Пейзаж с морем и яблоками

***

      Глубоко нырнув в воспоминания, Джеймс не заметил, как преодолел оставшийся путь до Иннис-Мюир. Привязав лодку в укромной бухточке, где ее не доставали злые морские волны, он пешком добрел до дома, поставил сумку с яблоками у двери и, забыв разуться, прошел в чулан. Там он взглянул на сундук, который стоял здесь со времен первых смотрителей, открыл его и решительно достал серебряную шкуру. Сегодня. Это нужно сделать сегодня.       Он мыл яблоки и думал, что уже скоро Иннис набросит на худые плечи пушистый мех… а что дальше? Он сразу превратится в тюленя и исчезнет в морских волнах? Как это вообще происходит?       Смешно, но когда-то он совсем не верил в фей, брауни и шелки. Смешно…       Иннис сидел на каменистом обрыве над морем, длинные шелковые волосы текли, стелились темными волнами, а внизу плескались настоящие волны, окатывая юношу брызгами, но он, как обычно, не обращал на это внимания. Джеймс подошел совсем близко, встал, нерешительно стискивая в руках шкуру. Локтем он неловко придерживал пакет с вымытыми красными яблоками.       — Я тебя утоплъю-у, — протянул шелки, не оборачиваясь. — Утоплъю-у. Я говоръил, что шкура бу-удет лежъать под замко-ом, я говоръил, что нельзъя-аносить ее к моръю. Говоръи-ил?       — Говорил, — отозвался Джеймс, по-прежнему не двигаясь с места. Он смотрел, как Иннис раздраженно дергает спиной, как большая кошка, как соленые брызги взлетают над его головой. Он помолчал немного и продолжил. — Иннис, я должен ее тебе отдать. Тебе надо возвращаться домой, тебя там ждут, и…       Он почувствовал себя идиотом и замолчал окончательно.       — Я-а сам решъаю-у, когда мне-е вернуться-а, — шелки зафыркал, хлопнув ладонью по камню. — Я тебъе наску-учил? Надое-ел? Хочъешь не ви-и-идетьменя се-емь лет?       — Нет, но… — начал было Джеймс, но Иннис повернулся к нему, сверкая темными глазами, и перебил:       — Тогда убъери-и! Спръяа-ачь! И… что э-это у тебъя-я? Я-аблоки? Да-ай мне скорее!       Море недовольно шумело, Иннис с хрустом грыз большое яблоко, Джеймс сидел рядом с ним, прижав серебристую шкуру к груди.       — А в сказках все не так, — сказал он, глядя на серые волны. — Как только шелки находит свою шкуру, она бежит к морю, бросается в волны и уплывает к своей тюленьей родне. Оставляет мужа, детей и все такое…       — Тебъе-е знако-омы слова-а «прогре-есс», «эволю-уция»? — издевательски протянул Иннис. — Зна-акомы, зна-айу. Вот, счита-ай, что это прогхре-еси эволю-уция. Понима-аешь? У менъя-а хоро-ошая си-ила во-оли.       Он доел яблоко вместе с сердцевиной, показал морю язык и пододвинулся к своему человеку, прижимаясь горячим боком. Они молча сидели рядом, и Джеймс почему-то думал о том, что вот прямо сейчас из воды покажется морской царь, похожий на Инниса, только совсем седой и морщинистый, и скажет, укоризненно покачивая головой: «Мальчики—мальчики, ну как не стыдно? Бабушка растеряла все устрицы с хвоста, сестры обрезали волосы. Возвращайся домой, глупый тюлененок, а не то…»       — Ты сли-ишком громкхо ду-умаешь, — виновато проговорил Иннис, заглядывая Джеймсу в глаза, — мне дажше в голове-е щъекотно. Он та-ак нъе скажшет. В нашъем мо-оре нъет усштриц, во-олосы сесштры нъельзя тро-огать, а я-а нъе стану пе-еной от того, что-о ты же-енишься на другой.       — Я тебе не пара, — от отчаяния выпалил он. — Ты же принц и все такое.       — Ва-аш при-инц недха-авно жени-илсъя на прос-то-олюдинке! — отрезал Иннис. — Яа чита-ал. Почъему-у ему-у можшно, а мне-е не-ет? Мне-е сто девъяносто девя-ть лет и четы-ыре меся-аца, а ему-у? Во-от. Да-ай мне ещъе яа-блоко?       Джеймс молча отдал ему весь пакет. Шелки сунул туда любопытный курносый нос и довольно зажмурился.       — Хоро-ошие, — промурлыкал он, доставая очередное яблоко и перекатывая его в ладонях. — Те-оплые. Их расти-или хоро-ошие лю-уди. Спаси-ибо тебе,Джше-ейми. Но унеси-и шкху-уру в дом. Не нха-адо проверя-ать, наскхо-олько прогре-есс и эво-улюция си-ильнее дре-евних ча-ар большо-ой воды-ы. Я скхо-оро приду-у в дом.       Джеймс неловко поднялся, прижал к себе шкуру и зашагал к домику, не оглядываясь. Иннис не стал смотреть ему вслед. Он устроился поудобнее, подобрал под себя ноги, будто бы вместо них у него был русалочий хвост, уперся широкими ладонями в бедра и прикрыл глаза, переводя дыхание. Шкура сияла, переливалась всеми цветами радуги и пела, пела голосом моря, звала его в волны, которые обнимут, подхватят, смоют память, как смывают людские следы с песка.       «Прогресс и эволюция плохо помогают, верно? — насмешливо спросила Иннес. Она плескалась в волнах у скал возле города Крэйг-Мюир, подставляла солнцу блестящие бока, но даже будь она в далеком Финфолкахим, брат услышал бы ее голос. — Море зовет тебя, Иннис. Рано или поздно этот дурачок опять покажет тебе шкуру, и ты не сможешь удержаться. Кстати, почему ему в голову не приходит ее сжечь?»       «Пусть и дальше не приходит, — отозвался Иннис, неотрывно глядя на мерно качающиеся волны. — Я не хочу отвечать морю, Иннес».       «Ты сошел с ума, — сестра раздраженно плеснула ластой по воде. — Хочешь всегда ходить по земле? Тебе все равно придется вернуться — в тот день, когда его укроет земля и он уйдет туда, где нам нет места! Люди покидают нас слишком быстро, Иннис, быстрее, чем мы успеваем заметить! Если только…»       «Избавь меня от баек про Хильдаланд и чары финфолк! — он ударил ладонью по бедру, как делал всегда, когда злился. — Он не рыбак, да и… Полно, ты и сама лучше всех знаешь, к чему это приведет!»       Иннес замолчала. Иннис почувствовала, как сестра уходит в глубину, чтобы ее соленые слезы смыло морской водой. Он нахмурился больше прежнего и задумался, глядя широко раскрытыми глазами на дрожащую на волнах солнечную дорожку.       И он не знал, что в эту минуту в далекой стране Финфолкахим за переливчатой хрустальной стеной проснулась старая, как мир и море, колдунья Майред. Она открыла темные глаза, отливавшие глубокой синевой, она потянулась и зевнула, показывая острые, как у щуки, зубы. Золотые колокольчики в ее спальне закачались и запели, приветствуя госпожу, но она одним взмахом узкой костистой руки остановила их бессмысленный звон — он мешал ей, проспавшей несколько десятков коротких людских лет на своем мягком ложе, выстеленном морской травой, и проснувшейся от едва слышимых отзвуковчего-то неуловимого, но важного.       Она изо всех сил напрягла слух — и наконец поняла, и рассмеялась так звонко и чисто, как молодые девушки, что плещутся в волнах у берега.       Майред хохотала и хлопала в ладоши, и ее смех летел под сводами хрустального дворца. Она отсмеялась и вскочила с постели, заплясала по спальне, кружась, взмахивая рукавами платья, сбрасывая на пол золотые и серебряные кубки, сбивая шкатулки, из которых на мозаичный пол сыпались забытые всеми людские монеты. Утомившись, она рухнула на пол, разбросав руки, уставилась немигающим взглядом в потолок, переливающийся всеми цветами радуги, и снова ощерилась, показывая зубы. Над ней закружились темные облака, сгущаясь и клубясь, а потом они расступились, и Майред вцепилась взглядом в плывущую перед ней картину, как щука намертво вцепляется в трепещущую добычу.       Она видела, как горит свет в башне, построенной для проклятых людских кораблей — чтоб те не ушли на морское дно, пока воруют скот из тучных стад финфолк. Она всматривалась в лицо белоголового человека, сидящего за столом и хмурящего высокий лоб, она кусала губы и криво скалилась, скользя взглядом по неподвижной фигуре, сидящей на камнях у моря, она разглядывала их обоих и усмехалась. Человек был похож на мелкую рыбешку, мечущуюся среди придонных трав — кругом затаились хищники, путь вперед неведом, путь назад невозможен. Это было так жалко, что она снова захохотала, потешаясь над его мелкими глупыми мыслями, отзвуки которых она жадно ловила в волнах и ветре. В руках человечка была власть, но он был готов вышвырнуть ее в открытое море. Человечку хотелось чего-то великого, но он не мог даже воспользоваться тем, что имел.       — Глупый маленький Иннис, — прошипела она вслух, лениво потягиваясь. — Такой же дурак, как и отец… Но я люблю детей, которые хотят играть в живые игрушки. Добрая Майред поможет тебе, малыш, и твоей мелкой рыбешке тоже. Майред немного виновата перед твоей сестричкой, Майред сломала ее игрушку, но с тобой она не ошибется. Добрая, добрая Майред…       Колдунья поднялась на поверхность глубокой ночью, вынырнула из волн, подставляя лицо серебряной луне и вздохнула полной грудью, запрокинув голову к небу. Она любила ветер и небо почти так же, как темные глубины Финфолкахим, на золотом песке которой стояли хрустальные дворцы финфолк. Майред улыбнулась луне, как старой знакомой — кто знает, может, так оно и было? — и, сунув два пальца в рот, лихо свистнула. Через пару мгновений, когда колдунья уже начала хмуриться, гневаясь на задержку, на морской глади закачалась легкая лодка. Майред выпрыгнула из воды, как летучая рыба, плеснула рукавами, вскочила в лодку и уселась за весла.       Она так давно не бывала в людских городах, что ее сердце бешено колотилось от предвкушения — будто бы она была ребенком, в первый раз раскрывающим сундук с затонувшего корабля. Город был хоть и крохотным, но сокровищем, и ей не терпелось снова ступить на его улицы — особенно сейчас, когда люди перестали вешать проклятые кресты везде, куда дотягивались.