***
До полнолуния оставалось меньше полутора недель. Джеймс бродил по дому и острову, как потерянный, смотрел, как Иннис все чаще уходит на берег моря, забывая взять с собой яблоко, и часами сидит там, глядя на бушующие волны. Тучи ходили низко, нависали над головой, будто хотели раздавить человеческий мир своей тяжестью. Все это время Джеймс постоянно прокручивал в своей голове тот самый сон, вспоминал каждое слово, каждый жест морской колдуньи, решал, что сходит с ума и что пора выбросить эти бредни из головы, но не мог перестать об этом думать. Бессмертие. Вечная жизнь. Море, небо и вечно молодой Иннис. Прежняя жизнь, становящаяся бледным призраком. Наверное, его будут искать — и уж после его исчезновения никто не согласится работать в этой глуши за смешные деньги. Впрочем, рано или поздно маяк либо забросят, либо превратят в музей или отель, а он с Иннисом изредка будет выплывать из глубины и смотреть на серую громаду башни. Или, что вероятнее, колдунья обманет и его, как обманула маленькую Иннес и ее человека. Он просто утонет, и вскоре морские волны вынесут его тело на берег. Он, Джеймс Дж. Флэтт, ничего не добившийся в жизни, будет лежать на камнях, раздутый, отвратительный, изъеденный рыбами. Труп заберут, сообщат родне и отправят им его прах. Вот и все. «Сумасшедший неудачник покончил с собой на отдаленном маяке» — вот что подведет итог всей его жизни. Взъерошенный Иннис возвращался в дом к закату, они ужинали в полной тишине — в эти дни шелки почти все время молчал, будто бы и без шкуры начинал перекидываться в бессловесного тюленя. Джеймс не задавал ему вопросов — на это у него не хватало сил. По ночам шелки тянулся к нему, целовал и обнимал крепко, будто в последний раз, стонал, шипел и вскрикивал, накрывая его сильным телом, будто теплой упругой волной. Джеймс закрывал глаза, и море качало его, заполняло целиком, и в эти минуты ему казалось, что теперь и утонуть не жалко. Потом Иннис засыпал, чуть поскуливая во сне, за окном завывал пронзительный осенний ветер, и Майред из Финфолкахим больше не показывалась. Если она не была плодом больного воображения, то должна была ждать условленного срока, который неумолимо близился, но… Но чем ближе становилась ночь настоящего полнолуния, тем больше Джеймс переставал верить в сны о бессмертии. А Майред просто дремала на своем мягком ложе. Она умела ждать.***
Иннис проснулся перед самым рассветом, будто бы его кто-то толкнул в бок. Он осторожно высвободился из объятий своего человека — тот только нахмурился и что-то пробормотал сквозь беспокойный сон. Шелки легко коснулся губами его лба, всеми силами стараясь не потревожить, провел ладонью по волосам, почти не дотрагиваясь до них, и выбрался из постели. Он не стал искать одежду — прямо сейчас она была ему не нужна. Крадучись, он вышел из комнаты и тихо-тихо приоткрыл дверь чулана. Шкура светилась даже сквозь щели в досках старого сундука. Иннис медленно дотронулся до крышки, вздохнул и резко отбросил ее. Море запело и застонало, оно зазвучало в его голове с такой силой, что противиться стало невозможно. Он схватил шкуру, прижал ее к груди, чувствуя, что сердце до краев наполняется жгучей соленой водой, закусил губы, чтоб не закричать во весь голос, и, изо всех сил стараясь не бежать, на цыпочках вышел из дома, тихо прикрыв за собой дверь. Почти полная луна смотрела на него, кокетливо прикрыв белое рыхлое тело рваным клоком тучи. Иннис вскинул голову к небу, коротко вскрикнул и бросился к воде, на бегу набрасывая на плечи серебряную шкуру. Он прыгнул в закипевшие волны, выгнулся и обернулся наконец тем, кем должен был быть. Ему плылось легко, свободно и счастливо. Сестра рассмеялась у прибрежных скал, отец на морском дне печально улыбнулся в седые усы, и в одном из домов Крэйг-Мюир вспыхнул свет. Старая Морна щурила сонные глаза и прижимала руку к груди, будто пыталась успокоить сердце, в глубине которого плескалось море и собирался шторм. Ветер за ее окнами завывал так, что хотелось выбежать из дома в одной ночной сорочке и нестись на берег, повинуясь его стонущему зову. Но она удержалась. У нее еще оставались кое-какие дела в этом городе и в этой жизни. Джеймс открыл глаза в полной темноте, слепо протянул руку, ощупал пустое и холодное место рядом с собой и почему-то сразу все понял. Он не спешил вставать и проверять, закрыта ли дверь в чулан — и так было ясно, что она распахнута настежь, и в сундуке больше нет пушистой тюленьей шкуры. Да и была ли она там когда-нибудь? Не было. И нет. Ничего больше нет. Есть только сумасшедший неудачник, который, ошалев от одиночества, выдумал себе целый сказочный мир и воображаемого любовника впридачу. Но, кажется, у всех безумцев бывают периоды просветления? Вот он и настал. Сказка исчезла, никакого Инниса никогда не существовало, да и недобрую колдунью Майред он тоже придумал. С воображением у него никогда не возникало проблем, что говорить. Он закрыл глаза и провалился в омут тяжелого больного сна, где морские чудовища высовывали из воды плоские морды и волны поднимались, слизывая с берега хлипкие людские дома. По звонку будильника он проснулся с больной и тяжелой головой, побродил по дому, понимая, что исчезновение воображаемого тюленя ему не привиделось, и вышел за дверь, как был, в одних трусах и тапочках. Морской ветер радостно распахнул ему свои объятия, но он отчего-то не почувствовал холода. Тучи по-прежнему бродили над островом, волны бросались на камни, шипя и ворча, он был абсолютно одинок, а до ночи полнолуния оставалось чуть больше суток. — Если и решать утопиться, то только сегодня ночью, — сказал он вслух. И вдруг подумал — а почему бы и нет, собственно? Если Майред говорила правду, он сможет отыскать Инниса на дне морском и хотя бы спросить, какого черта он сбежал глухой ночью, ничего не объясняя, а если он тронулся рассудком и выдумал это все — то зачем же дожидаться, когда разум исчезнет окончательно, оставив его слюнявым идиотом за семью замками сумасшедшего дома? Джеймс ощутил, как холод все-таки начинает пробирать тело, и вернулся в дом. Перед тем, как уйти в волны, кишащие морскими змеями и прочей дрянью, он просто обязан был устроить очередную загадку для любителей паранормальных явлений. «По крайней мере, мое имя запомнится хотя бы так, — мстительно думал он, поворачивая ручку и гася свет маячной лампы, аккуратно, как никогда раньше, заполняя вахтенный журнал и торжественно водружая на плиту полный чайник. — Джеймс Дж. Флэтт пропал на маяке Иннис-Мюир, и это все, чем он был известен. Впрочем, иногда жертв маньяков запоминают получше, чем самих маньяков…» — Ну, не самый плохой способ прославиться, — бормотал он себе под нос, раскладывая вещи по дому так, чтоб это выглядело как можно более естественно. Интересно, на который день его хватятся? Что ни говори, а в тридцатых годах этот маяк был куда более актуален… Разве что жители городка обратят внимание и поднимут тревогу. Или не поднимут, решив, что так надо. Но ему, Джеймсу Флэтту, в любом случае будет уже все равно. Ближе к полуночи, когда луна уже висела над домиком и погасшим маяком, бесстыдно показывая щербатые бока, он разделся, аккуратно сложил вещи в шкаф и нерешительно замер перед дверью, собираясь с духом, чтоб толкнуть ее и выйти наружу. Его вдруг охватил страх, пробравший тело мерзким холодком от загривка до пяток, и ему ужасно захотелось прекратить этот безумный фарс, зажечь огонь в беспокойной ночи, как он делал это уже два с половиной года, лечь спать, а наутро написать письмо и вскоре улететь домой, выбросив из головы воображаемых тюленей и морских ведьм. Можно будет написать отличный роман о том, как к смотрителю маяка вышел из моря самый настоящий шелки, и… Джеймс закусил губу и толкнул дверь. Он шел к морю, спотыкаясь, оскальзываясь босыми ногами на мокрой траве и холодных камнях, дрожа всем телом, обхватывая себя руками за плечи в попытке согреться. Тело заледенело так, что он его почти не чувствовал, необычайно спокойное море расстилалось впереди, и на его глади дрожала широкая лунная дорожка. Никаких чудовищ не было видно и слышно, и казалось, что во всем мире остался только дрожащий жалкий человек, щербатая луна и бесконечное море. Джеймс шагнул в волны, задержав дыхание, и медленно пошел по каменистому дну, каждый миг умирая от холода и страха, боясь оступиться и упасть в ледяную бездну. Вода сначала доставала ему до колен, потом до бедер, потом до груди, и наконец он, вдохнув, сделал еще пару шагов, чтоб уйти под нее с головой. «Вот и все, — подумал он, чувствуя, как в висках отчаянно колотится кровь, — вот и…» Чужая сильная рука взяла его за запястье и крепко сжала. Он открыл глаза и увидел перед собой Майред, глаза которой светились в подводном полумраке, как фонари глубоководных рыб. Колдунья была обнажена, как и он, ее сухое поджарое тело покрывали крупные темные пятна — кажется, они складывались в узор, но какой — было не разобрать. Она вся была узкая, длинная, как те самые морские змеи, ее темные волосы вились кольцами и поднимались в воде вверх, будто плащ. — Ты пришел, — сказала Майред, скаля острые щучьи зубы. — Я так и знала. Плывем же скорее, время не ждет. Она вцепилась в его руку еще крепче и потянула его вверх, к воздуху, ветру и луне. И только вынырнув на поверхность, он понял, что под водой ему удавалось дышать. Он хотел было спросить у Майред, как это вышло, но она отвернулась от него и лихо свистнула, сунув по-мальчишески два пальца в рот. И, только ее свист стих, на волнах рядом с ними закачалась легкая лодка. Женщина хлопнула в ладоши, в один миг оказалась в ней и протянула Джеймсу руку. Он неуклюже перелез через борт и не успел перевести дыхание, как Майред взялась за весла, и лодка сорвалась с места. Она неслась так быстро, что в ушах свистел ветер, и Джеймс покрепче вцепился в плохо оструганный деревянный борт, боясь сорваться в море на полной скорости. Он зажмурился, чтоб не видеть, как проносится мимо морская гладь, по которой рассыпались редкие острова, и в его памяти сами собой всплыли слова молитвы, зачем-то выученной в детстве. «Не испугаешься ни крестов, ни соли», — сказала Майред в его голове. Он осекся и постарался просто ни о чем не думать. Вряд ли Божьему слову было место рядом с нечистью из подводных глубин. Джеймс не знал, сколько времени прошло, пока они неслись по водной глади, почти не задевая днищем волны. Он по-прежнему не открывал глаз и вспоминал все стихи, которые когда-то учил, отрывки чужих романов, куски своей инструкции — что угодно, лишь бы отвлечься от свиста в ушах и мутного нутряного страха, что сжимал его сердце ледяной лапой. Но лодка стала замедлять свой бешеный полет, Майред что-то сказала ему, рассмеявшись, и он с трудом разлепил глаза. Над морем вовсю светило солнце, в небе орали птицы, а впереди из тумана поднимался скалистый остров, очень похожий на оставленный далеко позади Иннис-Мюир. — Когда-то давно это место принадлежало моему народу, — сказала Майред, глядя из-под руки на прибрежные скалы, и Джеймс мог поклясться, что в ее голосе зазвучала плохо скрытая тоска. — Потом сюда пришли люди. Они насыпали девять кругов освященной соли и выбили на камнях двенадцать крестов. Финфолк пришлось оставить эту землю. Но и люди уже ушли с нее. Давно, очень давно. Остров остался пустынным и забытым, никто из нас по-прежнему не может пересечь его границ. Плыви же. Ступи на землю острова, нарви для меня красной травы. Но самое главное — принеси мне то, что покоится на круглом столе в самом его сердце. Не бойся, там давно нет наших чар, а все, что создано руками людей, для тебя не опасно. Джеймс молча кивнул и спрыгнул с лодки прямо в объятия холодного моря. Он поплыл к берегу, не оглядываясь на Майред и не думая о том, что может его встретить на незнакомом острове. «Красная трава, круглый стол, нет никакой опасности, — повторял он, неловко загребая продрогшими руками, — красная трава, стол, опасности нет». Так было гораздо проще. Он нащупал ногами каменистое дно, встал и обернулся. Ни Майред, ни ее лодки не было видно. Страх снова мерзко царапнул изнутри по сердцу, будто бы кто-топровел ножом по стеклу. Он запретил себе думать о том, что безумие привело его на необитаемый остров — без телефона и с голой задницей, он не сможет даже подать сигнал на большую землю и просто умрет на голых камнях, и его тело сожрут местные голодные птицы. Он шел по дну, уже не замечая, как острые камни царапают подошвы ног до крови, и снова повторял про себя: «Красная трава, круглый стол, никакой опасности». Первый камень с выбитым на нем крестом Джеймс увидел совсем близко от полосы прибоя. Он подошел, зачем-то потрогал нагретую солнцем поверхность, постоял, глядя на неровные очертания примитивного рельефа, подумал о том человеке, который старательно пытался защитить этот крохотный островок от финфолк, и первый раз в жизни у него в голове не сложилось об этом ни единой связной строчки. Он постоял перед камнем, погладил его еще раз и пошел дальше, оставляя на пути крохотные капли крови со сбитых ног. Если б он обернулся, то увидел бы, как по его следам между камней начинает прорастать ярко-красная трава. Но он смотрел только вперед, уже не замечая ни боли, ни холода, ничего вокруг. На острове было настолько тихо, что начинало звенеть в ушах. Кажется, даже орущие птицы замолчали, будто ожидая чего-то. Мелкие камни чуть слышно шуршали под ногами, ветер шелестел в зарослях красной травы, которой становилось все больше и больше. Джеймс решил, что сначала он дойдет до сердца острова и круглого стола, а травы нарвет на обратном пути — если его не сожрет какое-нибудь мифическое чудовище. Но вокруг было пусто. Человек поднялся вверх по невысокому, но отвесному склону, почти на самом верху оступился, упал, разбив колени об острые камни, запятнав их алой живой кровью, и когда поднял голову, увидел круглый каменный стол прямо перед собой. Джеймс с трудом поднялся на ноги, прихрамывая, подошел к камню, заросшему красным мхом. На пышной моховой подушке лежало несколько птичьих перьев. Он недоуменно покрутил их в руках — на ту самую «вещь», которую так желала получить Майред, они никак не походили. Он принялся ощупывать мох и наконец ощутил под пальцами что-то, похожее на скрученную веревочку. Он дернул добычу на себя и вытащил заросшую, грязную и заржавевшую подвеска на простом кожаном шнуре. Джеймс повесил ее на шею, отвернулся и стал осторожно спускаться по склону обратно. Заросли красной травы обступили его со всех сторон. Казалось, что только что ее было намного меньше — но сейчас она была везде и доходила ему почти до коленей. Он наклонился и дернул первый стебель. На руки брызнул темно-красный сок. Джеймс рвал траву, и руки его становились будто по локоть в крови. Ему казалось, что где-то на грани слуха до него доносятся протяжные стоны, но он все рвал и рвал новые стебли, пока не набрал большую охапку. Прижав ее к себе, он зашагал вперед, и только странный тяжелый запах, исходящий от сорванной травы, почему-то беспокоил его. Он казался на что-то похожим, но никак не удавалось вспомнить, на что. Когда Джеймс выбрел на берег, Майред по-прежнему не было видно. Сорванным хриплым голосом он попытался позвать ее по имени, но она не ответила. Он стоял на камнях, уставший, больной, все тело ломило, он весь был в брызгах травяного сока, напоминавшего кровь, на шее у него болталась старая поломанная ерунда, и на тысячу миль вокруг не было ни одной живой души. — Меня все-таки сожрут чайки, — громко сказал он, бросив охапку слипшихся стеблей на ближайший большой камень. Он стоял, вертел в руках подвеску, и не понимал, как быть дальше. Конечно, Майред боялась крестов и соли, которой здесь, по ее словам, полным-полно, но почему она не дождалась его там же, где они расстались? — Я просто сошел с ума, — он хрипло засмеялся, снимая добычу с шеи. — На самом деле я сижу в доме и смотрю в стенку. Или я сам заплыл невесть куда, и теперь не выберусь. Эй, Майред! Майред из Финфолкахим! Забирай! Он раскрутил подвеску на шнурке и зашвырнул ее подальше в волны. Море приняло ее, но ничего не изменилось. Над островом по-прежнему стояла тишина, и на крик сумасшедшего окровавленного человека никто не отозвался. Он расхохотался, как настоящий безумец, швырнул в волны еще и охапку красной травы… …и море закипело. Точно так же, как говорила ему Майред, когда явилась во сне во второй раз. Оно забурлило, завыло, вздулось, волны стали бросаться на берег, как стая злобно лающих псов, и Джеймс увидел, как на морской глади, минуту назад бывшей ровной и спокойной, начинает вспухать огромный водяной пузырь. Он стоял, задрав голову, и смотрел, как пузырь лопается, и над безымянным островком встает волна размером с небоскреб. "Никакой опасности нет," — успел подумать он, перед тем, как на него обрушились тонны ледяной воды и смяли его, как ребенок играючи сминает в ладони бумажную куклу.