***
…Эта бесконечная дорога когда-нибудь кончится? Они снова в прошлом. — Я даже не знаю, кто я. Остановившись на первой попавшейся парковке, Лас притянул его к себе, и тот страстно прижался, будто только этого и ждал. Саше пятнадцать. Ему стыдно. Но хочется. Стыдливо хочется, чтобы брат не любил ту женщину, не бросал его одного. — Как это не знаешь? Ты мой брат. Тебе надо на форумах посидеть, познакомиться с такими же ребятами, как ты. Ты не один, таких людей много, мир просто… он, понимаешь, не может принять то, что не умещается в рамках шаблона. — Ты меня просто успокаиваешь. Мир не готов, никто… Я неприятен даже своим родителям. — Отец тебя принял, но ты тоже должен понять и его — он воспитывался в другие времена, в консервативной семье. Ему сложно, но он старается. И я просто говорю тебе факты: кто-то рождается без ног, без… ну, даже не знаю. У кого-то вообще два сердца. Вот ты можешь себе это представить? Если тебя это стесняет, ну давай на операцию ляжем? Подкорректируем. — Нет! Нет… — встрепенулся, вылупив на него свои кукольные глаза. Что ни говори, внеземное существо. — Ненавижу все эти кабинеты. Они так смотрят… трогают… Я этого больше не вынесу. — И снова разревелся, привалившись к его плечу. Ласу хоть тоже волком вой. — Я ненавижу это тело… — Сашуль. — Запустив пальцы в непослушные вихры, чуть не заурчал, как стало приятно. Илас отказывался это как-то комментировать даже себе. — У кого-то бывает жизнь ещё сложнее, я тебе уже говорил. Это не конец света. Вот тебе кто нравится? — Кто? — шмыгнув, заинтригованно навострил ухо. Чёрт, даже уши у этого внеземного существа были какие-то умилительно симпатичные. Или это с Ласом уже было что-то не так? — Ну кто: мальчики, девочки? — Какие девушки на меня посмотрят… — Любые! — хохотнул. — Ты к себе несправедлив. Так, значит, девушки отпадают? — Ну… мне нравятся… такие, как ты. «И ты». Сердце пропустило удар, но пришлось убедить его, что младший брат не имел в виду ничего странного. Это он, Илас, странный. — Как я? На крутой тачке и с невестой? — Саша наконец-то заулыбался, а уж улыбкой его природа наградила от всей широты души. Лас поэтому на нём подвисал. Только поэтому. — Короче, парни. Значит, будем искать тебе парня. Знаешь, у всех там внизу свои сюрпризы. У кого-то член маленький, вот тоже хоть плачь. — Нет. Мне никто не нужен. — И ещё спросил: — А у тебя? — Что? — Маленький?.. — уточнив, сразу запунцевел и отодвинулся, виновато улыбнувшись. А обсуждаемый объект как раз поднял головку, и уж кому и следовало в этой ситуации краснеть, так это только Иласу. — Ты меня смущаешь. — Игриво прикрыв ладонью лицо, как если бы смутился, снова заставил Сашку просиять. — Так, давай договоримся, у потенциальных ухажёров ты такое в лоб не спрашиваешь. — Сам отсмеялся. А вот и не смешно. Потенциальных ухажёров. Что это вообще? Саша, потупив взгляд, извинился. — И я не договорил, — продолжил нести ахинею, чтобы они не были более нелепыми. — Кто-то вообще импотент, а кто-то намеренно отказывается от сексуальной жизни. В постели у всех всё сложно, Саш, поэтому в первую очередь оценивай человека по его делам. Никто не видит тебя голым, все точно так же оценивают тебя по внешности, интеллекту. Если ты встретишь своего человека, я уверен, твоя изюминка станет для него приятным бонусом. Сильные люди не боятся трудностей, а слабые тебе зачем? — Спасибо, — так и не подняв глаза, — что хочешь меня подбодрить. Но я правда никого не хочу. Я не смогу… И не хочу. Мне неприятно… когда меня касаются. Радоваться тому или сопереживать? Илас ещё для себя не решил.***
Он задолжал ему встречу. Снова в прошлом. Отбрехавшись от всех знакомых и коллег, и даже Анитки, после работы он сразу двинул к Сашке, забрав его из художественной школы. Они поехали в парк, сели у пруда, и, когда начало смеркаться, Илас стал подсвечивать фонариком телефона поле деятельности художника, выполняя функцию живого софтбокса. Саша не стеснялся его присутствия, хоть и говорил, что не любит, если за ним следят. Но всё же этим летним вечером они сидели вместе. Лас, подперев кулаком подбородок и держа телефон, глядел как на холсте мазок за мазком прорисовывался пейзаж, но ещё дольше смотрел на невинно-распахнутое лицо Саши, отдавшегося процессу. Закурил. Баловался. Резко свело скулы, рот наполнился слюной, будто он собакой был какой, а не старшим братом. Сашка обернулся на чирканье зажигалки, с немым интересом прилипнув ясными очами к сигарете. — Пробовал? — Нет. — Хочешь попробовать? — А вкусно? — Милый ребёнок, — усмехнулся. — Берёшь в рот только то, что известно и вкусно. Но. Правильно поступаешь. — Нет, дай попробовать. — Ну на. — Протянув ему свою начатую, сначала показал, как держать. — Немножко покашляешь. Втягивай. Если можно пожирать глазами, то именно этим Илас и занимался, сосредоточенно наблюдая за тем, как Саша обхватывает своими губами влажный после его рта фильтр, как делает первый затяг, как закашливается, морщась, возвратив невкусное предложение. Когда Саша облизал губы, Илас облизался тоже. Соблазн от Лукавого морочил голову, шальные мысли пропуская: как было бы сейчас славно прикоснуться к этим губам хотя бы пальцами. Хотя бы?.. О, как он себя в этот миг ненавидел! Его брату даже нет восемнадцати. Его брату! …Зачем-то сделав затяг и ухватив подростка за затылок, он выдохнул ему облако дыма в приоткрытый рот. Саша зажмурился и заулыбался — хороший знак, что понравилось. Илас почувствовал себя ещё более гадким придурком, у которого кровь курсировала не в том направлении. Внезапно соскочив, соврал что-то про срочный звонок и, как есть трус, сбежал в машину. Саша, наверное бы, не заметил, но Илас — не Саша, он какое-то похотливое животное, бесстыдно поедающее взглядом своего младшего, невинного во всех смыслах брата. Брата, брата! А где-то в квартире его ждала девушка. Такие дела…***
Потом… Что потом? Под утро он привёз Сашу к ним с Анитой в семейное гнёздышко. Негативная реакция жены стала для него крайней неожиданностью. Какая чёрная кошка между женой и братом пробежала? Или кот, отнюдь не чёрный — каштановый с серыми глазами и бородой. — Ты считаешь это нормой? — вылетев на кухню, вспылила Анита — лохматая да в шёлковой сорочке. Недоброе утро. Красивый бронзовый загар, новые жемчужные зубки, пышный бюст, какие-то дико дорогущие серьги, раскачивающие мочки, как бы невидимо вешали на неё ценник. За этот недолгий брак он подарил ей жизнь, о которой она мечтала. Его всё устраивало. Её всё устраивало. Или он только думал, что всё. Ведь что-то же было не так с его «нормой». — Считаю что? — Привозить своего брата к нам домой в пять утра? — А что здесь ненормального? — бросив взгляд на сгорбившегося на барном стуле брата. — Сколько ты будешь за ним таскаться? Он уже взрослый, да и есть у него родители — пусть они решают его проблемы. — Ты не выспалась, — ровным тоном, спуская всё на тормозах. Понятия не имел, какая муха, невзлюбившая его семью, её укусила. — Не выспалась! Мне было не до сна, когда думала, чем вы там занимаетесь! — Я не понял, — грубее. Сашка тихонько буркнул за спиной: «Я лучше пойду», на что получил чересчур резкое: «Сидеть». — Я тоже, представляешь, всё понять не могу, что у вас за такие бли-изкие отношения. Он тебе даже не родной. — Ты сейчас серьёзно? — Скандалить — не его удел, пусть этим занимаются девушки и дети. Также не в его духе грубить и срываться, хоть и было за что. И надо было. — Если для тебя родня — единокровные родственники, то, поздравляю — ты мне тоже никто. Устраивает? — Ты всегда такой, Ляся! — Вот что он ненавидел больше всего. Неуместное «Ляся», вынесенное из спальни. И какой «такой», ради всего святого? — Всё, что касается меня, тебя не трогает — ты само спокойствие! Но не дай бог что-то случится с твоим братом, как ты тут же всё бросаешь и мчишься к нему по первому зову! Всем бы таких братьев, знаешь! — В чём претензия? Хочешь сменить статус — стать моей сестрой? Не вопрос. Анита сняла ментальную чеку и взорвалась на раз-два. — Ты что, не видишь, как он на тебя смотрит?! У офтальмолога он был лет так «дцать» назад, но на зрение никогда не жаловался. И что же укрылось от его взора? Кто? — Ты правда не понимаешь или прикидываешься? Только слепой не заметит, как он тебе глазки строит! Может, вы уже разберётесь с вашими отношениями, например, прямо здесь? Спроси у своего Сашеньки, какого чёрта он так голодно пялится на женатого мужика?! Блять, ещё и брата!.. — Если ты прямо сейчас не остановишься, я тебе этого не прощу. Строить глазки и пялиться не могли стоять в один ряд с Сашей, уж Ласу ли этого не знать. Вот если бы упрёк прилетел в его сторону, пришлось бы устыдиться. Но ведь нет, не в его. — Ты, мне?! Да я всё твоей матери расскажу! Как ваш Сашенька по тебе слёзки на свадьбе лил, как мне, сука, понимающей, которая с его аномальностями по больницам шлялась, вылепил, что влюблён в тебя! Все беды от лишней вагины! А, Лясь? Ты в ней, случайно, не заинтересован?! Как бы, что уж, не стесняйтесь, выкладывайте! Я и так чувствую себя полной дурой! Будет, что внукам рассказать: женилась, значит, на педике, который слюни пускал на вагину своего брата! Да вас хоть на ток-шоу, эфир состряпают взрывной!!! Деньжата не лишние, Лясь! Сашка взметнулся как угорелый, Илас не успел его поймать, оглушённый сценой… даже не ревности. Гадости. Пытался переварить услышанное, понять, когда его брак пошёл по швам. Прав был одногруппник: хорошее слово «браком» не назовут. — Если ты сейчас за ним пойдёшь, я подам на развод… — И вот к истерике подключились слёзки. Только он был педиком последним, а теперь ему угрожают разводом, будто ещё не всё потеряно, и она даёт ему шанс! — Считай, он уже случился. Ни криков, ни битья посуды, жаркий примирительный секс ей только снился. Может, права Анита, и он бесчувственный. В любом случае всегда виноваты оба, если вместо битых тарелок под ногами лежали потраченные годы. Стянув с пальца кольцо, глядя ей прямо в зарёванные глаза, он положил золотой обруч на край барной стойки. — Постарайся над сценарием. — Что?.. — дрожащим-дрожащим голосом, уже пожалевшем о содеянном. — Для взрывного эфира. Деньжата, — неторопливо окинув её взором с головы до пят, заострил внимание на шелковистых волосах, подкачанных губах, серьгах и кольцах с достойными камнями, красноречиво подытожил: — …лишними уж точно не бывают.***
Он снова пришёл к Саньке в больницу. Притащил небольшого зайца, чтоб тощее создание смогло его ночью обнимать или повыше, благодаря ему, приподниматься. Саша заулыбался счастливой беззубой улыбкой, будто принесли ему не зайца, а весть о том, что он нормальный, тогда как всё остальное было грубейшей врачебной ошибкой. Илас не смог не улыбнуться в ответ. В те времена он постоянно носил щетину, которая позже переросла в солидную бороду. Но у Саши что тогда, что многим позже лицо оставалось гладеньким, с невеликой бесцветной порослью. И именно в тот раз, заметив его сверкающий глаз, он сам к нему подался, разрешив погладить подбородок и щёки. — Колюче! — с восторгом оценил Саша. — Когда тебе станут колоть тестостерон, и у тебя будет. — А что такое тестостерон? — М-м… это то, что делает тебя мужчиной. — И споро исправился: — Ты и так мужчина, но это нужно для того, чтобы у тебя окрепли кости. — Здорово. Я буду похож на тебя? — Конечно. Тебе вообще повезло, что у тебя волос на лице нет, у меня от них вон всё чешется. — Тогда ладно, — приободрился Саша, продолжая глядеть на брата во все глаза, мерцающие зеленью. — Болит, Санёк? — скосившись на покрывало, в том месте, где предположительно располагался таз. Мальчишка пуще прежнего просиял. — Что так улыбаешься? — Просто… Ты пришёл. «Просто пришёл», — грустно подумал Илас. Наряду с тем, что брату всё же было больно, а он тихо мужался, Саша наконец скромно признался, что у него «там» всё зудит и что ему чуть не до слёз хочется расчесать. Илас незамедлительно позвал медсестру, она же принесла всё необходимое для промывания. Можно было, конечно, выйти и не смущать ребёнка, но Саша сам вцепился ему в руку, моля остаться. Старший брат лишь отвернулся, нервно слушая его всхлипы и чувствуя усилившуюся хватку. Честно говоря, ему самому подурнело настолько, что тоже не помешала бы помощь медиков. Медсестра фоном гулила: — Ой, как тут всё хорошо заживает. Красиво будет, не переживай. Вы брат? Отгоняя дурноту, Илас заторможенно ей кивнул. — Какая она у вас умничка! Ещё бы до ума довести операцию! До ума — в её понимании означало отрезать мужской орган. Лас глянул на брата, что весь сжался, сдерживаясь, лишь бы не расплакаться. — Умничка, но не она, а он. И мы рады, что «там всё будет красиво». Конечно, будет, да, Саш? «Саш» уже тихо шмыгал, уткнувшись в подушку. Медсестру как ветром сдуло. Но Илас уйти не мог, нет, не после всего, через что они сегодня прошли. Уронив голову на больничную койку, он постарался найти Сашин взгляд. Нежно сказал: — Если ты будешь плакать, я тоже заплачу.***
После истерики жены Саша надёжно скрылся, в тот день он его так и не нашёл. Потом… Потом позвонил отец, сообщил, что Сашу отправляет учиться за границу, что это его якобы желание, и оно всех устраивает. Конкретно с ним брат это не обсуждал и на звонки больше не отвечал, как и не покидал пределы своей комнаты вплоть до момента отъезда. Тогда Илас был сбит с толку поведением жены и её, не сказать, что беспочвенными обвинениями в адрес их отношений и с тем совершенно непростительной грубостью в сторону младшего брата. Сашка предпочёл засунуть голову в песок, чем по-взрослому всё решать, а у него не хватало ни сил, ни времени, ни терпения воевать сразу на двух фронтах. И он упустил его. Тем временем его личная жизнь пустилась под откос. Анита устроила грязный бракоразводный процесс: обещала — пришла к его матери, дуя в уши про небратскую любовь, обман, какие-то измены. И она же после бегала за ним и извинялась, а мать в перерывах между приёмом корвалола звонила ему на рабочий номер, рапортовав замогильно в трубку: «…Не введи нас во искушение! Избави нас от лукавого!» — Нет во мне лукавого, мам. Родительница угрожающе завывала, прося одуматься и сохранить брак. — Мам, не плачь. Дом, который снесли, не сохранить. Его больше нет. Только новый строить. Но не из тех же досок. Той, что простила мужу измену и приняла в семью внебрачного ребёнка, в итоге разрушившего жизнь её сыну — не понять, что значит «не из тех же досок». — Шлюшонок… бесстыжий… Запудрил тебе мозги… Скотина… Ненавижу! Не пришлось гадать, на чью голову рассыпался пепел. Из пепла создали Адама, пеплом его и укрыли. И ни одного злобного слова в адрес сына. Всюду виноватым оказался неблагодарный инвалид, сведший с ума взрослого мужика. Вот такая она, любовь материнская. А отец, не изменяя своим правилам, молча ушёл от ответственности, растворившись в серобудничном житие, будто не его два сына подозревались в страшном грехе. Завидная нирвана! Невыносимая лёгкость бытия. Илас не предпринял попытку оправдаться. Гей? И ладно. Извращенец? Пусть. Кобель бесчувственный? Так тому и быть. Вот только матери он больше не отвечал, отца ни во что не ставил, а с Анитой заговорил по-плохому. Разводиться она передумала и освобождать квартиру тоже, и из «конченого человека» он незаметно снова превратился в «Лясечку». Лясечка решил разводиться через суд, раз другого языка его экс-супруга не понимала. Сашино игнорирование в мессенджерах нервировало ещё больше — вероятно, потому он отсудил себе свою квартиру и машину, оставив жене второй автомобиль, что сам же ей подарил, как и все дорогие подарки. Вещи Анита забирала в его отсутствие, на чём он настоял — и зря, поскольку она разнесла и растащила полдома, напоследок разломив свадебный подарок — картину, подаренную Сашей, которую он собственноручно написал, изобразив на ней счастливых молодожёнов; так же демонстративно она сломала семейные рамки, преимущественно те, на которых мелькал брат. По-английски уйти не получилось, зато по-свински — на ура. Одну половину картины Лас выкинул, ту, где был изображён сам — оставил. Вернул на гвоздь. Это не первая и не последняя Сашина картина, жена о других просто позабыла. Теперь он остался один в абсолютно пустой квартире, и у него было время обдумать слова Аниты насчёт признания брата и понять, готов ли он сам себе признаться в неправильных чувствах. А ведь всё было гораздо проще? Но тогда он боялся упрощать. Кто бы не боялся?