На тонком льду

Луиза неуверенно топчется перед закрытой дверью, держа поднос в руках. Нервно покусывая нижнюю губу, она вцепилась в эту вещь так, что костяшки пальцев побледнели. Две чашки остывшего чая — она слишком долго здесь стоит — немного подрагивали в такт мелкой дрожи мисс Олкотт. — Господин Эдгар, откройте. В ответ — тишина. Девушка дышит глубоко, через раз, подавляя в себе желание бросить поднос и сбежать назад, в комнату, чтобы создать еще несколько планов для господина Фицджеральда. Но она стоит здесь, кусает губы и молится — открой же, ну открой! Замерев, Луиза пустила жалкий смешок. Эдгар знал ее вдоль и поперек. Знал ее каждую вредную привычку. Кусать губы, когда нервы сдают; хлестать кофе по чашке в час по ночам, не вылезая из кип бумаг. И приходил к ней, усаживаясь в кресло немой тенью, ставил около документов чашку мятного чая, а сам давился отобранным у нее холодным кофе. Он не смотрел на нее, погрузившись в рукописи нового романа, и Луиза... Луиза была рада. Простому присутствию, тому, что он молчал, не забрасывал вопросами, но на просьбы идти спать (Мисс Олкотт привыкла же, что с ней-то? А По, пусть и скрывает большие круги под глазами за длинной челкой, любит поспать, она ведь знает) отмалчивался, улыбался чуть неуверенно и... Уходил. За новой чашкой чая. — Господин Эдгар, пожалуйста... Откройте же. Стук капель дождя об оконную раму. Шуршание листвы деревьев. И откуда-то снизу до острого слуха Луизы доносится тихий, мелодичный голос Люси. Часы бьют двенадцать. Луиза помнит, как она часто сталкивалась по вечерам редких выходных в библиотеке с По, как они читали одну книгу вместе. Или по ролям. А если они, уставшие, не могли что-либо выбрать, просто садились плечом к плечу, пытались скрыть сковывающее смущение и негромко обсуждали какие-нибудь ранее прочитанные книги. Совсем редко они сидели просто молча, смотря, как пляшет огонь в камине, и засыпали так. Все та же Люси, иногда заглядывая сюда, замечала такую картину, и оставляла в библиотеке одеяло, чтобы после накрыть им этих двоих. Первой всегда просыпалась Луиза, что краснела до кончиков ушей, но заворожено застывала на месте. Темная челка спадала набок, открывая лицо Эдгара, которое он вечно прятал. Иногда мисс Олкотт даже тянулась прикоснуться к нему, поправить густые пряди, но она тут же отдергивала себя, как можно быстрее сбегая к себе в комнату или кабинет. — Г-господин Эдгар!.. Две чашки остывшего чая с мятой, небольшая книжка и мелодичный стук дождя. Луиза кусает губы и молится — открой же, ну, открой! А на руках висят неуклюжие фенечки бело-сиреневых оттенков. Луиза помнит, как Эдгар преподнес ей их. Улыбался совсем незаметно, смущенно, нервно гладил Карла и скрывал блестящие фиолетовые глаза. Фенечки, нелепые, совсем по-детски неуклюжие, но милые и лишь чуть-чуть больше самого запястья мисс Олкотт. Такие же, как на его кисти, спрятанные под руками плаща. Луиза роняет-таки поднос, совсем не обращая внимания на поднявшийся шум, и припадает лбом к двери. Она пытается услышать дыхание, то самое нужное дыхание, пытается уверить себя — дверь слишком плотно закрыта просто, дождь глушит все звуки просто. Но внизу поет Люси. Луиза сжимает ладошки в маленькие кулачки, без сил ударив ими по двери. Давится невыплаканными слезами, медленно оседая на мокрый пол, и шепчет, повторяя эти слова, как мантру: Господин Эдгар, откройте!

... Но Эдгар больше никогда не сможет ей открыть.