Когда боги ходили по нашим тропам

Месяц Белой Энне, день тридцать пятый, год 8372-й Она смеялась долго и весело, мотала головой, рассыпая по плечам медные пряди. Но в её смехе слышались Ингвару и горькие, чуть истеричные нотки. Наконец, она заговорила, ладонями вытирая слезы: – Ты что, не знаешь канона? Мы с тобой близнецы, Фрейя и Фрейр, он же Ингвар. – Да ладно, – смутился он, жалея о своём вопросе. Надо было просто уйти. Но она неожиданно продолжила. – Я стерильна. Как и большинство из нас. То, как было это сказано, заставило его вернуться, присесть на край стола, поглядеть на Фрейю с осторожным вниманием. – Как только меня приняли в отряд астронавтов, я сразу решила это сделать. Целый год копила деньги на операцию, работала официанткой, давала частные уроки, даже дома убирала. Так делали все. Было негласное правило: женщин, способных к деторождению, не берут в долгосрочные миссии. Хотя существовала и прямо противоположная возможность: послужить науке, забеременеть и родить ребёнка в условиях искусственной гравитации, на корабле класса "Игла", способном на прыжки в гиперпространстве. Но кому же этого захочется? Ладно ещё самой побыть подопытным кроликом, но ребёнок... Уж лучше так. – Мне очень жаль, Фрейя, – тихо сказал Ингвар. – Лучше бы ты была моей матерью. – Для меня ты так и останешься тем пацаном, что носился на велике по смотровой площадке, да вечно лез под руку, да боялся змей. Змей! На корабле! Ты помнишь? Ингвар не помнил про змей. Но помнил велосипед, который собрал для него Тор. Тот самый Тор, которого больше нет. Убийца и изгнанник. Он так и останется для них ребёнком. Тем более что и ростом он не слишком вышел да и мышц особых не нарастил. Может быть, оттого, что вырос на корабле, а может, просто природа наградила его таким телом, но и через восемь тысяч лет он выглядел как подросток. Он мог знать Эдду лучше всех, да не по данным Мимира, а из собственного опыта, по горным хребтам, исхоженным вдоль и поперёк, по устьям пересохших рек, по длинным ночам, пестрым от света трёх лун. По долгим дням, проведённым в деревнях ассар, нет, людей. Он мог забираться на своём флайере туда, где не ступала нога ни человека, ни ассар, купаться в тяжёлой воде океана, к которому не рискуют подойти даже тупые и бесстрашные саарши, мог, в конце концов, переспать с каждым на борту "Асгарда". Но в результате для каждого из них он оставался ребёнком. Пусть, он не возражал. Может быть, этим стерильным мужчинам и женщинам нужен был ребёнок. Хотя бы такой. Всем, кроме одного. Ингвар и сам не заметил, как оказался в просторном ангаре, среди деловитых роботов и запаха металла, под белым светом, идущим отовсюду и ниоткуда в особенности. Питерс возился с чем-то, похожим на длинный световод, с неспокойными пузырьками в гибкой трубке. Ингвар вспомнил, как извивались тела вирусов на снимках. Кашлянул, привлекая внимание. Питерс обернулся, обронил с обычной кривоватой усмешкой: – А, это ты! Я занят сейчас. Не принесёшь мне обед? – Конечно! – обрадовался Ингвар. Ему не трудно. В конце концов, в последние пару тысяч лет только он сам да Питерс занимались настоящей работой. Пилот был одержим идеей покинуть Эдду. Покойный астрофизик Хеймдалль поддерживал его в этом: высадка на Эдде была ошибкой. Капитан привел их на первую попавшуюся планету, пригодную для жизни. Но в этой же планетной системе была ещё одна, почти точная копия Земли, совсем рядом, только руку протяни. Поднять на орбиту "Асгард" было, конечно, невозможно. Питерс строил свой корабль, маленький катер, способный преодолеть расстояние от Эдды до Няшки, так назвал он то, что для Ингви оставалось яркой звездочкой на горизонте. Телескоп "Асгарда" показывал почти земные пейзажи Няшки. Мимир прогнозировал атмосферу, на 32 процента состоящую из кислорода, а значит, должны быть там леса, реки, озера... После изгнания Тора дело Питерса замедлилось. Ингвар обрадовался задержке. Ведь если Питерс позовёт его, как сможет он отказаться? А как сможет оставить доверившихся ему людей? Он появился в ангаре с подносом с обедом на двоих. Питерс обернулся, кивнул куда-то в угол: – Поставь там. Мне некогда сейчас, потом поклюю. Световод в его руках наливался ровным перламутровым сиянием. Ингвар ещё постоял немного, поглядел на сильные руки пилота, обнаженные до плеч, на короткий хвост чёрных волос, подрагивающий на макушке, на крепкую шею с маленькими бисеринками пота. Неожиданно сказал: – Я ждал тебя вчера. Ты не пришёл. Питерс сверкнул нервным взглядом: – Занят был. И вообще, знаешь, что... – Ладно, забудь! – быстро перебил Ингвар. – Вижу, тебе некогда. Да и у меня дела. Из ангара ушёл торопливо, почти сбежал. Да что там, сбежал. Лишь бы не услышать последнего слова, после которого уже не о чем говорить. Для него Питерс тоже навсегда останется тем самым первым пилотом, за которым он наблюдал с религиозным восторгом. Всеми силами воображения, ещё не знавшего эротических волнений, он впитывал каждое движение уверенных рук, каждое слово, сказанное низким голосом с наждачной хрипотцой, любуясь каждым наклоном головы. Наблюдал, как, закончив очередной манёвр, пилот откидывался на спинку кресла, развалившись в позе сытого льва, и даже строгий капитан не смел делать ему замечаний. К Питерсу до сих пор сохранилось особое отношение. Экипаж "Асгарда" помнил, что лишь благодаря удивительному мастерству пилота удалось посадить на Эдду не приспособленный для этого огромный звездолёт. Отношение Ингвара было иным. Ему приходилось делить постель с каждым, кроме отца, но из всех женщин и мужчин, из всех людей и ассар, подаривших ему ласковые ночи и сумасшедшие дни, только с ним одним, с героем детских грёз, Ингвар испытывал болезненное, щемящее счастье, будто давно потерянная часть его самого наконец-то нашлась, и теперь будет он целым, таким, как ему и положено, там, где нужен больше всего. Ради этого чувства можно было пережить и боль, и холодность. Но со временем пришлось признать: не нужен. Питерсу не нужен никто, кроме его корабля. И может случиться так, что на Няшку никто Ингвара не позовёт. Что будет, несомненно, к лучшему. Восемь тысяч лет – достаточный срок, чтобы избавиться от подростковой влюбленности. Или нет?.. В своей каюте Ингвар приложил ладонь к матовой панели, озвучил вопрос: – Мимир, восемь тысяч лет в летоисчислении Эдды, сколько это в земном? Компьютер ответил голосом Одина: – Три тысячи шестьсот пятьдесят четыре. С момента высадки прошло восемь тысяч триста семьдесят два года Эдды, или три тысячи восемьсот двадцать четыре года по земному исчислению. – Спасибо, – пробормотал Ингвар и подумал, что математик Снотра осталась бы довольна: компьютер ответил не только на заданный вопрос, но и на тот, который действительно интересовал собеседника. Ингвар натянул легкий скафандр, отливающий серебром. Чисто для красоты, и немножко ради тепла. Вечера на Эдде бывали холодными. Подумав, достал из набора для выживания изотермальное покрывало из серебристой фольги, прикрепил к плечам. Это уже точно для красоты. Вывернул на постель содержимое спасательной капсулы, сунул в рюкзак сверкнувшую серебром нижнюю часть металлической канистры. Застегнул на бёдрах пояс с верным кабаром. Нужно было спешить. Совсем скоро его племя соберется у костра, чтобы разделить скромный ужин и обменяться новостями дня. Он научил их разводить огонь. Он завёл этот обычай, собиравший все племя у одного костра. Вздрогнул флайер, просыпаясь, легко оторвался от металлического пола ангара, нырнул во тьму, сиреневую от наклонного диска Оде. Ингвар знал дорогу. Час полёта, яркие фары, выхватывающие из темноты знакомые камни, пологие холмы, глубокие расселины, ровные ряды деревьев биккар, и вот вдали уже затеплился свет костра, красный и неровный, будто сердце, бьющееся во тьме. В тени деревьев он остановил флайер. Расплел косу, помотал головой, рассыпая по плечам светлые пряди, поправил складки серебряного плаща. Достал из рюкзака канистру, которой предстояло сыграть роль жертвенной чаши. И вышел на свет, а навстречу ему уже бежали дети, а следом торопились и взрослые. Кто-то протянул ему деревянную чашу с угощением, кто-то в восхищении коснулся полы плаща. Ингвар молчал, притихли и люди, обступив его в нерешительности. Вышел вперёд пожилой вождь, склонил седую голову. Казалось бы, совсем недавно Ингвар принял сморщенного человеческого младенца из рук матери-ассар и назвал его Харольдом... Вождь Харольд проговорил негромко: – Лорд Ингвар... Твои дети приветствуют тебя. Наш огонь – твой огонь. Наша добыча – твоя добыча. Твои печали – наши печали. – Наши печали... – отозвались за спиной вождя. – Лорд Ингвар, наш Лорд. – Племя Белого Камня, – сказал Ингвар, выпрямляясь во весь свой невеликий рост. – Сегодня особый день. Сегодня вы станете одной со мной плотью, моими детьми и братьями. Сегодня я разделю с вами силу своей крови, огонь моей души. Примете ли вы жертву вашего Лорда? – Жертву Лорда... – зашелестел взволнованный шёпот, и был в нем и страх, и недоверие, и неясный мистический трепет. – Мы сделаем так, как желает наш Лорд, – разрешил сомнения вождь. Прохладный ветер коснулся волос Ингвара, взметнулись за спиной серебряные крылья плаща. Он протянул чашу вождю, тот принял её благоговейно. Лезвие кабара скользнуло по запястью, неожиданно глубоко разрезая кожу и мышцы. Темная струя плеснула в чашу, дрогнувшую в руках вождя. Ингвар подавил внезапную дурноту. Боги не падают в обморок. Боги смотрят прямо в глаза своим пожилым детям. – Пей! – велел он. И когда все племя в восхищении смотрело на вождя, поднёсшего чашу к губам, Ингвар незаметно убрал руку за полу термального одеяла и брызнул на рану заживляющим спреем. – Дети мои, – снова повысил он голос, – каждый должен сделать глоток. Ибо отныне мы братья, и кровь у нас одна, и жизнь у нас одна. Чаша переходила из рук в руки, и Ингвар понимал, что кто-то может отказаться от его крови, но многие все же послушаются своего бога, а значит, спасутся. Красивая церемония, кровь живого бога, из этого складываются постулаты веры, так возникают новые обряды. Это не двести одноразовых шприцов с сывороткой. Это – мистика и поэзия, пища для воображения на века. Он долго сидел у костра, пил горький травяной отвар, сдобренный соком четтар, грыз крылышко птицы нир, слушал неторопливые рассказы о силках и плодах биккар, о дыхании океана и саарши, охотившихся совсем близко. Отдыхая перед полётом, потихоньку восстанавливаясь после потери крови, он лениво размышлял о том, когда именно люди Эдды стали сплетать вымысел с фактами. И не является ли это ещё одним признаком их биологического вида? Восемь тысяч лет прошло, а как мало успел он сделать. Он научил их добывать огонь, хоронить мертвых, строить загоны для пугливых мелеб, похожих на коз, высаживать свёклу. У них появилась связная выразительная речь, но не письменность. Они не умели добывать металл или делать оружие, не имели понятия о медицине, не изобрели колеса и вообще без помощи Ингвара не смастерили ни одного предмета. Может быть, прав был отец: община, привыкшая к его помощи, не способна на самостоятельное развитие. Но их осталось всего двести тридцать шесть, как же может он оставаться в стороне?.. А завалившийся на бок Оде все ниже висел над горизонтом, и все бледнее струился его сиреневый свет, а значит, пора было возвращаться в холодную пустоту искусственного бессмертия, в пристанище богов, разучившихся быть людьми. "Послушаю ещё одну байку, – уговаривал себя Ингвар и протягивал опустевшую чашу женщине по имени Сигрид, замечая нитку синей проволоки в её серебряной косе. Когда-то он принёс им целый моток этой проволоки, чтобы мастерить силки и чинить ограждение загонов. Он научил их плести косы, корзины, циновки... – Выпью ещё одну чашку чая..."