Разрушенные судьбы

      Это день, наверное, был самым лучшим за последние время. Сразу после выписки из больницы мы все вчетвером отправились в дом, где до сих пор живёт мама, праздновать моё выздоровление. Как же все были рады, даже я сам. Впервые за эти дни мне удалось прочувствовать, что такое счастье. Настоящее счастье. Не мимолётное, а постоянное. — Ну что, Ник? — спрашивала меня мама, пока мы ехали до дома. — готов ли ты увидеть родные стены? — Да, — кивнул я, улыбнувшись. — столько лет там не был. Многое ли поменялось? — Не особо. Так, месяца три назад фасад отремонтировали. — А гостей много будет? — интересовался я. — Ну… — мама взглянула наверх, задумавшись. — так, к нам должен прийти твой племянник Сэм, которого ты называл Крутым, — засмеялась она, задвигая указательный палец на правой лапе. Я поморщился: мне было стыдно. В детстве мы много говорили того, за что сейчас нам жутко стыдно. Сэм — это мой двоюродный старший брат по папиной линии: его мама — сестра моего покойного отца. Разница между нами была лет десять, однако это не мешало нашей дружбе, пускай даже лишь тогда, когда его семья приезжала к нам из далёкого Валенвуда. Самым любимым нашим занятием было играть в видеоигры. Первым же делом, как только он войдёт за порог, я беру его за руку и, мы бегом поднимаемся ко мне в комнату, где я показываю ему новый картридж для своей приставки. И потом мы начинали игру, и она длилась до того момента, пока нас мамы не звали к столу.       Сейчас, в наше время, очень популярен спор «что лучше, консоли или пк?» Так вот, у нас с Сэмом Ларссоном он был ещё тогда, в восьмидесятые и девяностые. Когда мы приезжали к ним в Валенвуд, он вёл меня к себе и показывал чудеса своего крутого, на то время, компьютера: мощность, графику, и т.д. Мне, честно говоря, было завидно. По сравнению с тем, во что играл я, эти игры выглядели просто… просто… шедеврами. Но это всё ушло в прошлое, когда и у нас появился компьютер: мама и я накопили нужную сумму. Правда, за ним больше сидела мама: работала, играла в Пейнтбол, в Паука, хотя он и располагался у меня. Я же больше времени проводил за PlayStation, которую купил сам, на свои, правда, не на совсем честно заработанные деньги, хотя и за компьютером тоже проводил время. Почему же я звал Сэма «Крутым»? Просто так звали персонажа из моей любимой стрелялки «Крутой Сэм: Первое Пришествие». И не только поэтому. На компьютере и даже ноутбуке Сэма Ларссона игра никак не хотела запускаться, из-за чего тот был расстроен. В издёвку я и называл его «Крутым». —…Мириам и Ричард Ларссоны, Перссоны… Джуди, — обратилась она к крольчихе, — ты вроде ещё говорила, что должны приехать твои родители? — Да, — кивнула крольчиха. — я их тоже пригласила. — Зачем? — подумал я. — мы ведь просто напарники. — Всё, приехали, миссис Уайлд! — сказал Финник, повернувшись к нам.       Мы вышли из задних дверей, и я тут же закрыл их, я же знаю Финника, забудет ведь. После чего я начал оглядывать до боли знакомую улицу, где так давно не был.       Высокие деревья, аккуратные кирпичные коттеджи с треугольными крышами и высокими крыльцами, клумбы цветов по всей улице — всё словно застыло во времени с тех пор, как я появлялся здесь в последний раз, да даже в детстве всё было так же. Ещё этот шум машин над эстакадой. Родная, любимая Колм-стрит!..  — Так, Ник, спокойно, тебе нельзя волноваться. Ф-ух! Кажется, я справился с эмоциями. — Что же мы стоим? — мама поднялась к двери и, открыв её, показала лапой: — добро пожаловать!       Мы поднялись по ступеням и оказались в прихожей с зелёными волнистыми обоями и зеркалом по левой стороне. В коридоре стоял запах, не знаю, какой, но он, помнится, всегда стоял здесь. Вдыхая его, у меня в голове проносились воспоминания, с самых малых лет, до последнего прихода сюда. Так всегда с запахами: учуешь что-то знакомое, и тут же перед тобой предстают моменты из прошлого. Но сейчас мне было не до них.       Я взглянул на старое, но всё же хорошо сохранившееся овальное зеркало, и стал разглядывать себя любимого. И оттуда на меня глядело моё истинное, исчезнувшее в тот злополучный день, о котором лучше не вспоминать. Там, на меня смотрел счастливый лис, с улыбкой во всю ширь, с широко раскрытыми глазами, полных радости. Мне невольно вспомнился я сам в детстве, и вдруг он появился там, по ту сторону зеркала, такой же радостный, искренне улыбающийся, милый-милый, такой, каким мама запомнила меня на всю жизнь. Хотелось засмеяться, глядя на этого чудесного малыша, настолько я был тогда симпатичным. — Ник, что тебя смешит? — с любопытством спросила Джуди, посмотрев на меня, готового вот-вот захихикать. — давно не видела тебя таким. — Да так, — говорил я, — смотрю на себя, и тут же разглядел в себе маленького улыбающегося лисёнка. — Для меня ты всегда таким был, — мама обняла меня. — и даже в пятьдесят ты останешься таким для меня. — Ну ма-а-ам! — засмущался я.       После я решил подняться по широкой лестнице наверх, посмотреть на свою комнату. Больше всего меня тянуло именно туда. В своё детство. Поднявшись, я повернул налево и открыл белую дверь с жёлтой ручкой.       Войдя сюда, я в очередной раз начал понимать, что наш дом — оплот стабильности. Ничего не изменилось с моего последнего визита. Всё лежало на своих местах нетронутым, только пыли не было. Как и во всём доме. — Наверное, мама часто проводит уборку, — пришёл я к выводу, и продолжил свою экскурсию в далёкое детство.       Ярко-солнечные обои, повешенные, когда мне было десять, уже давно потускнели и потеряли тот сочный жёлтый цвет, превращавший мою комнату в обитель света и тепла, даже если на улице за минус двадцать, и темно. Справа от входа стоял большой светло-коричневый стеллаж, заполненный самой разной детской и подростковой литературой, от сказок для малышей до произведений классиков. Неохота хвастать, но я прочитал здесь всё, без врак. До двадцати мне очень нравилось чтение, потом дела уже не позволяли просто сесть за книжку и прочитать. Многое из того, что я читал в то время, было недокончено мною из-за обычной нехватки времени       Чуть дальше от стеллажа располагалась кровать из дерева, застелённая тёмно-зелёным покрывалом. Раньше она казалась мне просто огромной, а сейчас я мог бы целиком вместиться на ней. Ради проверки мне захотелось лечь. В целом, матрас мягкий, но подушку надо бы взбить: слишком жёсткая.       Слева от кровати стоял письменный стол с четырьмя выдвижными ящиками. Сколько неприятных воспоминаний с ним связано! Никогда не любил делать домашние задания, особенно в солнечную погоду, когда другие дети гуляют и веселятся друг с другом… — Ник, успокойся. Тебе нельзя нервничать. Всё, всё…       На столе, помимо чёрного органайзера, где было много ручек, карандашей и прочей канцелярии, и белой настольной лампы, стоял старенький белый монитор компьютера с такими же, не побоюсь этого слова, древними клавиатурой и системным блоком. Сейчас только у немногих есть такие, в основном у всех более современные компьютеры, но моя мама не могла позволить себе поменять его, тем более, что ещё тогда мы немало потратили на него.       Слева от стола стоял светлый шкаф из берёзового дерева, где, наверно, до сих пор лежит моя одежда. Я открыл первую дверцу и мои догадки оказались верны. Все вещи, что давным-давно были на мне, сейчас находятся здесь, и ждут, когда же их кто-то будет носить. Но какой современный ребёнок оденет то, что носили ещё в прошлом веке? Неудивительно, что мама до сих пор не продала их…  — Так, а где там мои приставочки? Надеюсь, мама не… А, вот они! Диски… Рядом.       Их у меня было несколько, но больше всего — детище корпорации «Сони». Я взял свою PlayStation и начал рассматривать её, словно в первый раз. Сейчас вовсю играют в четвёртую модель, и немногие знают, как выглядит самая первая. Маленькая, серенькая, с наружным дисководом, с такими же серыми джойстиками. Желание сыграть во что-нибудь усиливалось с каждой секундой. — Ник! — позвала мама. — спустись, пожалуйста! — Сейчас! — ответил я, убирая обратно в шкаф приставку, и, выйдя из комнаты, спустился вниз, на кухню. Мама варила суп из рыбных консервов, точнее, уже сварила. — Совсем забыла, — сказала мама, — что тебя не кормили в больнице. Будешь суп? — Не откажусь, — облизнулся я от стоящего по всей кухне запаха и сел за стол в ожидании. Конечно, я мог бы сам, но что-то… Неважно. В следующий раз не стану её утруждать. — Держи! — мама поставила передо мной глубокую тарелку с горячим супом, и я начал обедать; мама села напротив. — Ну так что, Ник, — говорила она, — расскажешь, что тебе сказала миссис Пиггингтон? — Она сказала, что мне нужно будет для восстановления принимать успокоительные препараты, — я съел ложку супа, — а ещё наведываться к ней. А потом также и к нашему психологу на работе. — Ужасно, — она посмотрела на стол. — ужасно. Что с тобой произошло? Я, когда увидела тебя на мосту по новостям, долго не хотела верить, что это ты. Но было так… Знаешь, сколько слёз я пролила, узнав, что ты свалился вниз?.. Ты ешь, ешь, — она увидела, что я заслушался. — Ах, Ник! Что ты с собой делаешь? — Мам! — сказал я. — Прошу, не сыпь соль на рану. Тем более, что психолог говорил, что мне нельзя сильно волноваться и вообще переживать сильные эмоции… В любом случае, это в прошлом, и мне совершенно не хочется вспоминать это. Давай не будем вспоминать о плохом, а? — я взял маму за руку. — тем более, у нас сегодня праздник, как никак.       Повисло молчание. — Да, сын, — кивнула она. — да, согласна. Тем более, сегодня у тебя праздник, и надо готовиться. — Хорошо. Что надо купить? — Нет, Ник! Сегодня твой день, и ты не обязан помогать, — отмахивалась она. — Да ладно, мне не трудно! — А ну слушаться маму! — шутливо выругалась и засмеялась. — ладно, сейчас составлю список. Нужно мно-о-ого покупок. — Справлюсь!

***

      Через полчаса я уже возвращался домой с полными пакетами продуктов. Мне, конечно, было известно, что гостей будет много, но, кажется, мама малость переборщила с количеством. По пути мне всё время мерещилось, что пакеты рвутся. Правда, я действительно останавливался после каждого подозрительного хруста и смотрел, нет ли дыры. Пакеты, казалось, весили по центнеру, если не по тонне. Уже совсем забыл, что такое физические нагрузки. Надо во время отпуска не расслабляться, а то потом бегать за преступниками не смогу или, того хуже, стану похожим на Когтяузера. Я решил, что этому не бывать, и что скоро буду делать упражнения, а ещё лучше — помогать с домашними делами маме: стирка, уборка, походы по магазинам. Ей ведь тяжело одной всё делать, к тому же, я за три последних года ничем не помог ей. А Николас Уайлд терпеть не может долги!       По пути до супермаркета я ещё заскочил в аптеку и купил лекарств, что указаны в рецепте. На все два месяца. Когда я смотрел на рецепт, мне ничего не удалось разобрать, совершенно ничего, но когда отдал его старенькой енотихе в толстых круглых очках в белом халате, она, лишь чуть пробежавшись глазами, сразу всё поняла. Наверно, это врачебная тайна, которую мне никогда не познать.       Поднявшись к двери, я постучался. — Иду-иду! — послышался мамин голос, и через несколько дверь открыли. — Привет! Ух, сколько ты набрал! — удивлялась мама, глядя на полные пакеты еды. — я, конечно, знала, что надо много, но столько… Заходи, что стоишь?       Мы зашли на кухню и начали разбирать продукты. — А где Джуди с Финником? — спросил я, заметив, что дома подозрительно тихо. — Джуди пошла на вокзал, встречать родителей, а твой друг куда-то умчался на своём фургоне. Но обещали прийти к пяти. — А не рано ли она пошла встречать своих? — спрашивал я в недоумении: сейчас только полвторого, а вокзал находился от нас, к слову, не так уж и далеко. За кварталом лежит железная дорога, и по ночам нам частенько мешал спать шум проезжающих поездов. — Она говорила, что хочет провести им экскурсию по городу, — мама взяла поваренную книгу и начала листать её. — Что будешь готовить? — поинтересовался я. Мама по праздникам всегда готовила нечто особенное. — Сейчас я пока буду делать пироги. А потом примусь за салат для мистера и миссис Хоппс. — А потом? — задал я наводящий вопрос в ожидании, что мама поймёт, о чём хочу сказать. — Ну и конечно… Твой любимый стейк из лосося! — улыбнулась мама: она знала, к чему я клоню. — это я обязательно приготовлю. Это же твой день! — Что мне дальше делать? — Сын… — произнесла мама так, словно что-то очень долго скрывала от меня, но теперь в этом уже нет смысла. — я прекрасно понимаю, что ты хочешь сделать. Да, ты не навещал меня уже несколько лет, никак не помогал, но я же тебе говорила, — она нежно прижалась ко мне и, по-матерински, поцеловала меня почти в губы, — говорила, что давно простила тебя. Я рада, что ты рвёшься помочь, но сейчас мне это не нужно, сын. Понимаешь?       Томный взгляд пожилой лисицы не переставал смотреть на меня, словно ожидая ответа. — Понимаю, — ответил я, и добавил: — люблю тебя, мам! — Я тоже! — лисица не отпускала меня из своих объятий. — слушай, Ник! А почему бы тебе не заняться чем-нибудь? Почитать, посмотреть телевизор, пока буду занята? — Лучше пройдусь. — Ну так погуляй! Тем более, что тебе надо ногу-то тренировать поломанную. — Ладно! — сказал я, выходя. — буду в полпятого! — Пока!

***

      К назначенному времени я уже возвращался домой, на родную улицу. Солнце всё ещё светило на небе, хотя уже не так ярко, ещё его частенько закрывали большие кучевые облака. За то время, что я нагулял, мне удалось обойти все места моего детства и юности. Например, старую фабрику мебели, закрытую ещё очень давно, но которую наше правительство всё никак не снесёт, как было обещано ранее. Любил я там частенько погулять, особенно с Финником, особенно «махинациями на пять долларов» заниматься. Отличное было место: оно пользовалось дурной славой у всех ребят из-за истории про серийного убийцу Гидеона Лектора — льва, пожиравшего звериную плоть. Поговаривали, что он до сих бродит по фабрике в поисках заблудившихся здесь. Но, сколько бы мы с Финником не искали его, так никого и не нашли. Зато мы могли спокойно сидеть там, и никто не прознал бы про наше дело.       Следующей моей остановкой была площадь Лукаса Трэворсона. Этот герой когда-то избавил мир от идеи электрошоковых ошейников для хищников: если бы не этот высокий статный тигр в белом халате, все те, у кого есть клыки, давно бы были жертвами жестокого режима Травоядных. Трэворсон выступал за свободу хищников, и в конце концов, его поддержала большая часть зверей. Мне кажется, что тогда такие идеи были нужны, а сейчас — это заходит слишком далеко. Сначала ксенофилы, а потом гомосексуалисты, прочие извращенцы, а затем что? У насекомых будет больше прав, чем у нас? Нет, такого будущего мне не надо.       Площадь была в трёх кварталах от нашего с мамой дома. Сама по себе она ничем не отличалась от остальных: деревянные скамейки, урны, продавцы мороженного и хот-багов с тележками. Но посреди неё стоял памятник самому Трэворсону, освободителю. От его бронзовой статуи словно исходила некая аура, которую я чувствовал, и от которой меня брала гордость. Не знаю, как, но так и есть.       Последним местом, которое мне хотелось посмотреть, был парк аттракционов «Анималия». Конечно, я давно вырос с того возраста, чтобы кататься на каруселях, но всё же на меня нахлынул приток ностальгических чувств. Мы часто ходили сюда, раз в месяц точно. Больше всего я любил чёртово колесо — весь наш большой прекрасный город виден как на ладони! Этот вид навсегда запечатлелся в моей памяти!       Итак, вернёмся же в настоящее. Я вошёл в дом. — Привет! — донёсся с кухни мамин голос под громкое шкворчание масла. — ну как проветрился? — Неплохо, — лаконично отозвался я, входя на кухню, и обомлел: пока меня не было, мама уже успела столько всего наготовить! Вот два вида салата для Джуди и её родителей, рядом несколько пирогов: с рыбой, скорее всего, треской, голубикой и картофельным пюре. А на плите готовилось коронное блюдо — жареный стейк из лосося со специями. Его пряный аромат заполнял всё вокруг, один только его вдох заставляет слюнки течь так, что хочется взять и съесть всё прямо сейчас, прямо со сковородки. — Думаю, — сказала мама, глядя на настольные часы, — что уже можно раскладывать стол. Ник? — Хорошо, — ответил я и пошёл в гостиную, самую большую комнату в нашем доме. По сравнению с узким коридором и не очень-то просторными кухней и спальнями, здесь было где разгуляться. Посреди комнаты, на ковре, стоял большой, по лисьим меркам, (наш капитан вряд ли уместился бы на нём), тёмно-синий диван из кожезаменителя. Напротив него — старенький чёрненький ЖК-телевизор, купленный, как сейчас помню, ещё в девяностом году. Тогда это было просто чудо техники, сейчас же это просто старьё, которое ещё не успело стать ретро. За диваном, на стене, обклеенной светлыми бежевыми бумажными обоями, висели фотографии нашей семьи в тёмно-коричневых рамках. На первой были изображены обнимавшие друг друга мама и ныне покойный папа, высокий лис с янтарными глазами, которые всё время смотрели на всех будто бы с недоверием, хотя на самом деле это было совсем не так. Он и мама обнимали друг друга с закрытыми от счастья глазами, чтобы потом взглянуть друг на друга и ещё сильнее любить друг друга, как говорили мне они, когда мне было шесть. Справа была моя фотография. Папа решил сфотографировать меня в форме следокопыта, улыбающегося во всю ширь. Забавно же я тогда вышел, надо сказать. На снимке изображён лисёнок, которому скоро придётся столкнуться с нечто ужасным в своей жизни. Именно таким вот милым и смешным щенком меня и запомнила мама. И хотя мне уже за тридцать, для неё я именно такой. Мне пока не понять этого, у меня ведь нет собственной семьи, да и вообще я холост. А ведь в мыслях у меня уже не раз была мысль жениться. Даже тогда, когда я ещё был тем ещё ловеласом, мысли о женитьбе не покидали меня. Но, когда оказывалось, что всем лисицам только и нужно, что мои деньги, я бросал их. Ведь мне тоже хотелось не просто удовлетворить свои животные потребности, а любви, настоящей любви. А теперь, когда пришлось выплатить все налоги, не заплаченные за много лет, я лишился почти всего, и те, кто были, казалось, друзьями, отвернулись от меня. Остался лишь Финник, мой боевой товарищ.       Я прекрасно знал, что у меня сейчас расшатанная психика, и что моё хорошее настроение после каждого неприятного воспоминания может попросту пропасть, так что я постарался как можно скорее задуматься о чём-то другом.       Раскладной стол стоял слева от телевизора, около большого окна, из которого можно было увидеть восточную окраину Зверополиса, и откуда нас каждое утро встречало и весь день сопровождало солнце. Наш дом был самым крайним на улице, и это позволяло заливать гостиную, кухню и спальню родителей ярким солнечным светом, иногда я даже завидовал им из-за этого.       Стол надо поставить рядом с диваном: стульев у нас не так много, кресел всего два, а гостей будет немало. Несмотря на тяжесть, мне удалось легко донести его до точки назначения.       В это мгновение к нам постучали. — Сейчас! — мама вышла из кухни и отворила дверь. — Здравствуйте, мистер Паддингтон! — услышал я. — давно вас не видела! Как вы? — Сейчас я порядке, — послышался чей-то бас, судя по всему, крупного зверя. — ваш сын здесь? — Да. Ник!       Я увидел маму с медведем-почтальоном, у которого была большая сумка, полная писем и газет. — Вы Николас Пиберий Уайлд? — как-то строго спросил он, пристально щурясь на меня. — Д-да, — как-то боязно сказал я, глядя на здоровенного медведя. — Давно вас не видел, вы тогда ещё во-о-от таким были, — показал он как-то слишком уж высоко, видно, нагибаться было тяжело. — вам письмо, — почтальон вручил мне конверт с красными краями и красной маркой с изображением Леодора Златогрива, стоимостью двадцать пять центов. — Ладно, до свидания! Рад был повидаться! — медведь махнул нам лапой и стал спускаться. — Разве ты не помнишь мистера Паддингтона? — мама удивлённо взглянула на меня. — он же нам лет десять… да, десять, почту приносил. — Не помню, — ответил я и пошёл к себе, читать письмо. — Странно, — думал я, поднимаясь по лестнице, — кто мог написать мне? Наверное, тот, кто знает мамин адрес, и думает, что я всё ещё живу у неё. Или кто-то прознал, что я сейчас у мамы?       Я решил прочитать, от кого письмо: От кого: Мария О. Шепард Откуда: Проспект Леодора Златогрива 19-99 Кому: Николас П. Уайлд Куда: Колм-стрит 1 — Мария? — я не мог поверить своим глазам. Я подумал, что это именно она, поскольку среди всех знакомых мне девушек не было никого с таким именем. Что же ей нужно от меня? Неужели… Надо будет почитать. Добравшись до своей комнаты, я закрыл дверь и, сев на кровать, стал раскрывать конверт. Но как только я достал письмо, вновь послышался звонок. — Гости… — вздохнул я и спрятал письмо с конвертом под подушку, затем стал спускаться вниз. — Привет, Мэри! — услышал я знакомый женский голос и, спустившись, увидал Мириам и Ричарда Ларссонов, старых знакомых родителей. — Здра-а-авствуйте! — поздоровался я. — Здравствуй, Ник! — Мириам крепко обняла меня. — уже так давно не виделись! Уже лет двадцать! — Да, двадцать, — я кивнул головой. — Ну, как вы? А где Сэм? — Мы в порядке! — сказал мистер Ларссон, протягивая лапу; я пожал. — Сэм скоро подъедет, на своём личном «Зодиллаке». Он у нас владелец одного крупного центра по продаже машин. — Ух ты, здорово устроился! — говорил я. — Говорят, тебя с того света вытащили…— зачем-то спросил Ричард, пожилой лис в твидовой рубашке и тут же замолчал: понял, что болтнул лишнего при мне. — Рик! — толкнула его жена. — хотя бы здесь не развязывай свой болтливый язык! — Да ничего! — отмахнулся я. — только не ругайтесь! Пожалуйста!       Меня он не задел, по крайней мере, в глубокое уныние я ещё не впал. — Вы что-то рановато, — заметила мама в кухонном фартуке. — я даже переодеться не успела! Да и стол мы ещё не накрыли! — Вот зачем ты меня поторапливал? — Мириам, лисица в возрасте и в облегающем красном платье ниже колен, сделала замечание Ричарду, строго глядя на мужа. — «опаздываем! опаздываем!»… — Так! — резко остановил я их, раздвинув лапы; они замолкли и виновато поглядели на меня — я же говорил, — продолжил я спокойнее, — не ругаться! Было дело? Ну вот! А пока подождите, я хотя бы стол застелю, — я пошёл в спальню родителей за белоснежной скатертью, всегда бывшей неотменной частью праздничного стола в нашем доме. — Ник! — окликнула мама. — скатерть не в спальне. Она в ванной, уже высохла. — Спасибо!       Вскоре на столе красовалась белоснежно чистая кружевная скатерть. Мириам и Ричард Ларссоны присели на тёмно-синий диван и включили телевизор.       Снова звонок.       Я открыл дверь. На пороге, в дорогом чёрном костюме, в полосатом красно-жёлтом галстуке, полноватый, чуть более высокий, чем я, стоял сам Сэмюель «Крутой» Ларссон. — Ну, здравствуй, брат! — поприветствовал я его и тут же взглянул на его большой чёрный «Зодиллак». Большой чёрный, точно шерсть пантеры, внедорожник, как будто только с конвейера, выглядел внушительно. Владелец такой машины точно должен быть при деньгах и весьма солидной персоной. Очевидно, что Сэм явно стал таким. — Ну привет, Николас! — он крепко пожал мне лапу, да так, что я чуть не взвыл. — с воскрешением тебя! Как себя чувствуешь? — Прекрасно! Ты только что с работы? — спросил я. — Да. Только что вот уехал. Я бы тогда что-то понаряднее одел. Ну, ещё по пути заглянул в магазин элитного алкоголя. Родители уже приехали? — Ага. А гостиной. — Ник! — кликнула мама. — принести стулья с комнат! — Хорошо!       Через минуту я уже расставил все стулья. Их как раз хватало на то количество гостей, что должны прийти. К этому времени мама уже успела расставить тарелки, стаканы, бокалы, приборы, блюда, закуски. — И как она это всё успевает? — удивлялось, помимо меня, семейство Ларссонов. — готовит, раскладывает, и всё делает с песней. Чудо-женщина!       Снова звонок, только уже несколько раз. — Это в манере Финника, — засмеялся я, открывая дверь. Он был не один. Рядом стояло семейство Хоппсов. — Здравствуйте! — улыбнулся я. — заходите! Как прошла экскурсия? — Неплохо, — сказал глава семейства Хоппсов, полноватый кролик с большим розовым носом и щёками, в костюме с бабочкой, и подал лапу. — Стюарт! — Николас! — мягко представился я, пожимая лапу Стюарта, затем обратился к маме Джуди, довольно милой, несмотря на годы, крольчихе со светло-аметистовыми глазами и в серебристом платье. — Здравствуйте, миссис Хоппс, — сказал я, глядя на её чудесные глаза. — теперь мне точно ясно, от кого у вашей дочери такие красивые глаза. — Мистер Уайлд! — смущённо засмеялась она. — вы мне льстите! Признаться, я не ожидала, что вы будете таким… — Каким? — с любопытством спросил я. — Таким приятным, — докончил мысль жены Стью. — хотя, после сотрудничества с Гидеоном мы стали лучше относиться к лисам. Спасибо нашей девочке! — он поцеловал Джуди. — Па-а-ап! — засмущалась она. — Никому не скажу, честное лисье! — улыбнулся я, — а как экскурсия? Что увидели? — Сначала я показала им наш департамент, — начала Джуди, — потом мы были в Сахара-Сити, потом в Тундра-Тауне, и, наконец, я и родители оказались в Тропическом Лесу. — Почему только вы? — недовольно сказал Финник, показав через очки свой строгий взгляд. — а водитель не в счёт? — Так ты был их водителем? — Да! Хотя, я уже привык возить зверей туда-сюда. Я часто подвозил твою маму домой, пока ты лежал в больнице. В следующий раз, — продолжил он уже серьёзным тоном, — буду брать плату за проезд!       В это мгновение с лестницы спустилась мама в своём чудесном сиреневом платье и янтарным ожерельем. — Ну что же вы тут стоите? Проходите в гостиную! — Здравствуйте, миссис Уайлд! — сказали все, проходя по узкому коридору и пытаясь не врезаться друг в друга. — Ник! Тебе бы тоже стоило переодеться! — заметила мама. — Хорошо!

***

      Через десять минут все гости уже сидели на своих местах. Ларссоны с Перссонами, давними знакомыми мамы, расположились на диване, семейство Хоппсов и Финник — напротив, на стульях, мама и я уселись на кресла на дальних концах стола. На нём, помимо еды, были и напитки: морковный и вишнёвый соки, дорогое вино из лучших виноградников Лиссандры, купленное Сэмом, и ещё кое-что покрепче. Можно было начинать. — Что ж! — начал Джон Перссон, весёлый лис пятидесяти лет, чьё лицо всегда имело задорное выражение и, казалось, его никогда нельзя увидеть грустным. — предлагаю поднять бокалы за чудесное выздоровление нашего дорогого, — он показал на меня лапой, — Николаса Уайлда! — За Ника! — все стали чокаться бокалами с красным полусладким за меня. — Миссис Уайлд! — обратился Стью к маме. — вы так чудесно выглядите! Не знал, что бывают такие прекрасные лисицы! — Ой, что вы! — смеясь, скромничала она. — но спасибо за комплимент! Кстати, ваша дочка просто прелесть! — Ну, мы старались, — засмеялась Бонни, обняв мужа, который, видимо смутился от слов супруги; Джуди тоже. — да и ваш сын очень даже хорош. Ваш муж бы очень гордился им, — добавила она, с печалью поглядев на лисицу. — Это точно… — тяжело вздохнула мама, смотря вверх. — Джон… Милый…       Мне тоже стало не по себе. После такого хорошего дня, когда я чувствовал себя в душе просто прекрасно, настроение начало медленно опускаться вниз, вводя нас с мамой в печаль.       Миссис Хоппс поняла, что неосторожно высказалась в наш адрес. — Прошу прощения, миссис Уайлд… — начала извиняться крольчиха. — я не хотела… — Пустяки, — спокойно ответила мама. — но у Ника сейчас очень расшатана психика. Ему нельзя волноваться. — Ничего, — сказал я, вздыхая. — я сейчас приму таблетку. — достав из кармана маленькую белую баночку, я достал небольшую жёлтенькую таблеточку и, проглотив, запил её стоящим поблизости вишнёвым соком. — скоро мне станет лучше. Кстати, мне хочется кое-что сказать.       Все посмотрели на меня и стали внимательно слушать. — Знаете, — начал я, взяв бокал с недопитым вином, — когда я лежал в больнице, я часто думал о том, почему я остался жив? Почему судьба пощадила меня, выпустила из лап смерти? Этот вопрос часто не давал мне покоя… — я взглянул на лица слушателей: на них была гримаса недоумения и ужаса, но я всё же продолжил свою речь. — Но однажды, в один прекрасный солнечный день, незадолго до выписки, я лежал и слушал музыку, как вдруг мне вспомнился мой друг детства. Он очень любил рисовать. И вот однажды ему удалось стать известным художником, покорившим своим искусством жителей нашего чудного города. И я задумался: что если эта была цель его жизни, его миссия на этой земле, а моя? Я не знаю, какова моя миссия, и потому судьба дала мне шанс, чтобы я исполнил свою великую миссию, то, ради чего был рождён, но не закончил при жизни. Что-то очень великое. А вообще, мне кажется, что, воскреснув, я словно переродился, стал другим, что-то изменилось во мне. Так что могу с уверенностью сказать, — я сделал паузу; остальные замерли в ожидании. — что жизнь моя только начинается! — я улыбнулся. — предлагаю выпить за долгую и счастливую жизнь, которую надо прожить, выполнив своё жизненное предназначение, ибо, думаю, вы уже нашли его. За жизнь! — За жизнь! — радостно сказали все и стали чокаться.

***

      Праздник вышел просто чудесным. После моей речи мы стали более разговорчивыми, особенно Джон Перссон с женой, о них я тогда узнал больше, чем за всю жизнь. А потом мы танцевали: я с мамой, Мистер Хоппс с Бонни и Джуди, Мириам с Ричардом, Джон с Ларой, лишь Сэм и Финник оставались в стороне. В последний раз я танцевал пять лет назад, с Эмили, двадцатилетней лисицей с зелёными глазами и милым личиком. За эти годы я стал малость неуклюжим, и часто попадал маме на ноги, но она сердилась, да и смысл?       Гости начали расходиться часов в десять. Сначала Ларссоны, потом Перссоны, а затем и Хоппсы. В пол-одиннадцатого отъехал и Финник. — Ох, — вздыхала мама, — столько посуды… — Я помогу! — сказал я. — и никто меня не отговорит. — Я и не собиралась! — засмеялась мама, принимаясь убирать недоеденные салаты и пироги.       Прошло чуть больше получаса, и всё было убрано, собрано и помыто. Теперь можно было пойти к себе и прочитать письмо.       «Здравствуй, Николас!       Сразу хочу сказать, что я отправила тебе два письма: на твой адрес, и адрес твоей мамы. Если ты получил письмо, прочитай его до конца, пожалуйста. Это важно и для тебя, и для меня.       Когда ты оказался в больнице, я поначалу не ощущала к тебе никаких чувств, но, знаешь, по ходу дела, мы с тобой разговорились, и я стала что-то чувствовать к тебе. Первое время я старалась подавлять их, у меня даже получалось, но когда меня бросил парень, чувства к тебе так и начали распирать меня. Было тяжело, на это тратились мои силы и нервы, я стала холодной и мне стало безразлично многое. Стыдно признаться, но я считала тебя и ту крольчиху виноватыми в том, что случилось. Но, прошу, не думай, что я ненавижу тебя. Отнюдь. Я по ночам лежала на кровати и плакала в подушку, горюя о своём бывшем и тому, что свою ненависть я тайно срывала на тебе, не разговаривая с тобой и как можно чаще избегая тебя, ожидая, когда ты уснёшь. Мне правда очень стыдно за это. Я надеюсь, что ты не обижен на меня, хотя, насколько мне известно, тебе нельзя сильно волноваться. Если это письмо расстроит тебя, это моя вина.       Николас, я хотела бы, чтобы ты встретился со мной. Я очень хочу поговорить с тобой. Мне сейчас не очень хорошо, мне грустно, хочется плакать. Думаю, ты помнишь мой рабочий график и знаешь, что я свободна по средам, пятницам и воскресеньям, в любой из этих дней ты можешь зайти ко мне. Адрес есть на конверте. Прошу, обязательно зайди, мне без тебя очень плохо. Если что, мой телефон указан на обратной стороне. Хочу убедиться, что ты прочитал это откровение. Отправь мне тоже письмо. Просто не хочу, чтобы кто-то смог прочитать нашу личную переписку.       С любовью, Мария»       Я не мог в это поверить. За своей холодностью Мария просто скрывала то, что чувствует ко мне. Всё складывалось по полочкам. Ещё, мне было сложно даже представить, что эта чудесная лисица не равнодушна ко мне. Обычно такие девушки кажутся с первого взгляда недоступными. Нужно будет обязательно прийти к ней, но рассчитывать сразу на «это». Пока она ищет во мне не любовника, а зверя, способного утешить её горе. Но в мечтах я давно представлял себе, как мы вдвоём будет вместе.       Надо было писать ответ. Отыскав чистый альбомный лист, я взял первую попавшуюся чёрную ручку, и стал думать, что написать ей. Но я не мог понять, как начать письмо.       Было уже темно. Над нашим чудным городом, где быть тем, кем захочешь, уже не так безопасно, висел светлый полумесяц. Сам же Зверополис просто полыхал от разноцветных огней. Даже с приходом ночи жизнь не останавливалась, у кого-то она вообще только начиналась: у нас ведь живут и те, кто ведут преимущественно ночной образ жизни.       На Колм-Стрит было спокойно, но тишину нарушали дорожная эстакада, где, казалось, в тёмное время машин становится даже больше, и ночной экспресс. Но спать было можно. Любопытно, раньше действительно здесь было очень спокойно, ведь не зря же так назвали улицу? История об этом, увы, умалчивает. — Ник, — мама, одетая в свою обычную повседневную темно-зелёную футболку и серые штаны, тихонько вошла в комнату, — я тебе бельё чистое принесла, — она положила белоснежные простыню, наволочку и пододеяльник на покрывало. — что пишешь? — Письмо, — кратко ответил я, взглянув на маму. — но не могу никак начать. Может, поможешь? — Ну, я не хочу вмешиваться в твои личные дела, сын, — опешила было мама, но мой молящий взгляд восьмилетнего лисёнка сделал своё дело. — Зависит от того, кому ты пишешь, — начала лисица. — Мария, — кратко ответил я. — Мария? — удивлённо посмотрела на меня мама, — не Мэри, как меня? — Именно Мария. — Ну, хорошо. Давай…

***

      Через час у меня на столе лежало уже готовое письмо, не черновик. Мама лишь помогла мне начать, а дальше я уже сам смог найти нужные слова. Мама не показывала своих эмоций, но, мне кажется, я догадывался, о чём она может думать. Я решил перечитать то, что получилось перед тем, как отправиться спать.       «Дорогая Мария,       Я так рад получить письмо от тебя! Признаться, это был неожиданный сюрприз для меня. Мне передали его сегодня днём, но прочитал лишь вечером, и вот теперь я пишу ответ, как ты просила.       Ты мне понравилась с самого первого дня. Должен признаться, что у меня до этого было полно лисиц, однако, всех их интересовали лишь мои деньги и… Неважно, ибо ты совсем не такая, как они. В этом я убедился с первых дней нашего с тобой общения. Внешне ты просто прелесть. Мне сразу приглянулись твоя хитроватая улыбка, твой прищуренный взгляд голубоватый глаз. Странно. Обычно у лисов глаза зелёные или жёлтые. Хотя, тебе они очень даже идут, мне нравятся.       Когда ты стала холодна ко мне, я начал беспокоиться: вдруг случилось что-то страшное? Я просто не знал тогда, что произошло, а теперь, когда мне всё стало известно, мне больше нечего говорить по этому поводу.       Сегодня мы праздновали моё выздоровление. Пришло немало гостей. Мы все неплохо так повеселились. Сразу извиняюсь, если тебе сделают больно эти слова. Но теперь мне надо восстанавливать своё душевное состояние: пить таблетки, ходить к миссис Пиггингтон, потом ещё наведываться и к нашему психологу в ведомстве. Ещё завтра надо будет ехать на работу и писать рапорт о том, что беру отпуск. Надо будет отдохнуть, поскольку у меня увеличенный рабочий день из-за выговора. Ты не представляешь, как мне стыдно это писать, но, думаю, тебе можно доверять. Это произошло на мосту Карлстон, там, где полтора месяца назад были массовые беспорядки. Мы, лучшие полицейские Зверополиса, не смогли справиться с одной заводилой, волчицей Элизабет. Она словно управляла нами, и мы поддавались её воле. Эти фото, где я и Джуди… Это не любовь… Как же хочется забыть всё это. И вообще, это мы с ней виновны во всём, что сейчас происходит в городе. Все эти ксенофилы и их противники. Они мне снились в тот самый день, когда всё началось, такой вещий сон.       Всё, больше не хочу терзать своими мыслями, ведь тебе сейчас и так ужасно. Я тебя понимаю. Знаешь, вот и пишу я тебе ответ, и представляю нас героями классических произведений: пишем друг другу письма с признаниями, переживаниями. Так романтично. Мне кажется, что переписываться так даже лучше, чем просто писать сообщения в соцсетях.       Всё, я написал то, что посчитал нужным сказать тебе. Я обязательно зайду к тебе. На всякий случай мой номер — на обратной стороне листа. С нетерпением жду нашей встречи.       Твой Николас П. Уайлд»       Убедившись, что всё написано хорошо, я начал заправлять постель, и через десять минут я уже лежал, укрывшись тёплым одеялом, на мягкой взбитой подушке, и готовился уйти в царство Морфея. Этот день, наверное, был самым лучшим за последнее время. И я всегда буду вспоминать его добром.