Ванильная смерть

      Признаться честно, Бетти сильно удивляется, когда слышит доносящийся из гостиной смех сестры. В их доме в принципе положительные эмоции не ощущались уже давно, а учитывая недавнюю очередную ссору матери с Эммой, это вообще выходило за рамки нормального.       Бетти осторожно заглядывается в гостиную и видит, как Эмма шутливо кидает в отца подушку.       — Может «Грифоны и Гаргульи»? — посмеивается мистер Купер, перебирая в памяти вещи, которыми можно занять себя вечером на досуге.       — Интересная игра и правила несложные, — улыбается он, но Эмма только закатывает глаза и цокает языком, не сдерживая смешок.       — Па, это занятие для нубов, ты чего. — отмахивается блондинка и замечает в дверях Бетти.       — О, Бэтс, ты тоже тут! Может лучше пересмотрим «Омерзительную восьмерку»? — улыбается Эмма, а младшая Купер с легкой опаской косится на сестру — Эмма уже успела напиться?       — Ну, я... — Бетти неуверенно поджимает губы и смотрит в пол — она уже просто не знает, как себя вести с постоянно меняющимся настроением Эммы. И да, она чувствует, что лед между ними дал трещину: Бетти чертовски разозлилась на сестру, когда узнала, что та знала о беременности Полли, но Эмма, как обычно, быстро ее осадила — сказала, что Бетти многого не знает, но когда-то это выйдет наружу, так что в ее же интересах будет не копать себе яму.       Купер не знала, почему у них все должно быть настолько сложно: они не шпионский клуб — они долбаная семья, так почему бы всем не заиметь полезную привычку Купер-младшей все высказывать друг другу в лицо? Зачем эти тайны, недоговорки и «ты многого не знаешь, но правда выйдет наружу»? Это просто смешно — они будто находятся в дешевом детективе, написанном неопытным автором, ставящим тошнотворные клише через главу.       Бетти была в искреннем замешательстве и сильно злилась на всех, кто что-то недоговаривал — она не любила чувствовать себя единственной, кто не понимает сути ситуации. Но, признаться, как бы больно ее не укололо незнание о помолвке и беременности сестры, с Эммой это дало определенный прогресс: будто Бетти своей уязвленностью и обидой сбавила градус собственной вины в их отношениях. Она сама не понимала, почему это работает именно так болезненно и странно, но это работало — Бетти чувствует. Хотя бы потому, что сейчас Эмма без холода во взгляде интересуется ее мнением.       — Я думала наконец-то посмотреть «Дневник памяти», как ты советовала, — осторожно бубнит Бэтс, чтобы не разрушить момент.       — Это же вроде твой любимый фильм...       Эмма еле заметно морщится и сдерживает рвотный позыв.       — Ну да, точно, — как-то грустно и разочарованно произносит Купер, опуская взгляд, от чего Бетти почти в панику бросает — нет-нет-нет. Все только пошло хорошо!       — Но, с другой стороны, сейчас не хочется романтики. Давай «восьмерку», — ободряюще улыбается Бетти и взгляд Эммы заметно светлеет, а на губах расцветает счастливая улыбка.       Искренняя — что удивительнее всего. Эмма Купер действительно счастлива сейчас. Кажется, в августе пойдет снег.       — Отрежьте мне ноги и назовите коротышкой — неужели Бетти согласна со своей сестрой?! — наигранно изумленно хватается старшая Купер за сердце, цитируя Тарантино, и смеется, скидывая с дивана лишние подушки.       В воздухе витает настроение позитивных песен Эда Ширана, легкость и нотка семейной идиллии — Бетти не помнит, когда последний раз они собирались так за вечерним просмотром фильма. Эмма с отцом — да, Бетти с попкорном — обязательно, но не все вместе. Поэтому Хичкоковская блондинка дышит через раз, чтобы не спугнуть момент и непроизвольно растягивает губы в яркой улыбке — все же нет ничего прекраснее, чем дружная семья. Да, их — сломанная, с болезненными язвами недосказанностей и черными секретами в шкафах, но еще не все потеряно, Бетти это видит. Если у них с Эммой смогло все наладиться, значит, и у остальных получится.       Хотя, Бетти вдруг понимает, что их ссора тоже не выглядела обычно со стороны: казалось, что во всем виновата Эмма из-за ее резких реплик и экцентричности, хотя на самом деле все было наоборот. Может, также дела обстоят и у Эммы с мамой? Потому что да, со стороны кажется, что Эмма — чертов неблагодарный подросток, страдающий из-за неразделенной любви. Но Бетти-то знает, что это не так.       Если она что-то и выучила о сестре, единственное, что не перечеркивалось новыми невероятными случаями ее поведения, так это то, что с Эммой Купер не бывает все слишком просто. И если кажется, что ты понял все об Эмме Купер значит, либо все наоборот, либо она хочет, чтобы ты именно так и думал.       А отсюда возникает вопрос: что же мама сделала Эмме такого, что уже почти полгода она не может простить Элис? Если даже ей, Бетти, после того, что она сделала, было даровано прощение? Что может быть хуже? Остается только надеяться, что когда-нибудь Бетти получит ответ.       — Как мне нравятся такие моменты, когда вы ладите, — тепло улыбается отец, застилая диван пледом. Эмма как-то иронично хмыкает и кидает на Бетти беззлобный взгляд, от чего у младшей Купер сердце начинает биться чаще: у них опять есть свои секреты и темы, на которые они переглядываются, что непонятно никому другому. Хотелось бы, чтобы причина была другая, но и так для начала сойдет.       — Мы тоже, — многозначительно улыбается Эмма и подмигивает Бетти.       Купер кажется это сном. Странным, сбивающим с толку сном, потому что так она себя не чувствовала уже пять лет. На диване, с отцом и сестрой, смотря кровавый вестерн и поедая попкорн Бетти чувствует себя дома. Действительно дома, а не в помещении, где сложно дышать от криков и ссор. Это и пугает и радует в равной степени.       Бетти верит в силу маленькиx жестов: заплатить за чей-либо кофе, придержать дверь незнакомцу, оставить щедрые чаевые, быть добрее, дажe если это трудно, делать комплименты, догонять укатившийся мяч и пинать его обратно играющим на площадке детям, быть кем-то большим — особенно, когда трудно. Может впервые в жизни карма отплатила ей той же монетой. Потому что Бетти готова пережить все пять лет разладов, тайн и ссор еще раз, чтобы опять оказаться здесь, на этом диване, под выкрики Эммы: «Давай, засранец из подвала!».       Но Купер знает, что не заслужила. Знает, и это выедает ее изнутри: темная сторона, появляющаяся редко, но метко, бьет отчаянно и по самому дорогому. Бетти уже давно не знает, что такое «чистая совесть» и как «спокойно спать по ночам». Добрые дела для незнакомцев больше не кажутся безвозмездными поступками — они напоминают отмывание грехов. Но Эмме это не нравится — не нравится, когда Бетти себя винит. Бетти отражает глазами девять кругов ада и все равно просит прощения.       — Эм... — имя сестры слетает с губ так легко, что кажется, они ведут душевные разговоры каждый вечер. Экран освещают титры и отец уходит на кухню разогреть жаркое. Тягучая пауза после слова «конец» не кажется тяжелой — наоборот, Бетти откидывается на спинку дивана и коротко улыбается на неудобную позу сестры: Эмма лежит почти вверх тормашками от одолевшей тело лени. Момент располагает к риторическим вопросам без ответа.       — Почему у нас все так сложно? — просто выдыхает Бетти, не вкладывая в реплику ни единой нотки эмоции — интересуется у вселенной, только и всего.       — Нет, я понимаю, почему, и... прости, я просто... — слова оказываются толще, чем она предполагала и почти не пролезают сквозь дыхательные пути — Бетти запинается на середине.       — Я тебе говорила больше не извиняться, — Эмма устало машет рукой и обреченно роняет голову на подлокотник, смотря на сестру исподлобья — кажется, атмосферное давление после ударной дозы сладкого и трехчасового фильма становится неподъемным.       — Тебе не хватило трех месяцев? — Эмма усмехается слабо, беззлобно, но намекает совершенно не тонко — хватит. Ее это мучает не меньше Бетти, так почему бы не сделать всем огромное одолжение и не засунуть чувство вины во фритюрницу, чтобы съесть обиды в панировке на завтрак?..       — Да, я... — Бетти слабо смеется. Такое безразличие чаще раздражало, чем играло на руку — просто не хотелось верить, что Эмма не вкладывает то же количество эмоций в ситуацию, что и остальные. Просто... в смысле уже не злишься? Ты должна! Иначе это не будет коррелироваться с моим чувством вины и я останусь в дураках! Но когда Эмма Купер кого-либо слушалась. Поэтому Бетти улыбается, понимая, что сейчас отходчивость сестры просто дает ей шанс все наладить.       — Просто все слишком сложно, понимаешь... — мягкая ирония закрадывается в голос Купер младшей и Эмма слабо улыбается, поднимая взгляд на сестру.       — Будто в нашу реальность вмешиваются правила кибернетики, а я в этой программе троечница. Слишком сложно.       Эмма тихо смеется. Бетти нравится ее смех — искренний, беззаботный, почти детский. Эмма никогда не смеялась наигранно, считала это занятие ниже собственного достоинства, но в Купер старшей вообще искренности было не то чтобы много, так что Бетти знает, что сейчас — первый настоящий смех Эммы за долгое время, кто бы что не говорил.       — Да, — понимающе хмыкает Эмма, перекатываясь на другой бок. — Наша жизнь вообще перестала быть простой… с прошлого лета, наверное, — она задумчиво пожимает плечами и отдергивает старую толстовку, скатавшуюся на животе от ерзания. Бетти не помнит, когда Эмма в последний раз ее надевала — три? Четыре года назад? В последнее время Купер старшая ходила по дому в той же одежде, что и в школе, потому что Бетти видела ее либо уходящую, либо возвращающуюся с улицы — Эмма почти не была дома. Но сейчас она лежит в старой растянутой толстовке и поджимает губы, задумавшись над словами сестры.       — Не знаю, когда все повернуло в сторону такой беспросветной задницы, но знаешь… я будто не удивилась.       Эмма поднимает взгляд на сестру и Бетти передергивает: в семнадцать лет зрачки не должны светиться такой пустотой и иронией — в семнадцать девчонки должны плакать над мелодрамами и переживать по поводу слишком трепетной валентинки. Но они здесь, в Ривердейле, и у старшей Купер в глазах предательство погибшего парня, а у Бетти — вина, весом в тонну, лежащая на плечах. Они друг друга стоят. Бетти хочет пожалеть сестру, в конце концов, она ее любит, но знает — Эмма никому не позволит себя жалеть, поэтому только кивает.       — Я не удивилась, потому что я будто и раньше чувствовала… все это. Не знаю, как объяснить, — Эмма поспешно отмахивается и ведет плечом от непривычной искренности, но Бетти так пугается, что потеряет этот момент, что выпаливает почти резко:       — Я понимаю.       Конечно, она понимает. Бетти знает, что все эти пять лет Эмма будто чувствовала себя неуютно в собственном теле. Она постоянно искала пути выхода из этой ситуации, будто пыталась примириться с самой собой, или с чем-то еще — Бетти не знает. Эмма прятала свои душевные метания, как могла, но Бетти их видела — они же были сестрами. Выход нашелся, пусть не самый лучший или здравый, но это был выход — она стала той Эммой Купер, которой ее знают сегодня. Блондинкой без сострадания или какой-либо морали — ей это помогло войти в колею. Бетти не знает как и что Эмма пыталась спрятать и задушить в себе, но видела, что сестре от этого легче. Потом Купер приросла к собственной маске и начала верить в то, что делает. Но сколько бы Эмма не вела себя с ней, как с ничтожеством, сколько бы оскорблений и криков Бетти не выслушивала, она не могла обижаться на сестру так, как она того заслуживала — Бетти помнила улыбчивую любознательную Эмму и просто не могла ее похоронить так же, как и старшая Купер.       — Все было так просто в пятом классе — вот это точно, — улыбается Бетти. Она не допустит того, чтобы они разошлись по своим комнатам и так и не поговорили. Такой возможности не выпадало уже очень давно.       — Помнишь, как мы искали сокровища и по губам учились читать? Тогда все мамины шелковые шейные платки уходили на повязки на глаза — мы так болели пиратской темой, что не боялись даже нагоняя.       Приоткрытое окно в мир воспоминаний переливом детского смеха окутывает сестер Купер одновременно: перед глазами мелькают деревья, самодельные сабли, простыни как паруса и нескончаемое счастье.       — Да, — улыбается Эмма, ловя ностальгический взгляд сестры. — Помню, как в то время даже упав с дерева я мечтала, чтобы мне пришлось ампутировать ногу и мне бы дали деревянный пиратский протез, — Эмма смеется, качая головой, а Бетти оживленно кивает.       — О, да, — сложно сдержать улыбку, когда общие воспоминания против воли наливают грудь приятным, тяжелым, теплым свинцом.       — Ты сильно расстроилась, когда тебя выписали с легким сотрясением, — посмеивается Бетти и ловит почти ласковый взгляд сестры.       — Все было так просто.       Эмма кивает и коротко улыбается — было действительно просто. Конечно, а чего усложнять? Они были детьми. Только побыть подростками не удалось: самоопределение превратилось в пугающий, кровавый квест, и Эмма так и не выросла.       Бетти видит в ней вечно юного Питера Пэна и Венди в одном флаконе: растрепанные волосы, дырявые на коленях штаны и зазеркалье с Неверлэндом за спиной. Эмма Купер слишком быстро и не вовремя стала взрослой, будто бежала от откровений с самой собой и так и застряла в пластмассовом мире, где отсутствие сострадания числится первой заповедью.       В мире сегодняшней Эммы Купер уставшие феи курят на балконе и сворачивают доллар в трубочку, чтобы вдохнуть волшебную пыльцу: в мире Эммы Купер нет детского смеха, родственных связей и «долго и счастливо». Из таких детей, как Эмма, после отчаянной борьбы с самим собой вырастают идеальные самоубийцы. Поэтому Бетти отчаянно хочет поговорить — не важно о чем, главное, дать сестре хоть одну причину остаться.       Эмма не покончит с собой, Бетти в этом уверена на двести процентов, потому что это ниже нее: из пассивной стадии вроде вредной краски для волос и вишневого пива, а также уничтожения в себе всего человеческого Эмма Купер не перейдет в активную — она не любит вид крови и уж точно не потерпит его на каком-либо белом наряде от Шанель.       — Значит, ты сейчас с мистером снобом? — улыбка и беззаботность в голосе Эммы совершенно не вяжутся с тем светом факелов, с которым ее хотят сжечь злые языки. Не вяжется с тем оскалом на девичьих губах, от которого бросает в дрожь, не вяжется с серым пеплом ее волос, олицетворяющим, кажется, сожженных врагов. Да, глупо, да, наивно. Ведь Эмма Купер не глава мафии, а школьница с дерзостью во взгляде и на высоких каблуках, но против первого впечатления не попрешь, просто у всех оно разное. У Бетти — это подруга и сестра, придумавшая съехать на матрасе с лестницы, у остальных — Эмма Купер, вылившая на голову одноклассницы кофе просто потому, что ехидно хихикнула вслед. Но сейчас Бетти видит свою сестру.       — Чувства к рыжему соседу уже перегорели? — Эмма по-доброму хмыкает и наклоняет голову вбок, ища ответы в глазах младшей Купер. Бетти передергивает плечами.       — Что? Нет, Арчи...       — Брось, Бэтс, только слепой мог не заметить, что он тебе нравится, — Купер отмахивается от Хичкоковской блондинки небрежно, будто раскусила ложь неразумного ребенка.       — Но это даже к лучшему. Как бы мне не нравилось утверждение, что у рыжих нет души, у Арчи она слишком влюбчивая, — усмехается Эмма и закатывает глаза. Бетти ее понимает — друг оказался действительно ветреной натурой не только с девушками, но и в выборе собственных увлечений. Хотя, ему семнадцать — официально позволено. Это в доме Куперов вырастают после всего дюжины проведенных под белой крышей лет — другие не обязаны.       — Он из тех парней, что повзрослеет только к сорока, так что все не зря.       Эмма улыбается ободряюще и это непривычно. На губах не ощущается обычная горечь после ее слов, а сердце не щиплют ожоги от холодного тона — она действительно просто болтает с сестрой. Пять лет прошло. Удивительно.       — Может быть, — пожимает плечами Бетти и улыбается — с сестрой она еще не говорила о парнях. — Кажется, я просто нуждалась в близком человеке, поэтому приняла эту привязанность за влюбленность. Прости…       «Нуждалась в близком человеке» звучит синонимом к «ты всех нас бросила и игнорировала больше, чем обычно». Но Эмма хмыкает.       — Нет, все нормально. Я понимаю это даже больше, чем ты можешь себе представить… На губах Купер тоскливая полуулыбка и понимание во взгляде — кажется, что они не одного возраста, а Эмма старше лет на двадцать. Так всегда было: может, из-за ее метаний, может еще из-за чего, но Эмма всегда казалась более знающей. У нее были отношения с парнями, она больше общалась с окружающими, пусть и в статусе новой Эммы Купер. И Бетти часто хотела спросить совета или просто поговорить, даже про того же Арчи, но знала, что сестра слишком плотно приросла к своей маске и ей будет плевать.       — Так у вас с саутсайдским мальчиком все серьезно? — сейчас ей не все равно. И Бетти может ответить «не твое дело», но их отношения на самом деле важнее всего этого, поэтому она отвечает честно.       — Не знаю, — улыбка говорит «да», — наверное. Он мне нравится, — Бетти заламывает пальцы, а Эмма косится на сестру и игриво подмигивает, на что Купер младшая тут же вспыхивает.       — Нет! Мы еще не... не настолько серьезно...       Бетти сама не знает, почему говорит это и оправдывается, в конце концов все последнее время Эмма ясно дала понять, что ей жизнь сестры безразлична и противна, только вот… Вероника быстро сдалась под натиском вопросов местной дознавательницы. И Лодж нехотя рассказала о том, что пощечина от безразличной ко всем Эммы Купер была заслуженной — принцесса узнала о поцелуе «в раю» Арчи и Ви, и в гневе нанесла Нью-Йоркской девочке моральные и каплю физических увечий. Потому что Эмма знала, что сестренка влюблена в рыжего футболиста.       У Эммы было странное понимание заботы о человеке, это Бетти тоже поняла: именно Эмма заставила Эндрюса отказать ей в взаимности после бала. Бетти разозлилась чертовски сильно, когда узнала, и даже попыталась что-то высказать сестре, но это не увенчалось успехом. Кажется, она услышала что-то вроде «это мое дело, а он мог меня и не послушать — тебе разве нужен парень, которого ведет на поводке кто-то другой?»       Но потом Бетти узнала о мисс Гранди и о том, что Арчи в принципе не может понять, чего хочет: только спустя время и десятки кусков пазла мотивация Эммы стала понятна — так она не хотела причинять боль сестре. Странно и нелогично, хотя бы потому что сама унижала ее при первой возможности, но кажется, у Купер была своя психология в стиле «обижать Бетти могу только я». Несмотря на весь пережитый психологический террор от Эммы Купер Бетти вопреки всему почему-то рада, что это все же была забота. Гадкая, болезненная, в стиле Эммы, но забота.       — Расслабься, Бэтс, я знаю, — посмеивается старшая Купер и отмахивается от оправданий сестры.       — Я же знаю тебя, — улыбается она почти тепло. Кажется, это был бы ласковый взгляд, если бы Эмма не разучилась испытывать положительные эмоции.       — Я про это несерьезно говорю, просто… раньше ты понимала все мои идиотские шутки.       Бетти давится воздухом. Хочется закричать: «Серьезно?! Ты, мать твою, издеваешься?!» «Считай, ты встречаешься с моей более бесхребетной и закомплексованной копией» — это была шутка? Но во взгляде Эммы столько обессиленной надежды, что Бетти понимает — да, это в ее стиле. На неловкость — задеть, на обнаженную искренность — подавить. Эмма никогда на самом деле не желала ей зла. Бетти так хочется думать.       — О да, — воспоминания опять сглаживают острые углы. Они были слишком близки, чтобы какие-то гнусные замечания могли стереть все хорошее, поэтому Бетти улыбается, вспоминая детство.       — Я помню, как ты перевела все часы и будильники в доме, а еще перелистнула календарь, и я пришла в школу на линейку в выходной в шесть утра.       — Да, это был один из моих лучших проектов, — заливается смехом Эмма и шутливо пихает сестру в плечо. Бетти улыбается.       — А я тогда подумала, что пропустила апокалипсис и вымирание человечества, — посмеивается блондинка и качает головой.        Почему на душе становится легче всего от пары воспоминаний? Почему пропадают мысли о бессоннице и декалитров кофе всего лишь после одного вечера, проведенного с ней? И почему, черт возьми, всякая обида и опустошенность после мерзких слов в свой адрес улетучивается, стоит ей искренне улыбнуться? Бетти честно не может понять, почему не может ненавидеть Эмму Купер.       — Но ты мне отомстила сладкой ватой из строительной засыхающей пены, об которую я сломала передний зуб, — напоминает Эмма и они обе заливаются смехом. Их никто не мог понять. Как и то, что может быть смешного в сломанном зубе, и им это нравилось. Они были сестрами Купер, за их спинами не было узоров сплетен и в двенадцать лет на все было плевать.       — Эм, можно спросить? — после паузы голос в тишине кажется особенно звонким, хоть Бетти и говорит максимально тихо. Искренность всегда слышна ярче всего.       — Наверное, — Эмма расслабленно пожимает плечами и улыбается уголком губ, но Бетти видит, что это напускное — Эмма напряжена. Все знают, что Эмма Купер не следует правилам, а Бетти Купер не задает простых вопросов.       — Из Эл Эй... ты собиралась возвращаться?       Между вопросом и ответом повисают воспоминания о прогулках по лужам, о головокружении от грозовой прохлады весны и о пересказах друг другу снов. Воспоминания о том, как вместо радиосказок сестры Купер слушали прибой пресной реки и ночевали у костра, не боясь комаров и наказания за побег из дома. Они были родственными душами и разрушили свою связь, но сейчас, кажется, от ответа зависит многое. Готова ли она была бросить все окончательно?       — Тебе ответить честно или как положено?       Ну вот и понятно. С Бетти говорит лакированно-гладкий типаж повседневной Эммы Купер, которая не произносит ни слова без иронии, презрения и насмешки. И Бетти погружается в мир этой самой Эммы Купер, с курящими феями и просроченным аукционом на eBay, где продавался билет в беззаботное детство. Но Бетти сильная, она не позволит какой-то трагедии или смерти разрушить то, что у них было. Не позволит даже собственной вине.       — Со мной тебе не нужно притворятся, Эмма, — полная форма имени звучит для приведения Купер в чувства. Хоть, блять, в какие-то.       — Мы же были лучшими подругами.       Бетти давит на сострадание, хоть и знает, что не сработает. Бетти глупая: ее вера в лучшее как феникс возрождается снова и снова и она из раза в раз откапывает их прошлую связь, хотя кажется, Эмма стоит тут же, рядом, с лопатой, и закапывает детство обратно.       — Да, но нам уже не по двенадцать. И да, я не хотела возвращаться. До последнего. Этот город... ты же тоже это чувствуешь. Он будто поглощает все хорошее вокруг. Я раньше думала, что это удел мегаполисов, но тот же Эл Эй со всей своей преступностью и развратом не тянет и на одну десятую тьмы Ривердейла, как бы отвратительно пафосно это не звучало. Здесь не меньше мерзости, просто она творится за закрытыми дверьми.       Бетти выдыхает. Вот доказательство того, что Эмму здесь что-то душит. Душило еще до Джейсона и его предательства, душило еще до убийств. Горечь стекает по гортани и растворяется в чернеющем сердце.       — Почему ты вернулась? — вопрос кажется требованием ответа, но похоже, так и есть. Бетти слишком больно слышать, что Эмма могла бы бросить ее здесь одну. Пусть лучше кричит и унижает, но будет рядом. Но она готова была уехать навсегда и не возвращаться. Поэтому Бетти требует ответа.       — Что? — резкий тон после минуты тишины сбивает с толку и Эмма оказывается дезориентирована.       — Ты сказала, что не хотела возвращаться, так почему передумала?       Бетти умеет требовать, Эмма это понимает только сейчас. Спасительная маска безразличной улыбки и легкого прищура отлично сочетаются с комплектом пожимания плеч и хмыкания.       — Потому что люблю саморазрушение.       Кривая ирония режет пространство между ними, Эмма отдаляется, но Бетти не согласна — блондинка качает головой.       — Это неправда.       Она уверена в своих словах, но Эмма склоняет голову вбок и улыбается почти насмешливо.       — Так говорил Джейсон.       Бетти выдыхает. Почему-то сестра, судя по вырванным из контекста аксиомам, была зависима от этого Блоссома. Шерил зависела от нее, а она от Джейсона. И конечно, Джейсон прав, как ей кажется. Мертвые всегда правы.       И не важно, что это не так — мертвых бесполезно тыкать лицом в ошибки, потому что им все равно: застывший ироничный оскал черепа, прямо как у Эммы Купер, только с хрустом сломает дискуссию. Но Бетти плевать. Эмма — не мертвая, как бы ни хотела такой казаться.       — Он был неправ.       Это не обсуждение компромиссов. Бетти бывает слишком мягкой или доверчивой, но не сейчас. Она не позволит мертвому мудаку испортить жизнь родной сестре, которая плела ей в детстве косички и пугала подкроватым монстром. Только не ее.       Эмма улыбается.       — Возможно. И раз мы обе это понимаем, нет надобности говорить что-то еще. Как тогда, когда мы выдумали язык жестов.       Бетти сглатывает слезы и улыбается. Эмма, кажется, никогда не расскажет, ради чего или кого вернулась обратно в Ривердейл, но... она все еще помнит язык жестов, значит, не все потеряно.       — Мы так дружили...       Ностальгия разбивается о ледяную стену поступков, которые не отменить, и Бетти по сердцу режет холод, скользнувший в глазах сестры. Почему все должно быть так больно. И почему нельзя свалить вину на других?..       — Это сложно, — грустно улыбается Эмма и вздыхает так понимающе, будто ей уже сотня лет. Бетти задерживает дыхание и сглатывает слезы — Эмма не простит, если она заплачет.       — Понимаешь, Бэтс, — взгляд ее наполнен такой тоской и тлеющим теплом, что Бетти сброситься с высотки хочется, но она кивает.       — То, что ты сделала... да. Мне было больно, но это можно пережить — не смертельно, в конце концов, — слабое ободрение мелькает в короткой усмешке, но Бетти успевает его рассмотреть.       — Но потом. — Эмма режет неоконченное многоточие, заканчивая фразу там, посередине, где смысл и искренность встречаются на равных отрезках. Поэтому Бетти понимает — ей действительно сложно.       — Меня это... сломало, наверное.       Эмма пожимает плечами и слабо усмехается так, будто говорит об упавшем из рожка шарике мороженого. Мол, с кем не бывает, случаются неприятности же, правда? И смотрит так... будто заслужила. И от этого хуже всего.       Бетти знает, что в Эмме нет злости. Как бы она не хотела это показать. И раздражения там тоже нет. Нет ненависти, надменности, превосходства и насмешки. В ее глазах точно нет ревности, гнева, отвращения или зависти. У Эммы Купер во взгляде всегда была только тоска.       — Что... это? — Бетти задает вопрос осторожно, но твердо — это их шанс наладить ту былую связь, которую они разрушили в прошлом. Бетти чувствует, что сейчас подходящий момент для откровений. Нужно только довериться...       — Не важно... — у Эммы в голосе уйма неуверенности в своих словах, но она должна сказать «нет», потому что с первого раза такие секреты не открывают. Даже самой родной сестре. Купер встает с дивана в спешке, боясь всего, что расположило к таким откровениям на этом диване, и шагает в сторону кухни, но Бетти ее останавливает.       — Нет, Эм, это важно, — тихо говорит Бетти, глядя сестре в глаза — это мгновение слишком важно, — ты можешь мне рассказать...       Эмма поднимает на Бетти взгляд и отчаянно, без слов спрашивает: я могу тебе доверять? Могу? После всего? Я готова, но ты не предашь? И Бетти отвечает — можешь.       Время в комнате замирает. У Эммы скапливаются и высыхают в глазах слезы, но она все смотрит и смотрит — это же Бетти, ее сестра. Та, с которой они дружили больше всего. Эмма чувствует, что хочет ей все рассказать. Хочет поделиться всей той тоской и болью, что носит с собой с прошлого лета — сложно справляться со всем самой. А Бетти была ее лучшей подругой. Эмма вдыхает и давится воздухом.       — Девочки, еда готова! — голос отца с кухни рвет «тот самый момент» на части и Эмма опять деланно улыбается. С легкой грустью из-за невозможности все сказать, но уже поздно.       — Идем, пап! — отвечает она громко, чтобы голос добрался до другого конца дома и снова смотрит на Бетти. Внимательно сканирует ее взглядом, ловко спрятав тоску за другими эмоциями и снова становится Эммой Купер, как кажется Бетти.       — Бэтс… мне нужно завтра кое за кем проследить, — она говорит спокойно, чуть улыбается, и наклоняет голову, изучая реакцию сестры. Бетти не впервой — и сканирование, и слежка, так что она спокойна.       — Нет смысла скрывать — мы все пытаемся понять, что случилось... летом. Это займет несколько часов, будет скучно, но я подумала... ты не хочешь пойти со мной?       В ее голосе столько деланного безразличия, что Бетти становится смешно — Эмме боязно спрашивать из-за возможного отказа. Из-за всего, что между ними произошло. Она пытается строить из себя Эмму Купер, улыбаясь непринужденно и складывая руки на груди, но в растянутой толстовке и слабой надежде в глазах Бетти видит свою сестру Эмму и счастливо кивает.       — Конечно, Эм. Я с радостью.       Может, не все потеряно.       Жаль только, вместо сестры Эмма завтра встретит не Бетти, а того, из чьей жизни пообещала исчезнуть. Все-таки мертвые всегда правы, просто потому что мертвы. Не одна она любит саморазрушение.