Ошибки

Трудно сказать, сколько прошло времени с того момента, когда за Хинтером с гулким хлопком, отразившимся от стен, закрылась дверь. Убедившись, что шаги стихли, Мирон попытался выкрутиться из крепких пут, но верёвки были слишком тугими, отчего ослабшие руки не могли справиться с ними. Боль уже притупилась, хотя Федоров был уверен, что не сможет к ней привыкнуть так быстро. Он прокручивал в голове события прошедшего дня и в сотый раз корил себя за то, что накричал на ребят. Они, наверное, обнаружат его пропажу только утром. Хотя откуда Мирон может знать, какой сейчас день? Да уж, Хинтер постарался, чтобы его пленник находился в полной безвестности: телефон определённо остался дома на тумбочке возле кровати, а в этом помещении не было ни намека на естественный свет или хоть что-то, что помогло бы Фёдорову сориентироваться. В какой-то момент усталость взяла верх, а полумрак помог ей ввести Мирона в состояние полудремы, отчего он то и дело клевал носом и сам отдёргивал голову назад, но зато он смог услышать шорох приближающихся шагов и звук открывающейся двери. Дима шёл к Мирону и одновременно понимал, что обратной дороги уже нет и, пожалуй, не будет. Металлическая ручка приятно холодила кожу, возвращая Бамберга в реальность, а точнее, в подвальную комнату, где находился Мирон. В комнату, в которой не было ни единого окна и ни единой щели, в комнату, что была предназначена именно для жида. Едва переступив порог небольшой комнаты, он прежде всего скользнул взглядом по Фёдорову, задерживаясь на мгновение на усталом лице. Это ничуть не потревожило мужчину, лишь подогрев внутреннюю злобу, неожиданно вспыхнувшую при виде, казалось бы, давно знакомого и родного человека. Рука сама потянулась к пачке сигарет, а в следующее мгновение Хинтер выпустил под потолок струю сизого дыма, что стремительно рассекала воздух. Стул так и стоял рядом с Мироном, и Дима без промедления сел напротив него, выжидающе смотря на его лицо. Что он хотел этим доказать? Да чёрт его знает. Дима уже и сам не понимал, какого хуя творит. Просто в какой-то момент он начал совершать ошибки. Мирон не проявлял ни единой лишней эмоции: хочет курить — на здоровье, хочет показать свое превосходство над ним — пожалуйста, только какого черта надо это делать при подобных обстоятельствах, он не понимал. Наверное, Мирон где-то просчитался, не учёл того факта, что Дима не просто опасен. Его обида накапливалась с каждым годом и теперь вылилась в это. «Надо было поставить сигнализацию в квартире», — промелькнуло в голове у Мирона, и он повел носом, чувствуя уже забытый запах дыма. Дима был единственным человеком в жизни Мирона, который курил такие крепкие сигареты, и их терпкость нельзя было перепутать ни с чем. Отворачивая голову немного в сторону, Мирон поднял глаза и встретился с выжидающим взглядом. Ну и чего он ждёт? Извинений? Просьбы отпустить? Хинтер не мог не понимать, что не получит этого, по крайней мере, сейчас. Фёдоров чувствовал, как у него пересохло в горле, а желудок свело от голода, и пытался облизнуть сухие губы. — Тебе стоит лишь попросить, Миро, и я принесу воды, в мои планы не входило доводить тебя до полуживого состояния, так что дерзай, — Дима вновь сделал глубокую затяжку, наполняя лёгкие никотином, что приятно и так знакомо обжигал горло, отчасти успокаивая шалившие нервы. Всё это походило на второсортный фильм, где главного героя, который жил своей «неприметной» жизнью, похищает в корыстных целях отбитый мудак, заковывая по рукам и ногам и сажая в подвал. Дима тоже преследовал свои цели, цели неоспоримо важные для него и уже не терпящие отмены. Дима прекрасно знал, Мирон слишком гордый, чтобы снизойти до простой просьбы, которая облегчила бы его пребывание в этом месте. — А знаешь, тем лучше, что ты такая сволочь, Фёдоров. Ты ведь любого можешь кинуть, даже свой окситабор… — потушив окурок, он замолк, пристально глядя в эти холодные глаза, что ранее, несколько лет назад, смотрели с приветливым огоньком задора. — Жизнь нехило меня помотала, тебе ли этого не знать… Слова Бамберга до этого никак не волновали Мирона, который всё ещё старался поддерживать политику игнорирования, но фраза про окситабор стала последней каплей. — Я, блядь, своих друзей не бросаю и не разбираюсь с проблемами посредством кулаков, — его голос хрипел, но это лишь усиливало его злобный тон. — Можешь хуесосить меня сколько угодно, но не смей приплетать к этому ребят. Брови Мирона были грозно нахмурены, челюсти сжаты, а каждая жилка на шее проступила от сильного напряжения, которое заставляло мужчину крепко сжимать затекшие кулаки и пытаться выкрутиться. Ему было абсолютно похуй, как он выглядел в тот момент, что он совершил очередной промах, дав волю агрессии и показав свои истинные эмоции. Он настолько хотел сейчас ударить спокойно развалившегося на стуле Диму, что не думал о последствиях своих действий. Даже голод и жажда отступили на второй план, освобождая место для злобы и сиюминутного желания врезать Хинтеру. — Она потреплет тебя ещё больше, когда меня найдут, — Мирон даже не думал останавливаться и буравил Бамберга яростным взглядом так, будто был способен прожечь его, словно лазером. Меланхолично пожав плечами, Дима отмахулся, даже не думая прятать возникшую на лице ухмылку, что появилась как раз тогда, когда Мирон показал свои истинные эмоции. Бамберг не любил, когда окружающие его люди постоянно носили маски, что прятали их настоящую сущность, не давая разглядеть, каков человек на самом деле. Но всё это не касалось Фёдорова, его Дима выучил наизусть. И даже эту дурацкую привычку переворачивать всё с ног на голову. — Тшшш… зачем же так эмоционально, Жида? Мне, в принципе, уже нечего терять, да и давай посмотрим правде в глаза. Кто тебя будет искать в чужой стране, у левого человека? — Дима с неким неприкрытым вызовом взглянул в глаза Фёдорову, как бы подталкивая того выплеснуть всю агрессию. — Кому это надо? Мы с тобой уже давно не сталкивались. У твоего табора нет повода обвинять меня, а я в свою очередь могу неплохо сыграть недоумевающего по поводу твоей пропажи… — Губы Димы вновь растянулись в пакостной усмешке, тем самым как бы говоря: «Что ты на это скажешь?» Первый всплеск эмоций утих, и Мирон молча выслушал издёвки Бамберга, которым сам же и позволил сорваться с его языка. Он глубоко дышал, то и дело отводя голову в сторону, чтобы не видеть довольного лица Димы. Конечно, это был не первый раз, когда немец видел его таким, но вновь возвращаться к прошлому, прокручивая в голове моменты эмоциональных всплесков, абсолютно не хотелось. Где-то под коркой теплилась надежда, что его ребята все же решат проверить Хинтера, но… Он сказал, другая страна? Значит, они снова в Германии, как и раньше. Хуёвая новость. — Тайное всегда становится явным, — спокойным, но ещё хриплым голосом произнес Мирон. — И не стоит повторять ошибки прошлого и наивно думать о других так, будто они глупее тебя, —лёгкая улыбка появилась на лице Фёдорова, который поднял взгляд и беззлобно посмотрел на Диму, выражая уверенность в своих словах. Он еще мгновение смотрел на победоносное выражение лица Бамберга, а потом откинулся на спинку стула, всем своим видом показывая, что ему плевать на сложившиеся условия. — Ты что-то говорил о планах? Реализовывать будешь или дальше выёбываться своим похуизмом? — Именно поэтому я и знаю, что не безразличен тебе, Миро, — казалось, Дима сказал это лишь одними губами и лично для Фёдорова, смотря тому прямо в глаза. Дима вообще любил говорить прямо, глядя в глаза. Любил ловить новые эмоции и наблюдать за тем, как у собеседника начинал бегать взгляд. Всё это пополняло своеобразную копилку человеческих эмоций, всё это забавляло. На этот раз Бамберг стер с лица жеманную и самодовольную улыбку, встал со стула и подошел к Фёдорову ближе. Толика грусти на миг проскользнула где-то в сознании, и Диму склонился к Мирону, вполголоса заговорив: — Всё ведь было предельно нормально… Почему ты свалил, поджав хвост? — Этот вопрос мучил Бамберга на протяжении пяти лет, не давая нормально спать и есть. Каждый час и каждую секунду Дима думал лишь о том, что сделал неправильно и чем заслужил к себе такое отношение от человека, в котором он души не чаял. Его не мучили укоры совести и прочая ерунда, которая возникает в подобных ситуациях, его мучила лишь неизвестность и эти блядские глаза напротив. А сам обладатель этих блядских глаз даже не думал мучаться от горечи расставания. Совесть порой начинала ныть, а замершие чувства — шевелиться всякий раз, когда особенно «лестные» упоминания Шокка об их сотрудничестве всплывали на просторах сети. И все же Мирон старался их глушить, поэтому игнорировал, не отвечал ни на один звонок, смс или вызов, а на вопросы от людей со стороны старался давать самый краткий ответ. Чтобы не помнить, не провоцировать, не хотеть вернуться. Фёдоров с самого начала чувствовал, что когда-нибудь произойдёт нечто такое, что вновь перевернёт его жизнь и заставит вспомнить все ошибки прошлого. — Нормально? То, что творилось последнее время, ты считал нормой? — Мирон постарался отодвинуть стул чуть дальше, подтолкнув его туловищем, чтобы увеличить расстояние между собой и Димой. Потому что он не хотел возвращаться назад. Потому что он уже привык без Димы. — И это не я уехал в Германию, как только появилась такая возможность, — Фёдоров неосознанно перешел на такой же тон, каким с ним говорил Хинтер. И он, черт возьми, был не рад тому, что снова себя не контролировал. — И с каких это пор ты стал таким правильным, Миро? С каких пор то, что творилось тогда, стало тебя смущать? Мне помнится, тебя всё устраивало, даже очень, — Бамберг стоял неподвижно, выжидающе, будто точно знал, что вот-вот его Жида наконец-то сбросит с себя уже изрядно потрескавшуюся маску, что вот-вот и он покажет себя настоящего, такого знакомого и родного. Но в какой-то момент Дима просто отошел к противоположной стене позади Фёдорова, вставая в зону, недосягаемую для него. Всё сменяется одно за другим, всё чередуется, но только одно не меняется уже на протяжении долгих лет. Упорный игнор со стороны Мирона ещё больше подстрекал Бамберга к более решительным действиям, которые вылились в то, что произошло несколькими сутками ранее. — Решил обвинить во всём меня? Да пожалуйста. Только, запомни, это не я побежал к Жигану «объясняться» и не я после оправдывался на камеру и обвинял друга. Нет, Миро, это был не я. И ты думаешь, мне резонно было оставаться в Питере после того, как ты пустил меня в игнор? Как баба, ей-богу. Ты даже не мог нормально выйти и поговорить. И после этого ты бычишь на меня? Дружище… Чаша весов далеко не на твоей стороне, разуй глаза и посмотри наконец-то, что мир не крутится вокруг тебя. Ты лишь жалкая букашка, что может сдохнуть в любую минуту. «Пуф», и тебя нет… Мирон молча выслушал Диму, не перебивая и не пытаясь перечить, потому что чувствовал, что тому нужно выговориться. Для этого Фёдоров был здесь, и он не мог остановить Диму только из-за своего нежелания слушать. И так слишком долго не давал ему возможности выговориться и обсудить все по-человечески. Слова пронзали, обижая и вызывая чувство вины одновременно. Хотелось просто заткнуть себе уши и остановить этот поток обличительных фактов. — Не слишком ли много хлопот ради одной букашки, Дима? — Фёдоров второй раз назвал немца по имени, и его невольно передёрнуло от забытого сочетания звуков. — Хочешь совершить этот «пуф» из-за спины? Пожалуйста. Мы здесь одни, и я никуда не денусь, так что никто не узнает о том, как ты решаешь проблемы, — Мирон повернул голову вбок, насколько это было возможно, демонстрируя Хинтеру свой орлиный профиль. Он знал, что его голос вот-вот сорвётся на предательскую дрожь. Не от страха или трепета перед тем, в чьих руках находится его жизнь. От чувств. Тех эмоций, которых давно не было в его жизни, которые он усыпил ради спокойного существования без слез и рыданий ночью в подушку. Они растворяли хитиновый покров, ползли наружу, возвращая душевное состояние своего обладателя в Мирона-2011. Никто не будет доволен, когда он таким вернётся домой, если вообще сможет вернуться. Фёдоров уже видел обеспокоенные взгляды Ильи и Жени, сочувственное лицо Порчи и грустные глаза Вани, который больше не сможет с ним спокойно говорить. — Я не хотел, чтобы так вышло, — на глубоком выдохе произнес Мирон и прикрыл глаза, понимая, что это сигнализирует о скорой возможности признания ошибок прошлого. А он не собирался капитулировать так быстро. «Я не хотел, чтобы так вышло», — эта фраза из шести слов звучала для Бамберга так, будто Фёдоров сказал что-то очень важное, сакральное, настолько, что в недоумении Хинтер растерянно взглянул на профиль еврея, а затем поспешил отвернуться. Подобное он слышал впервые, и это немного выбило его из колеи. Впервые за долгие пять лет он вообще что-то слышал напрямую от жида, что любыми путями избегал его общества, изворачиваясь и ловко ускользая почти в самом конце своеобразной «погони». Он выжидающе молчал, чувствуя, что лёд уже тронулся, и надо было всего-навсего продолжить в том же духе, но чего именно он хотел этим добиться, Дима и сам не знал. Он знал лишь то, что обратной дороги уже нет, и начатое придётся довести до конца. — Не дури, Жида, ты же прекрасно знаешь, что не в моём стиле стрелять в спину. Уж ты-то должен об этом знать, — Бамберг сглотнул, всё так же стоя позади Фёдорова и непроизвольно смотря тому в бритый затылок. В мыслях бессознательно всплыл кусочек воспоминания, в котором Дима зарывался ладонью в отросшие волосы Миро, несильно сжимая их в руке, заставляя немного откинуть голову назад. Он был таким покладистым в эти моменты, что по инерции рука сама потянулась к голове сидящего и практически коснулась её, но в последний момент Бамберг остановился, понимая, что его наплыв сентиментальности нахуй никому не нужен. Рука вернулась в исходное положение, а Дима пересек комнату, пытаясь побороть странное растущее чувство, что было присуще к более раннему периоду жизни. Жить прошлым было тяжело, постоянно хотелось вернуть то, что он со временем утратил, то, постоянные воспоминания о чем сводили с ума, травя душу и тем самым как бы говоря, что уже поздно что-либо делать. Но в какой-то момент Дима решил, что если Магомет не идёт к горе, гора сама пойдёт к Магомету. Не совсем правильно, но это сработало.