Ванильная смерть

      Эмма чувствует себя разбитой. На часах семь вечера, школьный день, пройденный на автомате, позади, а ей все еще хочется спать. Несмотря на то, что вчерашний вечер закончился на благостной ноте, Купер спала беспокойно, а как только пришла более менее в себя, после трех чашек кофе и двух первых уроков, из колеи Эмму выбил странный разговор с отцом.       Чувствовала себя Купер также хреново, как выглядела — даже долбаный фейс айди на айпаде ее не узнал. Мешки под глазами и отекшие щеки от большого количества газировки на ночь сразу же спустили настроение на отметку ноль, а вяло-текущее состояние не отпускало до самого вечера. Миска со льдом и опускание в нее лица положение хоть и исправили, но все же общая атмосфера раздраженности заставляла Эмму как обычно огрызаться на всех подряд.       Купер сбежала с последнего урока и зашла домой за курткой, где наткнулась на читавшего газету отца. Хэлл особого интереса к раннему возвращению дочери не проявил, зато огорошил странным разговором, который Эмма как ни старалась, понять не могла.       — Ты можешь назвать себя свободным человеком, Эмма? — Хэлл присел на стул рядом с дочерью, пока она на скорую руку мастерила сэндвич, и внимательно посмотрел ей в глаза, когда Купер недоуменно вскинула брови.       — Ну, допустим, могу. Смотря, что называть свободой… — Эмма хмыкнула себе под нос, качая головой, и достала из холодильника ветчину. Отец никогда не славился своими философскими или подобными им разговорами, поэтому такая реплика вводила в легкое замешательство. Хотя, кто их, родителей, поймет. Может, он про пестики и тычинки так поговорить хочет и придумывает более цивилизованную подводку к щекотливой теме. Хотя, это было бы смешно — говорить о подобном именно с ней. Уж кто-кто, а Эмма в пестиках разбирается. И отец знает об этом.       — Свобода — это постоянное стремление совершать осознанный и правильный выбор, — мягко кивнул мужчина и Купер подавила смешок, стараясь смотреть на отца серьезно. Кто-то, похоже, ударился в старческий маразм.       — А по-моему, свобода — это независимость, отсутствие стеснений и право выбирать любое. — иронично хмыкнула Эмма, закатывая глаза, и мягко улыбнулась.       — По крайней мере, так написано в словаре. Ты не думай, я иногда слушаю то, о чем болтают учителя на уроках, — развеселилась девушка и завернула сэндвич в пакет.       — А к чему, собственно, вообще был этот вопрос?..       Хэлл посмотрел на дочь внимательно, нечитаемо, от чего вдруг Эмме стало совсем не по себе, но она все же подняла брови в ожидании ответа.       — Ты освободилась, но тебя все еще что-то тянет вниз. То, от чего ты сама пока не можешь отказаться. И я не про тот случай.       Эмма осеклась, удивленно посмотрела на отца и нахмурилась: о чем он вообще? Такими загадками говорит, что кажется, вместо аспирина с утра принял лсд. В последнее время у Хелла часто болит голова.       Купер вздохнула: она не была настроена на мозгокопательства, поэтому потрясла головой и отшутилась на странные реплики отца, хватая куртку в прихожей.       — Тебе нужно сделать выбор, Эмма. Расплачиваться будут все.       Брошенная вслед отцом фраза заставила натурально поежиться и проклясть себя за паранойю, но Эмма ничего с собой поделать не могла и в течение всей дороги оглядывалась по сторонам. Успокоилась, только когда добралась до машины.       Редкие капли разбиваются о лобовое стекло и навивают тоску: серый асфальт, серое небо и серый унылый городок не мотивируют на что-то грандиозное. Такая погода скорее располагает к марафону фильмов и туче сладостей, но Эмма здесь, сидит в старом пикапе и уже второй час следит за чертовой дверью мотеля, которая ни разу не открылась.       Бетти говорила, что будет около восьми, и Эмма не может дождаться, когда поделится с сестрой размышлениями на счет странного поведения отца. Да, они не так близки, чтобы обсуждать сразу с друг другом такие вещи, но вчера лед между ними тронулся и то, что Бетти согласилась провести слежку вместе с ней, многое значило для Эммы.       Она могла бы пойти к Шерил, но та в последнее время была слишком занята личностным кризисом и на внимательного слушателя не тянула — Эмма ее не винит, но иногда хотелось бы получать больше отдачи. Хотя, с чего бы это? Не заслужила.       Когда могла и хотела, Шерил становилась действительно хорошей подругой, которая могла поддержать и высказать верную мысль, но это случалось очень редко. К сожалению, в силу воспитания в нездоровой семейке Блоссом не видела границ того, когда надо прекратить обмен сарказмом и колкостями и перейти к серьезному откровенному разговору. А быть облитым грязью, открывая душу, не хочет никто, даже Эмма Купер, которой, судя по слухам, душевной боли бояться не стоит — нечему болеть.       Поэтому сестра оказалась вполне оптимальным решением, чтобы уложить все мысли по полочкам, тем более, это и ее отец тоже…       Вялые размышления Купер прерывает открывшаяся дверь, пропускающая в салон машины порыв холодного воздуха. Эмма чертыхается, а затем в удивлении открывает рот, видя перед собой совсем не Бетти.       — Привет, Купер. Отлично выглядишь. Я даже почти забыл, какая ты ужасная личность, — Джагхед Джонс сверкает белозубой улыбкой во весь рот и устраивается на сидении поудобнее, кидая шарф назад. У него, очевидно, хорошее настроение, так как парень не выглядит как всегда озлобленно-подозрительным, а улыбается и сыплет почти не оскорблениями.       — Ну, привет, — Эмма вовремя успевает вернуть лицу насмешливое и расслабленное выражение, потому что Джаг вперивается в нее внимательным взглядом, наклоняет голову вбок и щурится. Конечно, он успел заметить ее замешательство. Специально на корточках к двери подобрался, чтобы не заметила раньше времени.       — Бетти задержала миссис Купер, но она обещала прийти, поэтому…       — Поэтому она прислала тебя?       — Да.       Эмма не знает, что чувствует. Она саркастично хмыкает, пытаясь выглядеть нагло, но совершенно ничего не понимает. Благодарность за то, что Бетти не забыла об обещании и обида за то, что все-таки не пришла, смешиваются в один комок ощущений и не дают мыслить здраво. Эмма не любит моменты, когда не владеет ситуацией. А улыбающийся Джагхед Джонс и вовсе переворачивает все с ног на голову, заставляя Эмму думать, что она попала в чертово параллельное измерение.       Но Эмма знает, что делать, если ты теряешь контроль — быть Эммой Купер. Платиновые блондинки не умеют изумляться, платиновым блондинкам не приходится оправдываться или чувствовать страх. Платиновые блондинки всегда все держат под контролем и ехидно улыбаются. Эмма улыбается тоже.       — Поразительно. И ты ее не бросил после такой гнусной просьбы? — Купер нарочито расслабленно разваливается на сидении и закидывает ногу на ногу, улыбаясь одним уголком губ. Здесь она хозяйка положения, а не кто-либо еще.       Хотелось бы, чтобы это было правдой. Только Эмма все еще в замешательстве после разговора с отцом и чувствует себя разбитой с самого утра, как самый обычный человек. «Притворяется, конечно», — скажут многие, и Джагхед Джонс в том числе, а Эмма Купер не станет отрицать — пусть так думают. Репутация покроет даже то, что Эмма Купер может быть не идеальной.       — Я вообще в последнее время часто изменяю своим принципам, к сожалению, — беззаботно пожимает плечами Джонс, все еще пребывая в хорошем расположении духа. Они с Бетти замечательно поговорили, стали ближе укрепили свою связь, несмотря на обсуждавшиеся темы, и теперь Джагхед чувствует душевный подъем уже два дня подряд.       О тысяче баксов, благодаря которой ему не сломали обе ноги, он старается не думать.       — Но некоторые вещи все же неизменны.       — Например, ненависть ко мне, — иронично подмечает Эмма и Джаг согласно кивает, растягивая губы в улыбке.       — Например, ненависть к тебе. Кажется иногда, что ты у меня из головы даже покурить не выходишь, — фыркает Джонс сквозь усмешку и складывает руки на груди.       — Тянет на признание, — насмешливо хмыкает Эмма и подпирает подбородок кулаком, с интересом смотря на Джонса. Джаг недовольно цокает.       — Тянет на диагноз, — кривит он губы в презрительной усмешке. — Ты меня до психушки доведешь, если раньше не пристрелишь, — неприязненно усмехается он и встряхивает головой, скидывая с лица прядь волос.       Эмма ничего не отвечает и Джаг хмурится, оборачиваясь на Купер: она смотрит перед собой, гипнотизируя упавшие на лобовое стекло капли, и вдруг переводит на Джагхеда такой пустой и не соответствующий ироничной атмосфере взгляд, что парня передергивает.       — Знаешь, Джонс… — голос ее надломленный, тихий, уставший. — Иди-ка ты нахер отсюда, — кивает Эмма Джагхеду почти обреченно, от чего тот в недоумении косится на Купер. Эмма вздыхает.       — Признаю, в большинстве случаев это забавно, а я достаточная сука, чтобы смеяться над тем, над чем не принято, но мне надоело, — качает головой она и требовательно смотрит на Джонса.       — Это поливание грязью, причем на моей территории, надоело. Джейсон был козлом, но он был мне дорог, и я не позволю говорить такие слова о его смерти или о моей причастности к ней просто потому, что ты считаешь меня дерьмом и думаешь, что так шутка выйдет удачней.       И чем ты отличаешься от меня, а, Джонс? От мерзкой суки Эммы Купер, которая смеется над чужим горем? Да ничем.       Она бросает слова ему в лицо с вызовом, но мировой усталости во взгляде хоть отбавляй, поэтому Джаг не знает, как реагировать. Эмма Купер обычно так себя не ведет. Ей не бывает неприятно. Хотя, может он действительно перегнул.       Джагхед скашивает взгляд в сторону платиновой принцессы и незаметно выдыхает: когда у тебя есть стойкое мнение и четкое понимание образа, который транслирует человек, легко говорить, что он ужасен. Легко предполагать, что Эмма Купер сама закопала Джейсона Блоссома и легко судить о ней только по тому, что он видит в школе. Когда ты видишь одну сторону медали, легко быть уверенным в своих словах.       И как же, черт возьми, тяжело, расставаться со своим мнением. Хоть и частично. Потому что когда узнаешь человека ближе, узнаешь другую его сторону, не ту, что он усердно проповедует в своем образе, трудно говорить также, как раньше. Все равно, что узнать, что политик, чьи взгляды тебя не устраивали, оказался не чудовищем, а семейным человеком со своими ценностями.       Также и с Эммой Купер — было странно узнать, что она человек. И больно расставаться с тем, что не все, надуманное о ней — правда. Потому что… ну как так? Это не отменяет всего, что она сделала. Пусть эти поступки и были окрашены в глазах Джага слишком негативными цветами.       На самом деле, помимо хорошего настроения, Джонс, кажется, до сих пор не отошел от шока. Такое бывает, когда ты не можешь примириться с реальностью, особенно, когда был уверен в прямо противоположных вещах. Это сносит крышу и загоняет логику в капкан из непонимания. Джаг не хочет расставаться с прежними убеждениями. Это обидно.       Но еще Джаг не идиот. Он не будет цепляться за иллюзии, даже за самые приятные, просто для того, чтобы остаться в зоне комфорта. Это для слабаков. Джонс всегда предпочитал принимать факты голыми, даже если они одеты по последней моде. С Эммой Купер факт был в том, что он ошибся. От части, но ошибся на ее счет. И как бы неприятно это не было, у Джагхеда есть моральные силы и воля признать это.       Да, он сплоховал. Просто старые привычки дают о себе знать. Даже если за привычку принято то, что он сидит в одной машине с убийцей.       — Прости, я не подумал. — Джаг поджимает губы и качает головой — он достаточно здравомыслящий, чтобы признать ошибку, но Эмму это удивляет.       Купер недоуменно поднимает брови и неверяще хмыкает, а потом будто что-то понимает и с тенью досады усмехается.       — Ты поговорил с Бетти?       — Я поговорил с Бетти.       Джагхед отзеркаливает усмешку Эммы Купер и понимает: ничто не является хорошим или плохим — все зависит от того, как мы смотрим на вещи.       — Но если тебя это так трогает, тогда почему миришься с тем, что про тебя говорят?       Возбуждение и шок после разговора с Купер младшей понемногу спадают и Джонс, как посетитель травмпункта после анестезии, начинает чувствовать много всего. Недоумение, раздражение, непонимание и… интерес. После всего, что он узнал, Джагу хочется отшелушить все слои и узнать настоящую Эмму Купер, как человека.       Чувство это странное и ни на что не похожее. Понять Джагхеда могут только писатели — чувство дико скрываемого окрыления от понимания того, что после долгих поисков ты нашел прототип самого противоречивого и сложного персонажа в своей жизни, который сможет обеспечить твоему будущему роману звание бестселлера.       Джонс не собирался писать про Эмму Купер в своем рассказе о Ривердейле, но не подумать об этом было бы преступлением. По крайней мере, она долгое время занимала в его сознании место главного подозреваемого в убийстве — кощунством было бы не залезть к ней под кожу.       Но сейчас, без диктофона и условностей, он просто ничего не понимает. И хочет узнать все.       — Если бы я беспокоилась обо всех, кто восхищается мной, подражает мне или преследует меня, у меня не осталось бы времени на то, чтобы быть такой невероятной, — легко взмахивает рукой Купер и безразлично пожимает плечами.       «Слишком много деланности в жестах, дорогуша», — думает Джаг и картинно вздыхает.       — Сама Ребекка Винтер, — саркастично цокает Джонс и кривит губы в скептичной усмешке. Эмма презрительно фыркает, скрывая смешок.       — Только не говори, что Бетти в этой истории вторая миссис де Винтер, — посмеивается она и закатывает глаза, качая головой. Джаг видит в ее взгляде тонну иронии.       — Нет, она скорее Алисия Губерман, — хмыкает Джаг, дергая одним уголком губ в полуулыбке, и победно смотрит на Купер, складывая руки на груди.       Жаркий воздух из печки треплет белые локоны Эммы и она облизывает пересохшие губы, в саркастичном вопросе выгибая бровь.       — Тоже мне. Это ты так невзначай назвал себя Кэри Грантом? — посмеивается она и салон наполняет ее грудной, поддетый хрипотцой, смех.       — Нет, — улыбается Джонс, — я, скорее, Ричард Кренна, — склоняет он голову в бок и заглядывает Эмме в глаза, сверкая лучистыми морщинками у глаз от улыбки.       — Нет, вовсе нет, — хмыкает Купер и отрицательно качает головой. — Ты больше тянешь на Сьюзи Хендрикс. Сообразительный, худой, но не видишь дальше своего носа, — она игриво вздергивает подбородок и даже не замечает, что они отбивают подачи в диалоге друг друга, не задумываясь.       — Это ты так иносказательно оскорбила слепых*? — вопросительно выгибает бровь парень и пускает смешок в кулак, а Эмма отмахивается, пряча улыбку.       — Это я так иносказательно оскорбила тебя.       Пространство заполняет тихий смех Джонса и Купер, от чего стекла начинают запотевать.       — Ты знаешь, что бываешь просто очаровательна в своей нелюбезности?       — Ну разумеется, иначе это бы не имело смысла. — Эмма усмехается их пикировке и переводит взгляд на окно, вдруг за секунду погружаясь в какое-то задумчивое состояние.       — Да, я уже успел понять, что ты ничего не делаешь просто так, — посмеивается Джонс, ухмыляясь одним уголком губ, но видит, что Эмма не реагирует.       — Купер? Эй, ты чего? — не то, чтобы его волновало ее состояние, но такое выпадение из диалога кажется странным.       — М-м? — Эмма будто с трудом отрывает взгляд от окна и смазано смотрит на Джага, вопросительно поднимая брови.       — Что ты сказал?       Джонс хмурится такой резкой перемене настроения: кажется, что Эмма вдруг решила помечтать, как какая-нибудь творческая натура, но это так не похоже на платиновую принцессу Ривердейла. Джонс понемногу признается себе, что много что в ее образе не вписывается в то, что о ней говорят, и что она говорит о себе. Эмма Купер сложнее, чем кажется.       — Ничего такого, — чуть насмешливо хмыкает Джонс и смотрит на Купер, мол, ничего страшного, но такие выпадения из реальности выглядят странно.       — Не обращай внимания, — легко отмахивается Эмма и трясет головой, поправляя волосы.       — Меня на секунду одолело «нодус толленс», но это уже прошло, — будто на автомате проговаривает Купер, а брови Джага взлетают к корням волос.       — Осознание того, что сюжет твоей жизни больше не имеет смысла для тебя? — неверяще фыркает парень, складывает руки на груди и недоверчиво щурится: она серьезно?       — Ты серьезно?       Эмма замирает и осекается, так и не доведя кисточку с прозрачным блеском до губ. Она смотрит на свое отражение в зеркале заднего вида и медленно выдыхает, начиная судорожно соображать. Джонс видит, как действия Купер замедляются, будто она тянет время, пытаясь придумать план отхода.       — Хм, — Эмма пускает какой-то нервный смешок и нарочито непринужденно пожимает плечами, удивленно вскидывая брови.       — Что? Я думала, так называют состояние перед чихом. — Деланно улыбается Эмма и заканчивает красить губы, а Джаг подозрительно и недоуменно косится в сторону Купер.       Она точно знала настоящее значение слов, это видно невооруженным взглядом, но почему-то усердно строит из себя дуру.       Раскаяния в ее голосе или какой-нибудь неловкости за неправильное употребление названия чувства не слышно, зато слышна боязнь за что-то. Кажется, будто она забылась и наболтала лишнего. Но в чем дело?       Сумерки опускаются на Ривердейл медленно, погружая город в еще большую серость и темноту, относительно дождливого дня. В лужах отражаются редкие неоновые вывески на домах, а в душу тихой сапой пробирается блюз.       Джаг только сейчас, в тишине, замечает, что из магнитолы, почти незаметно, пробирающие строчки нашептывает Би Би Кинг. Умеренные струнные добавляют драматизма и напряженности — Джаг никогда бы не подумал, что Купер слушает подобное. Не то, чтобы он вообще думал о предпочтениях в музыке Эммы Купер, но если бы его спросили, ассоциация была бы явно с чем-то клубным и современным.       Гитара Кинга же заходится в треке разнообразием и перебирает ноты с ледяной, пренебрежительной точностью, а затем пускается в лиричную вариацию вокала.       В воздухе пахнет душным блюзом и недосказанностью, и Джонсу чертовски хочется узнать, что скрывается за всем этим. Потому что-то, что ему рассказала Бетти, как ни странно, не приблизило его к пониманию личности Купер старшей.       «Ты поступила со мной нечестно, детка. Ты пожалеешь об этом однажды», — с Джагом нечестно поступила только сука-судьба. Джонс вдруг понимает, что если попробовать поверить в невозможное, то может даже показаться, что Эмма Купер была с ним все время честна.       «Ты знаешь, я свободен, свободен теперь детка, свободен от твоих чар», — тоже неправда. Никаких чар она на него не накладывала. Всегда была такой — Джаг ее другую не знал. Но… но. Они говорили только что о творчестве Хичкока, Дафны Дюморье и обсуждали актеров шестидесятых так, будто не были людьми на разных полюсах социальной лестницы и понимания этого мира. На такой волне Джонс давно ни с кем не общался. Но думать об этом совершенно не хочется.       — Почему ты так себя ведешь? — вопрос неожиданно разрезает тишину и изливание души Би Би Кинга, но Эмма даже не вздрагивает. Ведет плечом и хмыкает, переводя взгляд на парня.       — Как «так»? — Эмма чуть склоняет голову вбок и с интересом изучает реакцию Джонса, будто он пришел на допрос.       — Будто ты амбассадор всех блондинок мира, — Джонс всплескивает руками и фыркает, будто ожидает от Купер более живой реакции.       Да, ему хочется ее задеть. Чтобы даже ее оскорбленный тон выглядел живее, чем-то, как она сказала «уходи». Холодно, отстраненно, будто фарфоровая кукла, научившаяся говорить и пользоваться духами. Джонса опять окутывает запах долбаной вишни.       От чего-то хочется скандала, внимания, но он получает большое и крепкое «нихуя», приправленное ироничной улыбкой. Так в стиле Эммы Купер, что блевать хочется.       — Потому что так и есть, — безразлично пожимает плечами Купер и смотрит на Джонса с весельем во взгляде — ее забавляет эта ситуация. От части. То, что Джонс лезет ей в душу — можно пережить. Главное, знать меру.       — Ты строишь из себя глупенькую принцессу, — отрицательно качает головой Джонс, не желая сдаваться в своих убеждениях. Он ненавидит ложь.       — Я и есть глупенькая принцесса. — Непонятно, кого она пытается в этом убедить.       — Ты притворяешься. Не знаю, почему я оправдываю тебя, а не наоборот, но ты не такая, какой хочешь казаться! — разговор от чего-то перетекает в экспрессию и желание что-то доказать, но Джага уже несет. Эмма качает головой.       — Это неправда. — Купер будто из последних сил хнычет что-то в защиту своего образа, но Джонс давит сильнее.       — Ты занимаешься расследованием убийства Джейсона. — приводит он аргумент.       — И не на миллиметр не продвинулась, — оправдывается Эмма.       — Ты позволяешь говорить про тебя неправдоподобные вещи, позволяла мне думать про тебя невесть что, хотя не была виновата в ситуации с Бетти.       — Я просто не мешала сплетням, — отмахивается Эмма.       — Ты делала это осознанно. — продавливает Джонс и смотрит Эмме четко в глаза. Купер отводит взгляд.       — Ты этого не знаешь.       — Знаю.       — Нет!       Эмма вскрикивает резко, будто Джонс зашел слишком далеко. Джаг удивляется, но виду не подает, говоря вкрадчиво.       — Ты была в школе тем вечером. Это твои скульптуры стоят в классе искусств! — вдруг переходит Джонс почти на крик, не сумев удержать спокойствие, но Эмма вспыхивает.       — Я сломала зачетную скульптуру Дейзи в тот вечер, потому что она мне не нравится. Доволен? — Эмма смотрит на парня почти зло, раздраженно, и тяжело дышит, но Джонс ей не верит. Уже нет.       — Ты знала про Гранди. С самого начала знала и ничего не сказала, — чуть тише добавляет Джаг.       Между ними создается странное напряжение из статического электричества и недосказанности, будто каждый своим мнением пытается оттолкнуть подальше другого. Джонс вдруг понимает, что мог бы узнать правду быстрее, не будь он так увлечен собственной ненавистью, ведь теперь приходится не просто выяснять, что стоит за семью замками из ироничных улыбок Эммы Купер, но и откапываться самому из собственных предрассудков и убеждений.       Это не было щелчком после слов Бетти, Джагхед понял это сейчас: он не знает Эмму Купер. Все, что она сейчас говорит, нужно поделить на два и выбросить в окно, потому что это полная хрень. Джонс не идиот, и может вопреки собственным несимпатиям понять, что дело тут не чисто.       — И что в этом такого? — удивляется Эмма, а у Джонса дыхание от этого спирает. Раньше такое случалось на ее «почему» в вопросе о смене смыслов устоявшегося выражения, но Джаг понимает, что это было скорее капризной прихотью, чем полным невежеством.       — Он же мой друг.       Джагхед кивает, не зная, что на это сказать. Наверное, это можно назвать гнусностью: не зная человека, судить о его отношении к друзьям. Но это же Эмма Купер, она всегда себя преподносила, как сука.       — Какая твоя любимая книга? — вдруг спрашивает парень, резко меняя тему разговора, и заглядывает в глаза Эмме.       — «Сумерки», — отвечает она почти резко и без паузы, будто этот ответ все время отскакивает у нее от зубов. Джонс скашивает взгляд вниз, на сумку, из которой действительно виднеется уголок обложки романа Стефани Майер, но Джаг наклоняет голову вбок и с прищуром смотрит на Купер, заставляя ту поежиться.       — А еще?       Эмма как-то неловко заламывает пальцы и вздыхает, возводя глаза к потолку: закусывает губу, размышляет и пожимает плечами.       — Разные, — сухо бросает Эмма, но тут же морщится, будто коря себя за отсутствие игры. — Все равно, смысл там один и тот же практически, — как-то пространно отмахивается Эмма, совершенно неубедительно кидая слова через плечо.       — Действительно, — язвительно хмыкает Джонс и раздраженно цокает, смотря на безразлично поправляющую макияж Купер.       — А я о чем, — весело улыбается она, думая, что тема закрыта, но Джаг заговорчески улыбается.       — И много раз ты перечитывала «Сумерки»? — он откидывается на сидении и смотрит перед собой, краем глаз наблюдая за реакцией Эммы. Купер тихо выдыхает и поджимает губы, но потом трясет головой и беззаботно улыбается.       — Много, — кивет Эмма. — Там такая психология, драма… а тебе какое дело? — вдруг будто опоминается Купер и вопросительно смотрит на Джонса.       — Это что, допрос?       — Не в коем случае, — на манер «сдаюсь» поднимает руки парень и хмурится, мол, как ты могла о таком подумать?       — Просто я действительно постоянно вижу тебя с этой книгой, — оптимистично заявляет Джагхед, активно кивая в подтверждение своих слов.       — Только вот незадача… — он картинно задумчиво потирает подбородок и периферическим зрением видит, как Эмма подбирается на месте, настороженно вслушиваясь в слова парня.       — Я на днях был в «книжном» и увидел коллекционное издание «Сумерек», прямо как у тебя. — С легкой мечтательной улыбкой проговаривает Джаг и переводит взгляд на Эмму. Купер как-то нервно улыбается и набирает в грудь побольше воздуха.       — Но там все тома, как и положено в коллекционном издании, были одного размера. А у тебя объем страниц постоянно меняется… Эмма не успевает среагировать, потому что Джонс резко дергается и одним рывком выхватывает из сумки Купер книгу, срывая обложку.       — «Тавистокский институт»? Читаешь про управление сознанием инструментами ЦРУ и социальную инженерию? — Джаг не думал увидеть что-то подобное, поэтому в изумлении выдыхает вопрос.       Эмма захлебывается возмущением: в ее взгляде видно раздражение, сменяющееся беспомощностью, а затем решимостью. Слова Купер никак не вяжутся с тем, что видит Джагхед.       — Отдай, Джонс, это не твое, — она резко выхватывает у Джага из рук книгу и судорожно выдыхает.       Вязкие капли секунд дождем обрушиваются на их убежище, но оба потраченной болью молчат, слушая гнев природы.        — К чему вообще этот фарс? — Как-то устало выдыхает Джонс и качает головой.       Вопрос разбивается о поджатые губы и тихий вздох Эммы Купер. Она прижимает к груди книгу и смотрит прямо перед собой, чувствуя, как жернова повседневности с треском ломают хребет.       Эмма оборачивается к парню и смотрит на него пустым взглядом, в которых мечты раскатаны по асфальту тонким слоем: Джагхед понимает — он зашел на запретную территорию и она в праве применить огнестрел, но Эмма убивает его разочарованным взглядом, будто он виноват, что раскрыл нечто, что нельзя было раскрывать.       В ее покусанных за последние полчаса губах и тоской светящихся серых радужках Джагхед видит пустоту, что осталась внутри нее — будто саму Эмму вынули и выкинули в окно, оставив только белые волосы и запах вишни. Обоим тошно — хоть волком вой на бледные звезды. Но снаружи льет дождь, звезд не видно, а у них нет возможности выть напоказ.       — К тому что… — Эмма резко выдыхает свистящий воздух из легких и грустно улыбается.       — У людей есть привычка смотреть на меня, как будто в зеркало, а не на человека. Они не видят меня, они видят свои собственные темные и порочные мысли, а потом надевают белую маску и называют сукой меня. Это правда, но мне это и нужно. — Купер хмыкает, любовно поправляя обложку на книге, и поднимает взгляд на Джонса, наклоняя голову вбок.       — Это не твое дело, Джагхед Джонс Третий, но все мы бежим от прошлого. Кто как умеет, и не тебе решать, насколько лицемерен или плох мой способ.       Эмма будто обреченно усмехается и убирает книгу обратно в сумку, устремляя взгляд на ту же дверь мотеля.       Джагхед качает головой.       — Может быть. Но тебе не кажется, что от прошлого нужно уходить, Купер? Оно должно взрываться позади тебя в замедленной съемке, как в фильмах Джона Ву, — взмахивает рукой Джонс, выдыхая слова в тишину.       Он понимает, о чем говорит Эмма, но не понимает, почему она не может сделать выбор. Никто не заставляет ее быть такой, и для чего, спрашивается, она строит из себя тупую блондинку, хотя, очевидно, как бы неприятно это признавать, такой не является? Зачем казаться хуже, чем ты есть, тем более, что характер у нее не сахар?       Джонс этого понять не может, потому что с новой информацией любое его воспоминание или подозрение на счет Эммы Купер нужно пересматривать заново.       — И это мне говорит человек, оттоптавший весь порог мэра, в желании сохранить старый кинотеатр. За что ты цепляешься? — жестко усмехается Эмма. Он не в праве ей указывать как жить и что чувствовать. Он ее не знает. В одно мгновение она снова становится собой.       — Ведь прошлое должно оставаться в прошлом? — Эмма Купер ухмыляется язвительно, щурится злобно и не кажется растерянной. Она поправляет белые волосы и презрительно фыркает, видя замешательство парня.       Желание вырвать ей сердце снова возвращается.       — Моя семья — не прошлое! — вдруг взрывается Джонс и с силой бьет рукой по подлокотнику. В голове такая каша из фактов и домыслов, что сокровенное вырывается наружу.       — Ладно, спокойно, — удивленно хмыкает Эмма. — При чем тут твоя семья вообще? — хмурится Купер и вдруг кивает сама себе, ловя эфемерную догадку.       — Воспоминания, да? Вы туда вместе ходили или вроде того, я права? — она с интересом смотрит на парня, но Джаг ничего не отвечает. Эмма поджимает губы и не собирается дальше давить, хоть и все понимает. Она откидывается в кресле и смотрит перед собой.       — Это хорошо, когда есть такие воспоминания, пусть они и в прошлом. Хуже, когда их нет. — пожимает плечами Эмма и Джаг вздыхает.       Он понимает: тьма не рождается сама — ее нужно создать, высосав свет до капли. Эмма Купер такой не была, ее такой сделали или она сделала это с собой сама. Вопрос только в том — зачем.       — Наверное, — задумчиво тянет он и смотрит на Эмму. Видит, как Купер замечает открывшуюся дверь мотеля и ее мгновенно собранное состояние.       — Это тот, кто нам нужен? — с готовностью спрашивает он и Эмма кивает.       Они выскакивают на улицу, под дождь, потому что человек идет по тротуару к бару через два дома. Оба понимают, что дальше что-то произойдет. Джагу еще надо выяснить, за кем и зачем они следят. Эмма останавливается у входа в бар, куда только что зашел их «объект» и переводит взгляд на парня, устало усмехаясь.       — Ты хороший парень, Джагхед Джонс Третий. Но если кому-нибудь пискнешь, что было до и будет после, я вырежу тебе печень, как сраному Прометею, ты понял?       Она улыбается задорно и искренне, а Джаг в который раз сбивает дыхание не то от угрозы, не то от отсылки к древнегреческим мифам.       Джонс в который раз убеждается, что совершенно не знает Эмму Купер.       Но он узнает. Обязательно.