Когда боги ходили по нашим тропам

Месяц тёмного Оде, день тридцать третий, год 8372-й. В этот раз обошлось без медицинской капсулы. Невидимый огонь шлюзовой камеры очистил тело от пота и крови, прижег царапины и ссадины. Ингвар заперся в своей каюте. Ел и спал, стоял под тёплыми лучами ионного душа. Пытался занять себя чтением, но приключения вымышленных героев утомляли его, и раздражала мудрость мертвых философов. Книги и трактаты исчезали, а на экране появлялась хроника людей Эдды. Снова и снова вглядывался Ингвар в наскальную живопись племени Закатного Хребта, вслушивался в песни племени Прибоя, жившего на побережье, пропавшего всего двести лет назад. Строчка за строчкой переживал дневники Степного племени, вымершего так давно, что он почти забыл их. Они были кочевниками, следовали за стадами медлительных животных по бескрайней степи, где жёсткая трава доставала Ингвару до плеч. Записи, сделанные Тором, Фрейей, Бальдром напомнили ему: животные эти звались ганнеб, трава - шеппай. Бальдр оставил поразительные рисунки: ребенок ассар гонится за бабочкой, детёныш ганнеб прячется в траве, дым поднимается над конусами юрт... А потом непонятная эпидемия убила ганнеб, а вслед за ними погибло и племя. Примерно тогда же Бальдр ушёл из "Асгарда", чтобы в двух днях пути от корабля, на границе Великой степи, теперь безжизненной, разрядить бластер себе в живот. Или в грудь. Слишком мало от него осталось, чтобы с полной уверенностью описать его конец. Тогда, тысячи лет назад, Ингвар пылал возмущением. Теперь... На Эдде осталось одно последнее племя. В чем смысл, если погибнет и оно? В чем смысл их бесконечного существования?.. Когда Один появился в его каюте, Ингвар задал вопрос первым: – Отец, ты помнишь Бальдра? Как ты думаешь, почему он покончил с собой? Капитану понадобилось мгновение, чтобы понять неожиданный вопрос. Он проронил будто нехотя: – Он оставил на Земле любовника. Тот был намного младше, болен, частично парализован. Я думаю, Бальдр никогда не простил себе этого. Он перетрахал половину самок на планете, но не забыл своего... Как его звали? Не помню... Потому он и тебя так недолюбливал: тебя мы с собой взяли, а его мальчика оставили на Земле. Ингвар удивился: Бальдр не любил его? Он не помнил этого совершенно. Помнил лишь вьющиеся светлые волосы, вечно выбивающиеся из хвоста, и карие глаза, всегда грустные и глядящие как-будто мимо... Помнил, что, оказавшись с Ингваром в постели, Бальдр неожиданно предпочёл отдаться ему, сопливому мальчишке, которому еще не доводилось бывать сверху. Один между тем овладел собой. Голос его зазвучал по-капитански уверенно. – Я пришёл к тебе, Ингвар, чтобы поговорить о другом. Твоё общение с местным населением из разряда нежелательного перешло в опасное. Ты дал туземцам оружие и тем самым поставил под угрозу благополучие "Асгарда". Этого я допустить не могу, как капитан этого... – Отец! – перебил Ингвар. – Я вроде бы не дал им бластеров или лазерных пистолетов! Я даже ножей им не дал! В свете твоих лекций о культурном эмбарго я дал им оружие, полностью соответствующее их уровню развития, – заострённые колья! Честно говоря, я удивлён, что они сами до сих пор не додумались до этого. – А они и не додумаются, Ингви. Неужели ты не видишь, они будут сидеть на заднице, умирая от голода или холода, сидеть и ждать, когда ты бросишь им подачку! Ингвар промолчал. Слишком похожим на правду было заявление отца. – Отец, послушай. Пожалуйста, услышь. – Ингвар старался звучать спокойно и уверенно. Убедительно и беспристрастно. – Эта зима была необычайно сухой. Слишком мало дождей, слишком мало травы, дичи, еды. Саарши первыми попали под удар. Они голодают, а ведь именно сейчас у них подрастают котята. Им надо есть. Поэтому звери забыли страх перед людьми, перед огнем. Они охотятся все ближе к деревне. Они уже убили двоих. Может быть, скоро они начнут охотиться на людей. Люди должны иметь возможность себя защитить... – Значит так, – перебил Один, – может быть, я ничего не понимаю в делах туземцев. Но я всё ещё капитан этого корабля. И как таковой отдаю тебе приказ: не покидать корабля, пока я не дам тебе на это разрешения. Какая у тебя в экипаже должность, ты всё ещё помнишь? – Стюард, – неуверенно предположил Ингвар. – Вот и приступай к исполнению обязанностей! Я хочу порядок на каждой палубе. Сменить каждую перегоревшую лампочку, помыть каждое пыльное окно. Ежедневно навещать каждого члена экипажа и предоставлять услуги в соответствии с запросами: заправлять постели, пополнять запасы моющих средств, выполнять прочие требования. Вопросы есть? – Это бессмысленно, отец... – вздохнул Ингвар. – Фригг, например, уже две тысячи лет не выходит из каюты, она меня и на порог не пустит. – Это её право, – проронил капитан, поднимаясь. – А твоя обязанность заходить к ней каждый день и предлагать услуги. Другие вопросы есть? – Других вопросов нет, – отозвался Ингвар и пнул носком ботинка угол плаката, отклеившийся от стены. На плакате полногрудая брюнетка с бластером вместо правой ноги целилась в Ингвара из лазерного пистолета. "Абсурд", - подумал Ингвар. "Абсурд", - согласилась брюнетка. Месяц темной Сит, день четвёртый, год 8373-й. Сердце колотилось в груди, разрывалось, захлёбывалось тёмной кровью. Всё тело казалось натянутой струной, отзывающейся на каждую вибрацию, звенящей на самом пределе . Дыхание с трудом вырывалось из груди, каждый вдох - крик, каждый выдох – стон. Боль давно отгорела, подёрнулась пеплом, налилась тёмным багрянцем где-то на границе поля зрения. Ей на смену пришла жажда, острая, нестерпимая. Она заставляла вцепиться ногтями в жёсткую подвижную спину, накрепко скрестить лодыжки на тонкой талии, чтобы прижать к себе сильное горячее тело, чтобы открыться, принять глубже, до самого дна, до самых жадных корней... Питерс задвигался быстрее, Ингвар заскулил, выгибаясь, чувствуя, как мощная волна подхватывает его и бросает, разбивает о прибрежную скалу... Зубы вцепились в беззащитную, доверчиво подставленную шею, и Ингвар завыл, разлетаясь на тысячу мыльных пузырей, выплёскиваясь, растворяясь. Сильные пальцы сжали его шею, знакомый потолок каюты потемнел, заплясал перед глазами, и Ингвар снова кончил, чувствуя резкие движения Питерса, наполняясь его жаром, его семенем, живым и горячим. Через несколько мгновений пилот высвободился из его объятий, растянулся на узкой кровати, закинув руки за голову. Ингвар привычно прижался к жесткому телу, устроился на широком плече. Вибрировала каждая мышца потрясённого тела, слезы выступали на глазах. Почему так не может быть всегда, каждый день? Хотя бы раз в неделю или месяц? Разве может здоровый мужчина довольствоваться сексом раз в год? У Питерса есть кто-то ещё на корабле, конечно есть. Может быть, Фрейя, ухоженная сытая кошка... Пусть. Лишь бы и к нему приходил, хоть иногда. Он будет ждать. Пальцы пилота запутались в его волосах, принялись почёсывать скальп бездумными механическими движениями. Так гладят забравшуюся на колени кошку... Низкий хрипловатый голос – мелкой наждачкой по нервам, бархатными когтями по коже: – Ну, пацан, в этот раз ты реально накосячил... – Что я такого сделал? – проговорил Ингвар, прижимаясь щекой к жёстким грудным мышцам, вдыхая терпкий тревожный запах. – Как это: что? Вооружил туземцев. А вдруг они придут сюда? Нас двенадцать, их двести. Ингвар засмеялся, спрятал лицо у пилота на груди. – Ну да, придут сюда, все двести, вооружённые кольями. Острыми, между прочим. Даже не знаю, что мы будем делать. Таким темпами не пройдёт и пяти тысяч лет, они изобретут порох... – Тебе смешно, – пророкотал Питерс, и его голос вызвал в теле Ингвара приятную и волнующую вибрацию, – а Снотра в истерике, с жизнью прощается. – Смешно, – вздохнул Ингвар. – Бортовой лазер "Асгарда" способен выжечь все живое на десять квадратных миль. Оставить на поверхности кратер в две мили диаметром. Мне смешно, Питерс. Пилот усмехнулся, снова погладил его, расчесал пальцами густые длинные пряди. – Не хочешь постричься? – Тебе не нравится? – вскинулся Ингвар. – Нравится... – проговорил Питерс, зевая. – На девчонку похож. Он потянулся со стоном, выгибая сильное тело. Расслабленно вздохнул, сплетая руки под затылком: – Пососи мне... Ингвар скользнул вниз, оставляя дорожку поцелуев от круглой ямочки между ключицами до жёсткой адамовой дорожки, жадно прижимаясь губами к желанному, жаркому, сладкому и солёному...