрыть глаза. Саске медленно вытягивал все свои чувства в прикосновениях, крайне нежных, но близких к чему-то морально садистскому. — Открой глаза, — тихо прошептал Саске. — Итачи… Смотри на меня. Итачи снова усмехнулся, но как-то нервно, не так вольно и открыто, как делал это всегда, а спустя долгих секунд пять всё же заставил себя устремить взгляд на своего брата, который удовлетворённо кивнул. Странная атмосфера. Саске никогда не думал о том, чтобы сделать что-то такое, но сейчас ему нравилось ощущать брата, нравилось держать контроль, и ему ужасно хотелось увидеть его лицо в тот момент, когда его самообладание надорвётся. В этот момент он пройдёт ещё одну ступеньку доверия, узнает чуть больше. Хотя уже сложно. Саске ощущал, как закипает его собственная кровь и как почти ноют губы в желании поцеловать его прямо сейчас так, как это происходило в конфессионале, — до полной потери контроля дыхания. Но он удержится, и он удержит его. Рука скользила свободнее от проступившей смазки, осторожно, размеренно, но уверенно и плотно, после чего замирала и прикасалась едва-едва почти дрожащими пальцами. Итачи выдохнул вслух, не в силах удержать улыбки, подтверждающий факт того, что ему на самом деле сложно. Сложно соблюдать правила вновь заданной игры, потому что очевидно, что ему нужно показать минимум эмоций. Саске сжал ладонь крепче и с удовольствием отметил, как вновь порвался зрительный контакт и как осторожно Итачи прикусил губу, задерживая дыхание на долю секунды. — Капитуляция принимается? — выдохнул он, вновь закрывая глаза. — Саске… — Просто сделай это. Снова нервный смешок, и рука Итачи дрогнула, но с положения не двинулась. Саске позволил себе оторваться от его лица, просто чтобы отметить, что его пальцы всё ещё пытаются выглядеть расслабленно, и так и казалось, если не обращать внимания на то, как безымянные и мизинцы впиваются в кожу, пока остальные создают иллюзию полураскрытой ладони. — Это… Это месть? — Разве я похож на мстительного человека? Саске бёдрами ощутил напряжение в ногах брата. Самому бы не сорваться. До чего же увлекательная игра, у него у самого почти до боли сводит всё внизу живота, пока сквозь тонкую ткань пижамы отчётливо прорисовывается собственное возбуждение, но он справится. — Хватит… Член проскользнул между влажных пальцев, и Саске накрыл головку второй ладонью, мягко надавливая и вновь пропуская его сквозь пальцы. Давай, сдавайся, давай! Дрожь прошлась по телу, вновь дрогнувшая полуулыбка, которая более не несла своей смысловой нагрузки, просто в очередной раз подчеркивала потерю контроля над собой. Пальцы сдались первыми, сжимаясь в кулаки. Итачи запрокинул голову, рвано выдыхая и вновь хватая воздух ртом. Уже больше, чем можно было ждать. Саске наклонился ближе, касаясь приоткрытыми губами напряжённой шеи. Рука Итачи сорвалась с самовольно фиксированного положения, поймав младшего за волосы, а в следующую секунду аники уже целовал его, пока тот осознавал, что по его пальцам стекают вязкие капли победы, но поймать выражение лица старшего в момент кульминации он так и не успел. — Ты всё испортил, — прошептал Саске, как только получил малость свободы и возможность сделать вдох. — Это сложнее, чем я думал… Чёрт. Пожалуй, в число любимых игр эта не попадёт, — забавно слышать, что ему всё ещё сложно говорить. Итачи принял сидячее положение, разом сократив почти всё расстояние между ними. — А правилами оговорено, что я могу отыграться? — Не тем ли ты занимаешься последние несколько лет, что отыгрываешься? — прошептал Саске, удовлетворённо улыбаясь, обнимая брата за плечи. — Я могу сделать с тобой всё что угодно, да? — Мне не нравится такой настрой. — Так же как и ты можешь сделать со мной всё, что просит твоя чёрная и алчная душонка. Потрясающе… Я не могу осознать эту мысль. То есть… Я понимаю, да, но это не похоже на правду. Господи, Итачи, — Саске мягко коснулся губами обнажённого плеча брата, стаскивая с его рук уже давно расстёгнутую рубашку. — Я почти ненавижу тебя. — Отлично, если именно так выглядит твоя ненависть, меня всё устраивает. Сможешь ненавидеть меня чуточку сильнее? Ощущать его улыбку губами крайне специфичное чувство, Саске оно нравилось. Как и давление его рук, которые уже опрокинули его на лопатки, чтобы заняться, наконец, его одеждой. Под коленом болезненно потянуло: слишком плохая у него растяжка. Кажется, стоит снова этим всем заняться, а пока будет достаточно снять нагрузку с колен, сменив положение ног. И вот он снова абсолютно во всех смыслах снизу. — Ещё сильнее? В тебе совсем нет ни капли жалости? Ты хоть представляешь, насколько это сложно? Ладонь Итачи легла на запястье, прижимая его к поверхности покрывала. Помнится, не так давно он что-то говорил о волевом воздействии и слабостях Саске на такие штуки. Если речь о чём-то в подобном контексте, пусть будет правдой. — Сложно что? Сколько раз Итачи видел его раздетым? Сейчас посчитать будет сложно, но именно в этот самый момент Саске вспомнил, что это, оказывается, довольно смущающее обстоятельство. — Я уже всё тебе сказал и даже не раз, сколько всего ты надеешься вытянуть из меня? — Столько, сколько смогу. Ещё один короткий поцелуй. — Говоришь так, словно слова имеют для тебя какую-то значимость. Вот только… Это же моя задача распыляться в объяснениях того, что и как я чувствую, верно? Ты никогда не умел говорить о чём-то, что гложет тебя. Об обидах, о боли, о разочарованиях, о чувствах. Я ведь никогда не услышу от тебя что-то особенное, верно? Итачи замер, и в глазах его промелькнуло что-то вроде растерянности — достаточно редкая для него эмоция. Саске обнял ладонями его лицо, чтобы снова прикоснуться к нему губами. — Неважно. Мне хватит и этого, честно, — его голос стал ещё тише, а прикосновения значительно легче. Как быстро его настроение переменилось на что-то до ужаса нежное и ласковое. — Саске, — почти разочарованно произнёс Итачи, пытаясь отстраниться, но младший не отпустил. — Тише. Не надо. Ты хочешь испортить такой чудесный вечер своей философией? Боже, я выслушаю тебя потом, а сейчас, будь добр, займись чем-нибудь другим. Например, мной. Саске ощущал себя преподавателем, который осадил отличника, не позволив ему ответить на заслуженную пятерку, и выпроводил его с тройкой. Судя по выражению лица старшего брата, он тоже успел примерить на себя роль недооценённого студента. — Что ты хочешь услышать? — Ничего. — Саске… Что ты хочешь услышать? Мы оба знаем, что я не выверну себя наизнанку, но едва ли этот факт обесценит то, что… Ты когда-нибудь думал о том, что стоимость слов оценивается частотой их повторения? — О господи, началось… Я не хочу слышать от тебя ничего. Я просто боюсь, что однажды ты уйдёшь и не будешь чувствовать себя виноватым, потому что никогда и не обещал мне ничего, никогда и не обнадёживал, никогда не говорил, что я нужен тебе. Если тебе будет нужно, окей, счастливой дороги, я не смогу удержать тебя и не буду. Ты говоришь о бесполезности слов, хотя чем больше говорю я, тем больше я беру на себя ответственности. Ты хочешь услышать от меня всё, что я могу тебе сказать. О том, что было в моей голове и сколько лет оно там жило. Тебе интересно знать, о чём я мечтал, чего я хотел, что и сколько я о тебе думал и думаю сейчас. Но если об этом буду просить я, то я услышу лекцию о бесполезности и завышенной ценности слов. И я понимаю, почему. Ты не идеален, чёрт возьми, да ты вообще нездоровый человек, я знаю это, я рос с тобой, я видел, что с тобой творится и почему. Я не хочу просить тебя о чём-то, а тем более требовать этого. — Я просто не смогу… — Я знаю. Молчи. И вряд ли после подобного короткого диалога можно было бы так легко зажечься, но Саске не собирался отпускать свой особенный вечер просто так. Кто знает, что будет завтра? Но сейчас они могут решать, чего хотят и что получат. Пальцы Саске легко скользнули по волосам Учихи, крепко захватывая их у самых корней, чтобы подавить любую попытку отвлечься. Почему-то до боли захотелось ощутить себя живым. И другого способа здесь и сейчас не существовало. Странная заминка, вызванная послевкусием не менее странного разговора, продлилась совсем немного, а после в Итачи что-то щёлкнуло, и Саске полностью потерял ощущение контроля над происходящим. У него больше не выходило вести: слишком крепкая хватка, слишком властные прикосновения, слишком много давления. Отлично, меньшего бы и не хватило. Они не смогут сделать всё, чего хотелось каждому, потому что обстоятельства совершенно не подходящие. Саске ехал в клуб с пустыми руками, едва ли у Итачи завалялась где-то смазка и парочка презервативов. Но получить хоть что-то Саске обязан. Ощутить кожей всё то, что он не сможет сказать. Ощутить настолько остро, что пусть это будет даже боль, неважно. Пусть останутся следы, как можно больше, пусть будет хоть что-то. Проснуться завтра с верой во что-то обнадёживающе прекрасное — этого хватит. Жарко. Как же безумно жарко в комнате. Как же приятно пахнет его тело и сколько удовольствия могут доставить его руки, его губы, случайные прикосновения волос и скользящее дыхание на коже. Это не секс, но это и не прелюдия. И тем не менее Саске всё равно умудрился полностью потеряться в ощущениях, прошептать что-то неразборчивое, но, как ему показалось на мгновение, ужасно важное, а после кончить в его руках. Тёплый поцелуй в висок, ответная полуулыбка. Возможно, сегодня ему позволено уснуть здесь, а если нет, он не будет спрашивать, идти куда-то, делать что-то… Нет, не сейчас. Когда он валялся так с кем-то в кровати, полностью раздетый и настолько разнеженный чужими лёгкими прикосновениями. Пальцы Итачи что-то чертили на его плече, пока сам Саске не мог отвести взгляда от играющего в волосах света фонаря с улицы. День был тяжёлым, да и эмоционально перенасыщенным, но спать всё ещё не хотелось. — Теперь? — тихо спросил Саске, внезапно ощущая мурашки, когда пальцы Итачи соскользнули каким-то странным образом. — Теперь я буду делать всё, что захочу. И ты тоже будешь делать то, чего хочу я. Например, ты уйдёшь с работы. Саске вздёрнул бровь, но улыбаться не перестал. — Не думал же ты, что я оставлю эту тему в покое? Ты учишься, учёба отнимает у тебя практически всё свободное время, однако оставшиеся крохи ты тратишь на заработки, которые я покрою без труда. Так выбери меня, а не работу. — Надо же, новый подход. Может, ты всё это сделал только ради того, чтобы я ушёл с работы? — тихо засмеялся Саске, утыкаясь лицом в плечо брата. — Этот план слишком коварен даже для меня. И… Как насчёт того, чтобы рассмотреть ещё одно предложение? — Переезд? — Для начала. — Ну, как минимум, в рамках контроля твоего распутного поведения — это хорошая идея. Твоя горничная будет в восторге от этой новости. Итачи засмеялся в ответ, запустив ладонь в волосы брата, целуя его в макушку. — Я хочу дать тебе гораздо больше, чем ты когда-либо имел. Где ты был? Что ты видел? В попытках доказать всем, что ты уже взрослый, ты сам лишил себя всех удовольствий. Концерты и фестивали, кино, театры, рестораны, поездки за границу, какие-то походы. Где ты был, кроме этого города? Ты очень большой и ответственный мальчик, ты молодец, но хватит. Позволь мне показать тебе хоть немного из того, что уже должно было быть в твоей жизни? — Такое чувство, что я нашёл себе папика. Шутка больно резанула где-то в горле, напомнив о состоянии отца. Совесть болезненно сжалась в комок, в очередной раз напоминая, что они выбрали самое отвратительное время для того, чтобы нежиться здесь, мечтая о будущем. — Меня вполне устраивает эта роль. — Это что-то вроде официальных отношений? Никаких пьяных тусовок больше, голых девиц и отчаянно жаждущих твоего внимания юнцов. Ты сам-то потянешь? — Что-то мне подсказывает, что ты в силах удовлетворить любые мои запросы. Зачем мне кто-то ещё? Мне скоро тридцать. И моя молодость была невероятно насыщенной, но совершенно убогой. Чего я только не делал в этой жизни. А человеку свойственно желать чего-то особенного. Моим особенным много лет был ты. Итачи ощущал усмешку кожей, хотя лица брата и не видел. Он знал, что тот улыбается. — Когда ты поцеловал меня в первый раз… Это всё уже было? Или тогда это было то самое любопытство из серии «могу — значит, буду»? — Когда я поцеловал тебя в первый раз, ты был в отключке после своего выпускного. — Что? — Саске привстал на кровати. — Только на совесть не дави, пожалуйста, мне и без того было тошно… Да и сейчас немного. Я медленно сходил с ума. Ты всё равно ничего не запомнил бы, а я чувствовал необходимость убедиться, что моё состояние не надуманное. А потом я чуть не съел себя живьём. — Ты и муки совести? Серьёзно? — У всего есть предел, Саске. Любая проблема при детальном рассмотрении разложится на более простые компоненты, но для этого нужно много времени. У меня его не было. Саске возвёл глаза к потолку и снова засмеялся. Да, пожалуй, сейчас это всё выглядело забавно, местами комично, но в целом безобидно. Хотя у каждого из них был момент, когда вскрыться хотелось от отчаяния. — Я всё ещё не могу поверить. Так странно… Знаешь, мы с тобой ужасные люди. Но мне так хорошо, что я не собираюсь думать об этом, — он наклонился, снова прикасаясь к губам брата. Родного брата. — Хорошая идея, тебе крайне вредно думать.